Елена ВОЛЬНЫХ

 

Окончила ВГПУ (теперь – ВлГУ им. Столетовых), филолог. Работает редактором в издательстве. Печаталась в «Литературной России», несколько раз выигрывала литературные конкурсы на сайте «Клео». Живет в Москве. В «Кольце А» публикуется впервые.

 

 

ВОЛШЕБНЫЙ БУКЕТ

Рассказ

 

В последний день новогодних праздников Леле приснился волшебный букет. Будто бы она побывала на свадьбе у подруги Ани (что само по себе было странно: Анька клялась, что под венец не пойдет и под дулом пистолета) и даже поймала невестин букет. Сама особо не хотела, но не выбрасывать же? Так и стояла, разглядывая нежный ландышевый букетик, пока он не начал золотиться. Тут Леля убедилась, что это сон, и дала себе команду проснуться.

Но когда она открыла глаза, обрывки сна как будто еще висели в воздухе, не желая рассеиваться. Было ощущение, что их даже можно потрогать. Леля не удержалась, потянулась к призрачному букетику и вздрогнула, когда он материализовался в руке. Так и есть, букет из золотистых ландышей и, главное, теплый на ощупь. Вот так номер! Что же получается: на свадьбе она не была, ничего не ловила, а букет невесты вот он, вуаля! Леля для верности потрясла головой. Может, мать ночью подложила? Она давно уже мечтала выдать ее замуж. Но откуда взяла? К тому же Леля всегда чутко спала и просыпалась от каждого шороха.

– Аля, ты спишь? – этот мамин вопрос всегда выводил ее из себя. Неужели непонятно, что на него не существует утвердительного ответа? И потом, она терпеть не могла, когда ее называли Алей. Мать тем временем заглянула в комнату, и Леля, спрятав за спину букетик, приготовилась высказать все, что думала по этому поводу. Уже открыла рот… и передумала. Мама выглядела какой-то усталой. И еще эти горькие складки у губ и глаз. Когда-то ее глаза были лучистыми, смеющимися, а сейчас при взгляде на дочь в них появлялась тревожность и какая-то зажатость. Отчего, интересно? Леле вдруг захотелось сказать ей что-нибудь приятное, но теплые слова с непривычки застряли в горле, и она просто встала и чмокнула ее в щеку. Мама, на секунду онемев, несмело прижалась к Леле и сделала движение рукой, будто хотела погладить ее волосы.

Когда Леля выскочила на улицу, сунув букет в сумку, времени было в обрез. А у подъезда, конечно, уже сидела баба Маня. Соседка – это была постоянная головная боль. Она сидела на лавочке даже зимой, если погода позволяла – как, например, сегодня, когда градусник показывал плюс два. Иногда Леле казалось, что ничто не может выкурить бабку со скамейки, как ничто не могло заставить ее не язвить соседям.

Особенно почему-то доставалось Леле. Наверно, бабе Мане просто нравилось доводить ее: только после грубого ответа она с пыхтением откидывалась на скамейке. В последнее время Леля старалась проскочить мимо нее, не оглядываясь и никак не реагируя, но громкость соседкиных выкриков от этого не уменьшалась. Даже наоборот, бабку злило, что ее игнорируют, и она только повышала голос, и без того визгливый. В общем, сплошной стыд и неудобство. Особенно непонятно, откуда бабка брала подробности про Лелину личную жизнь – учитывая, что этой жизни как таковой и не было.

Выйдя из подъезда, Леля привычно приготовилась ускорить шаг, но неловко повернулась и уронила сумку. И, чтобы собрать вывалившиеся вещи, ей пришлось присесть на скамейку. Рядом с бабой Маней.

– Ты чегой-то? – подозрительно прищурилась та. Давненько к ней никто не подсаживался по доброй воле.

– Да ничего, – неожиданно для себя ответила Леля. – А вы как?

Баба Маня удивилась такому новшеству в сценарии. И от растерянности ляпнула первое, что пришло в голову, то есть правду:

– Да вот, одна, как перст...

Леля сморщила лоб, пытаясь извлечь из памяти какие-то сведения о соседке.

– Но у вас ведь сын?

– Сын-пропойца... Приходит, только когда пенсию получаю... А тебе что с того? – спохватилась наконец баба Маня. – Ссыкуха, – добавила она для убедительности, но прозвучало это как-то ненадежно и даже вопросительно.

Леля решила не обращать внимания на мелочи.

– А подруги есть?

– Какие еще подруги? – всколыхнулась старушка, поднялась было, но ойкнула и снова присела. – Даже телевизор пропил... – добавила она почему-то и вдруг заплакала. Крупные слезы побежали по морщинкам, которые сами же проложили на щеках. И Леля вдруг поняла, что баба Маня не так стара, как казалось, – едва ли ей больше шестидесяти.

Из-за этого разговора Леля чуть не опоздала на работу. Но и подбегая к офису, она все не могла выбросить его из головы. Странное у нее осталось впечатление. Вот уж никогда бы не подумала, что Мария Сергеевна отпускала свои реплики, чтобы хоть как-то пообщаться с людьми, – по-другому, видимо, и не умела. А Леля никогда не задумывалась, почему соседка сидит у подъезда даже в холодное время года – какая же должна быть стужа в душе, если гонит ее на улицу?

Размышляя о соседке, Леля не сразу заметила знакомую фигуру. Человек, поймав ее взгляд, поспешно отошел, но продолжал в отдалении следовать за ней. Леля резко затормозила и развернулась. Человек смущенно кашлянул, сунул руки в карманы брюк и придал себе вид праздного гуляки. Потертая одежда добавляла сходства.

