Ирина КУРИЦЫНА

 

Родилась и живет в Рязани. По образованию художник-костюмер, по профессии – дизайнер-верстальщик. Автор поэтического сборника «Всё, что позволено душе». Публиковалась в рязанской прессе («Рязанский комсомолец», «Рязанские ведомости», «Утро»), журнале «Кольцо А», в российско-белорусском сборнике «Небесная река» (2017). а также на сетевых литературных ресурсах, в том числе как автор иронических стихов под псевдонимом Клава Обломова.

 

 

ДАРМОЕД

Рассказ

 

Большая Семья Вяхиревых жила бедновато. Так же бедновато, как и подавляющее большинство больших и средних семей нашей необъятной родины. Но никто из Вяхиревых не считал себя обделенным. Они тянулись изо всех сил каждый день и были привычными к такому положению вещей. У всех были свои обязанности, включая младших. Отец семейства, бывший инженер, а теперь – сборщик мебели на частном предприятии средней руки, любил вечерами выпить пива и, после означенного действа, бывал назидательно-разговорчив, что неизменно собирало на кухне младшую часть семьи и стопроцентно отпугивало старшую. Младшие Вяхиревы, числом пять человек – двойняшки-шестилетки Пашка и Мишка, девятилетняя Маша, старшие двойняшки-восьмиклассники Лёша и Валерка – начинали подтягиваться на «лекцию» после характерного чмоканья крышки от второй бутылки пива. Отец уже поддал и потому – добрый. По-трезвому из Василия Александровича Вяхирева и слова было не вытянуть! Однако жена вышеозначенного персонажа Люба, эти действа не любила. Затворившись в спальне со старшей дочерью, открывала узлы с шитьем. На «женской половине» начинала стучать расхлябанная швейная машинка на ножном ходу и происходили тихие разговоры «за жизнь». Иногда пищал восьмимесячный, но серьезный и молчаливый не по возрасту Младший Пашка – сын неудачно сходившей замуж старшей Кати. В семье была еще одна старшая дочь, Лена, но она была замужем «удачно», теперь жила в дальнем-далеке с мужем-военным и имела уже троих детей. Когда-то шикарная четырехкомнатная квартира Вяхиревых, заработанная на северах родителями Любы, давно не знала ремонта, обветшала, обшаркалась и выглядела сиротливо. На ремонт не было денег. Люба, когда-то окончившая педагогический институт, работала воспитателем в детском саду. Деньги она получала небольшие, но гарантированные и боялась искать что-то другое. Катя брала работу на дом. После окончания литфака того же, что и у матери, педвуза, судьба незаметно вывела ее на многотрудный путь «читателя»... Пашка Младший был еще маловат, Катя получала детские, много возилась с сыном, однако выживание было в крови семьи, и молодая мамаша устроилась работать в тот же институт, который закончила – в научную пресс-группу корректором. Пожилые родители Любы жили здесь же, в ловко разгороженном на две конуры зале. У них был балкон – чтобы дышать воздухом.

Незлобливые, рассудительные и трудолюбивые Вяхиревы никогда не хватали звезд с неба, всегда были друг за друга горой, и, не считая мелких стычек по поводу вечернего пива, не знали ссор. Однако две недели тому назад семью постигло неожиданное огорчение. В переполненном ковчеге Вяхиревых появился дармоед – новый жилец, к которому Люба имела строгое предубеждение. Это был совсем престарелый дядя главы семьи. Родители Василия, до последнего не пожелавшие покидать родную глушь, покоились рядышком на деревенском кладбище, старый родительский дом теперь служил дачей, а старший брат отца Василия, дед Клавдий, жил в той же деревне на отшибе. Был он вдовец, единственного сына похоронил уже очень давно, а недавно погорел по причине небесной стихии. В избу старика шарахнула молния. Выскочить он успел, однако ни одежды, ни документов у него не осталось. Древнего, но хитрого и жилистого деда забрали к себе, и Василий вынужден был ходить по инстанциям, выправляя его документы. Еще одну комнату – угловую – разгородили на закутки. Благо в ней было два окна. И теперь дед Клавдий имел свою малюсенькую комнату с окном, этажеркой и кроватью. Старик, так же как и брат его, не хотел уезжать из родного угла, однако его в 90-летнем состоянии и спрашивать не стали: дед был погружен в драные «Жигули» и отконвоирован в город.

 

* * *

В каком чаду пребывали Макар Васильевич и Варвара Ивановна Вяхиревы, называя старшего сына Клавдием, история умалчивает. Однако имя было дано, и жизнь теперь уже удручающе старого человека смотрела на закат. Дед Клавдий никогда зря не роптал на судьбу. Было в этом что-то от блаженного. Его крестьянская сметливость и бытовая хитрость выдавали в нем человека, много повидавшего лиха и потрудившегося на своем веку.

– Любушка, сырку-то нет? – спросил лишний дед, освоившись на кухне нового пребывания.

Люба отрыла рот. Потом закрыла его и посмотрела на мужа.

– После зарплаты – будет, дюже дорогой, – лаконично ответил глава семьи.

Дед Клавдий пошевелил губами, что-то пробормотал в бороду и, как будто не слыша ответа, прямой наводкой прошаркал к холодильнику. Открыл его, пошарил там, бормоча, и… достал сыр. Небольшой, слегка заветренный, так как неплотно прилегала пленка, кусок вполне годился, чтобы сделать четыре-пять небольших бутербродов.

Люба озадачилась.

– Вась, ведь съели мы сыр два дня назад, – задумчиво произнесла она.

Василий Александрович хмыкнул, но отвечать не стал. Таким образом, сыр был поделен и благополучно исчез. А за обедом дед захотел деревенского яичка, чтобы с двойным желтком. Семья похихикала, родители Любы наглядно объяснили деду, что таких яиц в доме сроду не водилось, чай, не деревня здесь…

Утром, как обычно встав раньше всех, Люба обнаружила на кухне деда, пытающегося запалить горелку плиты. Дед норовил пристроить вариться кастрюльку с шестью крупными, кремового цвета яйцами.

– Клавдий Макарыч, – вы дом спалите! – вскричала Люба и быстро отняла у деда кастрюльку. На внешний вид яиц она не обратила внимания. Дед пристроился в углу у окна, на законное место Василия. Получив кружку чая и кусок хлеба с маслом, он есть не стал, а уставился на кипящую кастрюльку с яйцами. В положенное время Люба плюхнула ее в раковину, под холодную воду. Дед тут же встрепенулся и зашаркал к раковине.

