Елена КИРИЛЛОВА

 

Окончила РГПУ им. Герцена. Пишет кандидатскую диссертацию по истории Петербурга. Печаталась в альманахе современной прозы «Зелёная среда», журналах «Кольцо А», «Изящная словесность». Живет в С.-Петербурге.

 

 

СТАРАЯ СЕРЕБРЯНАЯ БРОШКА

Рассказ

 

Моя подруга Галя красивая и уверенная в себе. Она может позволить себе такое, о чём я даже мечтать не могу. У неё всё получается легко, словно бы без усилий. Причем в школе она была просто прилежной умной девочкой из хорошей семьи, ничем особо не выделялась. Мы вышли из школы – я как-то растерялась открывшейся мне взрослой жизни, Галка же оглянулась по сторонам и сразу поняла, что здесь к чему. Она устроилась на работу, поступила на вечернее, потом пошла на курсы, сменила работу, снова сменила. Я пробовала поступать всюду, довольствовалась работой на скромных должностях в учреждениях, где мы делали вид, что работаем, а государство делало вид, что нам платит. Галка работала в фирмах, компаниях, банках. Меняя работу, она неизменно получала прибавку к жалованью. Она всегда получала неплохо, для меня – так даже много получала, она практически не нуждалась в деньгах, хотя при её запросах... Она могла снять себе квартиру, ездить на такси (что для меня всегда было верхом транжирства), оплачивать свои развлечения, свои наряды, а потом и учёбу, когда решила пойти на второе высшее. Я в итоге оказалась со своим гуманитарным образованием, с которым точно не знала, что делать.

Так же успешно, как работу, Галка находила себе мужчин. Сначала это были мальчики, знакомые по двору, по школе, по дискотеке. Её рассказы о них вызывали у меня беспокойство: слишком это были тёмные личности, занимающиеся какими-то странными делами. Одному из них потом в разборках отрезали ухо. Но это были пробы пера. Когда она стала работать в солидных фирмах (или желающих считаться таковыми), у неё появились солидные друзья. Если она знакомила меня с ними (если она была с ними достаточно долго, чтобы наши пути пересеклись), то я поражалась ей и в душе тихонько завидовала, хотя понимала, что это не для меня. Не могу я так, как она.

Когда она работала в банке, у неё был друг – член правления какого-то банка (такой-то категории надежности, – подчёркивала она), первый настоящий любовник в её жизни (тоже её слова). Он был лет на 10 старше, хорошо выглядел, носил очки, возил её кататься на водных лыжах, катался-то он, конечно, тут даже Галка спасовала, не хотела позориться; играл с Галкой в теннис. Раз они взяли меня в ресторан, мы пили немецкое пиво (он – безалкогольное, так как был за рулём) и ели клубнику со сливками, хотя был уже не клубничный сезон. Как-то мы гуляли с Галкой по городу, и она обследовала все ларьки и стойки с цветами – хотела узнать, сколько стоит букет, который ей подарил этот банкир. Найдя нечто подобное и узнав цену, она удовлетворённо хмыкнула и сказала мне: хотя я, конечно, стою большего!

Ещё я была с ними в парке аттракционов, Галка перепробовала все новинки, мы с её другом здесь к ней не присоединились, она пошла даже на «мёртвую петлю», только на прыжок с «тарзанки» она не рискнула, хотя очень порывалась. Вскоре она с ним расстанется – кто-то не позвонит, кто-то уедет по делам, кто-то – в отпуск.

Следующим её другом из тех, кого я лично знала, был ведущий музыкальной программы на региональном телевидении – весёлый, болтливый парень, девчонки вообще обожали его, поэтому с верностью у него были серьёзные проблемы, точнее, она была ему незнакома. Но с ним было не скучно. Помню, раз мы катались с ним на пароходике, пили пиво из банок, он, закинув ноги в ковбойских сапогах на соседнюю скамейку, норовил пустые банки швырнуть за борт.

– Не загрязняй природу! – кричали мы ему.

– Где вы тут видите природу? Покажите мне, – отвечал он.

Он рассказывал нам, как был в гостях у друга в Швеции (тот там от долгов прятался или от кого-то ещё). Как они с ним сидели на веранде у озера, пили тоже пиво, и их такая тоска по родине забрала, и они врубили на всю катушку какую-то русскую попсу и сами во всю глотку подпевали, благо соседей поблизости не было. Он и нам советовал, если мы поедем за рубеж, брать с собой записи нашей попсы, чем тупее, тем лучше, – верное средство от тоски по родине. Мне до сих пор этот совет не удалось испробовать на практике.

Потом Галка заловила себе не первой молодости еврея с антикварной лавкой. Что их связывало, я себе представить не могу. Все эти его глубоко интеллектуальные разговоры и высокосферные знакомства... Я видела его один раз, и он мне показался не очень приятным, хотя одет он был отлично (такого шикарного чёрного пальто я в жизни больше ни на ком не видела) и старался быть любезным – угостил меня мороженым. А потом поймал такси и повёз Галку к своему другу, смотреть, какую редкостную бронзу тот где-то отковырял. И этот антиквар подарил Галке старинную серебряную брошь с изумрудом и тремя жемчужинами. При этом рассказал, что эта брошь когда-то принадлежала княгине Долгорукой, и она подарила её своему любовнику, какому-то поручику, а тот пошёл освобождать братьев-болгар и там погиб, а брошь вместе с последним письмом вернули княгине, а она во время революции уехала за границу, брошь с другими ценностями была спрятана в её доме, а потом дом был разграблен, и брошь досталась дворнику княгини, который тоже при разграблении своего не упустил.

