Игорь ХАРИЧЕВ

 

Родился в 1947 г в Самаре (тогда – Куйбышев). Образование высшее, в 1971 году окончил Физический факультет Латвийского Государственного университета, г. Рига, в 1975 году – аспирантуру при Астрономическом совете АН СССР. С 1991 по 1997 год работал в Администрации Президента РФ, в том числе помощником руководителя Администрации. С 2004 года по настоящее время работает генеральным директором научно-популярного журнала «Знание-сила». Секретарь Союза писателей Москвы, автор 6 книг и более 40 публикаций повестей и рассказов в литературных журналах. Член Союза журналистов России, автор более 300 публицистических и научно-популярных статей в периодической печати (в том числе в «Известиях», «Независимой газете», журнале «Знание-сила», «Ежедневном журнале» и других изданиях). Проживает в Москве.

 

 

ДАРВИНИСТЫ И КРЕАЦИОНИСТЫ

Рассказ

 

Борис Михайлович Житков, наш биолог, был яростным дарвинистом и терпеть не мог креационистов. Стоило кому-то в его присутствии начать говорить о божественном создании мира, он мрачнел, приходил в невероятное возбуждение и накидывался на оппонента с вопросами:

– А вам, любезный, ничего не известно про эволюцию? – человек, говоривший невозможные для Бориса Михайловича вещи, неизменно получал обращение «любезный». – Вы не слышали про то, как развивалась жизнь на нашей планете, как вообще возникла солнечная система? Вы про это ничего не слышали?

Житков был полноватым крепышом пятидесяти шести лет, круглолицым, с небольшим носом-картошкой и пронзительными черными глазами. Одетый в неизменный свитер, он выглядел несколько неряшливо.

Единственным явным креационистом в нашей редакции был наш искусствовед Аркадий Викторович Масленников, человек тихий, но упрямый. Если он что-нибудь вбивал себе в голову, его невозможно было остановить. Помню, один раз, когда не в меру эмоциональный автор начал оскорблять нашего историка Галину Петровну, обвиняя ее в сговоре со сторонниками другой научной точки зрения, Масленников с каменным лицом подошел к нему, схватил за шиворот, дотащил до порога.

– Вон! – тихо, но отчетливо проговорил Масленников. – Говорить женщине гадости?.. Не позволю.

Незадачливый автор, опасливо оглядываясь, быстрыми шажками направился к выходу.

Я не видел, чтобы Житков и Масленников спорили друг с другом. Они прекрасно знали о расхождении своих жизненных позиций, но не считали нужным убеждать другого в собственной правоте. Понимали полную бесперспективность. Они вообще редко общались и только по техническим вопросам.

И вот однажды, когда мы всей редакцией встречали Новый год, и после некоторого периода употребления горячительного часть сотрудников пошла покурить, я увидел Житкова и Масленникова, сидевших неподалеку друг от друга. У меня вдруг родилась шальная мысль стравить их. Заняв стул между ними, я завел такую речь:

– Борис Михайлович, Аркадий Викторович, вот какая любопытная вещь. Я как физик не могу отрицать существование потустороннего мира. Ведь это не физический мир, он никоим образом не проявляет себя, так сказать, впрямую. Вот академик Гинзбург, наш нобелевский лауреат, был категорически против любых упоминаний о Боге при объяснении любых природных явлений, – я тактично не стал ссылаться на Житкова. – Но если Бог есть, он за пределами физического мира, и мы не можем иметь никаких доказательств его существования. Но как с полной уверенностью отрицать то, отсутствию чего тоже нет никаких доказательств? И вот почему я это говорю, – я значительно посмотрел на Бориса Михайловича, потом на Аркадия Викторовича. – Гипотеза существования Бога ничем не противоречит дарвиновской теории эволюции. Просто надо понимать, что Бог не создал этот мир и человека сразу, а запустил процесс, осуществив Большой взрыв. И пошло-поехало. Возникли звезды, галактики. Образовалась наша Солнечная система. Потом на третьей от Солнца планете зародилась жизнь. Ну, и так далее. Как вам такое?