– Ладно уж идти за мной. Делать, что ли, нечего? – с грубоватой небрежностью поинтересовалась девушка. Она иногда встречала отца на улицах их небольшого городка, но всегда спешила перейти на другую сторону улицы. Леля была не из тех, кто прощает предательство: отец бросил их, когда ей исполнилось восемь. Потом он присылал какие-то открытки или игрушки, но мать их неизменно выбрасывала. А девочке не нужны были игрушки, ей хотелось, чтобы он хоть раз встретил ее из школы. А теперь, когда выросла, – не хотелось уже ничего. И меньше всего этого жалкого преследования. Конечно, когда его поперли на пенсию и скончалась вторая (бездетная) супруга, времени у него оказалось вагон. И вроде мама была не против сейчас наладить общение с ним, но теперь уж Леля уперлась.

– А я что? Я ничего, – отвечал отец, старательно глядя в сторону. Леля заметила, как сильно он постарел в последнее время, даже стал как-то меньше ростом. И как она раньше не замечала? Леля открыла рот, закрыла, сделала несколько шагов, потом повернулась, деревянно качнула головой и все-таки неловко выговорила:

– Ты это… заходи к нам иногда, что ли…

Отец быстро глянул и опустил глаза, пытаясь и не умея сдержать радость. И торопливо кивнул, словно боялся, что дочь передумает.

В маленьком кабинете отдела маркетинга Игорь смотрел и не узнавал коллегу. Вроде бы это была та же самая Леля, но все-таки что-то в ней неуловимо изменилось. Может, глаза? А может, улыбка, которая оказалась удивительно открытой. Нет, наверно, дело было в том, что впервые за долгое время она слушала его, не перебивая, не строя презрительных мин и не давая указаний, как правильно поступать в различных ситуациях. Слушала внимательно, подперев щеку рукой, его вроде бы заурядный рассказ о прошедших праздниках. Кажется, у нее открылся настоящий дар слушателя.

Игорь поймал себя на том, что сам ей улыбается.

– А у меня тоже кое-что произошло, – весело сообщила она, когда коллега закончил, и полезла в сумку. Наверно, Игорь сочтет ее глупой фантазеркой – но уж очень хотелось поделиться с кем-нибудь сегодняшним маленьким чудом.

– В это, конечно, сложно поверить, но… – Открыв сумку, она озадаченно замолчала. Букет исчез. Если, конечно, вообще существовал, а не привиделся спросонья.

– Что там? – заинтересованно спросил Игорь.

Леля закрыла сумку.

– Мне приснился чудесный сон... – она запнулась. Кто-то из подруг (кажется, Аня, когда еще собиралась замуж) говорила ей, что с мужчиной о свадебных штучках можно беседовать только в одном случае: если он первым начал об этом. – Как будто у меня... э-э... день рожденья.

Игорь придвинулся чуть ближе.

– Тогда это надо отметить!

Леля улыбнулась. Улыбаться вообще оказалось не так уж утомительно, как думалось раньше.

 

 

ПЕРСИК

Рассказ

 

Где оно, благословенное время кассовых аппаратов и сознательных пассажиров? Было ли оно вообще, или просто приснилось? Слишком странной казалась теперь мысль о том, что когда-то проезд оплачивали самостоятельно. Говорят, правда, в Москве в общественном транспорте сделали турникеты – так что нужда в кондукторах отпала. Но когда ещё это дойдет до их глуши…

Как бы то ни было, сейчас обстановка в троллейбусах была напряженной. Неизвестно почему, но горожане больше не находили нужным оплачивать проезд. По крайней мере, сами. Они были готовы расстаться со своей мелочью лишь под пристальным взглядом кондуктора, а нередко – и после неоднократной просьбы. Только протиснувшись к ним вплотную и осведомившись о билете, кондуктор мог до них достучаться – хотя бы до самых совестливых.

Поэтому к вечеру все контролёры города S буквально валились с ног.

Любовь Васильевна не была исключением. Вечером она садилась на любое свободное место и просто надеялась на сознательность пассажиров. Поэтому выручка в вечернее время резко снижалась.

В тот день она особенно вымоталась. К неприятностям по работе (а перепалки с пьяными и нахальными пассажирами всегда неприятны) добавились проблемы семейные. Оказалось, что её дочка-второкурсница беременна.

Хорош подарочек! (У Любови Васильевны близился день рождения.) Мало того, что её выжали с завода, упрямо уменьшая зарплату (пришлось пойти в кондукторы), что младший сын недавно поступил учиться в Москву, и они наделали кучу долгов – так ещё эта негодница подкинула забот! А отец-то – такой же бедный студент, как дочь (это выяснилось после вчерашнего бурного разговора), и жениться, конечно, не собирается. А кому, скажите на милость, придётся тащить на своём горбу новоявленную семейку, кому нянчиться с ребёнком? Всё ей же, Любе. Муж бросил их, когда дети были маленькими. Да Лиля и сейчас ещё ребенок… Куда ей рожать?

От усталости и отчаяния Любовь Васильевна заплакала. Она плакала всегда тихо, прикрывая лицо ладонями, чтобы никто не увидел, без стонов и охов – только слёзы беззвучно катились по огрубевшим раньше времени щекам. И как она только не заметила? А Лилька, бедовая, ещё хотела скрыть, пойти тайно на аборт – даже деньги копила. Да только все тайное становится явным, и участковый гинеколог Анна Петровна, ещё Лильке помогавшая появиться на свет, встретила Любу вчера в магазине и все выложила, отведя в сторонку. «И чего удумала! А аборт Лильке делать никак нельзя, я ей битый час доказывала. Но упрямая, сил нет. Куда, говорит, я одна? На маму дитя повешу? Вы уж с ней поговорите, Любовь Васильевна, а не то натворит дел!»