– Да подождите вы! Обожжетесь… – скорее для очистки совести сказала Люба, потому что у деда в руках уже дымилось одно яйцо. Держа его вполне уверенно и вовсе не обжигаясь, дед проследовал к своему остывающему чаю и начал есть. Облупив яйцо, он откусил от него, и Люба с удивлением заметила яркие полукружия двойного желтка. «Вот везунчик!» – без всякой зависти подумала она и продолжала свое ежеутреннее кружение по кухне – семья любила завтракать сообща.

Через два утра в холодильнике нашелся хвост конской колбасы. По всем параметрам быть ему там не полагалось.

– Вась, ты совсем угорел, эту каменную колбасу покупаешь, – напустилась на мужа Люба.

– Не покупал, – исчерпывающе ответил супруг.

– Это деда купил, – уставив мелкий палец на дармоеда, сообщил Мишка.

– Сыночек, дедушка ничего не покупает, – ответила мальцу Люба, – он старенький, ему в магазин ходить тяжело.

– А он не ходил в магазин, – упрямо надувшись сообщил Мишка, – Пашка не видел, а я видел. Он там купил! – И младший показал пальцем на холодильник.

Отсмеявшись, Люба погладила сына по голове и занялась стиркой. Обдумывать слова близнеца было некогда. Но найденный на следующее утро в холодильнике кусок курника, о котором вслух за ужином говорила Катя, заставил ее дрогнуть. В Любины размеренные мысли медленно, как будто нехотя, начало вкрадываться, вползать, просачиваться неправдоподобное и даже дикое подозрение. Как бы ненароком, с трудом выбрав момент, она скучным голосом поинтересовалась за ужином, кто же мечтал о конской колбасе. Сообщение старших двойняшек о том, что они спрашивали отца какой у нее вкус, все, кроме Любы, пропустили мимо ушей. Люба не решилась спросить детей, присутствовал ли дед Клавдий при этом разговоре.

– У, дармоед! – с неожиданной злостью подумала она. – Мутит тут воду, колдун противный!

Люба в упор посмотрела на деда. Он выглядел обыкновенно – хитрый, старый, продувной, замшелый пень. Сидит себе, бубнит в бороду… Люба решила провести эксперимент. В субботу за завтраком она положила на угол обеденного стола специально купленный для этой цели модный журнал. На обложке фигурировала лядащая девица в минимальном платье, а на переднем плане красовалось отличное коричневое пирожное с великолепной белой надстройкой и надписью: «Фотомодель международного класса Евлалия Пенкина: как жить «”сладко”».

Конечно, Маша увидела заманивающую бумажку!

– Мам, это твой журнал? – уныло произнес отчаянно любивший всё шоколадное ребенок.

– Нет, деточка, это я на работе прихватила, – ответила коварная экспериментаторша.

– Ма-а, а ты такое купишь, когда зарплата будет, – заныла дочь.

– Ты мне напомни завтра утром, я с работы принесу, у нас завтра «картошку» будут давать, – ответила Люба. Ей было трудно, однако она не посмотрела в сторону деда Клавдия. Он как обычно бубнил где-то слева и никак себя более не обнаруживал.

Утром в холодильнике появилась отличная вареная бульба с кремовой нашлепкой наверху и в пластиковых кружевах, как в журнале.

– Ага! Старый перец! – с восклицательным знаком проорала про себя Люба. – Не знаешь, как пирожное «картошка» выглядит!!!

Она торжествовала. И чуть было не прыгала в пустой по утренней поре кухне. Старый дармоед попался! И тут Любу посетила весьма нежеланная мысль: «Какой же он дармоед? Вот уперлась я в дармоеда, а он ведь полезный… старый пень». Любе стало стыдно. Она подумала о том, что младший близнец Мишка заметил дедовы «покупки» сразу и безошибочно, что Младший Пашка охотно сидит у деда на коленях и с явным удовольствием теребит его бороду, что дед вовсе никому не мешает, не просит лишнего, не качает права…

Люба приготовила на завтрак пышный омлет с остатками яиц, молока и майонеза на обеих имеющихся сковородах. Она настругала туда всего, что нашлось в холодильнике, а когда Вяхиревы вывалились на кухню завтракать, первую порцию подала не мужу, как было заведено, а деду Клавдию. Он выглядел обыкновенно – хитрый, старый, продувной, замшелый пень – «дармоед»…

 

* * *

Ближайшее воскресенье всё расставило по своим местам. Люба собрала на кухне старших членов семьи. Пока ее мама, полушепотом в ванной ознакомленная с вопросом, вываживала по двору младших двойняшек, Маша отправилась в кружок рукоделия, а старшие Лёша и Валерка улетели в спортзал, она решила поставить домочадцев перед фактом нереальности. Из мелких присутствовал Младший Пашка, с расчетом на то, что он-то никому не сболтнет… Люба коротко и по-деловому доложила о ситуации. Василий вздумал было высмеять её, однако встряла Катя:

– А я знала, пожалуй…

– Ты молча знала? – с претензией ответила ей Люба.

– Ну, вы бы смеяться стали… – робко возразила Катя.

– Мы бы не стали!

– Отец, вон, смеялся…

На кухне воцарилось неловкое молчание, которое нарушил по жизни неразговорчивый Василий.

– Как я вам могу верить, если это… это… – он запнулся, подыскивая слово, – брехня какая-то! Так вообще не бывает!

– Я проверила, – безапелляционно сообщила Люба, – Катя, вон, подозрение имела. Так что «обыкновенное чудо» у нас, и всё!

– Это хорошо! – подвел итог отец Любы, – Разбираться в механике не будем, не стоит. Вот как от младших утаить, чтобы нас потом всех в психушку не свезли? Как прикрытие организуем?

Они заговорили все разом, размахивая руками, перебивая друг друга и галдя на всю квартиру. Никто не заметил, что в дверях появился сам виновник переполоха – дед Клавдий.