Я видела эту брошку, не так уж она была красива – серебро почернело, жемчужины не переливались, но она впечатляла своей стариной и любовной историей, связанной с ней (если была эта история на самом деле). Но Галка бросила и этого антиквара. Во время их последнего бурного объяснения он отнял у неё брошку и ушёл. Но потом он вернулся и хотел вернуть ей брошку, но она не взяла: если ты думаешь, что сможешь меня шантажировать ею, то ничего у тебя не получится! «Но эта брошь принадлежала княгине Долгорукой», – растерянно бормотал он. «Да хоть самой Марии-Антуанетте, которая взошла с ней на эшафот и обагрила её своей кровью!» – ответила ему Галка.

Он потом долго ещё ходил к ней и умолял её вернуться. Но она не вернулась; она никогда не возвращалась к бывшим: возвращаться – дурная примета,– говорила. Мне даже жалко было еврея, когда Галка рассказывала, как он к ней ходит; я бы его пожалела и вернулась. Но меня никто никогда не умолял вернуться. И старинных брошек мне никто не дарил, да и вообще никаких не дарил. И теперь уже, видимо, не подарит. 

А потом с обыкновенного знакомства в машине, когда её подвезли до метро, начался самый большой её роман. С мучительными раздорами и непониманиями, с бурными объяснениями и примирениями, с расставаниями и ссорами, с совместными поездками на юг и с совместным семейным проживанием. Но в перипетии этого романа я не совсем посвящена, так как сама в это время выходила замуж. Знаю, что она пару раз встречала прежнего банкира, и он давал ей понять, что он не прочь бы снова с ней, но ей это было совершенно незачем, даже когда она была в размолвке со своим. И на свадьбе у меня она была без него. Потом она стала жаловаться, что он перестал её ценить, привык и воспринимает, как должное, да к тому же и выпивать начал (он пристроился к брату на таможню, у него появились деньги, а то прежде они ездили отдыхать за Галкин счёт). Галка устроила ему месть, и они снова разбежались. Снова было примирение, они поехали на юг, но это была уже агония. Они разошлись.  

Галка сделала себе короткую стильно-деловую стрижку, занялась работой и учёбой. Она иногда заезжала ко мне, я гуляла с сыном; «ну, как твой малыш, растёт?» – скороговоркой спрашивала она, бросала короткий взгляд на малыша и начинала рассказывать про свою работу, и какого нового кавалера она подцепила, высказывая опасение, как бы сослуживцы не узнали об этом, так как кавалер хоть и отдалённо-филиально, но всё же начальник.

Но вскоре рассказы о знакомствах прекратились. Перед Новым годом как-то я спросила её, как она думает отмечать праздник, и она ответила: с подругами. «С подругами, не с друзьями?» – уточнила я. «Да, с подругами, – подтвердила она, – никаких друзей, к чёрту, надоели все эти друзья».

Конечно, – подумала я тогда, – всё к этому и шло. Когда расстаёшься один раз, второй, третий, то привыкаешь расставаться и устаёшь. Но тогда я недооценила всепобеждающую власть милых старых привычек и Галкину неистощимую энергию.  

Галка стала деловой женщиной, занялась карьерой. Перешла в другую фирму. Я не умею устраиваться (к тому же теперь государство и вид перестало делать, что оно нам платит) и взяла на себя роль матери и жены. А Галка заведует отделом рекламы (а начиналось всё с секретарш), у неё в подчинении три человека, в этом году защищает диплом.

И вот что интересно: прежде мой муж с подозрением относился к моей дружбе с Галкой – боялся её легкомысленного влияния на меня (нет, уж если я по натуре не могу быть легкомысленной и испорченной, то меня уже никто не испортит). А теперь он проявляет какой-то интерес к ней: стоит Галке у нас появиться, как они затевают длинные душевные разговоры о производственных проблемах, и между ними царит такое взаимопонимание, что у меня невольно возникают нехорошие женские мысли. Ей-богу, если бы я не знала глубокой порядочности моего мужа и вкусов моей подруги...

Один раз, когда они оживленно болтали, пока я бегала между ванной, детской и кухней, я заметила потом мужу:

– Тебе настолько с ней интересно, может быть, тебе следовало на ней жениться?

– Но ведь я женился на тебе, – серьёзно ответил Володя.

Да, всё верно – женятся на одних, а увлекаются другими.

И вот как-то, когда сынишка уже пошёл в садик, а я вернулась на работу, Галка звонит мне туда и сообщает, что она сегодня вечером зайдет ко мне – ей нужно мне обязательно кое-что рассказать. Хорошо, говорю я, только мне нужно ещё из садика Саньку забрать. Мы договорились о времени, и она приехала вечером к нам. Мы вместе поужинали, я отправила своих в комнату, мы с Галкой обосновались на кухне, и она, наконец, могла выложить свою новость. Первым делом она взяла свою сумку, достала из неё и положила на стол передо мной смутно знакомый мне тёмно-синий футляр. Видя моё непонимание, она открыла его и придвинула ко мне: в нём лежала та самая старая серебряная брошь.