Ключ заскрипел в двери в самое неподходящее время. Лиля, утомленная бессонной ночью, дремала. Когда же вскочила и глянула на настенные часы, было уже поздно. Она-то хотела вечером погулять, навестить подругу – лишь бы избежать семейной грозы. Вчерашнее бурное объяснение казалось ей только прелюдией.

Да, ей было совестно встречать горький материнский взгляд, но что поделаешь? Раньше надо было думать, а сейчас кричи не кричи – все без толку. И Сережка еще третий день не звонит… И недостающую сумму на аборт вряд ли даст. А сроки уже поджимают… Подруги, хоть и сочувствуют, но едва ли помогут, а за её спиной, наверно, шушукаются – сама виновата. И ей, бывшей болтушке-хохотушке, все чаще хотелось заснуть вечером и не просыпаться.

Но мама что-то долго раздевалась и медленно переносила сумки на кухню. Лиля не выдержала и подошла к ней сама. И первое, что она увидела через худое материнское плечо, был лежавший на столе персик. Такой сочный, спелый – глаз не оторвать. У Лили даже голова закружилась, так захотелось попробовать. Она, кажется, сто лет не ела фруктов…

В детстве, когда они с братом слишком шумели, мама обычно лишала их сладкого в виде наказания (хотя сладкое на столе и так появлялось нечасто). Лиля вспомнила об этом и опустила голову.

– Мам, можно я возьму ломтик? – шёпотом попросила она.

– Да ешь весь, я же тебе купила, – проворчала Любовь Васильевна и поспешно пошла в спальню.

Она переодевалась минут двадцать и не могла видеть, что делалось на кухне. А Лиля сидела, согнувшись, за столом, прижимала персик к груди и безудержно, по-детски взахлёб ревела.

 

 

ЦВЕТОЧНАЯ ЛИХОРАДКА

Рассказ

 

Мужчины, стоявшие к ларьку, были хмуры и небриты. Некоторые из них занимали очередь с самого утра, но, не выдержав, уходили (некоторые опохмелиться). Глядя, как сдаются менее терпеливые товарищи, балагур Петька даже заметил:

– Есть две бесконечные очереди: в женский туалет и за цветами Восьмого марта, – и действительно, в Женский день «цветочные» торговцы привычно снимали сливки. Даже апатичное мужское население поселка Вешенки в этот день охватывало нечто вроде лихорадки, и они собиралась спозаранку у единственного в округе цветочного ларька.

 Мимо очереди расслабленной походкой прошагал мужичок средних лет в донельзя изношенной куртке и потертых штанах. Он был хорошо навеселе, но в руке крепко сжимал букетик из трех гвоздик, одна из которых уже надломилась. Происхождение букетика было весьма туманным, и неизвестно еще, чему больше обрадуется жена: такому скромному проявлению внимания или же тому, что муженек все-таки добрался до дома.

Мужичок глянул на очередь с видом превосходства.

– Весеннее обострение цен, – с видом знатока прокомментировал он. И, пошатываясь, побрел дальше, бережно прижимая к груди свое «сокровище». Очередь проводила его завистливыми взглядами.

Тут на главной улице поселка произошло нечто необычное: взбивая сугроб, к ларьку подкатила машина заграничной марки. Из машины резво выскочил франт – очевидно, городской – и тут же устремился к окошку. Франту было лет под тридцать, и его можно было бы назвать симпатичным, если бы не выражение самодовольства, казалось, намертво приклеившееся к его физиономии. Он был одет лишь в легкий костюм и норковую шапку и, судя по всему, задерживаться здесь не собирался. Очередь шумно заволновалась.

– Слышь, ты, – выступил вперед детина с давнишней щетиной и в шапке-ушанке (в последнее время они снова вошли в моду, и детина вполне мог оказаться в тренде, если бы шапка не выглядела его ровесницей), – тебя здесь не стояло!

Франт, не глядя, сунул ему купюру, которую здесь видали нечасто. Мужики жадно проводили глазами путь купюры до кармана детины. Последний сделал головой круговое движение, вышел вон из очереди и направился к другому ларьку, более приземленного назначения. Вслед за ним, воровато оглядываясь, потянулись и другие. Было очевидно, что их жены не скоро дождутся причитающихся им букетов и поздравлений. В очереди остались лишь самые стойкие – или же те, кому никак нельзя было являться домой без цветов. Городской франт тем временем занял место детины почти у самого окошка. Сонной полной продавщице, казалось, было все равно – а может, самой ей нечасто дарили цветы.

– Ходют тут…мажоры! – выпалила с досадой баба Маня, неизвестно как затесавшаяся в мужскую очередь. Видимо, из-за отсутствия в своей жизни мужчин она покупала цветы себе сама. – Спугивают честных граждан!

«Мажор» небрежно повернулся.

– Это они-то – честные граждане? – с усмешкой поинтересовался он. – Сборище алкашей?

– Ну-ну, полегче, – пробасил дядя Гриша, признанный местный авторитет. – Даром что в костюме, а шапку-то собью!

– Леня, ну ты скоро? – раздался из приоткрытой дверцы капризный голос, и из машины выглянула хорошенькая белокурая головка.