– Э-е-е! – потянулся к нему Младший Пашка. Все обернулись. Шумство сразу прекратилось, как будто с потолка на горячие головы упало не менее ванны холодной воды. Дед, хитренько улыбаясь, протолкался к окну. Василий вскочил со своего стула, будто к нему приблизился морок. Дед же, не обращая на него внимания, сел и воззрился на всю честную компанию, как будто воды в рот набравшую.

– Любушка, не надоть, что ли, прибытка? – спросил он конкретно Любу, как бы игнорируя остальных.

Люба покраснела и, неожиданно для себя, заплакала.

Ситуация вышла из-под контроля и стала прямо-таки неприятной. Никто не мог ничего сказать, поскольку не знал – что. Кое-как удержав несанкционированные слезы, Люба, пряча глаза, ответила деду:

– Клавдий Макарыч, простите, простите, я вас дармоедом записала, а вот как получилось…

Дед помолчал, беспардонно поковырял в ухе, всхлипнул носом и тихонько переспросил:

– Значить, стыдно тебе? Хорошо, ладно… – он еще раз поковырял в ухе, – Прибыток, деточки, небольшой, только его не бываеть, ежели не хотеть… Вы узнайте, как – хочете его аль нет?

Опять загомонили все старшие Вяхиревы, будто холодный душ на головах уже повысох, и побаиваться более нечего. Через пять минут безвыходный спор стих, а Василий обратился к старику:

– Дядь Клавдий, если мы его хотим, как мы его скроем от детей?

– А это, деточки, само скроется, – мелко похихикав в бороду, ответил каверзный дед, – Они, птахи Божии, не увидють…

– А Мишка – увидел! – вскричала Люба, и, наконец, смогла посмотреть в глаза деду.

Тут уж смутился сам дед.

– Ты, Любушка, не серчай, а только Мишенька сам так умееть! Я ему токмо КАК показал…

Наступила тягостная пауза. Люба вытаращила глаза и схватилась за сердце.

– Не страшно, это, Любушка, – прошамкал дед, – Мишеньке никакого ущербу не будеть!.. А Пашенька, вот же ж, не можеть, хоть и братец ближний…

В это время хлопнула дверь и, после недолгой возни в прихожей в кухню ввалились Мишка и Пашка. Они загомонили, рассказывая, как играли во дворе, и как бабушка обещала им купить печеньки с сахаром. И тут Любу будто что-то подтолкнуло.

– Мишенка, сынок, а печеньки-то с сахаром какие, кругленькие такие, с оборочкой?

Мишка солнечно посмотрел на мать и ринулся к холодильнику. В следующий момент из дверцы появились на свет две не распакованных пачки толстого сдобного печенья. Сквозь прозрачную оболочку лакомо поблескивали крупные сахарные кристаллы. А еще Мишка выудил из холодильника младенческую бутылочку с чем-то подозрительно розовым и такой же розовой соской.

– Миша, а ЭТО – ты «купил»? – в полной растерянности спросила Люба.

И в пораженной тишине кухни Мишка отчетливо указал на Пашку Младшего: «Он»!

 

* * *

Драные «Жигули» остановились у родительского дома. Он выглядел сиротливо без хозяев. Ржавый замок был не без труда открыт, часть семьи в составе Василия, отца Любы, Мишки и старших близнецов ввалилась в дом. Закипела работа: мусор, накопившийся за зиму, безжалостно спроваживался в большой пластиковый мешок, обметались веником окна и углы под потолком, чистилась печь, в сарайке раздавался шум и тихие проклятия Василия – происходил набор дров. После прочистки дымохода Василий пошел к машине, чтобы ехать за остальной частью семьи. Однако перед отъездом, он подозвал Мишку и, указывая на едва заметную дверцу, вдавленную в небольшой холмик за сараем, сказал: «Ты, сынок на стол-то собери, ледник тебе Лёша откроет…».

 

Вяхиревы сидели в единственной комнате старой избы. Дверь в сени была открыта, и тонкая весенняя прохлада проникала в жарко натопленную горницу. Еще не выкинули листьев заросли терна вдоль перекошенного забора, еще мала и слаба была травка у крыльца, но уже торчали из земли бархатистые ножки мать-и-мачехи с желтыми цветами наверху… Кричали весенние птицы, в темноте за крыльцом кто-то мелко и часто что-то грыз. Семья шумела, шла по кругу, цокая о стаканы, бутылка сухого вина, стучали по жестяным тарелкам разномастные ложки. Бубнил в бороду дед Клавдий, что-то жизнерадостно лопотал Младший Пашка, Катя затеяла петь, мякала, обтирая ноги под столом, спасенная зимой кошка... Люба время от времени бегала к леднику и несла оттуда разные небольшие сверточки. Ночь набредала, наваливалась на веселую избу, глядя из черноты неба круглым желтым глазом. Прибыток был! И как не быть прибытку, когда двенадцать душ жили свои персональные жизни вместе – как одну…

 

 

МАЛЕНЬКАЯ СЕРАЯ ТРЯПОЧКА

Рассказ

 

Перед выходом Антон вытер туфли и бросил грязноватую серую тряпочку, останки его собственной футболки, под зеркалом в прихожей. Мыть какую-то мелкую ветошь после употребления – такого ему и в голову не могло прийти. Молодой, спортивный, подающий надежды – разве должен он выполнять обязанности домохозяйки? Жизнь, счастливая и полная удач и удовольствий, манила его из темной прихожей собственной холостяцкой квартиры туда, на блистающие после дождя летние улицы большого города. Там было всё: и заработок, и отдых. Там были девушки в легкомысленных сарафанах, солнце, зелень парков, заманчивые открытые кафешки, друзья, вечеринки, пляжи, общение и смех, легкий флирт и прочие тучные радости юного времяпрепровождения. Какая тряпка для протирки обуви?!

Антон плюхнулся на сидение немолодого «Вольво» и начал новый день, полный забот. Честный мотор урчал, километры кидались под колеса, дела делались…

 

В четверть двенадцатого еще пятницы изрядно нетрезвый хозяин своей судьбы ввалился в родной дом. Он рассчитывал забрать свою машину, оставленную во дворе у друга, в субботу с утра, поэтому, не особо обозревая окрестности, наскоро принял душ и завалился спать. Конечно, он проспал. Его разбудил телефонный звонок. Жизнерадостный голос Геши запел в трубку:

– Тоха, срочно приезжай, твоя тачка перекрыла выезд инвалиду! Давай-давай! А то он скандалит уже.