– Как? – воскликнула я. – Ты же её ему обратно вернула?

– Вернула, – усмехнулась Галка. – А вчера он мне вечером позвонил, настоял на встрече, пришлось к нему в бар приехать, и там он мне впихнул эту брошь.

– И ты взяла?

– А что мне оставалось делать?! И суть не в том. Главное, он теперь знает, что я себя этим ни к чему не обязываю. И потом, у него был такой несчастный вид...  

Она помолчала.

– Значит, он тебя никак не может забыть? Уже больше трёх лет прошло.

– Конечно, как меня забудешь! – вскрикнула она, потом засмеялась: – Какое там! – махнула рукой. – Тут у него история была. Недолго, правда. Из-за этого он и примчался ко мне, стал эту брошь всовывать – он от неё отделаться хотел.

И Галка рассказала, что после того, как они окончательно разошлись, и она вернула антиквару брошь, он подарил её какой-то библиотекарше, своей старой знакомой (не мог её больше видеть, эту брошь – галкины слова), а та была влюблена в него, чуть ли не с детства. И то ли у них было что-то по этому поводу, то ли библиотекарша вбила себе это в голову, но, в общем, когда он рассеял все её иллюзии и объяснил, что между ними быть ничего не может, она покончила жизнь самоубийством, повесилась.

– Господи, кошмар какой! – воскликнула я.

– Да, – согласилась Галка. – Ну, а он-то каков – не мог поаккуратнее с ней, известно ведь, старые девы – такие создания, склонные к истерии. Я, конечно, сама отношусь к их разряду...

– Да прекрати ты! Какая ты старая дева?!

– Ну, раз никто замуж не берёт...

– Это ты никого не берешь, – говорю я ей.

– Может, и так. Но для меня, во всяком случае, ещё есть какая-то надежда. У неё же надежды уже не осталось, ей за 40, особенно когда он у неё последнюю забрал. И его, видимо, совесть стала заедать, а брошка ему об этом напоминала, и он решил от неё избавиться – всучил её мне.

Я повертела в руках её брошку.

– Эта брошь приносит несчастье, – усмехнулась Галка. – Кто ею владеет, того ждёт всепоглощающая, но несчастная любовь. У меня такое подозрение, что он верит в это и поэтому мне эту брошь и всучил – чтобы меня приворожить. Только не дождётся! Чтобы я из-за него кончала жизнь самоубийством – много чести! – фыркнула она. – И потом: не верю я во все эти суеверия!

– Я тоже не верю в приметы и суеверия. Но когда такие жуткие суеверия, то лучше их избегать, – ответила я.

– Ты, значит, считаешь, что я должна её ему обратно вернуть?

– Я бы вернула.

Она задумалась.

– А я не верну! – объявила твёрдо. – Я ему докажу, что на меня это не действует. 

Я не стала её разубеждать, в конце концов, суеверия есть только суеверия, а если человек в них не верит, то незачем его и запугивать. 

И эта брошка осталась у Галки. Наступила зима, год приближался к концу, в жизни у неё не было никаких перемен. Правда, познакомилась она в ночном клубе с красивым молодым человеком, даже почти влюбилась в него (по её словам) – оказался женат. Она сразу и разлюбила.

И вот звонит она мне как-то, уже довольно поздно вечером – с занятий вернулась, и сообщает взволнованным голосом:

– Мне сегодня хотели в квартиру вломиться!

Кто-то ковырялся в её замках, пока её не было. Но замков на двери много, все было не открыть, или взломщиков вспугнули.

– Приезжай к нам ночевать, – предложила я, – если боишься одна ночью.

Но она не захотела приезжать, сказала, что закроется на все замки и стулом дверь припрёт. Утром я ей позвонила, узнать, как она. У неё всё было в порядке, она попросила меня только встретиться с ней вечером в метро (ей снова нужно было на занятия), она отдаст мне на сохранение свои ценные вещи, так как боится повтора.

После работы я ждала её в метро. Она примчалась с опозданием, извинилась, что на работе у неё полный цейтнот, отдала мне некоторые её украшения в коробочке и – в подтверждение моих нехороших предчувствий – футляр с этой брошкой.

– Деньги, – сообщила она мне, – я уже отнесла на работу и спрятала в сейф. 

Брошку мне меньше всего хотелось у неё брать.

– Ты можешь и деньги у нас оставить, – предложила я ей.

Но она ответила, что деньги ей удобнее на работе – там она всегда может взять, когда ей нужно, и не надо каждый раз к нам мотаться.

– А эту брошь ты засунь куда-нибудь подальше и забудь про неё, – добавила она, заметив, как я с опаской глядела на футляр с брошью. – Я её потом к маме отвезу, она всё-таки – антикварная! Хоть и дешёвая, конечно, дорогую он не стал бы дарить. К тому же, можешь быть спокойна, – улыбнулась дальше, – её заклятие действует только на владельцев, тебе же она не принадлежит, ты её берёшь только на хранение!

И она помчалась к своему поезду, чтобы успеть на занятия.