– Сейчас, птичка, – откликнулся Леня и, сунув купюру впереди стоящему, наконец оказался перед заветным окошком. – Сто девяносто девять алых роз, – скомандовал он продавщице. Та перестала сонно щуриться, а, наоборот, уставилась на него во все глаза. – И красивую упаковку.

– Но…у нас нет столько роз, – запинаясь, призналась продавщица. – Нам столько не завозят.

– Да что у вас вообще есть!.. А, ладно, – махнул рукой мажор. – Давайте, сколько есть. Только чтоб нечетное число было.

– Как сколько есть? – загудели оставшиеся мужчины. – А нам что дарить? Пузырь самогона, что ли?!

– Да зачем вам? – дернул плечом Леня. – Они все равно от вас никуда не денутся. Хорошо, если трезвые придете. А я невесту привез, с мамой знакомиться!

– У меня тоже невеста! – тонко выкрикнул Сашка-пастух и для убедительности показал коробочку. В коробочке лежало простенькое серебряное колечко, на которое пошла вся Сашкина заначка.

– Давайте я вам заплачу! Сколько? – Леня полез за кошельком.

– Как-то это не того, – проворчал дед Махай. Именно сегодня он собирался подарить розу бабе Мане – пусть всего одну, но иногда число не так уж важно. – У нас что женщины – хуже?

Ленина невеста прыснула в кулачок и снова скрылась в машине.

– Три года тут не был – а все по-старому, – вздохнул Леня, вытащил из кошелька несколько купюр и бросил их на подтаявший снег. – Всех угощаю в честь праздника, только освободите пространство, а то от перегара не вдохнуть!

Пастух Саша сделал было движение наклониться, но не наклонился, а только шумно сглотнул. Остальные мужики молча стояли, хмурясь.

Дядя Гриша скрестил руки на груди.

– Ты нас не того, – грозно сообщил он. – Мы тебе кто? – И, поднатужившись, закончил мысль: – Мы не продаемся! – мужики в очереди глухо его поддержали: да, мол, не продаемся.

Леня с досадой сжал кулаки. Однако он оставался реалистом: в драке у него не было бы ни единого шанса.

– Вы чего, мужики? – после некоторого молчания выговорил он. – Я же так, просто хотел…Маму три года не видел, волнуюсь….Это же я маме хотел!

– Ну так хватит матери и трех роз, – смягчаясь, проворчал дядя Гриша. – У нас тоже есть матери…

Баба Маня стояла и улыбалась во все свои восемь зубов. Дед Махай уже подарил ей белую розочку, и она завернула ее в платок, чтобы защитить от холода (в деревне зима всегда задерживается чуть дольше, чем в городе). Леня растерянно смотрел на три свои худенькие розы, а к очереди между тем, шатаясь и глядя в землю, возвращались понурые блудные мужики. Их жены готовы были простить многое, даже бедность, пьянство и низкий социальный статус, но что будет, если лишить их к празднику полагающихся цветов, предсказать не мог никто.

И мужики как-то не хотели экспериментировать.

 

 

АЛКА

Рассказ

 

У Зинаиды уже все сердце изболелось за дочь.

Непристроенная, неприкаянная, родная…

Алка с детства такая была – бедовая. Свои рыжие космы начешет, глазами зыркнет – и в бой. Характер – дай боже. И в кого только такая уродилась?

Никогда не удовлетворялась малым, упорно шла за несбыточной мечтой. А ведь мать сколько раз ей твердила: «Лучше синица в руках, не трепыхайся – все равно не поймаешь журавля в небе». Но нет – Алка же сама себе голова, никогда никого не слушала. После восьмого класса отправилась в музыкальное училище, хотя все говорили – иди в девятый класс, без высшего образования сейчас никуда! В семнадцать чуть было из этого самого училища не вылетела. Кто-то опять же поманил сказочкой – мол, станешь певицей, – позвал на какую-то гастроль аж в самую Сибирь.

А ведь Зинаида говорила: не езди, доучись спокойно! Но Алка разве послушает? Снова глазищами зыркнула и сорвалась с места всего лишь с одной сумкой и одним зеленым концертным платьем – и то казенным, да еще и с огромным разрезом на спине. Стыдоба!

А мать, конечно, оказалась права: ничего путного из этой затеи не вышло. Даже наоборот: ближе к концу своих «гастролей» Алка подхватила ангину – чуть было вообще голос не потеряла. Какое уж тут пение? Но все равно упрямо выходила на сцену. Довыходилась – кто-то из организаторов прямо сказал ей:

– Знаешь, девочка, забудь-ка ты лучше вообще о сцене. Не твое это дело – петь.

Хорошо хоть обратно в училище приняли – мать лично ходила, договаривалась. Алка разве кого попросит!

А взять ее историю с замужеством? Ох, поторопилась, Зинаида как сердцем чуяла. Но вот приспичило Алке, как всегда, – замуж хочу, и все. Захотела и вышла. За парня из своего училища. Сначала, честь по чести, привела жениха к родителям знакомиться. Зинаиде он внешне понравился: сдержанный, представительный – хотя она, конечно, и поворчала для порядка. Кто же так торопится, небось не на пожар! Посоветовала дочке приглядеться, еще подумать. Какое там – на следующий же день они подали заявление в ЗАГС.

А потом закончили училище, родили ребеночка, отсидела Алка год в декрете – и все. Не могу больше дома сидеть, говорит. Ребенка – бабушке с дедушкой, а Алка с мужем разъехались по разным городам по гастролям. И так же их жизнь разъехалась по швам. Зинаида до сих пор не знала, что у них там произошло, а Алка не больно-то и рассказывала. Да и что рассказывать: он не прав, она не права, дело молодое, бывает – но женщина на то и женщина, чтобы терпеть и беречь домашний очаг. Раз уж женились да дочку родили – надо жить.

