Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Союз Писателей Москвы
Кольцо А

Журнал «Кольцо А» № 113




Foto2

Лариса РАТИЧ

Foto6

 

Поэт, прозаик, драматург. Родилась в г. Порхове Псковской области. Окончила филфак Николаевского государственного пединститута им.В.Г. Белинского в 1981 году. Учитель русского языка и литературы одной из средних школ С.-Петербурга. Автор шести книг стихов, в том числе для детей, и прозы. Печатается в периодических изданиях России и Украины, пишет тексты для песен. Совместно с украинским детским композитором Анной Олейниковой создано более шестидесяти песен на русском и украинском языках, вышел диск «Звездопад» в г. Николаеве (Украина). Публиковалась в журналах «Невский альманах», «Сфинкс», «Лев», сборниках «Гармония», «Невская перспектива» и других изданиях С.-Петербурга; в журналах «Дальний Восток», «Союз писателей» и «Педагогическая мастерская»; в альманахах «Антология любовной лирики», «Катрены Петербурга», в сборнике современной фантастики «Грани времён» и др. Член СП России и Конгресса литераторов Украины. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ОДНУ ЖИЗНЬ НАЗАД

Повесть

 

…«Эксклюзивный цвет спелой вишни» ей явно не шёл. И напрасно парикмахерша, закатывая глаза от избытка наигранного восхищения, патетически восклицала:

– Что вы! Что вы!!! Это изумительно!..

– Да, пожалуй. Только надо привыкнуть, наверное!.. – робко согласилась Аля.

Если бы мастерица лучше знала свою клиентку, она бы поняла, что такая реакция означает: «Безобразие! Вы всё испортили!!!»

Но Алевтина заходила сюда очень редко, и кто бы мог предположить, что эта женщина с яркими и резкими чертами лица – по характеру совершенно тусклая и незаметная. Что на ней не то что все ездят, а, как в своё время восклицала мать (царство небесное!), и слезать не собираются!

Итак, «надо привыкнуть».

Алевтина, чуть не плача, рассчиталась и вышла на улицу. Это сегодня уже второе огорчение, а ведь день только начался, всего-то одиннадцатый час. Теперь, значит, ещё что-нибудь случится неприятное, ведь до вечера далеко.

Час назад она была на почте: отправляла заказное письмо. И очень уж долго девушка принимала. У неё тоже, видно, день начался не лучшим образом: что-то заедало, отключалось, и она ужасно сердилась на очередь, которая росла на глазах.

Поэтому девушка, когда наконец-то всё наладилось и заработало, с ненавистью спросила Алю:

– А что это вы, заказное письмо самой себе отправляете, что ли? Вы нормальная, Хохлова?!

– Да, себе... Да, нормальная… – пробормотала Алевтина, полумёртвая от унижения.

Зачем, зачем, зачем всем это слышать?!! Неужели у неё не может быть своих маленьких, очень личных «тараканов»?.. У каждого же есть. Да, раз в месяц (или немного чаще, если уж совсем невмоготу) она пишет себе послание. Той себе, которой она будет через две недели, когда письмо, пройдя какой-то таинственный круг, вручат ей по предъявлении паспорта в другом отделении, через триста метров отсюда.

Заказное, – значит, её вызовут получить. Позовут, понимаете?.. Ну и что? Кому до этого дело?!!

В очереди хмыкнули и зашептались. До Алевтины чётко донеслось:

– Не дай Бог дожить до такого…

(Пусть уж лучше кирпич на голову упадёт, чем в подобный маразм впасть. Так примерно надо понимать. Эх!.. А, впрочем, правильно: слава кирпичу, прилетевшему на нужную голову и в нужном месте!)

Аля не в маразме, нет. Голова ясная. Иначе давно ушла бы на пенсию, ведь шестьдесят на днях стукнуло. А она работает, и неплохо. Хвалят и ценят – именно за огромный опыт.

Трудится Алевтина Петровна в детском садике, в самой младшей группе. Дети её любят: они всегда чуют по-настоящему добрую душу. Алевтина любит их в ответ, ведь совсем маленькие не умеют ещё на ком-то «ездить». А когда подрастут да научатся – их переведут к другому воспитателю. А у Али опять будут новые «одуванчики»; так она зовёт своих сопливчиков.

… Хорошо хоть, что на той почте, где придётся письмо получать, всегда малолюдно; да и девушка в окошке – поприветливей, всё время одна и та же, почти родная. Она и в паспорт Алевтины никогда не смотрит: дама знакомая.

Аля ужасно не любит показывать документ, потому что почти всегда приходится объяснять, почему у неё такое странное имя? Да, действительно… По паспорту она ведь Оливтина. Ужас.

Вот мама, удружила так удружила! Конечно, она хотела для дочери хорошей, интересной судьбы, как и все мамочки хотят. Вот и придумала скрестить два имени – Алевтина и Оливия. И вышло то, что вышло; ни два, ни полтора. Горбатое.

Мама любила рассказывать, как все, ну буквально все отговаривали её от этой кошмарной «Оливтины», а в ЗАГСе даже ругались и отказывались записывать. А не тут-то было: мама, в отличие от дочери, сама на ком хочешь могла бы поехать. А уж палец в рот ей класть – не посоветовал бы никто.

И мама добилась своего. Ну, а как иначе, если оба имени должны были существовать в одной связке, и всё тут! Потому что Оливия – это была удивительная героиня какой-то книжки (Аля совсем не помнила, какой) и обладала красотой итальянского типа, боготворимого мамой; а Алевтина – это вообще святое, это Алькина родная бабушка, которая была непостижимо счастлива в любви.

Да, правда… Красивая история бабушкиной любви – на всю предолгую жизнь! – просилась в хороший фильм.

И вот – «Оливтина». Конечно, Алю все звали нормально, никто же не будет произносить по буквам. Поэтому она смирилась и не стала менять паспорт, хотя ей давно советовали. Ладно уж. Как-никак, а мамина воля. С итальянской красотой – всё-таки немного сошлось по резкости черт, и на том спасибо. А вот с любовью – промашка вышла. Большущая…

Теперь Аля – не брюнетка, а седая. Иногда, под настроение, она решается покрасить волосы в природный цвет. Но сегодня – эта парикмахерша просто тюбики перепутала, да поздно сообразила. И «спелая вишня» получилась далеко не спелая, а грязно-розовая. От этого поганого оттенка – непривлекательно смотрелась кожа лица, и так немолодая.

«Завтра же перекрашу в другом месте!» – рассердилась Аля на саму себя. Ну, чего опять смолчала?! Надо было хотя бы резко ответить, и то легче. Есть же такие женщины, которые в подобных случаях запросто могут и деньги назад потребовать. Вот счастливые!..

Поостыв, Аля передумала. А!.. Не всё ли равно? Кто видит? Сейчас она – в отпуске; пока соберётся на работу, «вишня» почти смоется. И вообще, хватит молодиться. Седина так седина; это хотя бы естественно.

 

* * *

«Здравствуй, Оливтина! Сегодня я напомню тебе очень приятную истину: ты честный человек.

Правда, на твоей-то должности и красть нечего, но не в этом дело. Даже если бы ты могла тащить сумками, ты никогда бы этого не делала.

Ты – патологически честна. До неприличия, как говорила мама, которая вообще не переставала удивляться: в кого ты такая уродилась?

Внешне – в отца, чернявого серба с русскими корнями; а внутренне – только в бабку Алевтину. Больше такой «дурочки идеалистической» у нас в роду не наблюдалось.

Да и бабушка Аля, хоть и была робкой и обморочно-вежливой, но всё же до внучки-полутёзки не дотягивала…

Ну, бабушке можно было спокойно существовать в интеллигентных шорах своего характера, ведь у неё имелся дедушка: кремень, стена. Ух, какой! И любил её с шестнадцати своих (и бабушкиных) лет – до последнего вдоха, шесть с лишним десятков. Одну-единственную!

Эх, Оливтина!.. Это очень-очень редко бывает: такая вот любовь. Помнишь, как Куприн утверждал? – раз в тысячу лет. Так что ты не должна была даже рассчитывать на что-то подобное. Ни ты, ни мама твоя: всё бабушке досталось. Что же делать…

Папа твой – ничуть не уступал маме, был человеком с жёстким характером. А двое таких в одной семье – это перебор, никогда к хорошему не приводит. Поэтому отец и ушёл.

Ты тогда была ещё маленькая, плохо помнишь. А ведь он не просто ушёл, а уехал далеко и навсегда. Правда, деньги долго исправно слал, потом – перестал. Видно, что-то пошло не так, но мама не доискивалась. Так и не было от него больше ни слуху, ни духу.