Борис Михайлович продолжал хмуро смотреть перед собой, а вот Аркадий Викторович заметно оживился, вежливая улыбка ласкала его лицо.

– Дмитрий Иванович, вы, собственно говоря, в чем желаете меня убедить? В существовании Бога?

– Аркадий Викторович, это вопрос веры, – я был сама учтивость. – Я хотел сказать лишь о том, что креационизм и эволюционизм не противоречат друг другу. Надо только правильно понимать их.

– Дмитрий Иванович, я вполне допускаю, что вы правы. Но мне это, уж простите, не интересно. Я как-нибудь обойдусь без таких объяснений, что называется, по старинке. Ибо главное совсем в другом.

Я перевел взгляд на Бориса Михайловича, тот смотрел на меня внимательными глазами. Насмешливое выражение брезжило на его лице.

– А вы, Дмитрий, провокатор, – он всегда обращался ко мне без отчества как старший по возрасту. – Вы что, хотели, чтобы мы с Аркадием Викторовичем сцепились?

– Ну что вы… – поспешил откреститься я. – Мне казалось, что вам обоим будет интересно узнать о таком варианте… который объединяет… противоположные позиции.

Сомнение читалось на слегка небритом лице Житкова. Признаться, мне было неуютно под его взглядом.

– Мы с Аркадием Викторовичем знакомы не первый год, – сообщил он с налетом язвительности. – Нам делить нечего. А насчет вашей новомодной идеи могу сказать одно: я не нуждаюсь в гипотезе существования бога. Даже в столь модифицированном виде. Но при этом я уважаю чужое мнение. Хочет человек верить, пусть верит. Я лишь выступаю против антинаучных подходов в биологии, против невежества.

Масленников, шумно вздохнув, предложил:

– Давайте выпьем за Новый год.

– Давайте лучше выпьем за могущество человеческого разума, – тотчас поправил его Житков.

– Давайте, – охотно согласился я.

Аркадий Викторович поморщился, но ничего не сказал, потянулся за бутылкой, налил водки мне и себе. А Борис Михайлович наполнил стакан соком – он не употреблял алкоголь. Мы чокнулись и выпили. Тут вернулись те, кто уходил покурить, я пересел к Соне, худенькой девушке с длинными темными волосами и тонкими чертами лица, дочери Масленникова, которую в редакции хорошо знали и любили – она выросла на глазах коллектива. Общее веселье продолжилось.

Говорили о всяком – о предстоящих зимних каникулах и том, кто и как собирается их провести, о работе, о дотошных авторах, переживающих по поводу каждой редакторской правки, и о сумасшедших, донимающих дурацкими идеями. Я рассказал об архитекторе, который уже три раза приходил в редакцию и набрасывался на меня с вопросом: «Вы думаете, что вы что-нибудь знаете? Вы ничего не знаете. То, что вы принимаете за знания, всего лишь сведения». «А законы физики? – с язвительной усмешкой напоминал архитектору я. – Ньютона, Ома и прочие. Это разве не знание? Мы живем, широко используя эти законы» «Нет, – решительно отметал он мои доводы. – Это лишь сведения. Настоящая теория знаний только появилась. И открыл ее ваш покорный слуга. Она поможет решить все проблемы». «Должен сказать, что мы, физики, никогда не говорим: “это определенно так”, или “это точно не так”, – вкрадчиво объяснял я. – Мы говорим: “вероятность этого велика”, или “вероятность этого низкая”». Он не слышал меня, его лицо было исполнено торжественности: «Вашему журналу я предоставляю право сообщить об открытой теории миру». Всякий раз я находил повод отказаться от столь почетного права.

Потом мы принялись обсуждать события на Украине.

– Они – молодцы, – увлеченно говорила Ирина Владимировна, наш редактор по общественным наукам, женщина немолодая, но весьма энергичная. – Добиваются своего. Так и надо говорить с властью.