Должен ведь у ребенка быть отец, хоть какой! А Алка не захотела ничего беречь, снова никого не послушалась и развелась. Так же стремительно, как и замуж выскочила. Хотя Зинаида и говорила – да что там, заклинала:

– Одумайся, кто же теперь тебя с дитем-то возьмет?

– Кому надо, тот возьмет, – отвечала Алка, смеясь. Все у нее так – смеется, когда дело касается серьезного. Вот и досмеялась, теперь мать-одиночка… Зинаиде уже перед всеми соседями неудобно.

А взять хотя бы эту ее, с позволения сказать, работу! Ну что это за работа – петь? Зинаида и сама пела – было дело, да. Даже гастролировала и имела успех – в войну выступала перед солдатами. Но все равно, работа должна быть стабильной, серьезной. Голос сегодня есть, а завтра нет (тем более если Алка его не бережет, курит, хотя Зинаида сколько раз ругалась) – а кормиться чем-то надо.

А тут хорошая должность подвернулась, Зинаиде по знакомству шепнули – освободилось место официантки в приличном ресторане. Денежная хотя бы – уж с голоду бы точно не пропали.

А Алка заладила – не могу, у меня конкурс, уже заявку подали…

Уж как Зинаида ее уговаривала:

– Сколько можно на подпевках выступать, тебе уж двадцать шесть лет! Тебе вон даже маститые певцы говорили – не твое это, голос не дотягивает! – тут она задела по больному, да. Не стоило бы, конечно, об этом упоминать, но Зинаида уже отчаялась переубедить по-хорошему упрямицу дочь. После тех злополучных гастролей была еще пара случаев, когда Алке прямо указывали на певческую несостоятельность. Важные, между прочим, люди, не последние в этом деле. Алка после их слов долго ревела, а потом вытирала глаза и упрямо шептала: «Ничего, они еще увидят». И принималась за свои дыхательные упражнения. – Останешься одна – как будешь зарабатывать? Подумай хотя бы о дочери!

Тут Алка посерьезнела – видно, в кои-то веки прислушалась к матери. А может, сама уже устала скакать на подпевках да по Сибири мотаться, мерзнуть без всяких бытовых условий.

– Ладно, мама, – наконец сказала, кивнув, – если не получится ничего с конкурсом, пойду официанткой.

Впервые послушалась голоса рассудка, а не мечты! Но Зинаида уже боялась заранее радоваться….

А сам этот песенный конкурс она решила не смотреть. Во-первых, сердце изболится, а во-вторых, телевизор старенький, помехи да шум. Одно мучение смотреть, когда переживаешь (муж тоже переживал, даже выпил за вечер три чашки чаю подряд, а потом ходил по комнате с газетой, читал на ходу). И главное, спела бы Алка что-нибудь дельное, так нет – подсунули ей какую-то сомнительную песенку про клоуна. Небось опять все ее раскритикуют, опять она будет плакать, укрывшись с головой одеялом…

Переделав от нервов все домашние дела скопом, Зинаида пошла в комнату к внучке, уложила спать, рассказала сказку про ее любимую принцессу Тину.

– Ба, – сонно спросила девочка (светленькая, а глаза большие, серьезные – вся в отца), – а мама когда придет?

– Скоро уже, спи.

– Нет, ты скажи, завтра придет?

– Если будешь слушаться, то придет.

– Я буду, – часто закивала головой внучка, – ты ей только скажи, что я слушалась.

– Скажу, – у Зинаиды снова защемило сердце, теперь от жалости к девочке. – Спи, детка, завтра все будет хорошо…

 

– Тетя Зина, тетя Зина! – закричал рано утром в окно соседский мальчишка. – В новостях сказали, ваша Алла выиграла!

– Что выиграла? – заспанная Зинаида высунулась в окно по пояс, как была, простоволосая, только старый халат успела накинуть.

– Ну, этот, как его… Золотой Орфей!

 

 

РАКУШКА

Рассказ

 

Меня зовут Никита, мне шесть лет. В следующем году я пойду в школу. Все говорят, что я начитанный. Еще бы: мама когда напьется, может запустить какой-нибудь книжкой, чаще всего «Сказками народов мира» или «Словарем Ожегова», потому что они лежат на видном месте. Я открою книжку где-нибудь посередине и прикрываюсь ей, делаю вид, что читаю. А потом и правда начинаю читать, интересно же. И пропускаю момент, когда мама устает и засыпает. Обычно она быстро успокаивается – она вообще спокойная. Если, конечно, не приходит «пьяная в дымину». Это папино выражение. Приходит она так после встречи с тетей Наташей или тетей Зиной. Мне кажется, тут есть какая-то связь… Мне больше нравится, когда в гости приходит бабушка. Тогда все спокойно: мама тихо раздевается и идет на кухню, готовит борщ или какой-нибудь другой суп. Иногда даже доделывает до конца, не засыпает. Но бабушки дома чаще всего нет, да и папа редко появляется – много работает.

