Григорий МЕДВЕДЕВ

 

Родился в Петрозаводске в 1983 году, вырос в Тульской области. По образованию журналист. Стихи публиковал в журналах «Кольцо А», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» и других. В 2011 году вошел в лонг-лист премии «Дебют». Лауреат премий «Лицей» и «Звездный билет».  Живет в подмосковном Пушкино.

 

 

«И ОСМОТРИМ С БОЛЬШОЙ ВЫСОТЫ...»

  

 

*  *  *

 

                         Самое время по пояс кариатиде

                                                      Андрей Белый

 

Две дубовые балки держат над головой

потолок этот жалкий, уголок родовой.

 

На покатые плечи русских кариатид

он возложен – далече им идти предстоит.

 

Неподвижные бревна, тот же вид за окном,

но я вижу подробно, что уменьшился дом.

 

Убывает как будто за хозяином вслед,

потому – ни уюта, ни тепла уже нет.

 

Cестрам время по пояс, они пробуют вброд,

не загадывай, кто из них первой дойдет.

 

Не утонут, не канут, если время – вода, –

вровень с мрамором встанут, и теперь навсегда.

 

Я один из последних провожаю их вдаль

не жилец, не наследник, да и гость тут едва ль.

 

 

*  *  *

 

С возвышенья, с холма

я вижу школу, дома,

близкие купола,

низкие колокола,

серые небеса.

 

Если закрыть глаза,

здесь XVII век:

только шуршащий снег,

лай, перепалка ворон,

ветер и перезвон

сверху один для всех.

 

Неспокойный весьма

век – всё смута, резня;

заметай-ка, зима,

и его, и меня.

 

 

*  *  *

 

Нас пустили в торговый центр –

посмотреть, но руками не трогать.

Только скидки в один процент

обсуждать и над ценами охать.

 

Что ж погреемся здесь, посидим,

ведь никто не прикрикнет: «валите!»

Туалет и фудкорт посетим,

на стеклянном прокатимся лифте.

 

И осмотрим с большой высоты –

рядовые участники рынка –

тот единственный вид красоты

нам доступный. Помедли, кабинка. 

 

*  *  *

 

Неутомимо свёрла

темя сверлят под шапкой,

тает во рту глицин.

Осень берет за горло

оцепеневшей лапкой,

кто кого – поглядим.

 

Осень – одно и то же:

хищные когти скрючив

мокнет ворона – с тех

пор, как смертное ложе

стала ей листьев куча –

здесь только дождь и снег.

 

Мы оказались между:

сверху осадки, снизу –

листья и лужи – хлюп –

мокрый снег на одежду

падает, на карнизы

и в приоткрытый клюв.

 

Климат, за что, зачем нам

дан ты, как срок ГУЛАГа

некуда, в общем, бечь.

В переходе подземном

ко испитой бродяга

мне обращает речь:

 

«Подсоби инвалиду»,

дланью приемля стылой

двушки и пятаки...

Не теряй нас из виду,

Отче, спаси-помилуй,

мелочью помоги.

 

 

*  *  *

 

Ну что, поговори со мной,

моя печаль, моя попутчица.

Попотчуй песенкой простой

о том, что счастья не получится,

привычную свою пропой.

 

Я трудно, хорошо живу,

надеждами себя не балую.

Поскольку осень здесь – листву

таджики поджигают палую.

Белесый дым слегка горчит,

и дождь ладонью многопалою

в такт старой песенке стучит.

 

 

*  *  *

 

То, что войной считалось, –

в сорок пятом осталось.

 

А если где-то стреляли,

если десант и разведка

кровавили каски, разгрузки, –

по-другому именовали,

по-русски,

но войной называли редко.

 

Помнили ту, большую,

роковую, пороховую,

на безымянных высотах

священную, мировую,

все батальоны и батареи.

 

А этих старались забыть скорее,

напрасных своих «двухсотых».

 

 

*  *  *

 

как же все мое ненадежно, нелепо

неудобно и на зубах навязло.

 

потому что я не конструктор лего,

не деталька паззла.

 

чтобы с миром легко сплотиться 

не имею нужных разъемов, втулок.

 

а умею горбиться и кривиться, –

как московский какой-нибудь переулок.