Алексей ОСТУДИН

 

Родился в 1962 г. Живет и работает в Казани. Окончил Казанский государственный университет и Высшие литературные курсы при Литинституте им. А.М. Горького.

Выпустил семь книг стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы и Казани: «Весеннее счастье» (1989), «Шалаш в раю» (1990), «Улица Грина» (1993), «Бой с тенью» (2004), «Рецепт невесомости» (2005), «Проза жизни» (2007, премия им. М.Горького, 2007), «Эффект красных глаз» (2011, Волошинская премия «Лучшая книга года», 2012) «Вишнёвый сайт» 2017. Лауреат премии «Геннадия Григорьева» (СПб, 2012. Соучредитель двух ежегодных казанских поэтических мероприятий: фестиваля имени Лобачевского и Хлебниковского фестиваля (2011-2017).

 

 

«ВОДА УМИРАЕТ ОТ ЖАЖДЫ…»

 

 

ДЕВУШКЕ С ПЛАНШЕТОМ

 

Обнаружен датчиком движенья,

притворился мёртвым, но меня

загрузила ты, как приложенье,

за попытку ветреного дня,

 

где фехтует солнечной рапирой

рыжий март, выплёвывая ртуть.

Пальцем проведи и разблокируй –

по стеклу направо, не забудь.

 

С веток воробьи летят, как вспышки,

кошки собираются в букет –

это тает снег во все ледышки,

проверяя крыши на просвет.

 

Что же, выпьем, милая подружка –

а иначе сразу не поймёшь,

где твоя подмышка, где наружка,

где твоя любовь, ядрёна вошь?

 

 

СПАСИБО ЗА СИБАС

 

Ужасен не щит Караваджо, но меч, что срезает углы –

вода умирает от жажды, бросается тень со скалы.

Хлебаешь, с похмелья монголый, порядка прокисший бульон –

воркует зарезанный голубь, а файлы стирают быльём,

разогнуты футы и нуты, попробуй управиться сам –

порывистый ветер попутай пощёчиной всем парусам,

чтоб лопали вольницу смачно, не пили Аврору зазря,

Гомера, обнявшего мачту, с восторгом встречала земля,

но город, похожий на дыбу, вращая рычаг нарезной,

тебя подсечёт, словно рыбу, предложит пройти за блесной,

где, в общей системе созвучий, болтается стая грачей

на поясе ночи дремучей, как связка тюремных ключей.

 

 

НА ПЕРРОНЕ

 

     «…здесь будет город-сад».

                         В. Маяковский

 

Не машет май в саду руками тёплыми.

Пришла беда в наш маленький кишлак –

Опять зима, и вата между стёклами,

мороз не устаканится никак.

 

Разбрызганных созвездий какофония,

и тьма почти библейская уже,

один кукую на зелёном фоне я,

окрестности застряли в монтаже.

 

Добра ко мне природа, как буфетчица,

обиделась, но сдачи не даёт.

Закат ангиной болен и не лечится –

смотри, какое зарево ревёт.

 

Вот собрались на станции засранцы и

сухой мороз клюют, как чистый спирт –

им не уйти вовек из авиации,

их за ошибки Родина простит,

 

мне с ними ворошить ещё историю,

где стыд сплошной и лампочки osram.

Но свой коллайдер всё-таки дострою я,

вот так и передай своим послам.

 

 

ОРВИ-ГОЛОВА

 

У октября дождя с собой пол-литра,

сквозь щель в заборе вызовет к доске

во двор, где как татарская молитва,

болтается комар на голоске.

 

Но ты, травинку выплюнув, спокоен,

хотя в повальном пьянстве виноват,

судьба – индейка, жизнь – один биткоин –

не лезет в музыкальный автомат.

 

В зубах блестит фольга от шоколада,

ещё стакан, и Гитлеру капут.

Давно играет детство там где надо,

откуда руки больше не растут.

 

Всё реже обнаруживаешь в супе

куриной лапки ленинский прищур.

Багрец и злато осени не супер,

а просто очень, или чересчур,

 

ошпаренным осинам вдоль оврага

пора курить последнее тепло.

Увязшая в прополисе, осаго

на лобовое выползла стекло –

 

за зеркалами заднего либидо

любовь не наблюдается никак,

а только глушь, Саратов и обида,

и дятел надрывается: так-так.

 

Прохожим в этом городе не друг ты

и, очередь заняв, стоишь горой,

где восковые овощи и фрукты

созрели в поликлинике второй.

 

 

ЭЛЕГИЯ

 

       «Пароход белый-беленький,

       чёрный дым над трубой».

                              Г.Шпаликов

 

На пригорке осины пылают,

истончился закат на весу –

по привычке, по шпалам гулаю,

как по шишкам в сосновом лесу,

 

бабье лето заводит интрижки,

зреет в поле сорочий гамбит,

и легко голове после стрижки

и в носу после шипра свербит,

 

я прилёг бы – травы маловато:

васильки и засохшая сныть,

я сходил бы на понтий пилатес

только руки не хочется мыть.