Бывает, вечером, когда папы нет, к нам приходят тетя Зина и тетя Наташа. От них пахнет духами, сигаретами и немножко вином. Иногда – много. Тогда они дарят мне игрушку или шоколадку, но я все равно им не доверяю. Мама в эти минуты становится ласковой, сует мне конфеты и просит, чтобы я поиграл спокойно в своей комнате. Но я не очень хочу играть, потому что знаю: когда тети уйдут, а папа, наоборот, придет, мама будет кричать и плакать, и бросаться книжками. Она бы в меня не бросалась, если бы я сидел тихо в комнате, но я не могу сидеть, когда мама кричит. Я в такие минуты боюсь: вдруг ей плохо? Или она умирает? И иду, чтобы проверить. Мама кричит, что папа неудачник, раз горбатится за копейки, а папа в ответ, что она могла бы приготовить борщ, раз уж сидит дома, а не «квасить». И почему все взрослые так любят борщ? Я вот терпеть не могу. А мама еще громче кричит, что не в этом ее призвание, что она человек творческий, и еще какие-то слова. Я не всегда их понимаю, но мне кажется, что-то плохое. Тогда я не выдерживаю и бросаюсь вперед, а мама замахивается книжкой. Она не сильно в меня бросает, не чтобы попасть, но иногда промахивается.

В последний раз, когда бабушка у нас гостила, она ругалась, что семья у нас не-бла-го-по-луч-ная. Я все слышал, но не понял. Что значит «неблагополучная»? А какие еще семьи бывают, благополучные? Как у Вити в садике, когда его забирает то папа, то мама, и всегда вовремя? Меня-то мама забирает обычно последним, и воспитательница из-за этого очень ворчит. А я боюсь: вдруг мама забудет? Она пару раз забывала, и воспитательница брала меня за руку и вела к нам домой. Хорошо, что мы недалеко живем. По дороге она задавала странные вопросы – бьют ли меня, например, и не хотел бы я переехать в другой дом. Тем более что у меня «способности». Сама пускай живет в другом доме со своими способностями, а я буду жить в своем! Я ей так и сказал, и она вроде бы успокоилась, больше не пристает.

Я отвлекся и прослушал, что еще бабушка говорила, а в конце она добавила, что неплохо бы меня куда-нибудь забрать. Забрать от мамы! Воспитательница-то ладно, но бабушка зачем?! Я так испугался, что вцепился в батарею. Она была горячая, но я не отпускал. Пусть только попробует! Если не хочет жить с мамой – пускай не живет, я-то при чем?! А вообще я хотел бы, чтобы мама всегда была трезвой. Я даже Деду Морозу на утреннике загадал это желание. Сначала, правда, хотел попросить планшет, потому что у Витьки он уже есть, а потом передумал. Фиг с ним, с планшетом. Только Дед Мороз все равно ничего не понял, дал каких-то конфет. Я тогда заподозрил, что он никакой не Дед Мороз, а обычный взрослый. Потому что взрослые вечно всё путают и норовят подсунуть конфеты. А я не люблю конфеты! Я люблю, когда мама трезвая. Она тогда не такая ласковая, как при встречах с подругами, но зато может почитать на ночь книжку. А когда я во дворе поранил гвоздем коленку, она сначала мазала ее, бинтовала и ругалась, а потом вдруг вытащила откуда-то из шкафа и подарила мне большую ракушку. Сказала, что если приложить к ней ухо, то услышишь море. Я прикладывал и так и сяк, но услышал только невнятный гул – наверно, так море и шумит. Я эту ракушку ни на что в садике не променяю, а когда нас гонят на тихий час, убираю ее под подушку. Мало ли, вдруг стырят – это ведь не конфеты, а настоящий подарок.

А еще я решил, что когда вырасту, буду много зарабатывать, не то что папа. И тогда куплю планшет и подарю его маме, только чтобы она не плакала.

 

 

УЛЫБКА

Рассказ

 

Это было обычное серое утро обычного понедельника. Я, зевая, вошла в троллейбус, где так же зевали и ежились от утренней сырости другие пассажиры – такие же, как я, несчастные штатные служащие.

– Доброе утро! Ваш билетик, пожалуйста, – обратилась ко мне подошедшая кондуктор, широко при этом улыбаясь.

Я глянула на нее с подозрением. Чего это она веселится? Может, я забыла причесаться или надела туфли разного цвета? Я незаметно скосила глаза вниз (вроде все нормально) и полезла в кошелек за мелочью. Но там оказалась лишь одна сиротливо лежащая пятисотрублевая купюра. Вот что значит «еще пять минут полежу» – хорошо хоть голову с утра не забыла! Предчувствуя ворчание кондукторши, я протянула деньги.

– Ничего, если я сдам в том числе и десятками? – поинтересовалась та, продолжая улыбаться.

«Издевается, что ли?» – подумала я и хмуро процедила:

– Ничего.

Ну, сейчас насыплет мне мешок копеек... Однако кондуктор, не смущаясь моей нелюдимости, ловко отсчитала деньги (среди прочего – и девять блестящих кругляшей).

– Спасибо, хорошего вам дня! – пожелала она и отправилась к следующему пассажиру: – Доброе утро! Ваш билетик, пожалуйста, – с ее губ при этом не сходила улыбка. Как будто было не семь утра промозглого понедельника в осеннем провинциальном городке, а вечер пятницы на какой-нибудь жаркой Коста-Рике. Впрочем, от ее улыбки действительно становилось как-то… солнечнее, что ли.

«Неужели не притворяется? – с сомнением подумала. – И не устает так?»

Неужели и правда есть люди, которые умеют улыбаться ранним утром в понедельник? Это не выдумка? Даже не верится. Скорее это хитрые притворщики, которым что-то нужно от окружающих. С другой стороны, что нужно от меня этой билетерше, кроме платы за проезд, – не чаевые же? Я внимательно к ней пригляделась. Сначала она показалась мне обычной тетенькой 50 лет, но сейчас я отметила, что выглядит она намного моложе. Кондуктор ловко маневрировала между пассажирами, не забывая каждому из них улыбнуться, и сонным людям волей-неволей приходилось улыбаться в ответ. А один представительный господин с великолепными седыми усами даже проводил ее заинтересованным взглядом.