А мама – больше замуж не шла, хотя мужчины были. Она твердила, что мужчина – это вечный балласт! И так хорошенько вбила это в голову и себе, и тебе, что ты тоже в итоге осталась одна. Такого, как дедушка, невозможно было встретить, а всё остальное – и вправду балласт.

Так что не жалей ты, Оливтина, ни о чём. И о Серёжке не жалей, ни к чему. Но про него – я тебе в другой раз напишу. Вместе вспомним, и ты окончательно успокоишься. В твои-то годы – пора!..

Напоследок напомню тебе то хорошее, с чего начала: ты – честная. Помнишь, коллега твоя как-то сказала: «Не красть, будучи при должности, не получится. Все мы люди, поэтому не надо осуждать. Никто не удержался бы, никто! Назовите хоть одного, про которого точно можно сказать, что ничего не возьмёт, если выпадет случай!»

Вот зря ты промолчала, зря. Могла бы ответить: «Назову. Это я!»

На самом деле, даже жаль таких, которые судят по себе, не верят в хорошее в людях…

До следующего письма, дорогая.

Остаюсь вечно твоя – Оливтина, которая младше тебя только на две недели».

 

* * *

Прочитав очередное письмо от себя, Аля его выбрасывала. Зачем хранить?.. Напишет следующее.

Письма – это был элемент того порядка, без которого Аля не могла обойтись. Ведь порядок – это и покой! Письма помогали ей расставить мысли и воспоминания по полочкам. По рубрикам, так сказать. И сразу становилось легче, почти радостно.

Каждое письмо – это как уборка, после которой в доме комфортно, торжественно и влажно. И тихо-тихо… Как в новогоднюю ночь, когда первый рассвет нового времени робко проклёвывается поздним гулким утром; а весь мир ещё спит, натанцевавшийся и наугощавшийся накануне. Улицы – просторны и пусты, как будто все перебрались на другую планету…

Но почему люди – в большинстве! – не любят первое января? Глупенькие...

Аля писала себе очень разные письма. Иногда – ругала; но чаще – хвалила и обнадёживала. Щедро вытаскивала хорошие воспоминания, и происходило чудо: разбуженные от многолетней спячки, они сами по себе начинали разрастаться вширь, радуя давно стёршимися подробностями. Оживало документальное кино для себя одной; честное, но доброе. Потому что всё плохое – оказывается, с течением милосердного времени приобретало философские оттенки. И рассматривалось отстранённо, не больно. Они становились похожи на старые-престарые открытки, которые есть в дальних ящиках любого дома: от родных, от бывших соседей, от однокурсников… Перебираешь, перечитываешь – и просто тепло на душе.

И второе: письма – это не только порядок, но и действо. Написать, отправить, получить… А прочитать – непременно вечером, за чашкой очень горячего кофе. И обязательно – с пирожными, которые Алевтина любила с почти детской несдержанностью.

Хорошо, что никакой склонности к полноте никогда не имела, а то, наверное, лопнула бы давно. Мама всегда с завистью говорила:

– Повезло тебе. Лупишь в три горла – и как за спину бросаешь!

… Да, любое письмо – это большая чистка: что-то выбрасывалось из себя навсегда, что-то подновлялось и как бы обреталось заново. Вот такое омоложение! Не верите? – попробуйте сами. И поймёте: то, что жгло, мешало и кололо – больше не мучит. А всего-то и нужно – немного терпения, чуток времени и капелька полезного упрямства, которое иногда называют силой воли.

 

* * *

Алевтина Петровна любила свой маленький домашний мирок. Здесь всё было уютно и мило, строго и к месту. И в то же время – прекрасно. С точки зрения хозяйки, конечно.

Нет, Аля не была мещанкой, для которой вещи – идолы; но аккуратность и любовь к комфорту играли далеко не последнюю роль в её жизни. Если сказать одним словом, то Алевтина любила идеальное.

И, будь она женой или матерью (лучше всего – и то, и другое), то наверняка лучше её было бы не найти. Да вот не случилось.

Алевтина осталась совсем одна десять лет назад, после смерти матери, Станиславы Ивановны. А бабушка с дедом ушли давно, на пятнадцать лет раньше дочери, практически друг за другом.

– Я теперь круглая сиротка!!! – надрывно рыдала тогда мама. Если вообще можно так сказать про женщину её возраста…

До развала Союза – существовали они все вместе, плотно, одной туго сбитой семьёй. Когда старики умерли, то Станиславе Ивановне и Але – их небольшая (хотя и трёхкомнатная) квартира долго казалась необъятной.

Они никак не могли привыкнуть к этой угнетающей пустоте, но потом как-то освоились, обжились, застолбили все углы, и – удивительно! – квартира снова стала обыкновенной. И даже тесноватой.

К тому моменту Алевтине было тридцать пять, а Станислава Ивановна только-только вышла на пенсию. Тоже ведь далеко не старуха; тем более – с её энергией и темпераментом.

У каждой из них появилась теперь своя комната, а третью – решили считать общей. Но никакой отдельности у Алевтины не вышло, хотя втайне она давно о ней мечтала. Жить с мамой и при этом иметь личную, только свою территорию – это было из области утопии.

Только на виду, и никак иначе! И пусть в комнате Али было всё своё – она ни минутки не могла остаться одна. В смысле, хотя бы закрыть дверь, если захотелось…

Закрытая дверь воспринималась Станиславой Ивановной как личное оскорбление:

– Это что такое, а?!! Да разве я когда-нибудь свою комнату закрываю?!!!

(Поступать не по-маминому считалось криминалом и «тупостью»).

Вот и жили полтора десятка лет вдвоём, якобы «душа в душу». Так всем объявляла мама. Пока был жив дедушка, мамин непростой нрав почти всегда подавлялся его твёрдостью. Бабушка же – никогда и ни во что не вмешивалась; резкость дочери её просто обескураживала.

А вот когда старших отнесли на кладбище, противостоять Станиславе стало просто некому.

… Столько лет напора мамы!.. Ох, это было непросто; год за три можно считать. И, когда семидесятилетней Станиславе Ивановне пришлось лечь в больницу (осложнение от воспаления лёгких), Алевтина, хоть и стыдилась это осознавать, почувствовала облегчение. Она ходила по свободной квартире и думала:

– Вот бы пожить так хоть немного!..

… Станислава Ивановна, к сожалению, уже не смогла поправиться. И, потеряв мать, Алевтина буквально волосы на себе рвала:

– Это я, я, я ТАК пожелала!!! Я!!!!!!!

Она так измучилась, что даже решила сходить в церковь, поговорить с батюшкой. Тот успокоил:

– На всё воля Божья. А что переживаете – так это хорошо. Совесть, значит, есть. Молитесь!

Алевтина купила свечку, постояла в тихих слезах перед иконами и, действительно, успокоилась. «Значит, я теперь – тоже круглая сиротка?..» – спросила себя. Жив ли отец-то ещё, кто знает?..

Вот оно как, всё по кругу. А когда она сама умрёт – кто заплачет? Некому… Так тоже бывает. Зато и не осиротеет никто.

 

* * *

…Запахи – это тоже воспоминания. Тоже письма из прошлого…

Алевтина Петровна ревностно хранила старый флакон духов, которые когда-то подарил Сергей. Иногда – совсем нечасто, чтобы памятный запах не улетучился окончательно – открывала пробку и вдыхала то дорогое, давнее.

– Любящий обязательно ревнует! – так считал Серёжка. И Аля соглашалась.

Раньше, до встречи с ним, была уверена, что не ревнива в принципе. Была уверена, пока не полюбила сама. Не ревновать совсем – оказывается, невозможно. Всё дело в культуре ревности, так сказать. Ведь можно довести до абсурда всё, что угодно.

Но Сергей ревновал «в рамках», и Але это даже нравилось. Значит, боится потерять. Вот дурачок!.. Да разве есть на свете кто-нибудь лучше? Но ведь и она ревновала; значит, всё правильно.

Познакомились они ещё в школе: однажды в их выпускной класс (в конце первой четверти) пришёл новенький. Это и был Сергей Зорькин. Остроумный и щедрый на дружбу, он легко сошёлся с ребятами, и, несмотря на то, что вскоре обучение завершилось, и каждый пошёл своим путём, Серёгу – спустя годы – помнили и любили.

А больше всего – помнила и любила Алька (или Люля, как почему-то звали её в школе). Саму Альку это прозвище безмерно раздражало, но оно почему-то так понравилось Сергею, что он никогда и не звал Альку по-другому. Наоборот: в его устах – Люля, Люлечка, Люляша – звучало неповторимо, и каждый раз Алькино сердце прыгало от счастья.