Так эта брошь оказалась у меня. Дома я её достала и стала внимательно рассматривать: таилась ли в ней действительно опасность, или мы это всё только выдумали? На вид она была совершенно безобидна. По форме – неправильный круг, моих большого и указательного пальцев не хватало, чтобы обхватить её, не очень тяжела для своего вида, хотя казалась объёмной и массивной; на одной стороне – овальной каплей изумруд, по цвету он напоминал зелёное бутылочное стекло, на другой – три темноватые жемчужины, а между ними – переплетения, завитушки из металла. Конечно, серебро потемнело от времени, что придавало брошке несколько траурный вид, но это скрашивалось цветными камнями. Надо бы почистить серебро чем-нибудь, вроде соды или зубного порошка, – подумала я, – как чистят мельхиоровые ложки, тогда она заблестит новым светом. Но я побоялась, так как порошок мог забиться между завитушками и переплениями проволочек, и его оттуда потом ничем не вычистишь. У нас дома стоял подстаканник тонкой филигранной работы, может, и не из серебра, но из металла, и кто-то его пытался чистить порошком, так порошок этот из щелочек было уже не вывести, он и стоял теперь, весь замазанный. Его теперь надо было, наверное, сутки отмачивать и щёткой скрести, но отмачивать мы его тоже боялись. В общем, я не знаю, что вредно, а что полезно для этой старой брошки.

Я её положила обратно в футляр и засунула поглубже на полку в шкафу. Она так и пролежала там всю зиму. Галке она была тысячу лет не нужна; даже когда у неё всё успокоилось с квартирой, и она заезжала к нам, я напоминала ей о брошке, но она отвечала, что пусть она пока побудет у меня на сохранении, а потом она её к маме отвезёт. Но до этого всё никак не доходило. 

Прошло порядочно времени, и как-то на работе меня пригласила к себе на день рождения моя соседка по кабинетам, женщина из учебной части. Это было весной, незадолго до экзаменов, и у меня в деканате стояло затишье – перед бурей. Именинница принесла сладкого вина, накрыла небольшой стол у себя, позвала своих знакомых и соседей. Мы тоже кое-что к столу добавили, собрались у неё, закрылись и отмечали.

При втором тосте встал наш пожарник – неукротимой энергии мужик, со всеми на короткой ноге и всегда там, где что-либо отмечают. И он пожелал виновнице торжества много здоровья, красоты, долгих лет и мужа хорошего найти. Она при этом сконфузилась, ей стало, видно, неловко, так как все знали, что она живёт с матерью, и в личной жизни у неё ничего не происходило. А отмечала она свой тридцать седьмой день рождения. Была она, конечно, не красавица, немного худовата, на мой взгляд, что делало её довольно высокой, очень тихая, доброжелательная, домашняя, в общем, из неё вышла бы идеальная мать и хозяйка. Но мужчины не обращали на неё внимания.

Мне тоже стало как-то неловко от слов пожарника – зачем задевать за живое? Но, возможно, он это сказал из лучших побуждений.

Когда все разошлись, я осталась, как ближайшая соседка, помочь ей прибраться. Мы с ней были не в особенно дружеских отношениях, слишком разные у нас с ней были интересы, да я не знаю, чтобы она с кем-нибудь дружила. Мы просто постоянно сталкивались по работе и по близости кабинетов.

И тут она сама заговорила на эту тему:

– Все в последнее время так обеспокоены поисками мне мужа!

Конечно, нужно же и личную жизнь как-то устроить! – подумала я, но не сказала.

– Мне уже подруга предлагала вместе к гадалке сходить, свою судьбу узнать, – усмехнулась тихо она, теребя рукой рюши по горловине блузки. – Только я не рискую, вдруг узнаю всё, и жить не захочется.

Я знаю, почему мужчины не обращают на неё внимания – нет у неё блеска в глазах, энергии в душе. Блузку какую-то нелепую чёрную с красными цветочками надела, которая её только старит.

– Да, – сказала я, – с этими предсказаниями нужно быть поосторожнее. Не знаю, всегда ли им можно доверять, а потом внушишь себе, что всё и должно так произойти, и оно действительно так произойдёт, хоть ты этого и не хочешь. Я полагаю, что человек должен сам свою судьбу создавать и изменять.

Я расставила её стулья по местам, отодвинула свой стул в сторону, чтобы забрать потом.

Она всё стояла в раздумье, склонив набок голову.

– Нет, – проговорила, – я всё же склоняюсь к тому, что всё в судьбе человека предопределено.

Я посмотрела на неё серьёзно: действительно она этому верит? И тут мне в голову пришла идея.

– Знаете, у меня есть средство для изменения судьбы. Настоящий амулет на любовь. Старая серебряная брошка. Она приносит любовь женщинам, которые её носят. Действие проверено многими поколениями.

И я стала расписывать историю Галкиной брошки, вернее, историю любви княгини Долгорукой (если я имя правильно запомнила). Я старалась, не жалея романтических красок. Лёгкий испуг, с которым Саша восприняла сначала моё упоминание об амулете, сменился на её лице искренним интересом. Я дошла в своём повествовании до антиквара, рассказала, как он влюблён в мою подругу (неподходящий сюда эпизод о другой его подруге я пропустила), ждёт её уже три года и подарил ей эту брошку, чтобы её приворожить.