– Я бы поостереглась их хвалить, – возразила Нина Степановна, женщина более спокойная – наш ответственный секретарь. – Они дом какой-то большой захватили, не уходят с площади, жгут покрышки, с милицией дерутся. Это уже никуда не годится.

– Народ имеет право на революцию, – вкрадчиво заметил Житков. – Если другие варианты смены власти отсутствуют.

– Да какая это революция? – возмутилась Нина Степановна. – Бунт какой-то.

– Главное, чтобы не проливалась кровь, – хмуро произнес Масленников, глядя куда-то вниз. – А там, похоже, дойдет до крови.

– К сожалению, смена власти в далеких от демократии странах всегда оборачивалась кровью, – скромно заметила Галина Петровна.

– О чем мы говорим?! – Нина Степановна картинно развела руками. – Новый год. А мы о чем? Давайте выпьем за все хорошее, что нас ожидает в новом году.

– Вот это правильно, – поддержал ее главный редактор, до того молча следивший за разговором. – Давайте выпьем за то, чтобы тираж не падал, чтобы наши авторы нас по-прежнему любили, чтобы мы и наши близкие не болели.

Тост был с удовольствием поддержан. Запас водки и вина в очередной раз уменьшился.

На следующее утро, жадно поглощая воду, я вспомнил реакцию Житкова и Масленникова на мою попытку стравить их, а может, побратать. И удивился – оба не захотели принять мою идею, прекрасно примиряющую дарвинистов и креационистов. Отвергли с порога. Что это, косность? Нежелание выйти за привычные рамки?

Я знал, что у Житкова семья: двое детей, больная жена. Он подрабатывал во многих местах – писал статьи, книги, редактировал чужие рукописи. Но редакционные задания всегда выполнял в срок и с отличным качеством. А вот Масленников часто опаздывал со своими материалами, с редактированием статей. Хотя язык у него был отменный, и точка зрения неординарная. Но когда главный журил его за очередную задержку, он выглядел вконец расстроенным, переживал неимоверно. Он жил один – разошелся с женой много лет назад. Однако принимал живейшее участие в воспитании дочери, Сони. И вырастил ее прекрасно образованной.

Они верили каждый в своё, Житков и Масленников. В отличие от меня. В том, что эволюция имела место, я не сомневался. А вот что касается Бога… Я был где-то между верой и неверием. Уже давно. И это ничуть не напрягало меня.

Прошло меньше двух месяцев после Нового года, и события на Украине стали разворачиваться стремительно. В Киеве началась стрельба, начали гибнуть люди. Потом тамошний президент Янукович сбежал из страны, были спешно назначены выборы нового президента. А в Крыму завелись «вежливые люди» в военной форме и с оружием, которые стали защищать местных жителей от «киевских фашистов», охраняя все важные объекты полуострова, но при этом не признавались, кто они и откуда? Потом состоялся спешно подготовленный референдум, жители Крыма дружно изъявили желание присоединиться к России. Та, разумеется, удовлетворила это страстное желание, и Крым стал ее частью.

Разумеется, я понимал, что никакие фашисты Крыму не угрожали, что столь важный референдум нельзя уподоблять спринтерской гонке. Но я считал справедливым возвращение полуострова России. В конце концов, это наша земля. И Украина вовсе не должна была владеть ею только на том основании, что несколько десятков лет назад волюнтарист Хрущев решил отнять Крым у одной республики СССР и отдать другой. Я был уверен, что возвращение Крыма есть восстановление некой высшей справедливости.

Я пришел в редакцию в прекрасном настроении.

– Что вы так сияете? – полюбопытствовал Борис Михайлович, увидев меня.

– Рад тому, что Крым стал частью России.

На лице Житкова проявилось разочарование. Помолчав, он сказал с некоторой сдержанностью:

– Дмитрий, когда-нибудь вы поймете, что это была ошибка. И радоваться тут нечему. Потому что она будет дорого стоить нам.

– Но почему… ошибка? – удивился я, успев отметить, что он обратился ко мне по имени, а не словом «любезный».

– Потому что отнимать чужое нехорошо. Неужели не ясно?