Мама, узнав о симпатии дочери, тут же заявила:

– Никаких встреч! Достаточно того, что вы из одного класса: хорошего не жду!

По мнению мамы, юношеская любовь могла привести только к печальным последствиям. А тем более – накануне получения аттестата! Станислава Ивановна ничуть не сомневалась, что дочь «завалит все экзамены».

Алевтина пробовала было обратиться к бабушке, которой, наоборот, юная любовь дала счастье на всю жизнь. Но та, почти испугавшись, только замахала руками:

– Алечка, что ты!!! Я не могу вмешиваться! За тебя – мама отвечает, а не я…

Вообще бабушка с дедушкой жили друг для друга, им этого вполне хватало. А внешний мир, увы, являлся только дополнительным фактором, не имеющим особого значения. Любовь и так дала им всё.

Если бы не родилась Станислава, то всё равно супруги не имели бы к жизни никаких претензий: нет так нет. Цепочка «любовь-семья-дети» стала бы короче на одно звено, и только. Поэтому Станислава Ивановна (всё-таки любимая родителями, а как же!) была, с самого первого дня своего осознания, «отдельным государством». А уж Аля – тем более. И что там между ними происходит – это «между ними», и всё.

По плану Станиславы Ивановны, личная жизнь дочери должна была возникнуть только после окончания института. Какого? – на выбор. (Спасибо, хоть здесь для Али возможны были варианты!)

Сама Станислава Ивановна в своё время закончила медицинский институт, но почти всю жизнь проработала в аптеке. Конечно, после окончания вуза она три года «оттрубила» по специальности в городской больнице (о хорошем месте похлопотали знакомые, чтобы не ехать по распределению), но по истечении положенного государством срока – решительно поставила точку: «Надоело!» И, сметя все преграды, устроилась заведующей центральной аптекой, снова «найдя концы».

Сразу почувствовала себя в своей тарелке! Тихо, нехлопотно; зарплата – по сути та же. А ещё есть возможность заработать сверх, ведь лекарства бывают и дефицитные. Кому срочно нужно, тот всегда щедр; и таких людей немало.

У Станиславы Ивановны быстро образовался «свой» круг таких просителей. Хорошо! Надёжно и сытно.

…Итак, институт. Алевтина выбрала педагогический (потому что его предпочёл Сергей Зорькин; а вы как думали?). Правда, Серёжка поступил на физмат, а она – на филологический.

И, конечно, их встречи «постоянно имели место быть», как шутил юноша. К счастью, оба факультета успешно сосуществовали в одном здании, только на разных этажах. А Станислава Ивановна просто была не в курсе, КУДА ИМЕННО поступил Зорькин. Кажется, уехал…

Поэтому мама пребывала в святой уверенности, что у Алевтины в жизни сейчас ничего нет, кроме учёбы. Она даже неосмотрительно разрешила дочери иногда возвращаться домой поздно вечером (в читальном зале работает допоздна. Якобы…)

Алевтина училась великолепно, получая только повышенную стипендию, поэтому долгие посиделки в библиотеке шли на «ура». И Аля была безмятежно счастлива. Без опаски, без оглядки, без всяких «если бы да кабы»… Впереди – только хорошее: красный диплом, работа в одной школе с Серёжкой; а там – мама и слова не скажет, ведь ЕЁ условия будут полностью выполнены. Настанет «личное» время!

Станислава Ивановна упорно не хотела «вспомнить себя», как однажды всё-таки робко посоветовала бабушка. Ведь Аля родилась, когда Станислава была на третьем курсе…

– Я – это другое! – решительно отрубила женщина. – Разве можно сравнивать?!! Я всегда была намного ответственнее!!! Умела за себя постоять! А дочь моя – как амёба.

При этом Станислава Ивановна не понимала, что сама сделала всё, чтобы Аля так и не научилась ни возражать, ни сопротивляться…

 

* * *

Аля и Сергей встречались не только в институте, конечно. Они любили и были счастливы, и всё шло своим чередом. И примерно за месяц до получения диплома Сергей сказал:

– Люлечка, пора уже нам выходить из подполья. А?..

Алевтина обрадовалась: надоело постоянно скрывать, недоговаривать.

Поэтому она довольно решительно (но осторожно) объявила дома, что на днях – хочет познакомить родных «с одним человеком». Что, если он придёт в гости?..

Дедушка кивнул: «Приводи». Бабушка заулыбалась, а мама – насторожилась: «Кто? Откуда? Когда это ты успела?!»

– Увидите, – успокоила Алевтина. – Я уверена, что он вам понравится. Он из нашего института…

– Уверена она! – хмыкнула мама. Однако уточнение «из нашего института» настроило её на мирный лад.

Станислава Ивановна постановила даже: к назначенному дню – испечь фирменный домашний пирог (что всегда неподражаемо исполняла бабушка, которая тут же и согласилась). Также решительно мама назначила и дату: суббота, шесть часов вечера.

– К ужину зови. И предупреди своего знакомого, что я не переношу опозданий!

До субботы оставалось три дня, и Аля максимально их использовала, чтобы подготовить любимого. Сергея смеялся:

– Ты меня как будто послом отправляешь в чужую страну! Не бойся, я постараюсь не уронить честь родного края.

Ага, смешно ему!.. Аля до смерти боялась грядущего вечера, хотя и ждала его с большой надеждой. Накануне – вся издёргалась, и в субботу с утра всё-таки не выдержала:

– Мамочка! Я хочу тебе кое в чём признаться!.. Ну, теперь-то, я думаю, можно…

– Что там у тебя?

(Вроде настроена благожелательно. Хорошо…)

– Понимаешь, – мялась Аля. – Серёжа (ну, которого мы ждём…) – это Зорькин. Помнишь, из нашего класса…

…Аля думала, что Станиславу Ивановну хватит удар, так она орала. Так вот оно, оказывается, как!!! Значит, все эти годы за её спиной!!!!! Мерзавка, лгунья! Кого, кого она вырастила?!!!!!!!! О времена, о нравы!!!!

– Мамочка! – рыдала Аля. – Но ведь всё хорошо! Мы же ничего плохого не сделали!..

– Ты! Мне!! Врала!!! Изо дня в день!!!! Годами!!!!! – обвинения падали как кирпичи на голову.

Бабушка хранила потрясённое молчание, а дедушка… Он, как обычно, просто не обращал внимания. Мол, бабские дела. Только вынырнул не секунду из газеты и едко посоветовал:

– Станислава, не ори.

Мама несколько сбавила звук, но «швырять кирпичи» не перестала:

– Ничтожество, поганка!!

…Было уже близко к шести, а мама – не успокаивалась. И становилось абсолютно ясно, что знакомство «с молодым человеком» – ничем хорошим не закончится. Что делать?!! Хоть бы Алька, дурочка, вчера затеяла это признание… Уже бы и откричалась! Разве дочка недостаточно хорошо изучила свою мамочку?!!

А сейчас – Аля то и дело (сквозь слёзы) взглядывала на часы, но время – всегда нейтрально, медлить не хотело. Ему не было никакого дела до людишек с их мимолётными страстями. Время часто поступает даже назло… И шесть часов грянуло, как Суд Божий.

Сергей позвонил в дверь.

Аля, охнув, бросилась было открывать, но мама остановила её железной рукой:

– Я сама!!!!

И она, даже на предложив юноше хотя бы войти (он так и стоял на лестнице, нарядный и с цветами), громогласно заявила:

– НИКОГДА! Запомните: никогда я не позволю дочери встречаться с вами!! Она меня давно обманывала, а вы – были с ней заодно!!! Вон!!!!!

Сергей в принципе ожидал чего угодно (был давно наслышан о характере кандидатки в тёщи), но такого… Он покраснел и побледнел одновременно, но не ответил. Просто положил букет на коврик, к ногам Станиславы Ивановны, развернулся и пошёл вниз.

– И цветочки заберите!!!! – букет полетел в лестничный пролёт.

Вернувшись в комнату с видом Тесея, только что победившего Минотавра, Станислава Ивановна почти спокойно подытожила:

– Хорошо, что хотя бы промолчал. Знает кошка, чьё мясо съела!!

И занялась своими делами, как ни в чём не бывало, как будто и не человека выгнала, а муху, и всем от этого должно быть только лучше. Ужинали в полном молчании, но к концу десерта (не пропадать же пирогу!) Станислава Ивановна снова взяла слово:

– Значит так, Аля. Я готова простить негодяя, но при одном условии: пусть он завтра придёт и хорошенько попросит. А ты – извинишься сейчас!

Алевтина, уже мысленно простившаяся с парнем навсегда, немного воспрянула духом: значит, это поправимо; гроза отбушевала – и всё. В конце концов, мама не так уж и неправа, если вдуматься…

Но Сергей сказал решительное «нет».