Антон не сразу понял, в чем дело. Напучив расслабившиеся после дружеского застолья мозги, вспомнил, что поставил машину впритирку к пандусу для инвалидных колясок. Блин! Надо лететь… Вылет произошел через полчаса, после бритья и чашки кофе. Веселенькое желтое такси доставило его к месту конфликта настолько быстро, насколько это было возможно.

Вопреки ожиданиям Антона, обещанного скандала и не предвиделось. Немолодой бородатый дядька с коротко постриженной белесой бородой в инвалидной коляске торчал на пандусе, упираясь ногами в заднее колесо его ласточки и глядя в дешевую книжку в мягкой обложке. Генка маялся рядом.

– Простите, – залебезил не терпящий конфликтов Антон. – В темноте не видел пандус… Сейчас-сейчас, one moment, все будет свободно.

Инвалид поднял глаза и в упор посмотрел на Антона. Его зрачки цвета крепкого чая как буравчики внедрились в мозг, и Антон едва смог отвести глаза. Он быстро завел машину и перегнал ее на два метра вперед. Геша придерживал инвалидное кресло за спинку. Когда препятствие было устранено, он медленно спустил инвалида с пандуса.

– Ну вот, такой пустяк ведь не испортил вам настроения? – шуточно кланяясь, сказал Антон, – Я в первый раз в этом дворе, mule pardone, больше подобное не повторится!..

Инвалид приподнял потертую теннисную кепку образца 60-х годов, наклонил голову и улыбнулся.

– Шутник вы, однако… Нет, пустяки не портят мне настроения. А вам?

– Что мне? – не понял Антон.

– Пустяки, – отозвался инвалид. – Пустяки-пустяковые, самые незначительные в жизни. Вам они не портят настроения?

Антон улыбнулся.

– Нет, конечно, я умею их не замечать…

– Добро! – сказал инвалид, – Попробуйте на досуге справиться с каким-нибудь пустяком…

Его темные глаза будто гипнотизировали. Генка за спинкой кресла, конечно, этого не видел.

– Дядь Коль, бабушка пирог ставит, я вам после обеда занесу…

– Спасибо, Геша!

Инвалид отвернулся от Антона, развернул коляску к Генке, слабо тряхнул его пятерню своей высохшей в венах рукой.

– Вы идите, ребятки, у вас дела молодые, а я погуляю…

 

Оставив инвалида, приятели поднялись в Генкину квартиру. От матери и отчима к бабушке Генка переехал совсем недавно, когда умер дед. Таков непреложный закон родственных связей: хочешь получить в наследство квартиру, ухаживай за старой женщиной. Впрочем, Геша и не был против. Антон познакомился с Гешей в институте, поэтому во дворе Генкиного детства до вчерашнего дня не был. Гешина бабушка принесла в комнату чай. Она оказалась молчаливой, улыбчивой, невысокой и полноватой. К чаю она принесла приятелям блюдо с ненормально огромными бутербродами с плавленым сыром и баночными кильками в масле, потрепала Генку по голове и неслышно удалилась в кухню.

– Вот это да! – шепотом выкрикнул Антон, – Бабушка у тебя клад! Не удивительно, что я ее вчера не видел.

– Она да, хорошая, не приставучая, – ответствовал Генка, запихивая в рот полбутерброда, – А дядя Коля прямо под нами живет, на первом этаже. Он и раньше там жил, до армии.

– Ты что, как он мог быть в армии, он же инвалид, – не понял Антон.

– Он в армии и стал инвалидом, – с набитым ртом ответил Генка, – он в Афгане был.

Генка прожевал, отхлебнул из кружки.

– У него жена была, сын – тоже Коля. Ну, она помыкалась-помыкалась с инвалидом и сбежала. Квартира не бог весть, чтобы позариться, она и уехала обратно к матери, там типа посытнее и попросторнее.

Поболтав еще с полчаса двое молодых людей целенаправленно отчалили в направлении модной, обильно приправленной девушками тусовки. Оттуда Антон опять приехал на такси. И совсем не посмотрел под ноги…

 

Утро воскресенья выдалось сонным. Хорошо, что не болела голова, а выпито вчера было тоже немало. Потянувшись, почесавшись, зевнув и еще раз потянувшись, Антон встал и вышел в коридор. Из коридора – в кухню. Однокомнатная хрущевка в приличном районе досталась ему не задешево и была «стартовой». Конечно, он не собирался застревать в этой квартире. С этими приятными мыслями Антон подошел к раковине, чтобы умыться, – он любил умываться в кухне – в ванной было темновато и тесновато. Включив воду, он не сразу понял, что в раковине что-то есть. Эка невидаль – что-то в раковине… Но это была не посуда. Это была маленькая серая тряпочка, которой он позавчера вытирал туфли…

Антон выругался. Конечно, молодой холостой мужик – априори свин, но не до такой же степени! Прополоскав тряпочку под струей, он отжал ее, встряхнул и отнес в прихожую, повесив на боковинку скамеечки для ног. Потом вернулся в кухню, вымыл раковину и, наконец, умылся. В процессе завтрака Антон забыл об утренней неприятности и, выходя из дома, опять вытер туфли серой тряпочкой. И бросил ее под скамеечку…

 

Неделя обещала быть заполошной. В понедельник, вылетая из квартиры, Антон вспомнил о забытой папке. Вернулся, схватил папку и в коридоре запнулся об эту проклятую (как она здесь оказалась?) тряпку для обуви. Он замахал руками, устоял, но бумаги разронял. Потеряв еще три минуты, выскочил на лестничную клетку, наскоро запер дверь и поскакал через ступеньку к новым трудовым свершениям. Два дня подряд он возвращался домой только переночевать, настолько напряженными оказались рабочие будни. А в среду с утра он опять нашел подлую тряпку в кухонной раковине. Разозлившись, Антон выкинул ее в ведро под раковиной и еще на целых два дня забыл о происшествии.

Утро пятницы поколебало его уверенность в собственном психическом здоровье: тряпка опять оказалась в раковине…

– Что за шутки, – думал Антон, – томясь в утренней пробке, – как этот лоскут туда… заполз? Может он помыться хочет?! – мысль была так себе, без особого юмора, но Антон засмеялся и решил про себя, что вымоет волшебную ветошь, по приезде домой. Вот прямо возьмет ее из прихожей, где снова бросил и – помоет!