– Вот видите, – возразила Саша, – значит, на вашу подругу это не действует!

– Эта брошка действует в пользу её обладательницы, она заставляет мужчин влюбляться в неё! Конечно, теперь этот поклонник никогда не освободится от её чар.

Она опять в сомнении покачала головой:

– Знаете, такие игры с судьбой для меня слишком рискованны.

– Да что тут такого рискованного, Саша! Вас-то эта брошка ни к чему не обязывает. Знаете что, я вам завтра эту брошку принесу, вы на неё посмотрите и попробуете поносить. И сразу почувствуете, как мужчины потянутся к вам. А если вам не понравится, вы всегда можете её снять – она же к вам, в конце концов, не пришита!

Она ещё пыталась возражать, но я сказала твёрдо: нет, я завтра вам её принесу! И ушла со своим стулом.

Весь вечер у меня было настроение на взлёте. Поздно вечером я дозвонилась до Галки (её или нет дома или она зависает на телефоне) и поделилась с ней своей задумкой – испробовать действие брошки в абсолютно безнадёжном случае.

Она восприняла мою идею с восторгом.

– Но ведь брошка действует только на владелице, – единственное её возражение.

– Но она ведь этого не знает! Я ей сказала, что она действенна на обладательнице.

Галка подумала:

– В общем, я думаю, мы можем это уравнять. С юридической точки зрения это, конечно, не совсем одно и то же, но будем надеяться, что брошке это всё равно.

– Да, будем надеяться, что это не настолько юридически хорошо подкованная брошка!

– Хотя, может быть, на неё только акт дарения действует как активирующий сигнал, – снова засомневалась Галка.

– Ну, дарить я ей, конечно, её не буду. Знаешь, мы попробуем так. Я дам ей брошку на неделю поносить, или как там она захочет, и мы посмотрим, что из этого выйдет. Если она после бессонной ночи перетрусит и ни за что не согласится взять брошку, я же ей насильно её тоже не нацеплю! 

– Но ты уж постарайся её убедить – очень интересно узнать действие брошки!

Получив Галкино одобрение, я достала брошь из шкафа, заглянула в футляр – всё ли с ней в порядке, и взяла её назавтра с собой на работу.

Зашла с утра в учебную часть, там Саша находилась, действительно, вся в сомнении:

– Ой, не знаю, стоит ли?

– Стоит! – заверила я её и достала, стала показывать ей брошь.

– Ой, какая красивая! – изумилась Саша, осторожно взяла её в руки.

– Вот, видите, это изумруд, – стала пояснять я, – он должен был напоминать молодому человеку о глазах его возлюбленной, княгини; а это – жемчужины, они символизируют слёзы, которые она проливает в разлуке с ним.

Это я сейчас на месте выдумала.

– Это так печально, – проговорила Саша.

Я уже и сама испугалась, что слишком тоски напустила.

– Это так княгиня задумала. Она ведь брошку заказала. Так, давайте посмотрим, куда мы вам её приколем.

Я взяла у неё брошь и стала примерять, куда бы её прицепить. На ней был чёрный длинный довольно бесформенный вязаный жакет. Я приложила ей брошь к вороту:

– По-моему, здесь ей самое место. Давайте к зеркалу подойдём, посмотрим.

На боковой стенке шкафа у неё было прибито зеркало, мы подошли к нему, я снова приложила брошку.

– Или лучше немного повыше? – спросила я и передвинула брошку.

Она смотрела в зеркало в нерешительности.

– Можно ещё повыше, – предложила я снова.

– Ой, не знаю, – отозвалась Саша.– По-моему, вот так хорошо.

– Нет, мне кажется, надо немного пониже, – снова передвинула я брошь.

Саша не возражала, я отогнула её воротник, прицепила брошку, изумрудом – к центру, жемчужинами – к краю.

– Вот, пожалуйста, – расправила я ей жакет на груди, – носите в своё удовольствие. Носите, сколько вам хочется, у её хозяйки сейчас дел в институте невпроворот, ей не до этого. А если она понадобится, я вам скажу.

– Спасибо, – улыбнулась она неловко.

– Пожалуйста, – улыбнулась я ей в ответ. – И вы ещё почаще с ней из кабинета выходите – к вам сюда немногие заходят, никто вас не видит, так выходите вы к людям, показывайте себя. По делу и без дела прохаживайтесь по институту. Посмотрим, что у нас получится. Желаю успеха!

– Спасибо, – снова сказала она, наклонив голову, рассматривая брошь на своей груди. – Хотя кому тут показываться...

– Как же, у нас столько молодых интересных преподавателей, – возразила с улыбкой я.

Сообщила ей, что футляр я оставила у неё на столе, и ушла.

Назавтра я встретила её случайно в коридоре, на ней было простое серое платье, которое ей очень шло, и на груди, изящно сбоку, была приколота брошь.

– Хорошо выглядите, Саша, – искренне сказала я ей.

– Спасибо, – просияла она, рукой пригладив волосы.

Это моё самовнушение, или она действительно похорошела? Начинают действовать чары брошки? Господи, сама-то я тоже хороша, неужели я верю в это?!