– И передай ей МОИ условия: вот пусть ОНА извинится. И, возможно, мы тогда найдём точки соприкосновения. Если пообещает впредь не оскорблять меня!

… Передать такое – было нереально. Аля заметалась: может, как-то само образуется?.. Сергей забудет обиду, а мама – своё требование… Девушка буквально разрывалась. Станиславе Ивановне сказала, что Зорькина нет в городе, срочно уехал куда-то по делам.

– Куда это? – изумилась мама. – Опять из меня дурочку делаешь?! Просто стыдно голубчику, вот и всё.

И опять повторила:

– Я прощу, я умею быть великодушной. Но для этого – пусть хорошенько попросит. Сумел нагадить – должен суметь исправить!

Аля попробовала ещё раз объяснить любимому, что её маму – надо принимать такой, как есть. Что, по большому счёту, она хочет добра, что…

– Такого «добра» мне не надо, – нахмурился Сергей. – А мама твоя – просто злая одинокая тётка, у которой не сложилась личная жизнь. Вот она и мстит всем, кто под руку попадёт. Скажешь, я не прав?!

Да, прав. В том-то и дело. Аля и сама думала точно так же. Но ведь сейчас – факт!!! – от мамы зависело, будет ли дочь счастливой…

– Будешь ли ты счастливой, зависит только от меня! – рассердился Сергей. – И хватит! Раз такое дело, тебе придётся выбирать: или к маме под пятку, или – со мной. Я ей кланяться не буду, не приучен.

А Станислава Ивановна между тем – не остывала и не забывала. Она наметила последний срок, и если через неделю, сказала, Зорькин не придёт с повинной, то ход ему будет закрыт навсегда.

– Ты меня хорошо поняла? Ещё немного подожду – и хватит. Ишь, какой!

За эту неделю – Аля измучилась до последней степени. Что будет, как дальше жить?..

А дальше было совсем плохо. Станислава Ивановна разъярилась не на шутку, когда поняла, что её, как она проорала, игнорируют!

– Значит, он тебя не любит!! – не замедлила с выводами. – Иначе на всё был бы готов!!! А он – такой пустяк не хочет сделать!

Не любит?.. Неправда!!! Значит, действительно, придётся выбирать. И Аля выбрала любовь. Большое чувство на какое-то время сделала её почти отважной, и девушка не узнавала саму себя.

– Мама, я уезжаю с Зорькиным по распределению.

Нет!!! Недооценила Алевтина свою родительницу! Станислава Ивановна включила все свои связи и способности, и в результате – девушку оставили работать а городе, «по месту жительства»; а Сергей – уехал… Ведь они не успели пожениться до распределения! Значит, справки, которые моментально собрала и предоставила в институт дочери Станислава Ивановна, сыграли свою судьбоносную роль. По ним выходило, что Алевтина – единственная дочь, опора и надежда остальных немолодых членов семьи – не может никуда отправляться, поскольку и бабушка, и дедушка серьёзно больны; а у мамы – огромные проблемы с сердцем.

Ректорат сразу пошёл навстречу, поняв такие непростые обстоятельства. По-человечески же надо!

И всё в порядке.

С первого сентября – Алевтина должна была приступить к работе в школе-новостройке (рядом с домом, вот удача!). И – как ничего не было, никакого Зорькина.

Что же ему оставалась? Он мог только просить:

– Люлечка, что ты делаешь?! Чего молчишь?!! Давай подадим заявление, и тогда уже никто не помешает!

Нет-нет, это уже слишком!.. Поставить маму перед фактом? Нет, Аля не самоубийца.

– Значит, ты меня не любишь, Люлька.

Вот тебе здрасьте! Теперь она, значит, не любит. Кошмар какой…

– Серёжа! – взмолилась Алька. – Ну не надо так!!! Что же вы меня на части рвёте?!! Пожалей хоть ты!..

– «Пожалей» – это катись на все четыре стороны? – горько усмехнулся Зорькин. – Ладно, если так. Эх ты, Люля!

И впервые от этого слова не повеяло ни теплом, ни нежностью, а прозвучало оно презрительно и безнадёжно. Люля-тютя, Люля-бесхребетница. Сама себя не уважает; где уж тут другим.

И он уехал. Алевтина даже не пришла его проводить, поскольку не позвал. А она – гордая. Может, он и вправду не любит? А раз так…

Но в скором времени Аля обнаружила, что беременна. О, простейшая из ситуаций, кем только не обсуждаемая! Но, что поделать, очень частая.

О своём положении Алевтина не посмела даже заикнуться дома, но сразу (от страха) проявила спасительную активность. И сделала аборт. Чего это ей стоило – не рассказать. Ведь надо было всё сохранить в тайне, но девушке удалось.

Хорошо, что получилось удачно. А то, говорили, могло пойти не так, и тогда – больничная койка. А это разве скроешь?..

… Таким образом, всё сбылось по-маминому, и с началом учебного года молодая учительница Хохлова приняла первый класс.

А Зорькин – даже не писал. Хотя мог бы! На адрес школы, в крайнем случае. Значит, не так уж и нужна; наверняка нашёл кого-то и живёт в счастье и довольстве. Ну и пусть! Подумаешь… Он теперь – только воспоминание.

Что осталось? – досада на его упрямство (подумаешь, принц! Помирился с мамой – корона бы не упала!) и флакончик дефицитного польского аромата «Быть может». Серёжа подарил ещё на втором курсе. Дома тогда пришлось сказать, что духи куплены по случаю, с рук.

…В школе Алевтина задержалась недолго, всего лишь год. Потом перевелась в садик, да так и осталась там навсегда. Ну не смогла она найти себя в учительстве, измучилась только. Любить детей – это да, это сколько угодно, а учить – нет. Надо честно признаваться себе в таком, иначе не только себе жизнь испортишь, а и другим.

Вот детский сад – это было «прямое попадание». Считайте, повезло: многие так ведь и не находят СВОЁ дело, от которого тепло на душе. И потом всю жизнь – самозабвенно ненавидят все утра, понедельники и выходы из отпуска…

 

* * *

Станислава Ивановна, может быть, и чувствовала себя виноватой в истории с Зорькиным, но признаться в этом хотя бы себе – было выше её сил. Ну, уехал и уехал, подумаешь! Найдём лучше.

И она принялась искать.

Теперь все разговоры дома – а велись они обычно за столом, когда собирались все – упорно сводились к одному:

– Надо Алю познакомить. Сама она не способна найти что-то приличное.

Вот так: не кого-то, а что-то.

Мама срочно подключила весь круг своих знакомых и приятелей, и вскоре только ленивый не говорил о желании Станиславы Ивановны пристроить дочь.

Даже дедушка однажды не выдержал:

– Станислава, ты же не быка корове ищешь! Помилосердствуй!

Однако мама «милосердствовать» не собиралась, и каждый день список женихов активно пополнялся. Станислава Ивановна обожала рассказывать подробно о каждом из них. Она почему-то называла свои монологи семейными советами, хотя других мнений не терпела в принципе.

Тщательно обговорив достоинства и недостатки очередного кандидата, Станислава Ивановна заканчивала всегда одинаково:

– Всё-таки это не то, не то… Ну что же, ещё поищем; нам не к спеху.

И вот однажды – о чудо! – мама сказала:

– Кажется, нашла. Я их пригласила. Алевтина, будь готова!

А что готовиться?.. После отъезда Сергея (и его предательства, как девушка считала) – какая разница? Тот ли, другой… Если Станислава Ивановна решит, – значит, так тому и быть. Всё равно ведь без мамы – ни с кем и ничего у неё не выйдет, это ясно как день.

 

«Они» – женишок и его мама, которую Станислава Ивановна знала «по деловым каналам» – явились на следующий вечер.

Павел сразу не понравился Алевтине: что это за мужик?.. Мамаша с ним – как с трёхлетним:

– Игорь, сядь прямо, не горбись!

– Игорёк, возьми хлеб!

– Игорёша, расскажи, чем любишь заниматься!

Вроде без команды – он ни слова правильно не скажет.

И так – целых два часа, с ума сойти. Аля еле дождалась, пока визитёры уйдут.

А мама – наоборот, торжествовала:

– Какой воспитанный юноша!!

(Ага, почти сорок лет «мальчику»…)

– Как он уважает свою мать! Просто загляденье! Аля, он тебе подходит.

Ну уж нет!!! Конечно, Зорькин – это упрямый и чересчур гордый эгоист, но Павлик!.. Только не это!!!

Поэтому Алевтина, охнув, решительно воспротивилась: «Не хочу!!!!!»