Однако вечером тряпка оказалась не в прихожей, а посреди коридора, прямо на полпути к  кухне…

Как-то вдруг мгновенно и безоговорочно согласившись с подобной чертовщиной в собственном доме, Антон решил провести эксперимент. Вымыв тряпку, он встал пораньше, вытер туфли и бросил каверзный лоскут под скамейку. После чего, коварно улыбаясь, открыл дверь ванной и отбыл восвояси. Конечно, он забыл об опасном опыте и вернулся домой со старой боевой подругой Марио. Ее звали Марина, но она любила все итальянское, а то, что Марио – мужское имя, ее нисколько не заботило, главное – красиво…

– Тонио, То-о-ни-и-о-о! – раздалось из ванной, – тут что за гадость на дне?

Антон не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Ай да тряпка! – весело подумал он про себя. Однако вслух сказал:

– Да, бросил в спешке…

Вымыв гадскую тряпку, он повесил ее на скамеечку. Далее ванна была вычищена и использована по назначению, из буфета были извлечены бутылки с дамским алкоголем, из холодильника – фрукты и сыр. Интимный экскурс продолжался до середины ночи. Естественно, дама осталась у него, предварительно заплетающимся голосом позвонив подруге и вырвав из нее обещание сообщить мужу о том, что их (с подругой) вечеринка закончилась для нее (Марио) состоянием «рез», что она спит, а мужу не стоит ее забирать…

Утром Антон продрал глаза первым. Томная Марио спала, раскинувшись на полтора дивана, а рядом с ней на подушке лежала… маленькая серая тряпочка. Уже подсохшая, чистая и разглаженная она, казалось, тоже безмятежно спала. Тряпка не просто хотела мыться, она хотела участвовать в его жизни!

Оторопелый герой-любовник долго пялился на нее. Холодные металлические мурашки бегали по спине и никак не желали уходить. Аккуратно поднявшись, Антон накинул халат и сгреб тряпку с подушки. Держать ее в руках было боязно, и он отнес ее на законное место. После чего невесело задумался: выбросить в пакет, отнести на помойку? Может быть, встать в четыре утра в субботу и дождаться машины, опорожняющей контейнеры? Может взять под лестницей жестяное ведро уборщицы и сжечь?! Как от нее избавиться, если и прикасаться к ней страшно?..

Однако судьба распорядилась иначе.

Громом с ясного неба в прихожей раздался звонок. Завозилась на диване, сонно что-то бормоча Марио. Антон подошел к двери и, не глядя в глазок, открыл ее. Такого явления он никак не ожидал: за дверью стоял муж Марио – Витторио, по простому – Витек, шкаф с боксерским прошлым и вышибалским настоящим. Неинтеллигентно выругавшись, Витек выбросил вперед пудовый кулак. Будто в киношном рапиде, Антон пару секунд наблюдал, скосив глаза, как костяшки пальцев Витька неотвратимо надвигаются на его переносицу. Далее последовала боль, салют в глазах и темнота. Очнулся он от истошного визга своей взбалмошной любовницы. То, что предстало его единственному целому глазу, могло быть только в фильме ужасов: на полу в прихожей, перед открытой дверью барахталось нечто, замотанное в грязноватую серую ткань. Ткань была бесконечна, она шевелилась, обматывая глухо орущего Витька все туже и туже. Ее сухие серые складки сжимались и разжимались, как тысяча голодных ртов, поглощая его слабеющее сопротивление. Антон медленно повернул голову назад. В дверях комнаты стояла дурным голосом вопящая Маринка, голая и с перекошенным лицом.

– Не надо, не надо, отставить, – как в бреду прошептал Антон, – дрожащей рукой дотрагиваясь до буйной материи. – Не трогай его, пусть уходит…

Дальнейшее действо тоже мало походило на реальность. Ткань опала, стремительно съежилась и осела на бритом черепе Витька привычным серым лоскутом. Витек сидел в прихожей с тряпкой на голове и судорожно втягивал в себя воздух. Антон сидел напротив него, вытаращив целый глаз и открыв рот. И тут, подталкиваемая уличным сквозняком, громко захлопнулась входная дверь…

 

* * *

Инвалид дядя Коля разливал чай, ухмыляясь в бороду.

– Ну, как тебе пустячок? – подвигая дымящуюся кружку к Антону, спросил он. Его темные глаза смеялись, лицо же было серьезно. Напротив за столом сидел Генка. На его глазах все еще были слезы, не просохшие от гомерического хохота, вызванного рассказом Антона.

– Ты очки-то сними, – прокомментировал колдун.

Антон снял темные очки, демонстрируя заплывший правый глаз и лилово-красный кровоподтек вокруг него. Генка озадачился. Вытер оставшиеся слезы и, перегнувшись через стол начал рассматривать синяк.

– Н-нда-а! Синяк подлинный…

– Более чем, – буркнул Антон. – Что мне теперь делать с вашим пустячком?

Колдун-инвалид внимательно посмотрел Антону в глаза.

– А ты чужих баб не води, прекращай жизнь прожигать, с пользой что-нибудь сделай, помоги кому-нибудь… Профессию свою сволочную смени. Да! Девушку найди приличную, не из этих прошмандовок тусовочных!

– И она … исчезнет? – неуверенно пробормотал Антон.

– Она – нет! Только когда распадутся молекулярные связи… Ну, от старости. Мои пустячки так просто не рассасываются…

Инвалид отхлебнул из кружки, взял из обшарпанной пластиковой вазы печенье и захрустел им, смачно запивая чаем.

– Дядь Коль, пожалейте вы его, – подхалимски произнес Генка, подливая инвалиду чая. – Давайте я в магазин сбегаю, за продуктами, там, может, за пивом…

– Не лебези, Геша, – отозвался инвалид, – За магазин – спасибо, но потом, не сегодня… Я вам дал вектор, а дальше вы уж сами… думайте, решайте, меняйтесь, если сможете… Ну и заходите, если что!

Больше к чудесам в разговоре не возвращались. В магазин, в итоге, сбегал Антон. С удовольствием чмокнув крышкой, инвалид пригубил из пузатой бутылочки густого темного пива, подмигнул Антону и закурил папиросу. Аудиенция была окончена, и приятели удалились.