Потом она заходила ко мне с брошкой, отметиться, спрашивала, не должна ли она вернуть украшение. Пока у неё ничего не происходило.

Галка мне тоже постоянно названивала, интересовалась результатами нашего эксперимента. Я ничего нового не могла ей сказать. Меня, конечно, тоже разбирало нетерпение и любопытство, но не могу же я каждый день к Саше наведываться и спрашивать: ну, как? Это процесс не одной недели, надо запастись терпением, – успокаивала я всех нас. Хотя в уме я прикинула и пришла к выводу, что шансы Саши были не особенно велики. По крайней мере, в стенах института. Наши экстравертированные, в другом мире витающие и вращающиеся студенты напрочь отпадали, а среди преподавателей и сотрудников кандидатов в кавалеры можно по пальцам пересчитать. Видимо, нам придётся смириться с неудачей.

Саша перестала у меня появляться, как-то я её мельком видела – без броши, но поговорить нам не удалось. Мне даже стало легче на душе, что она перестала надевать брошь, видимо, сама поняла, что это ничего не даст. И ещё у меня было такое ощущение, что она избегает встречи со мной.

Началась экзаменационная чехарда, и нам всем было уже не до этой ерунды. Прошли экзамены, репетиции, спектакли, мы изготовили дипломы нашим выпускникам, остальные студенты ушли, наконец, на каникулы, мы вручили дипломы, и на отмечании по этому поводу я услышала от секретарши декана, что ходят слухи, будто Саша из учебной части завела себе роман.

– Заметили, как она похорошела? – насмешливо вопросила эта коза Лизочка.

– А что в этом такого противоестественного? – обратилась я к ней, а сердце замерло от нетерпения.

– Да, как сказать, – повела Лизочка плечом. – Говорят, что этот таинственный поклонник её младше.

Кто-то из студентов?! – мелькнуло у меня.

– И кто это говорит? – снова поинтересовалась я.

– Слухами земля полнится, – ехидно улыбаясь, ответила сплетница.

Ну, коза! Либо она что-то знает, но не хочет мне говорить, либо она брешет, не морщась.

Надо как-то у самой Саши выведать. У нас оставалось несколько дней до отпуска, и в эти дни мне нужно будет наведаться к ней.

Но на следующий день она сама зашла ко мне.

– А, Саша! Как дела? – радостно приветствовала я её.

– Ничего дела, – тихо и без особой радости ответила она. – Вот в отпуск ухожу.

И протянула мне футляр от брошки:

– Я вам её возвращаю обратно.

– А-а, – протянула я и взяла его. Я не знала, что ей ещё сказать по этому поводу.

– Она мне больше не нужна, – продолжала она.

– Принесла она вам счастье? – улыбаясь, спросила я.

– Да уж, принесла, – вздохнула Саша.

– Что принесла? – спросила я снова, сама уже стала подозревать недоброе.

– На меня это, видимо, не действует, – ответила она.

– Жаль, – я постаралась воспринять фиаско как можно легче.

Мы ещё поговорили о планах на отпуск. Она меланхолично сообщила, что они с матерью остаются в городе, у них нет денег, чтобы куда-нибудь поехать. Я не стала ей говорить, что мы собираемся на юг.

Она ушла, а я про себя подумала, что выглядит она неважно, такая осунувшаяся. Возможно, это стресс последних дней. Но общаться с ней – очень тяжело, она словно бы высасывает соки из собеседника. Я раскрыла футляр – брошка лежала там, как ни в чем не бывало.

И кажется, Саша теперь что-то на меня держит, что у неё ничего не вышло. Конечно, моя же была идея. Я ей надежду дала, а надежда не сбылась.

Я сообщила Галке вечером по телефону, что брошку я получила обратно.

– И – что?

– Говорит, что ничего. Но по институту ходят слухи, что кто-то у неё есть, причём, её младше.

– Значит, действует! – возликовала Галка.

– Доказательств нет. Она очень скрытная.

– Раз ходят слухи – значит, что-то там есть. Нет дыма без огня.

– И выглядит она очень плохо. Не иначе, как без несчастной любви не обошлось.

– Вот видишь! Только это противоречит нашей теории, что в обладательницу брошки влюбляются. Получается, что она должна влюбиться.

– Изначальная идея была, – говорю я, – что обладательница броши встретит любовь, а с какой стороны она исходит – это не было определено.

– Ну, как же! Действие брошки заключается в том, что в хозяйку влюбляются!

– Это я сама придумала, по-моему, чтобы убедить Сашу.

– Так значит, эта идея исходит от тебя! – восклицает Галка. – А я так была в этом убеждена.

– Ну, извини, что я тебя разочаровала. А может, мы просто выбрали неподходящий объект для исследования.

– Может, и так. Но ты всё-таки постарайся разузнать, что там у неё. Порасспроси её хорошенько.

– Она уже в отпуск ушла. Если только – после отпуска.

– Жалко, что ждать придётся, – вздохнула Галка. – Нет, а я ведь так была уверена, что эта брошка должна оберегать хозяйку и способствовать ей в любви.

– По-моему, ты путаешь свою брошку с гранатовым браслетом.

– Правда?! Я уже толком не помню, в чём там суть.