Дедушка, к счастью, поддержал:

– Правильно. Мужик должен быть опорой и защитой! А этот?! Да он и на горшок сам не сходит, всё на жену будет надеяться!

– Вам не угодишь! – рассердилась мама. – Я уже столько времени ищу! Не хочу, чтобы дочь одна осталась, как я!

– А кто тебе виноват? – поддел дедушка. – Не надо было танком переть, вот и не ушёл бы Петька.

И они поссорились

Но нет худа без добра: после этого мама, слава Богу, отстала со своими идеями.

– А!.. Делайте, что хотите. Только пеняйте потом на себя!

 

* * *

Подруги?.. Да, были. Одноклассница, однокурсницы, коллеги – все относились к Але очень хорошо, ценили за мягкость и безотказность. И со стороны казалось, что Алевтина дружит чуть ли не со всеми.

Но с одной только девушкой, из своей институтской группы, Алька сошлась действительно близко. Звали её Ирка Нога. То есть, настоящая её фамилия была Ногина, но Ирка – прямо-таки олицетворяла своё прозвище.

Алевтина заметила её сразу, ещё на вступительном сочинении. Их рассадили по одному в огромной аудитории и строго предупредили:

– Уважаемые, за малейшее замечание (а тем более – списывание!) ваша работа аннулируется, и до свидания; можете забирать документы. И, кстати, учтите: все люди в этом помещении – ваши конкуренты, поэтому даже самая невинная помощь с вашей стороны – это прямое вредительство себе. Вас здесь – семь человек на место; значит, шестеро ваших соседей должны отсеяться. Вот такой отстрел!

Все засмеялись: ну и установочка! Но ведь правда.

Поэтому каждый сосредоточился на своём. Писали, пыхтели…

Алевтина обратила внимание на девушку, сидящую впереди себя: она быстро всё сделала и уже переписала, и просто скучала. Сдавать работу – почему-то не спешила, хотя можно было. Отдай и иди!

«Шустрилка!» – подумала Аля.

Сама Алевтина испытывала определённые трудности. У неё всегда было не очень хорошо со знаками препинания, и она это знала. Как пишутся слова – всегда запоминала быстро, фотографически, и почти не нуждалась в правилах. А эти знаки!.. Ужас. Можно и «трояк» получить…

«Шустрилка», давно вертевшая головой по сторонам, кажется, поняла Алькины затруднения. Она, наклонившись вроде бы вниз, ловко подбросила записку: «Давай, проверю черновик? Есть проблемы?»

Алевтина прочитала и удивилась: добрая? Зачем рискует? Но кивнула: да, хорошо бы.

Шёл четвёртый час экзамена, и преподаватель, следящий за порядком, давно уже ни за кем ни наблюдал, а читал книгу. Поэтому девушка взяла черновик Алевтины, спокойненько проверила и вернула тем же быстрым, как бы случайным движением.

Аля увидела: соседка поработала именно над знаками. Вот спасибо!

За сочинение Алевтина получила «отлично», «Шустрилка» – тоже.

Аля уже знала, что новую знакомую зовут Ирина (после экзамена они ушли вместе, разговорились и познакомились).

Ирина – внешне была совершенно некрасивой: очень мелкие черты лица, узкие губы; и вдобавок – сильно торчащие уши, которые не удавалось прикрыть волосами. Но фигура – была удивительно, неподражаемо хороша. Особенно ноги! Как сейчас говорят, «от ушей»: ровные, стройные, длиннющие. Ох!..

Алевтина мысленно окрестила: «Ирка Ноги». И даже испугалась, когда та назвалась: «Ногина! В просторечии – Нога». Алька подумала, что читает чужие мысли…

Они поступили в институт, стали дружить и вместе сидеть. Ногина – которую теперь звали Ногой все – была легка на подъём, всегда весела и беспечна. Училась хорошо, но как-то поверхностно, как будто специально не хотела быть отличницей.

– Зачем?! Стипендию получаю – и хватит.

Она, как узнала Алевтина, была единственной дочкой у мамы-папы и единственной внучкой у двух пар дедушек-бабушек. Поэтому являлась обожаемым центром семьи и «не брала дурного в голову». Жила вольготно и уверенно: все её желания исполнялись сразу, и никто не давил. Счастливая!..

– Так ты ведь тоже единственная? – поражалась Нога. – Чего ж такая затюканная?

(Ирка выражалась всегда прямо: что думала, то и выдавала).

Алевтина ужасно боялась пригласить Ирку домой: если маме Нога не понравится (а это – наверняка), то придётся скрывать и эту дружбу. Хватит ей Зорькина, которого прячет, как преступника…

Но Ногина однажды заявилась прямо к Альке домой, без предупреждения и – нечто невиданное!! – сумела понравиться Станиславе Ивановне. И даже очень.

– Тебе повезло с подругой! – резюмировала мама. – Вот за неё и держись.

Да всё просто: Ногина была прирождённой актрисой, к тому же с первой секунды вычислила Станиславу Ивановну. И – как по нотам: потупленный взгляд, скромнейшие манеры… И – сто раз:

– А как вы считаете, Станислава Ивановна? Совершенно с вами согласна!!!

Алевтина смотрела – и глазам не верила: и это Нога?!! Или кто-то, просто безумно на неё похожий внешне?! Мираж…

– Дурочка ты, Алька, вот и всё! – хохотала потом Ирка. – Хочет твоя мамуля, чтобы все по струнке ходили? Да без проблем! А я умная.

– Да уж! – смеялась и Алька. – Так провести мою маму ещё не удавалось никому!

Спасибо Ноге огромное: теперь можно было без всяких трудностей задерживаться где угодно и сколько угодно. Стоило только попросить Ирку – и она всё обеспечит:

– Здравствуйте, Станислава Ивановна!!!

(И нащебечет по телефону «сто кубов чепухи», как она сама говорила). А потом – просьба:

– Можно, Алечка у меня сегодня переночует? Мы хотим повторить вопросы к зачёту. И будет поздно ехать домой, вы же понимаете! Да-да-да, я сама прослежу, чтобы она всё знала! Станислава Ивановна, ваш авторитет для меня – это…

(И – вторые «сто кубов»!)

Ирка всё знала про Зорькина, поэтому её помощь была бесценна. А когда случился Алькин с Сергеем разрыв, только руками развела:

– Он что, чокнутый?! Ну, поддакнул бы, извинился! Любовь дороже его тупой гордости!

Короче, осудила Серёгу по полной программе. И тоже сделала вывод:

– Может, и не любит!

Ирка помогла и с абортом: ведь надо было провести две ночи в больнице, и Нога позвонила Станиславе Ивановне. Да и много чего другого сделала, спасибо.

После выпуска – Ногина почти сразу выскочила замуж (у неё было столько поклонников, что с трудом верилось; вот что значит уверенность в себе!) и уехала далеко. Сначала писала, появлялась. А потом – видно, завертела её жизнь, и Ногина куда-то канула. И давно уже не приезжала на встречи выпускников, которые аккуратно организовывались каждые пять лет.

 

* * *

А вот Алевтина – замуж так и не вышла. За кого?.. Зачем?..

Это надо будет признаваться, что детей у неё быть не может. Хоть и прошла операция вроде как удачно, но она знала: всё, точка. Об этом ей врач сразу сказал.

А раз не будет детей, к чему вся эта суета? Одинокой – Алевтина себя и так не чувствовала… Она ничего больше не просила для себя у судьбы (или у кого там надо просить?). Отлюбила, значит. Бывает и так. «Только раз бывает в жизни встреча…» Или вот это (чьё, не помнила): «Единожды в жизни бывает любовь, а всё остальное зовётся иначе». Иначе!

Но однажды – выпал ей всё-таки случай. Это произошло, когда Зорькин давно уже канул в лету. Алевтине на тот момент было уже немного за тридцать.

Стоял июль (семнадцатое число; она запомнила навсегда), Аля была в отпуске. Вечерами на истомлённый жарой город спускалась роскошная прохлада, где-то в дальних кварталах гремела музыка… Женщина полюбила гулять пару часов перед сном. Хорошо думалось, легко шагалось. Возникали важные мысли, приходили нужные выводы. Ничего такого особенного, но всё же: решения и поступки нам нужны всегда.

… Итак, она просто гуляла. Быстро стемнело, высыпали крупные ласковые звёзды. Ветра не было совсем, и, расслабившись на скамейке, Алевтина никак не могла заставить себя вернуться домой. Ещё минуточку, ещё чуть-чуть…

Рядом неожиданно подсел молодой мужчина:

– Вы позволите?

Да, пожалуйста, места не жаль.

Так хорошо дышалось, что они невольно, перебросившись парой ничего не значащих фраз, разговорились.