– Маринку жалко, – как бы про себя, но вслух пробормотал Антон.

– Да-а, – протянул Геша, – Ей теперь к психоаналитику придется ходить…

Приятели сидели в Генкином дворе, глядя на высокое летнее небо в легких облачках. Солнце светило, птички чирикали, за спинами друзей из окна первого этажа пристально, но по-доброму наблюдал немолодой, нездоровый, одинокий человек, чудесный владелец дара наделять бесцельные пустяки смыслом и жизнью…

 

* * *

Новый год справляли у дяди Коли. Маринка, не без потерь отнятая у Витька, стриженая, без хищных когтей и боевой раскраски, шустро подавала на стол. Гешина бабушка пыталась что-то делать по хозяйству, но ей не давали. Она восседала в новом мягком кресле – коллективном подарке инвалиду на новый год. Антон открывал бутылки, шумно о чем-то рассказывал. Настя, недавняя Гешина девушка все еще стеснялась новой компании и молча перетирала бокалы. В углу, настойчиво тыкая в кнопки телевизионного пульта, сидел Коля-младший.

– Отец, нету ничего нормального, – пробасил он, – Сплошные парадные речи по всем каналам.

– Ты, сынок, давай к столу. И вон – корзинку принеси из прихожей…

Часы начали бить, шампанское полилось в бокалы, исходя шумной пузырящейся пеной, все загомонили разом, высказывая свои пожелания. Антон привлек к себе и прилюдно поцеловал бывшую Марио. Геша, как всегда хохмил, дядя Коля тянул свой бокал к бокалу сына. Только один персонаж за столом встречал праздник молча: в небольшой корзиночке, водруженной в центр стола, тихо лежала чистая маленькая серая тряпочка…

 

 

НЕ ГОРЮЙ, ЛИДОЧКА!

Рассказ

 

Лидочка подняла эту штуку с кнопкой на лавочке в парке, куда занесла ее злая судьба и, более всего, душившие Лидочку бессильные слезы. Не желая встречать чужие любопытствующие взгляды, Лидочка метнулась в боковую аллейку, наугад продралась сквозь кусты и, обнаружив одинокую пустую скамейку, без сил плюхнулась на нее. Однако что-то мешало ей предаваться горю в полную силу. Лидочка привстала, пошарила в том месте, где только что сидела, и нащупала затесавшуюся между досками лавки мелкую, но рельефную и увесистую металлическую деталь, отдаленно напоминающую короткую отвертку. Она машинально сунула ее в карман. Карман отвис и оттопырился. Наверное, это было некрасиво, но нисколько не озаботило Лидочку, поскольку она была занята своим личным фиаско, мелким, в масштабах великой державы, но – увы! – безгранично великим в индивидуальном Лидочкином существовании. А произошло означенное фиаско три минуты назад. Чудный, прекрасный, горячо любимый Алексей Леонидович, за которым Лидочка бегала как болонка, ее босс и по совместительству тайный любовник, дал ей полный и безоговорочный отлуп. Это был конец жизни! Лидочка была не просто вне себя, она понимала, что вот сейчас она умрет на этой потаенной лавке и никогда-никогда-никогда больше не увидит маму, отца, подругу Любу, сослуживцев, обожаемых кошек Касю и Замарашку, не ощутит ласки солнца, настырно пробивающегося сквозь брызгающие зеленью майские ветки кустов… Уже никогда… Да! Жизнь прошла…

– Ма-а-а-мочка, ма-а-ама-а-а!!! – тихо подвывала Лидочка, глотая обильные соленые потоки, низвергающиеся из глаз вместе с тушью. Никто не приходил ее утешить и спасти…

В утреннем парке было тихо. Любопытные мамаши с колясочками остались на главной аллее, надо было что-то делать немедленно, что-то кардинально способное приблизить неотвратимый спасительный конец. Трясущейся рукой Лидочка залезла в мелкую кокетливую сумочку, в подавляющей массе моднящихся дур называемую «клатч». Ничего подходящего там не было: ни пистолета, ни яда, ни кинжала, разве что ключ от дома. У Лидочки мелькнула веселая мысль, что она будет первой, кто зарезался ключом. «А, может быть, проглотить всю связку и подавиться насмерть?» – подумала она. Именно эта абсурдная мысль позволила страдалице вынырнуть слегка из своего горя и оглядеться вокруг. Куст, росший ровно вокруг Лидочки, полностью скрывал лавку. Удивительно, но хоженый-перехоженый парк преподнес сюрприз: она не знала этого места. Похоже, никто его не знал, видимо, поэтому лавка была чистой, свежевыкрашенной и территория вокруг нее была лишена привычных бутылок и пакетов из-под чипсов. Более того, вокруг лавки светился чистый, незамутненный грязью и трещинами круг новенькой розовой плитки, чего отродясь не водилось даже на главной улице родного районного центра. Лидочка удивилась настолько, что даже подзабыла обожаемый голос в трубке, уже шесть минут как с металлическими нотками объявивший: «Лидия, нам больше нельзя встречаться, я не могу жертвовать своей карьерой, к тому же, ты ведь знаешь, кто отец моей жены!».