«А что если, – подумала я вдруг, – и мне вот так же прийти на работу? С улыбкой?»

Мысль была настолько неожиданной, что я чуть не рассмеялась. Свою работу я, признаться, не любила и даже подумывала об увольнении. Что хорошего может быть в ежедневном сидении за компьютером и переписке с занудливыми поставщиками? Да и кому улыбаться – монитору? К тому же коллеги вряд ли поймут – подумают еще, мне на голову кирпич свалился.

Тут я заметила, что не только мы с представительным господином смотрим на билетершу, – еще какая-то дама, стоявшая с седоусым, следила за ней, чуть вытянув шею. Даме было около сорока, и по ее одежде и макияжу можно было предположить, что она собралась на бал, если бы не неподходящее время суток. Но женщина не улыбалась – напротив, с каждым «добрым утром» кондукторши лицо ее вытягивалось, а губы сжимались.

Билетерша подошла к седоусому господину, и тот, расплатившись, начал что-то говорить вполголоса, заметно волнуясь. По неуверенной речи с акцентом я опознала в нем иностранца – может, решил с утра прокатиться в общественном транспорте из любопытства и на всякий случай захватил переводчицу? А билетерша поразила его непривычной для местных лучезарностью. Кондуктор наконец перестала улыбаться и глянула на него несколько растерянно. А у разодетой дамы глаза окончательно превратились в щелки. «Да она сама на него глаз положила», – догадалась я. Тут, как назло, троллейбус подъехал к моей остановке, и пришлось вылезать в самом разгаре сценки.

Больше я эту улыбчивую кондукторшу не видела, и, если честно, немного жаль. Может, она вышла замуж за того иностранца и уехала жить к нему? Или просто перешла на другой маршрут? А может, и вовсе устала от неблагодарной работы и грубоватых пассажиров и уволилась… Хотя я отдавала предпочтение первому варианту.

Ну, а на работе мои дела пошли в гору – то ли начальство наконец заметило, то ли улыбка помогла.

 

 

КАК БЫ СВАДЬБА

Рассказ

 