Они сразу поняли, что СОВПАДАЮТ. Как фрагменты будущей мозаики: гармонично и логично. А ведь просто говорили, говорили, говорили…

Через час Алевтину подбросило: мама!!! Уже наверняка обыскалась! Ведь никогда Аля не задерживалась, не предупредив. Господи, глупо-то как!.. Неужели такой чудный вечер закончится банальным скандалом с надоевшей комедией «сердечного приступа?!!

– Да вы позвоните домой! – успокоил Юрий (так звали собеседника). – Вон, на углу, телефон-автомат. А «двушка» у меня есть.

Это было разумно и правильно. Во-первых, до её возвращения – мама уже немного успокоится и хотя бы не накинется с порога; а, во-вторых, можно сказать, что она задержится ещё на часок… Так хотелось побыть ещё немного с этим человеком!!! Хотелось – и всё тут…

Она перебежала к автомату:

– Мамочка, извини, я чуть-чуть позже вернусь…

Поток маминого гнева мог запросто снести её вместе с телефонной будкой, но Аля перетерпела. Потом объяснила:

– Понимаешь, я встретила…ммм… старую знакомую… Ну, разговорились, забыли о времени… Я ещё немного погуляю, ладно?.. Ведь завтра не на работу!..

– Какая знакомая?!!! Скоро полночь!!!! – завывала Станислава Ивановна. – Немедленно домой!!!!

– Но я далеко, мама! – извивалась Алевтина, как червяк на крючке.

– И где, интересно?!!

– В центре… Мы в кафе сидим!

– Оригинально! И как же это ты без денег туда попала?! – сбить Станиславу Ивановну с толку была кишка тонка.

– Почему?.. У меня с собой немного есть… – отчаянно врала Аля.

– Ладно, разберёмся!!! – кипела мама. – Если через час не явишься, пеняй на себя.

И бросила трубку.

Час!.. Ещё целый час! Как у Золушки в старом фильме. Но та, бедная, не знала, что Король перевёл часы, и у неё почти совсем не осталось времени.

Аля вернулась на скамейку, отравленная мыслью, что хороший разговор уже не продолжится, ведь мама – тоже перевела часы на злую цифру, и ожидание неизбежных неприятностей вмиг перечеркнуло всё.

– Ну что, предупредили? – спросил Юрий, улыбаясь. – Вы же вроде большая девочка.

И Алевтина расплакалась.

– Вот тебе на! – изумился Юрий. – Что-то случилось?

– Мне… Мне надо идти… – бормотала Алевтина. – Пора. Извините…

– Ну ладно, хорошо. Я провожу вас, можно?

– Нет-нет-нет, я сама. Сама!.. – шарахалась Алевтина.

– Может, я обидел вас чем-то?.. – не понимал мужчина.

– Нет, что вы!!! – всхлипывала она.

– Тогда дайте мне ваш номер, я завтра позвоню, – попросил Юрий.

– Номер?.. Ой!..

Алевтина вмиг представила, что будет если трубку снимет мама (а она всегда это делала сама, если была дома. ТОЛЬКО сама). Станислава Ивановна начнёт допытываться, кто звонит, зачем. Мыслимо ли…

– Нет-нет-нет, номер не могу… – почти убегала Аля.

Он поспевал следом и просил:

– Тогда прошу вас, приходите завтра к восьми вечера сюда же, ладно? Я буду ждать.

– Приду! – пообещала женщина. – Да-да, завтра! Конечно, завтра! Обязательно!..

… Домой она вбежала, запыхавшись.

– Ты же сказала, что через час? – подняла брови мама. – Или такси взяла? Богато живёшь, всем бы так! Ну и где же твой кошелёк, который ты якобы взяла? Это не он, случайно, на столе лежит?!

Алевтина не могла вставить ни слова. Да и смысл? – вызвать дополнительный поток упрёков?.. Уже и то хорошо, что мама немного успокоилась.

Но закончила Станислава Ивановна совершенно неожиданно:

– Значит, так. Я тебя считала взрослой, а ты, оказывается безответственная. Поэтому два дня – из дома ни шагу.

Значит, ВСЁ. Алевтина больше не увидит Юрия. Не лучше ли рискнуть сказать правду?.. Может быть, Юрий – это тот шанс, о котором мама – нет-нет, да и заикнётся…

– Мама, – Аля попыталась взять себя в руки, – это не знакомая была, а мужчина. Понимаешь…

– Кто б сомневался! – скривилась Станислава Ивановна.– Значит, дело ещё хуже, чем я думала. Ты готова гулять до утра с первым встречным.

И вынесла другой вердикт: не два дня, а неделю – из квартиры ни ногой. Она проследит сама.

… Прощайте, значит, Юрий!.. Упустить шанс – это всё равно, что опоздать на поезд: остаётся стоять и смотреть, как исчезают огни последнего вагона…

 

* * *

 «Если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой…» Эта старая песня, которую они браво распевали всем отрядом в пионерском лагере, ещё тогда, в детстве, поразила её. Вот она, суть жизни! – если любишь, то не бойся правды, какая есть. А не выдумывай, чего не понимаешь.

Аля вспомнила и усмехнулась: а сейчас что поют? «Ах, если б жить, можно было вечно жить, повторяя «я люблю» днём и ночью»! Вроде красиво, романтично. А если представить такое, то с ума сойдёшь. Про «вечно жить» – это ВСЕГДА хоронить родных и друзей; а про «повторяя днём и ночью» – это вообще диагноз. Попробуйте для опыта походить пару дней за любимым, талдыча «я тебя люблю» каждую минуту. И не забудьте, что ночью – тоже надо! Представили?! Хотите такое? А поёте…

Так что старая песня лучше. И вообще ТОГДА, одну жизнь назад, всё было гораздо умнее. Нет, это не потому, что Алевтина превратилась в пожилую брюзгу, а ведь и правда – было.

А что хорошего у Алевтины теперь? – да научилась «пить» каждую минуту по глоточку! Не просто есть, ходить, гулять, спать и прочее, а чувствовать каждое мгновение. Проживать его с толком и наслаждением! Раньше – неосмотрительно проскакивала целые периоды в ожидании (чего?..), а что надо научиться любить всё, что выпало, – догадалась только сейчас.

Как мы все привыкли? – не живём здесь и сейчас, а перемогаемся, как на вокзале: ждём то пятницы, то зарплаты, то дня рождения… И даже спрашиваем друг друга только об этом: «Ты чего ждёшь?»

И никто не отвечает: «Ничего не жду. СЕЙЧАС живу и радуюсь!»

Прошлого – уже нет, а будущего – ещё нет. Ведь это так просто… И, если не жить сейчас, то и нас – нет.

Несколько лет назад Алевтина увлеклась макраме – и приохотилась. Теперь такое могла изобразить, что сама глазам своим не верила. Талант? А почему бы и нет, не всем же в операх петь.

Потом она присмотрелась – и откуда что взялось: начала мастерить разные штучки из всего подряд. Получалась очень симпатичная всякая всячина.

Вещи очень нравились всем, и Алевтина щедро дарила их коллегам по любому поводу. К этому так привыкли, что, когда однажды Аля не преподнесла ничего «от себя» Марье Афанасьевне (у той случился день рождения), сотрудница обиделась! И даже сказала об этом:

– Вы же всем дарите, Алевтина Петровна! А меня – что, не уважаете?..

Вот точно: не делай добра – не получишь зла… Но Алевтина немедленно извинилась, и к утру – уже «сочинила» весьма миленькую косметичку; Марье Афанасьевне понравилась. И тучка непонимания развеялась.

(Ой, хорошо, что Станислава Ивановна не дожила до этих безделушек: наверняка высмеяла бы!)

…Как ни странно, Алевтина тосковала по матери. Много думала: а не сама ли она неправильно себя вела?.. Надо было не разрешать душе бояться. Ведь Алевтина Петровна не раз видела, как мама пасует перед настоящей решительностью и силой.

Так, например, было с соседом, Виктором Аркадьевичем. Станислава перед ним заискивала даже. А почему? – да очень просто: он СРАЗУ поставил её на место.

Сосед жил в квартире над ними и как-то раз (Аля тогда была ещё школьницей) слегка подтопил Хохловых. Мама, увидев тёмное пятно – кстати, небольшое и неопасное – на потолке в кухне, срочно ринулась наверх и подняла крик на весь подъезд.

Но вопила она недолго: через минуту Виктор спустился глянуть, «из-за чего столько вони». Увидев пятно, он пожал плечами:

 – Ну и что? Я пострадал намного больше. У вас убытков – на три копейки.

– Вы виноваты! – продолжала бушевать Станислава Ивановна. – Это вы кран сорвали!!!