«Кобелина! Сволочь мелкая!!! Люблю-разведусь-поедем-в-отпуск-вместе!» – с внезапным чувством ярости подумала Лидочка. Ярость требовала выхода. Она выхватила из кармана неизвестную тяжелую железку. Металл отливал золотым и синим. Ручка «отвертки» состояла из трех сегментов, похожих на объектив раритетного фотоаппарата «Зоркий» который пылился в шкафу у отца. На всех трех «объективах» были риски с циферками и непонятными знаками, торчащий из «объективов» штырек, где-то сантиметров шести в длину, был толстым, круглым и нес на своем блестящем боку одну-единственную кнопку. Лидочка, не думая ни о чем, просто под воздействием выплеска злости и обиды, взяла и сильно нажала на кнопку. С легким щелчком кнопка выскочила с другой стороны, с той же стороны, где она только что была, образовался гладкий блестящий металл, отливающий синим. Сразу же как будто щелкнул мир вокруг, и Лидочка оказалась в серой пустоте, в безветрии, в безвоздушном пространстве. Где-то в невероятной дали сияли звезды, вдалеке, в тумане угадывался черный силуэт огромного живого города, под ногами же была бездна, причем Лидочка чувствовала, что сидит все на той же лавке, упираясь спиной в гладкие крашенные доски, а ногами в незримую теперь розовую плитку… Не то, чтобы Лидочка испугалась, просто она, получив второй шок за такое короткое время, даже пришла в себя и начала как-то думать головой, а не разбитым сердцем. В серой дали, близ города что-то происходило. И это что-то было остро и безошибочно страшным и откровенно опасным для Лидочкиной жизни. Огни в городе сдвинулись в центр неясного силуэта, образуя мощный поток пламени, льющийся через границы города в ее, Лидочкину сторону, а небо над городом стало светиться нехорошим заревом, будто там, за границей его, бушевал пожар. Подобную картину Лидочка видела по телевизору, когда показывали извержение вулкана. Но по направлению к ней текла не лава, – это был людской поток с факелами. Как будто зрение сыграло с ней злую шутку, как будто она взглянула в сильный бинокль – толпа стремительно приблизилась и уже текла вокруг Лидочки, не видя ее. Это были люди, одетые в серые комбинезоны, грязные, обожженные, без каких-либо вещей в руках, кроме факелов, разных возрастов, разного пола. В толпе было много детей. Все эти люди кричали что-то на неизвестном языке, однако Лидочка понимала, что вопль об одном: «Гибель, беда, всё пропало, и нет спасения!» И тут над городом возрос и лопнул как бутон чудовищный взрыв. В лицо Лидочке кинулся горячий воздух, ближайшие люди упали у ее ног на несуществующую розовую плитку. В колени ее ткнулся лицом грузный высокий мужчина, плоть его начала медленно тлеть вместе с серой тканью одежды, издавая невыносимый запах, он поднял на Лидочку безумные белые глаза без зрачков и завыл протяжно и тонко на одной ноте, как ветер в форточке. Лидочка могла поклясться, что он ее увидел! И тогда она с силой безумия нажала на проклятую кнопку в обратную сторону. Серый умирающий мир опять щелкнул и пропал. И была белесая мгла и ничего более, и Лидочка, наверное, упала в обморок, потому что очнулась она опять в кусте на безвестной лавке с розовой плиткой. Рядом с ней сидел какой-то худой патлатый пацан, примерно ее лет, а может, и моложе, и немилосердно бил Лидочку по щекам.

– Фу-у-у, очнулась! – провозгласил он ломающимся баском и сунул в руки Лидочке клетчатый мужской платок и открытую пластиковую бутылку с водой.

– Ты кто? – взвизгнула Лидочка, сжав бутылку так, что она плеснула ей на колени.

– Я шел мимо, слышу, подвывает кто-то в кустах, ну и влез. А тут ты валяешься на лавке, и воешь, а глаза открыты – и зрачков не видно. Ты не думай, я ничего плохого не хотел, я Саня…

Лидочка обвела мутным взглядом так много переживший вместе с нею куст. Он был тот же, лавка была та же, и розовая плитка под ногами не изменилась. И этот Саня, который расцарапал все лицо о куст, чтобы помочь ей, Лидочке, не вызывал ни страха, ни отторжения, поэтому Лидочка подалась к парню, вцепилась обеими руками в его куртку и зарыдала. При этом проклятую железку, зажатую в кулаке, она отбросила сзади себя на лавку. Незнакомый Саня вытаращил глаза, но убегать не стал, а говорил что-то глупое и незначительное, что наконец утешило Лидочку и совершенно отвлекло ее от недавней трагедии. Тогда она отцепилась от Сани, вытерла платком мокрые колени и заплывшие тушью глаза и боязливо обернулась назад. Поганая железка лежала на самом краю лавки, застряв между досками. Кнопка была сверху, искушая, подталкивая на новое преступление, зовя в другие миры. Но Лидочка встала, подобрала свою сумочку и сказала будничным голосом: «Пойдем, Сань, давай отсюда выбираться…»

Оставив в цеплючей куще пару пуговиц и кусок кармана, они вылезли из зловещего куста. Перед тем, как покинуть лавку Саня спросил: «А это не твое?» – и указал на железку.

– Нет, Сань, не мое, я думаю, за этим придут. Я думаю, это СОВСЕМ не наше, и трогать его нельзя!

Саня был заинтригован, однако Лидочка обещала рассказать ему все потом и пошла в сторону своего дома. Саня шел за ней и болтал о том, что город маленький, а он такую интригующую девушку, как она, Лидочка, почему-то до сих пор не встретил, что вот, ему наконец повезло, а то друзья над ним смеются, что он вечно попадает на слишком корыстных девушек, и что бабка, с которой он живет, будет рада угостить ее пирогами…

У Лидочкиного подъезда Саня выпросил у нее номер телефона, и вконец обессиленная впечатлениями Лидочка поднялась к себе. По случаю субботы дома были только кошки, родители традиционно отправились на недалекий рынок, форточка на кухне была открыта, и свежий весенний ветер подвывал, покачивая ее. Лидочка не без содрогания от знакомого звука закрыла форточку, пошла умылась, переоделась и рухнула на кровать в своей комнате. Привычное тиканье будильника, на пару бурлящие под боком кошки, тишина субботнего полдня успокоили Лидочку, и она уснула.

Ее разбудил звонок телефона. Пошарив вокруг себя и не найдя аппарата, она вышла в прихожую, нашла сумочку и достала трубку. Номер был незнакомый, но Лидочка смело нажала на кнопку соединения и услышала Санин голос. Голос был крайне возбужденным. Саня сообщил ей, что любопытство – не порок, и что он все-таки вернулся на то место, к кусту и лавке и… не нашел ни того, ни другого, ну, то есть, кусты на том же месте нашел, а лавки нет, одни кусты…

Трубка вибрировала от неутоленного Саниного любопытства. Лидочка быстро взглянула на часы. Она спала полтора часа, и, как ни странно, отдохнула и пришла в себя.

– Ладно, Сань, я выйду сейчас, ты меня жди ну, скажем, в «Робине-Бобине», что ли... Да приду, приду, не кричи так!

Лидочка пошла на кухню, посидела задумавшись… Значит, Саня?.. Ну, ладно, пусть Саня, никакого Алексея Леонидовича! Она нашла лист бумаги, ручку и с вдохновенной веселостью написала заявление об уходе. Перед тем, как пойти навстречу новой жизни, Лидочка положила заявление в жесткую папку и засунула в рабочую сумку, висящую в прихожей.