У Вари стало портиться зрение. Как она подозревала, от домашнего чтения на компьютере. Порой было ощущение, что в глаза песку насыпали. А иногда, особенно в метро, вокруг начинал клубиться густой туман. И прохожие, как казалось Варе, выныривали прямо перед её носом, как ежики из тумана, стоило ей с ними поравняться. Но пока что она крепилась, не покупала ни очки, ни линзы. Скорей всего, это и стало причиной той глупой ошибки, которую она совершила в переходе. Подумать только, протянула попрошайке вместо ста рублей пять тысяч! Вот же кто-то разжился! Наверняка, обрадовавшись нежданному фарту, в тот же день все и пропьет с собутыльниками, отстегнув «долю» крыше.
Варя в тот день торопилась в одно агентство – «Как бы свадьба». Накануне на одном из сайтов объявлений она прочитала рекламку: «Для одиноких дам, которые хотели бы погулять на своей свадьбе, но не собираются замуж всерьез. Мы подарим вам настоящий праздник для души – и по умеренным целям». Для таких желающих все предоставлялось: и жених, и гости, и тамада с фотографом, и даже работник загса (актер), выдающий кольца и свидетельства – конечно, не настоящие, так что никаких обязательств после праздника не возникает. И там же был ролик:
«Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…»
Варя как увидела ролик, сердце зашлось – так вдруг захотелось надеть белое платье, попраздновать на собственной свадьбе – пусть даже невсамделишной! Своей она уже и не ждала: в следующем году 30, и никого на примете. В прежние времена она бы считалась безнадежной старой девой. Она накопила залог – 5 тысяч – и понесла в фирму, и тут, пожалуйста, такая неудача…
В детстве она особенно любила воскресенья. По воскресеньям показывали её любимые мультики, которые всегда хорошо заканчивались. Но при этом ей очень хотелось узнать: а что же дальше? Что было после того, как свадьба отплясала, и лимузин скрылся в дорожной пыли? Ведь куда-нибудь лимузин приедет, где-нибудь остановится? И что тогда произойдет в жизни героев? А потом Варя выросла и перестала задавать себе дурацкие вопросы. Выучилась на парикмахера и стала мастером-стилистом в парикмахерской, или, как утверждалось на вывеске, – салоне. В своем салоне она считалась неплохим мастером, и именно у неё предпочитали делать прически невесты перед свадьбой. Для Вари это было словно свежая соль на рану, хотя виду она, конечно, не подавала. Только невольно представляла на месте невесты себя.
Замуж. Её срочно надо замуж! Это стало её навязчивой идеей, можно сказать, идеей фикс. Масло в огонь подливала подруга Яна, утверждающая, что поезд уходит и у них появляются все более юные и агрессивные конкурентки. А свободных мужчин, между прочим, больше не становится!
Плюс все мало-мальски знакомые с каждым годом все более навязчиво интересовались, когда же Варя соберется замуж. Просто покоя не давал им данный вопрос. Дескать, время идет вперед, и все мы не становимся моложе... В конце концов, даже те, кто впервые знакомились с Варей, взяли моду первым делом спрашивать, замужем ли она. Это, видите ли, самое главное, что всем хотелось знать о ней. Даже при приеме на работу. Как будто это самое важное! И узнав, что не замужем, принимали недоуменно-сочувственный вид. Дескать, какие ваши годы, ничего. И каждый раз Варе становилось до крайности неприятно, словно её понижали в статусе. И единственным способом поднять его все чаще виделась свадьба... Торжество, белое платье, жених в светлом костюме где-то на втором плане и в центре внимания она – блистающая, гордая, прекрасная. И завистливые, недоуменные, восхищенные взгляды – всех тех, кто не верили, злорадствовали, усмехались за глаза, а при встрече успокаивающе хлопали по спине, словно ей было нужно успокоение!
И теперь вот, накануне тридцатилетия, Варя дожила до того, что ей стало достаточно одного торжества. Тут и подвернулось агентство «Как бы свадьба». В это агентство она и несла свой первый взнос – доброжелательная менеджер Майя разрешила платить по частям. И дёрнуло же Варю дать бездомному эту красную бумажку! Она-то хотела дать сотенную: в книжке по позитивной психологии, которую она читала накануне, автор в числе прочего советовал помогать другим – это должно было отвлечь от собственных проблем. И Варя, чуть подумав, решила дать больше, чем обычно. Даже загадала – если даст сто рублей, будет у неё счастье. Попрошайка, конечно, их пропьет – но главное, чтобы было счастье…В книге советовали более конкретизировать желания, но Варя загадала в общем: чтобы всё стало хорошо.
В кошельке лежало всего две купюры. И надо же ей было так промахнуться, выбрать сослепу не ту! Так она и отдала пятерку – весь свой залог! И так всю жизнь: вечно выбирает не то. Вернее, не тех. А не то давно бы уже вышла замуж и не ходила по всяким агентствам… От досады и отчаяния Варя расплакалась прямо в переходе. Возвращаться к попрошайке, конечно, смысла не было – он или ушел уже пропивать свое нежданно привалившее богатство, либо сделает морду кирпичом – дескать, знать ничего не знаю, вы кто?
Ну что теперь делать, хотелось бы знать, что? «А ничего, – жестко оборвал её внутренний голос, – значит, не судьба. И вообще, метро – не самое лучшее место для слез. Езжай домой!». И Варя послушалась, побрела к вагону в сторону области, на ходу вытирая слезы.
И вот через полгода после своего юбилея (слово-то какое тяжеловесное!) Варя, наперекор судьбе, снова понесла залог в то же агентство.
– На ком вы остановили свой выбор? – любезно переспросила улыбчивая Майя. А Варя все не могла оторвать взгляд от одной фотографии в фотоальбоме. Вроде бы ничего особенного: темноволосый мужчина около тридцати, с серыми прямыми глазами и ямочкой на подбородке – а было в этом лице что-то знакомое. И оно неуловимо располагало к себе. Менеджер Майя, угадав желание клиентки, молча вышла и буквально через минуту вернулась – правда, уже не одна. Рядом с ней стоял господин в светлом костюме – почти таком, который Вера загадала для жениха на своей псевдосвадьбе. Господин поднял на неё глаза, мигнул, потом опустил голову.
Любезно улыбающаяся Майя ждала, а Варя, так же устремив глаза в пол, скороговоркой проговорила:
– Простите, я передумала, не надо ничего, – и чуть ли не бегом выбежала из агентства.
– Стойте! – господин в светлом костюме нагнал её только у перекрестка. – Я вам должен отдать деньги!
– Потом заберу.
Варя чувствовала, как у неё горят уши и все лицо. И как она могла только предположить, что пойдет под венец (пусть даже не настоящий) с совершенно незнакомым человеком! Вот ведь дожила. А все Янка со своим подзуживанием. Сама-то наверняка не слишком счастлива с мужем-гулякой… Нет, решено: с этого дня Варя будет жить только для себя, а в следующем месяце непременно поедет в какой-нибудь круиз. Она сто лет нигде не была. Если подумать, это даже замечательно, что она одна: ничто её не держит, можно объехать хоть весь мир…
– Нет, это я вам должен, – чуть тише добавил неудавшийся «жених», отдышавшись. Теперь уже Варя мигнула, подняла на него недоуменный взгляд. – Вы меня не узнали? А я сразу вспомнил. Немногие в жизни были ко мне так добры…
– Понятия не имею, о чем вы, – холодно перебила Варя. Она уже взяла себя в руки. – Я вас раньше не встречала.
– Но это же были вы, – возразил господин в костюме. – Оставили мне пятерку и сбежали! А я подумал: это ведь, наверно, какой-то знак. Не перевелись в наше время настоящие люди, что бы ни говорили! И такую вдруг энергию ощутил, что сумел сбежать от своей «крыши», выбраться, наконец из метро. Разыскал семью давнего друга, попросил пожить... Разрешили. И купил костюм. Сначала устроился грузчиком, а потом вот, в агентство – но это только на время, чтобы скопить деньжат. Решил уже, что это будет последнее задание. А потом открою своё агентство – «Бюро добрых услуг»… Но вам, наверно, неинтересно? – Варя потрясенно молчала. – А можно личный вопрос? Зачем такой красивой девушке, как вы, какие-то псевдосвадьбы?
Варя открыла рот, потом закрыла и неопределенно покачала головой. Мужчина протянул ей красную бумажку.
– Н-не надо, – пробормотала запунцовевшая Варя, обретя дар речи.
– Может, тогда прогуляем их? В кафе сходим?
– А как же, – Варя кивнула на вывеску агентства, – вас будут ждать?
– Отменилось у меня последнее задание, – мужчина развел руками и улыбнулся. И Варя, как-то неожиданно для себя, улыбнулась в ответ.