– Ничего я не срывал! – прикрикнул Виктор Аркадьевич. – Просто труба лопнула. А она, между прочим, общая коммунальная собственность. Как моя, так и ваша!

– Всё равно! Всё равно!! У меня бы не лопнула!!!

– Слушайте! – изумился сосед. – Если на то пошло, то я могу вам предъявить гораздо более серьёзные претензии. И вам будет плохо.

– Какие это, интересно?! – приосанилась женщина.

– Да какие… Всё проще пареной репы. Сосед соседу всегда найдёт, как жизнь подпортить. Хотите на спор?

– Ну-ну?.. – Станислав Ивановна всё-таки немного растерялась.

– Что «ну-ну», элементарно. Это ваш котяра на мой коврик по утрам гадит?

– А при чём здесь животное, при чём?.. – закудахтала мама. – Что с него взять?!

– С него – конечно, нечего. А вот к вам – я сегодня же подгоню людей из одной организации. А также других ответственных товарищей! Полжизни со мной расплачиваться будете.

Станислава Ивановна окончательно скисла… Уладили дело миром, и сосед сразу попал в разряд «достойных людей», которых мама уважала и к которым, ясное дело, причисляла и себя.

 

* * *

 «Ах, если б у меня был внутренний советчик! Ну, как навигатор!.. – подумала однажды Алевтина. – Он всегда подсказывал бы, куда идти, что делать… Как было бы хорошо!»

Мысль так понравилась, что женщина носилась с ней несколько дней. Но потом поняла: было бы только хуже. Наоборот, хорошо, что такого нет и быть не может, ведь каждый поступок (если хоть немного заглянуть вперёд!) влечёт за собой и хорошие последствия, и плохие. Всегда, в равной мере. И с таким поводырём по жизни – вообще шагу ступить было бы невозможно… Зная ВСЁ, что будет потом!

Но и жить абсолютно свободной – Аля так и не научилась. После смерти мамы она практически не приняла ни одного решения, мысленно не прикинув, что сказала бы Станислава Ивановна. Дракон пал – да здравствует дракон!

Думая о маме, Аля не могла определить: можно ли любить и бояться одновременно? Живут ли вместе нежность и страх?.. Получалось, что всё-таки живут…

Вспоминая себя маленькую, она ясно осознавала: любила маму. Боялась огорчить; хотела, чтобы та чаще улыбалась… Но уже годам к семи нежное чувство начало скукоживаться, чахнуть. И в один прекрасный день стало чем-то вроде того пятна на потолке. Ну, есть; а зачем?..

В чём же была ошибка? И чья?.. Может, Алевтина сама была виновата в такой отстранённости? Если подумать хорошенько…

Пожалуй, вот она, закавыка: только страх во всём виноват.

Вот бабушка, например. Она побаивалась Станиславу, поэтому та её и в грош не ставила. А дедушка? О-го-го!! Попробовала бы доченька повысить на него голос!

…Вспомнила, как бабушка однажды рассказала: они с дедом были тогда ещё не женаты и куда-то вместе поехали отдыхать. К каким-то дальним родственникам, вроде. До войны дело было; поехали летом на недельку.

И вот к деду – тогда молодому и красивому Ване Хохлову – кто-то пристал с вопросами:

– А чего это вы вместе ездите? Кем она тебе приходится?

И что ответил дедушка? Блеск!

– Она мне приходится любимой женщиной!

Вот!!! И всю жизнь так. Щит и меч.

Войну они вместе прошли. Он воевал, она – ждала. Воспитывала дочку, работала как каторжная. Под немцами не была, успела уехать. Так что, в общем, без самых страшных последствий пережила семья это адское время, если не считать, что дедушка потерял на войне кисть левой руки. Но по сравнению с другими – везение и пустяк. Он носил протез, и внешне это выглядело не страшно: просто чёрная перчатка. И он, и бабушка – умели находить в жизни главное…

А почему Станислава Ивановна видела только тёмные стороны? Откуда в ней такое взялось при родителях-оптимистах?.. Где сломалась её вера в то, что хорошего на свете – не в пример больше?

Алевтина почти ничего не знала об отношениях матери с отцом. А, может, как раз здесь и скрывался ответ? Честно говоря, она не могла даже представить себе Станиславу Ивановну влюблённой и ласковой. А ведь была же!.. Иначе папа и не женился бы, правда?

Может, он обманул маму? И она сломалась? Не зря ведь Станислава Ивановна не уставала повторять, что хуже лжи – вообще ничего не бывает.

Но, однако, сама она – вполне разрешала себе быть неискренней («гибкой»!). Так сказать, по обстоятельствам. Ещё как хорошо это умела. Как будто маску меняла: р-р-раз!! И другое лицо. Иные глаза, другой голос… Алевтина видела это много раз. Значит, СЕБЕ мама прощала всё. Но только СЕБЕ.

Альке же – всё ставила в счёт… Но при этом заботилась, переживала.

Такой вот эффект птицы в клетке, которую тоже – ЛЮБЯТ. И клетку чистят, и водичку подливают, и о корме заботятся. И сама клетка – бывает очень даже красивой. Но от этого не меняется главное: птица-то в тюрьме… В пожизненном плену любви, заботы и искренней привязанности. И даже восхищения и гордости.

Вот так и Аля.

Да, мама старалась для её блага, вот только благо это назначала сама. А ведь нельзя сделать человека счастливым вопреки его представлению о счастье…

Станислава Ивановна считала, что дочь должна послушно двигаться по фарватеру уже готового жизненного опыта, и этого вполне достаточно для успеха и равновесия.

И она искренне не понимала: почему у Алевтины «не сложилось»? Может, она всё-таки мало учила дочь послушанию? – ведь бунт у дочери иногда возникал; хоть и чахленький, нежизнеспособный…

Бедная! Она идеально научила свою дочь искусству бояться, и больше – ничему. Но так и не поняла этого. Она неприлично долго считала Алю маленькой и не способной ни на что самостоятельно. Как будто втиснула дочку в узкий футляр своих стандартов, и юная душа изуродовалась! Как ножка девочки-японки, которую искусственно делали «красивой» при помощи многолетней носки невероятно тугих бинтов… А на самом деле – калечили безнадёжно и навсегда.

 

* * *

…Тот новогодний праздник (Алевтина всегда вспоминала его с отвращением к самой себе) был вполне традиционный, но девушка УЖЕ ВЫРОСЛА. Ей исполнилось четырнадцать лет!

Даже в прошлом году она чувствовала себя не в своей тарелке среди разряженной «мелкоты», а уж тем более – сейчас. Но надо было прийти и веселиться. Так велела мама.

У Станиславы Ивановны на работе, в аптечном управлении, всегда устраивались утренники для детей сотрудников. Для своих, так сказать; со специально приглашённым Дедом Морозом и Снегурочкой, с подарками. Хорошее дело! И детишкам – лишний повод порадоваться.

Алевтина, пока была маленькой, воспринимала всё это с восторгом, но с каждым годом – всё больше отсеивались её ровесники: те, кто уже стеснялся водить хороводы вокруг ёлочки. А, наоборот, добавлялись новые малыши.

… Весь праздник Аля мучилась в тесном костюме Лисички, заготовленном ещё два года назад к такому же утреннику. Она чувствовала на себе неодобрительные взгляды, потому что смотрелась как гусыня среди цыплят: крупно и не к месту.

И Дед Мороз, вручая ей подарок (после исполнения песенки, а как же!..) откровенно поддел:

– С Новым годом, маленькая! Как хорошо спела, умница! Расти дальше.

Он чётко вложил в этот «комплимент» всё, что думала сейчас и сама Аля, представляя, что сейчас говорят мамины сослуживцы. Она пулей выскочила из зала (в туалет, если мама пристанет!) и забилась в дальнем углу длинного управленческого коридора. Не возвращалась до последней минуты, пока не началось активное хлопанье дверями: праздник закончился.

Мама, конечно, отругала её, но не сильно, ведь основное время Аля отбыла.

И в этот вечер – с девочкой случилась первая серьёзная истерика. Даже дедушка, неравнодушный только к бабушкиным слезам, не на шутку встревожился:

– Станислава, ты же врач! Сделай что-нибудь!!

Мама и сама испугалась. Кто обидел? Когда?! Весь день девочка была на глазах!

А дочку буквально трясло. Она давилась слезами и повторяла как заведенная:

– Больше не хочу… Никогда!!!!!

И добиться иного – не получалось. Наконец удалось заставить её выпить немного валерьянки, после – чаю с мёдом (может, это простуда такая?..), и девочка попросилась спать.

– Станислава, ты можешь хоть что-нибудь объяснить? – добивался дедушка.