– Он ей тоже подарил браслет в надежде её приворожить, сделав при этом, конечно, вид, что ни на что уже не надеется. Как твой еврей.

– Ах, да, верно. Он же мне тут как-то звонил, звал на открытие какой-то выставки. Но я отказалась, мне к экзаменам готовиться надо.

Галка как раз сдала свои госы и готовилась к торжеству по случаю вручения дипломов. Мы с ней поговорили о её планах на будущее. Она надеялась ещё кое-чего добиться в своей фирме. А если нет – пойдёт в другую.

– Ты брошку-то свою возьми, теперь у тебя есть время, чтобы к маме съездить, её отвезти.

Но Галке опять было не до того – она бегала, искала себе подходящий наряд для вручения дипломов – все старые ей уже надоели.

Через несколько дней у меня начался отпуск, Володя тоже взял отпуск, и мы стали собираться на юг. Перед отъездом я позвонила Галке, поздравить её с получением диплома. Напоследок я снова напомнила о брошке – забери, а то она тут в запертой квартире остаётся. Моя мама будет, конечно, изредка заглядывать сюда, но всё же... Но Галке было неохота заезжать. И брошка снова осталась лежать в моём шкафу.

Мы вернулись из отпуска. Галка поехала в отпуск, тоже на юг, с какой-то своей подругой. И в конце августа, когда я вернулась на работу и зашла к девушкам с кафедры, моим соседкам с другой стороны, первое, что я от них узнала: у нас ищут человека в учебную часть, Саша попала в больницу.

– Господи, что с ней случилось? – даже испугалась я.

Никто не знает. Хорошо, что расписание на новый семестр ею уже большей частью составлено, осталось только мелочи утрясти. Попросили пока замещать девочку, которая раньше работала у Саши, а потом перешла на кафедру движения.

Меня эта новость расстроила. Я даже подумывала разузнать, в какой больнице лежит Саша, и съездить к ней. А ещё через пару дней девушки же с кафедры мне сообщили, что Саша увольняется – у неё, оказывается, был выкидыш, и состояние её довольно тяжёлое, были какие-то осложнения.

От этого я прямо остолбенела. У меня не было слов. Они ещё пообсуждали, зачем она увольняется-то? Когда-то она ведь будет в состоянии снова выйти на работу?

Я пробормотала что-то, что мне нужно идти, бросилась к себе и стала названивать Галке на работу. Когда, наконец, я дозвонилась, и мне её нашли, я сразу выложила ей, что с Сашей.

На её конце было сначала молчание.

– Да, – проговорила она, – на такое мы не рассчитывали.

– Уж, конечно, не рассчитывали!

– Ты, что же, считаешь, что в этом брошка виновата?

– Брошка, может, не виновата, но я – виновата! Я вбила ей в голову эту дурацкую мысль!

– Какую дурацкую мысль? Что она может ещё найти своё счастье? Так ты ей этим доброе дело сделала.

– Не думаю, что она теперь за это мне благодарна.

– Прекрати, – сказала убеждённо Галка. – Никто в этом не виноват. В её возрасте такое может случиться. Ты же не знала, что перед тем, как вручить ей брошку, ты должна была ей прочесть лекцию о противозачаточных средствах.

Галкин трезвый взгляд вернул меня на время в равновесие. Но после работы дома я стала всё это заново прокручивать в мозгу, и мне становилось всё хуже и хуже, я чувствовала себя кругом виноватой. Как только представлю, что она должна была пережить и перечувствовать...

Я даже уже хотела признаться Володе во всём, что мы натворили с Галкой, поплакаться ему в плечо, чтобы он пожалел и посочувствовал. Но в последний момент я испугалась, что он будет смеяться над нашими бабскими суевериями и заморочками.

В институте я все последующие дни пыталась разузнать у всех, у кого могла, как чувствует себя Саша. Но разведать мне ничего не удалось. Оказалось, что у нашей коллеги не было никаких подруг на работе, во всяком случае, я никого не нашла, кто посетил бы её в больнице или знает что-либо о её самочувствии. Мне подсказали, что в бухгалтерии была у неё приятельница, их часто видели вместе уходящими, я зашла в бухгалтерию, но там оказалось, что эта женщина уже почти год, как работает в другом месте. Расстроенная своими неудачами, я зашла даже к секретарю ректора – она возглавляла у нас профсоюз, и сказала ей, что это просто невозможно: человек попал в больницу, а о нем и знать никто ничего не знает, никто не поинтересовался, не был в больнице, человек столько тут проработал, а о нём даже не вспомнят, если только – по поводу недоделанного расписания. Такого выступления я сама от себя не ожидала.

– Она же всё равно хочет увольняться, – спокойно возразила мне секретарь ректора.

– Но всё равно, надо же как-то поддержать человека.

– Вот вы к ней и сходите, – предложили мне.

– И схожу! – не отступила я. – Просто некрасиво, по-моему, со стороны коллектива.

Мне пообещали узнать, в какой больнице она лежит, и посмотреть, что можно сделать. Сама я, конечно, боялась к ней пойти. А вдруг она винит во всём происшедшем меня с моей брошкой? Вот выступила тоже на свою шею, а вдруг теперь меня и вправду пошлют к ней от коллектива? Придётся идти.