 

Хорошо бы в пруду искупаться,

где змеятся кувшинки в воде,

чтоб уснуть на подушечках пальцев,

прислонясь к окружённой среде.

 

И, стихи на ходу сочиняя,

понимаю, враньё – не во вред,

просто примус такой починяю –

извините за слово поэт.

 

 

СТУДЕНТКА

 

В троллейбусе доехали не скоро,

она в шершавых стёклах золотых

протаивала пальцами узоры

щекотные, как буквы для слепых.

 

Бежали через двор, большой и зябкий,

когда из сумки выскользнула вдруг

жестянка леденцов – такая взятка,

чтоб из общаги выкурить подруг.

 

Обкусывали с варежек ледышки,

мигал на подоконнике утюг.

Такая вот любовная интрижка,

а не роман какой-нибудь виктюк.

 

 

ВОЛОШИН-ФЕСТ, 15

 

Над пьяным пляжем, лысый и босой –

динамик из под обуви картона,

по небу звёзды тянутся трусцой,

и сумерки пропахли ацетоном,

 

прозрачный джаз ракушками набит

вокруг трещат цикады, как расчёски,

разъедемся, надеюсь, без обид –

конечно, лучше мир, худой и плоский,

 

и, сводный брат евреев и татар,

не выбирая имени до срока,

я подключусь, сперва окрепнет пар,

и станет в этой проруби глыбоко,

 

забрезжит утро кисточкой хлыста,

когда взойдут кабанов или месяц,

чтоб возложить распятие Христа

на грудь мою, и холтера подвесить,

 

но как себя портвейном ни облей,

укатится туда луна-проныра,

где осень отмечает юбилей

пластмассовыми цифрами от сыра.

 

 

СУВЕНИРИТЕТ

 

Разобравшись, кто не из татар,

плюхнешься в свои давно не сани

разгонять хандру и кислый пар

веником в хрустальной кегельбане,

юной музой взят на аборташ,

из канавы пискнешь с укоризной:

не вникаю, девушки, я в ваш

авиамодельный этот бизнес,

сладкие мечты – тату под хвост,

не срастётся – хоть почешет спинку,

вот у нас мальчишник, а не пост –

баттл, а не тупая вечеринка,

собирают воры на общак,

брагой дышит осень из оврага –

было время выпить натощак

просто, как порезаться бумагой,

наша жизнь давно, без кинопроб,

перевита ямбами Катулла,

музыкант настраивает тромб

и гостей боится из аула,

было время, что ни порицай –

с рук сходило копотью церковной,

прилетал мохнатый полицай

опылять поляну за целковый –

а сейчас, пока не угорел,

сам из-под монгольского настила

выползает, в кисточках от стрел,

радуясь тому, что подмастило.

 

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Великую империю поправ –

в развале поучаствовал невольно –

по полной оторвался, как рукав,

а счастья нет – но есть покой и «volvo».

 

Пока свистком размахивает рак,

и лебедь не найдёт свои балетки,

и щука подо льдом тоскует, как

потерянная варежка на ветке,

 

не выйти из зверинца сразу вон –

дверная накосячила цепочка.

Понравится какой-нибудь смартфон,

подумаешь – прощай, вторая почка,

 

наверно, проще кинуться с моста,

рискуя на корягу напороться,

но остаются светлые места

от пятновыводителя на солнце,

 

пока воспринимаешь без помех

отчизны необъятные просторы,

где столько женских тел сосками вверх,

что постоянно тянет в эти горы.

 

 

ПОКОЛЕНИЕ

 

Даже дворники смотрят влюблённо –

не чатланин, зачётный пацак,

нахватавшийся звёзд из бульона,

выхожу, сукин сын – весь WhatsApp,

 

путь кремнистый блестит, как бетонка,

только миг, за него и держись,

нос похож на зародыш цыплёнка

из журнала «Наука и жизнь».

 

Ко всему, что возможно исправить,

сам давно оборвал провода,

обновить бы короткую память –

надоело сгорать со стыда.

 

Иногда пробивает на жалость

к тем, кого оболгал WikiLeaks,

мы попкорном, как кони, заржались

кокаколой под нимб упились.

 

Пусть светило, и больше не блещет –

не спешим уходить на покой,

хоть ломаемся чаще, чем вещи,

и гарантии нет никакой.

 

 

ОТНОСИТЕЛЬНОЕ

 

Под мебельную горку путь недолог –

отважному охотнику пора

соломинку искать в стогу иголок,

икринку в чёрном списке комара,

 

смотреть, как буревестник морду бреет,

над ним – ночного спутника треска,

где солнечная стынет батарея

как негатив тетрадного листка –

 

никто на этом свете не спасётся,

напрасно сосны тянутся в зенит

разбрызгивая хвою, будто солнце

стреляет сквозь вращающийся винт,

 

всё, что тебя неласково касалось,

пасует перед удалью самца:

пусть крутится непальская самсара,

огуглилась узбекская самса,

 

сию минуту, длясь и ускользая,

проходишь, как черёмуха сквозь сон,

поэтому и джинсы не сползают,

когда звонит в кармане телефон.