– Ура! – она подкинула и поймала ключ, сунула его в карман простой, не «моднявой» курточки, в другой карман сунула деньги и проездной и, критически оглядев себя в зеркале (просто девчонка, без понтов, надеюсь – симпатичная!) выскочила на лестничную клетку. Жизнь подкинула ей интересный поворот. Это так в стиле жизни, и не будет она горевать, нет, не будет! Потому что май, и мир вокруг яркий и разноцветный и, слава богу, все живы, и пошло оно в пень, это уныние!

Лидочка выскочила из подъезда и пошла в сторону остановки…

 

 

СТИКС РАЙОННОГО МАСШТАБА

Рассказ

 

…Прикинь, Коль, доехали мы до райцентра, рюкзаки сложили, по карте смотрим как дальше. Алька в вокзал пошла местную прессу обозреть. А мы с Лёхой карту вертим и так и сяк, вот и порвали по сгибу, не сильно, но картины полной уже нет… Ну, кое-как сориентировались. И тут – Алька, увидела дранину на карте. «Сейчас, говорит, сейчас, там в вокзале киоск есть, я местную карту куплю» – и улетела. Принесла. Сориентировались, навьючились и пошли. Городок небольшой, до окраины по местной карте вышли – хорошая карта, подробная. И даже места боёв обозначены!  Недалеко от города лес – вот он на карте, дальше вот сюда, потом по просеке, через ручей и – пара километров до места. А там наши уже копают, ждут уже нас...

Ну вот, Коль, идти-то часа четыре всего, думаем дойдем до темноты. Ну, идем, а места с картой идеально совпадают. А мы и рады, как дураки! Прошли просеку, повернули направо по грунтовой дороге, вот-вот выйдем к ручью, там и мостик обозначен. Поворот прошли, кусты раздвинули – мать честная! Какой же это ручей, когда река… Полноводная, брода не видно, а главное – на карте нет. Написано: ручей Конечный. А реки – нет. Не хреновый себе Конечный. А Начальный тогда какой? Кинули рюкзаки, сидим, думаем. Леха по берегу пошел, может мосток есть. Мостка не нашел, зато нашел лодку – справную, без течи, с веслами. А река широкая, сонная, но видно – не медленная и шумит подозрительно за поворотом. Я продрался по берегу – метрах в двадцати – порог, настоящий маленький водопад! Полуметровой высоты, но на всю реку и бурный, а посередине серый камень торчит, как палец и выглядит как палец – вот это природа пошутила. Ну, мы решили подальше отойти и наискось до водопада переплыть. А что, Коль, сила-то есть…

Вот и я говорю – ума не хватает…

Я сел и Алька и один рюкзак положили. Веревку достали к большому дереву привязали. Я гребу, Алька веревку подтравливает. Переправились. Веревку на том берегу привязали. Я Альку высадил, рюкзак скинул, иду по веревке обратно. Радуюсь! Дошел, кидаю в лодку второй рюкзак, Лёха садится и тут…

Тут, Коля, у меня волосы дыбом встали: стоит на моем же берегу Алька с вытаращенными глазами и рюкзак ее – здесь же! Я, сам понимаешь, начинаю тихо с ума сходить. Говорю: «Ты как здесь?» А она руками разводит и губы к нее трясутся. Чертовщина какая-то! Среди нашей копающей братии Алевтина самая смелая девчонка, не многие парни такие решительные как она, а тут – губы трясутся… У меня, Коль, и у самого все затряслось. Но вида не подаю. Говорю: «Ты подожди, сейчас Лёху отвезу, ты посиди пока. Водички попей…». Отвез Лёху, скинул рюкзак, иду обратно. Смотрю внимательно на тот берег – Лёха стоит. На этом – Алька. Вот лодка в берег воткнулась, выхожу. Едрит твою налево! Теперь и Лёха назад переместился вместе с рюкзаком. А главное – неуловимо так, в одну секунду. Алька плачет. Лёха как чумной что-то шепчет про провал в памяти… Дело дрянь!

Сели мы на бережок, слегка очухались и стали совещаться – как дальше. И тут пришла мне в голову нехорошая мысль: поеду-ка я один на тот берег высажусь, возьму вторую веревку, лодку к ней привяжу… Сказано-сделано. Иду по веревке, а страшно. Ты не поверишь, Коль, аж на воду боюсь смотреть. Дошел, лодку за нос привязал к другой веревке и вышел на берег. Дальше – атас! В глазах потемнело, когда очухался – смотрю стою на нашем берегу, а лодка – там напротив. Вытянули мы ее. Тянем, а у всех троих зубы стучат.

– Ну, что, говорю, ребята, валить надо пока не стемнело той же дорогой. Собираемся!

Одну веревку смотали, другую – бросили, стали рюкзаки натюливать на себя, тут слышим – весла плещут выше по течению. Стоим мы такие на берегу в полном обалдении а мимо нас гребет в утлой лодчонке личность из фильма ужасов: высокий худой старик в сером балахоне как у монаха, из-под капюшона седые волосы длинные выбиваются, борода тоже седая. Увидел нас, нашу веревку, зацепился за нее и стоит смотрит на нас. Мы уже от страха обделаться готовы были, Коль!

Но тут наш старец говорит таким будничным тоном: «Что, чада, вас за Стикс потянуло! Вы же живые! Зачем вам сюда?!»

А мы как бараны отвечаем в один голос: «Незачем!»

«Правильно!» – говорит дед, отпускает нашу веревку и плывет прямиком в строну водопада.

Когда он за поворотом скрылся, мы уже, Коль, с полкилометра прорысачили. Так до просеки и бежали, будто гонится кто. На просеке отдохнули, воды попили и давай в строевом ритме обратно в город. До темноты дошли. На окраине в какую-то халупу постучали, напросились ночевать. Денег с нас совсем чуть взяли, при этом накормили и научили, как до места автобусом доехать. С утра мы и отправились. Пока в автобусе тряслись, Алька и говорит мне тихонько: «Сережа, я что-то теперь леса боюсь…» Приплыли! Но я, Коль, ее не виню! Я и сам теперь в лес только с большой компанией смогу пойти. А по реке – и вовсе не смогу ходить. Мало ли куда выплывешь…