– Сама не понимаю!!!

– Эх, вы! – вдруг тихо сказала бабушка. – Девушке уже любить пора, на танцы бегать, целоваться… А тут!.. В лесу родилась ёлочка.

– Мама! – обмерла Станислава Ивановна. – Ты думаешь, что говоришь?!

– Да уж пока в своём уме, – обиделась бабушка. – Хватит из неё грудную делать, Станислава. У неё уже фигура зрелая!

– Знаешь что, мамочка! – вскипела женщина. – Хорошо, что она тебя не слышит!!! А если в подоле принесёт?!

– Воспитаем, – вклинился дед. – Я давно хотел тебе сказать: с этими утренниками пора заканчивать. Я больше не разрешаю. Всё.

…Так что спасибо дедушке. А то пришлось бы до совершеннолетия стишки с табуретки читать.

И ничего смешного.

 

* * *

Вообще-то истерики в жизни Алевтины случались не так и часто. Она давно научилась не выказывать эмоций, и сама не понимала: почему это на неё вдруг «находит»?..

Алевтина старалась замечать больше хорошего, чем плохого, и чем чаще Станислава Ивановна твердила, что всё не так и все не такие, тем увереннее дочь видела обратное.

И это почему-то взрастило в ней обострённую деликатность и доброту: женщина научилась уважать не только чужое горе, или отчаяние, а даже и ненависть. Ведь свобода ненавидеть – это тоже, если хотите, разновидность счастья… Это всё – ЛИЧНОЕ! И никто не знает истинной глубины чужого колодца…

Быть злым – легко. Это не требует особых усилий: не сдерживай себя, человече. Пусть прёт наружу всё твоё зло – грозной тучей!

А вот доброта – это усилие. Работа! Иногда – до седьмого пота, потому что ох как трудно загнать в глухой угол всё своё худшее… А оно – у каждого есть.

«Старый – не значит умный, – думала Алевтина. – Но добрым он стать обязан, если не было дано изначально. И так ведь ВСЕ потом во тьму уходим, так хотя бы – СВЕТЛЫМИ… Но бывает ли дана нам доброта от рождения?..»

Один из постоянных вопросов, которые Алевтина себе задавала, было всё-таки сакраментальное: почему она, такая щедрая и покладистая, так и не встретила никого, кто бы пошёл по жизни рядом, а?..

Иногда люди не могут быть вместе потому, что у них изначально не было для этого причины. И, если они всё-таки сходятся, то не навсегда. Не было причины быть вместе, и всё! Они её придумали, притянули за уши. И хрупкое строение такой связи рухнет со страшной силой, несмотря ни на какие попытки спасти ситуацию.

А Алевтина? У неё даже не было причины ЗАХОТЕТЬ, чтобы появился кто-то, необходимый ей (зато и расставаться не пришлось, – какое тупое самоутешение!..). Итак, рядом – НИКОГО. Рядом… Какое смешное слово. Это что же значит? – в другом ряду, параллельно? Тогда совсем не надо.Ведь что может быть хуже одиночества? – только одиночество вдвоём.

 

* * *

– Алевтина! Пойми!! Чересчур открытая душа – это как раз то место, в которое быстрее всего и плюнут!!! Тебя мало жизнь учила?!

Вот так.

Это Светлана Георгиевна специально вызвала Алю «для разговора». Был тихий час, и воспитатели могли расслабиться, отдохнуть: поговорить, перекусить. А то ведь в течение дня – так времени и не найдёшь!

Но сегодня заведующая попросила:

– Алевтина Петровна, зайди, когда выпадет минутка.

Светлана Георгиевна знала Алевтину так давно, что их отношения стали почти родственными. И это почему-то ужасно не нравилось Алле Леонидовне Биркиной, пришедшей к ним в садик всего два месяца назад.

Когда в коллективе заводится такой человек, как эта новенькая, – то страдают все. Алла Леонидовна была ещё, в общем-то, молода (немного «за…», как говорится). Самый опасный возраст для завистливых и амбициозных!

Она всё время лезла на глаза начальльнице, стремясь доказать, что она на голову выше остальных. И ещё – непрестанно сплетничала. Аллу сразу невзлюбили, но куда же денешься.

Одна Алевтина – будто и не видела ничего. Относилась к Биркиной тепло, ведь Алла – по возрасту была как ТА, их с Серёжей, нерождённая дочь (или сын?..). Вот такая глупая иллюзия…

А ведь самую большую зависть у Аллы Леонидовны вызывала именно Алевтина Петровна! Биркина сразу безошибочно учуяла, что Хохлову больше всего и любят дети. И за что?! – обыкновенная старуха! Да ещё и тихая до тошноты. Это что, пример детям – такая овца?!!

А ещё – надо же так совпасть! – пришлось Алле какое-то время поработать в паре с Хохловой, в одной группе, и она окончательно возненавидела коллегу. А потому что дети (полудурки какие-то!!!) бесконечно спрашивали, когда же, наконец, придёт Алевтина Петровна!!! Неужели Алла – яркая, активная, интересная! – хуже этой засохшей воблы, которой давно пора уже сидеть дома?!!

Алевтина Петровна и не подозревала, какие нешуточные страсти она разбудила в душе новенькой. И вот поплатилась…

Алла Леонидовна настрочила большую докладную о том, что Хохлова – невнимательна и нерасторопна в силу возраста. Что это из-за неё произошли в группе два мелких несчастных случая («Пока – мелких»! – грозно предупреждала Алла).

Да ничего такого не было! – дети отделались синяками и шишками, дело будничное. С кем не бывало?..

А Биркина била в набат: мол, а что ДАЛЬШЕ?!! Ведь Хохлова САМА ей сказала (Алла написала об этом особенно подробно и язвительно), что у неё стало совсем плохо с памятью! Да и со зрением, кажется.

Докладная есть докладная: это документ. Число, подпись. Просто так не отмахнёшься, надо принимать меры. Какие?..

– Ты зачем с ней откровенничала, Алевтина?! – недоумевала Светлана Георгиевна. – Она уже и родителям та-а-а-а-кое напела!! Они ко мне заходили; да не одна-две, а пять мамаш!!! Понимаешь?! Уже и от них бумажка есть, полюбуйся. Требуют ОТСТРАНИТЬ. Что мне теперь делать, не подкинешь мысль?!! А если я не приму меры, то Биркина попрётся выше с «телегой» про наше с тобой панибратство. Ну, послал Бог стерву!..

– Да не бери в голову; уйду я, – бесцветно сказала Алевтина. – Устала. Пора и честь знать. Биркина где-то права…

– Ну вот!!! – всплеснула руками заведующая. – В этом ты вся!

– А что ты предлагаешь? – безнадёжно мазнула рукой Хохлова. – У такой, как Алла, сил много. Где уж с ней тягаться… Самое правильное – дать ей то, чего добивается.

– Вообще-то я подозреваю, что она метит на МОЁ место! – нахмурилась Светлана Георгиевна.

– Тебя жаль, – согласилась Алевтина. – А мне пора. Надо верно понимать намёки судьбы. Раньше я этого не умела…

Заведующая не знала, радоваться или нет, что так легко решилось с Хохловой. Может, с уходом Алевтины Биркина и отвяжется?..

Но на душе стало неуютно.

 

* * *

 «Здравствуй, Оливтина!

Не надо расстраиваться, всё к лучшему. Вспомни: ты потеряла себя давным-давно, одну жизнь назад. А теперь у тебя будет наконец время, чтобы НАЙТИ.

Помнишь ту девочку, которой ты была? Впереди ты имела бесконечность!

А теперь?.. Похоже, бесконечность позади.

Но есть и хорошая новость: ты состарилась только внешне. Внутренне – ты такая, как раньше, и не изменишься никогда! Исчезнет когда-то тело, но не ты. Ты же – перейдёшь туда, где ждут дед, бабушка и мама. И вы снова будете вместе.

Не считай, сколько тебе осталось. Это относительно. Все мы – только гости на этом свете, и все должны ВЕРНУТЬСЯ.

Никто-никто в земной жизни не знает, по каким законам происходит с ним то или иное. И то, что было с тобой, – всё не зря. Как много ты поняла!..

А что тебе ТЕПЕРЬ делать – так это вообще не проблема: то, что и делала! Мягкость и доверчивость – это совсем не плохо. Разве это не доблесть – НЕ отвечать злом на зло? Не каждому такое по плечу, а ты – УМЕЕШЬ.

Поэтому будь спокойна и терпелива, всё образуется. Сколько дел вокруг!»

 

…Алевтина дописала. Завтра утром она отнесёт письмо на почту и отправит как заказное.

Да, себе.

Да, нормальная.