– Мы вернули своё.

Житков медленно покачал головой из стороны в сторону.

– Увы, но это было уже не наше. Что, между прочим, не мешало нам пользоваться всеми радостями там. Но был избран другой вариант.

Мне эти слова не понравились, но я не знал, что ответить. Не твердить же подобно попугаю: нет, это было наше. Наше-наше-наше. Я пожал плечами. А Житков продолжил:

– Поймите, Дмитрий, невежество, помноженное на власть, оборачивается кровью. Подчас, очень большой. История дает немало тому примеров.

Тут подал голос Масленников, до того вычитывавший гранки за своим столом.

– Я бы уточнил, – он повернулся к нам с Борисом Михайловичем, – невежество и отсутствие истинной веры.

Житов состроил кислую физиономию, на мгновенье задумался.

– Тогда уж невежество и безнравственность, помноженные на власть, оборачиваются кровью.

– Ну… пусть будет так, – сдержанно кивнув, Масленников перевел взгляд на меня. – Я с Борисом Михайловичем согласен. Это была ошибка – отнимать Крым. И радоваться тут нечему.

Они меня озадачили, эта парочка – дарвинист и креационист. Породили сомнение. Радость унесло, будто последний лист с дерева злым осенним ветром. С того момента я уже спокойнее воспринимал бравурные репортажи по телевидению и в разговорах с друзьями не спешил хвалить действия Кремля – кто знает, может эти двое правы, и нас ожидают серьезные проблемы. Говоря языком физики, вероятность такого развития событий нельзя было назвать исчезающе малой.

Она реализовалась, эта вероятность. И печальные события коснулись всех нас троих: Масленникова, Житкова, меня. Уж и не знаю, где было так задумано. Более всего досталось Масленникову. Летом жених Сони уехал защищать русских в Донбассе и погиб. Судя по всему, он был романтиком, который отправился туда вовсе не из-за денег. Соня принялась после его смерти оправдывать наши власти и вконец поссорилась с отцом, что Аркадий Викторович тяжело переживал. Борис Михайлович заимел проблемы с младшим братом, которого любил, но который почему-то не разделял его критических взглядов по поводу событий на Украине. А меня по той же причине покинула жена, перебравшаяся к родителям, полностью поддерживавшим ее позицию: Крым следовало отобрать у бандеровцев, иначе они поубивали бы там всех русских. «Неужели ты веришь в эту чушь?» – удивился я. «Это не чушь. – Вид у нее был строгий, непримиримый. – Это правда». Я не выдержал, обозвал ее дурой.

В один из вечеров мы втроем напились. Я отвел своих товарищей по несчастью туда, где они сроду не бывали – в ресторан «Маяк», расположенный в здании театра Маяковского. Им было странно там, они все время оглядывались по сторонам на молодежь, которая чаще смотрела на айпады, чем на собеседников. Но это не помешало нам солидно принять на грудь. Потом мы перебрались в «Жан Жак» и там добавили. Бориса Михайловича совсем развезло – он заснул за столом, положив седеющую голову на руки. Хорошо, что мы с Аркадием Викторовичем были стойкими бойцами. Поймав такси, мы отвезли Житкова домой. Его жена, полная, невысокая, с очень бледным лицом и седыми волосами, смотрела на нас осуждающим взглядом. «Так получилось», – попытался объяснить я. Она ничего не сказала.

Потом я завез Аркадия Викторовича. Сделал крюк из уважения к старшему. Когда прощались, он мне сказал, назидательно подняв палец и махая им в такт:

– Дима, главное – не изменять себе. Если вы не измените себе, все будет нормально.

Я заверил его, что ни в коем случае не стану изменять себе, на том и расстались. Провожая его взглядом, я подумал: «Это из-за них с Борисом Михайловичем я рассорился с Ларисой. Ох, уж эти дарвинисты и креационисты… Ничего, главное – не изменять себе. Непонятно только, какому себе? Тому, каким мне стоило бы стать? Или тому, какой я есть?..»