Но тут мой Санька умудрился простудиться, и я неделю пробыла с ним дома. А когда я вышла на работу, то узнала, что Саша вышла из больницы и сразу уволилась, забрала свои документы. Теперь кого-то нужно определить в учебную часть, а девочка по замене еле доделала расписание и навряд ли там останется.

Я вздохнула с облегчением, что Саша выписана из больницы. И что она отсюда уже ушла – теперь мне не придется с ней встречаться.

Вскоре мне как-то удалось забыть про брошь в шкафу. Наткнулась я на неё случайно, когда перебирала белье. Достала её, села к столу, стала снова её рассматривать. И раздумывать, действительно ли в ней могут таиться таинственные силы, или всё это только плод нашего воображения. И где в ней могут только прятаться эти силы – она вся просматривается насквозь? Я её даже перевернула, осмотрела с изнанки. Но тут прибежал Санька, стал проситься на улицу и прервал мои размышления. Я ответила, что сначала мне нужно навести порядок, а потом мы пойдём гулять. Брошку я положила на зеркало, сама вернулась к шкафу. Это было в воскресенье, мы за день до того жутко разругались с Володей, его дома не было – опять дела на работе (это и стало основной причиной ссоры), и настроение у меня было не самое лучшее. Ещё и день выдался пасмурным, тоскливым. Была глубокая осень, хорошо хоть дождь сегодня не лил, а то как бы мы гулять пошли?

Мы пережили эти выходные, сделали с Володей вид, что забыли о ссоре. В понедельник с утра я собиралась на работу, Володя отводил Саньку в садик, они уже ушли, у меня было ещё немного времени. Я подошла к зеркалу, и взгляд упал на футляр с брошью рядом со шкатулкой с моими украшениями (раньше Санька всё время норовил залезть в мои побрякушки, но мне всё-таки удалось его убедить, что это только для девочек, а может, он уже вырос и сам ими больше не интересуется). А на мне было надето что-то такое, то ли зелёный свитер, то ли серая кофта. Я потянулась к брошке и подумала вдруг: а хватит у меня сейчас смелости взять и нацепить её сегодня на работу? Было какое-то внутреннее сопротивление, но я взяла брошку и приложила её к груди, убедилась, что хорошо подходит к наряду. Но так как под пальто её прикалывать было боязно – вдруг отстегнётся и потеряется по дороге, я сунула футляр с брошкой в свою сумку и побежала на остановку.

На работе мне было уже легче достать брошку из сумки и приколоть, ко мне уже заглядывали по делам, что-то заносили, я приводила себя в порядок в спешке. Сначала я, правда, чувствовала, словно брошка жжет мне то место на груди, где пристегнута. Но это было, конечно, самовнушение, я просто ощущала тяжесть брошки. Потом к ней привыкла и перестала внимание обращать.

Зашла я с этой брошкой к декану, принесла что-то, а секретарша его Лизочка разглядела брошь и замечает ехидно:

– Где-то я эту брошь уже видела!

Надо же было так попасться!

– Вполне возможно, – отвечаю, как ни в чем ни бывало, – это очень знаменитая брошь, её уже в фильмах снимали.

– В каких, например?– поинтересовалась она.

– О, во многих уже, «О бедном гусаре замолвите слово», например, – ляпнула я первое, что пришло в голову, и ушла, оставив секретаршу в одиночестве размышлять о том, стоит мне верить или нет.

Ведь эта коза наверняка помнит, что Саша с этой же брошью ходила. А пусть теперь задаётся вопросом, как брошь ко мне попала.

Ближе к концу рабочего дня, когда я в предвкушении ухода домой лениво допечатывала на машинке, залетает ко мне режиссёр-пятикурсник и, увидев меня за машинкой, восклицает:

– О! Вы ведь печатаете?

– Как видите, – отвечаю.

– А вы не могли бы нам напечатать тут небольшую пьеску? – и показывает мне в книжке зажатые пальцами страницы.

– А когда вам это нужно? – спрашиваю.

– Сейчас, срочно! Нам надо её репетировать!

– Да вы что?! Столько страниц и сразу вам напечатать!

– Ну, их не так уж много, – он стал мне демонстрировать толщину пьесы. – Страниц сорок. Я вам заплачу в двойном размере.

– Не в том дело. Просто до конца рабочего дня я это не успею, – я посмотрела на часы, – чуть меньше часа осталось. За час я больше десяти страниц ни за что не сделаю – это мой предел. Я же не профессиональная машинистка.

– Ну, пожалуйста! Это пьеса, там совсем немного на странице. Очень нужно! – взмолился он и попытался сломить меня самой очаровательной улыбкой.

– Знаете, что, – говорю, – идите к девочкам в машинописное бюро, они с этим лучше управятся.

– Я уже там был, они меня так недружелюбно встретили, и у них времени нет.

– Тогда попробуйте где-нибудь на кафедрах. У секретарши декана попробуйте наверху, вам её, наверняка, удастся уговорить.

– Я, конечно, могу попробовать, – обречённо говорит он,– но я не думаю, что мне где-нибудь ещё удастся... Может, всё-таки выручите? – спросил он в последней надежде.

– Знаете, вы попробуйте сейчас ещё поискать, а если никого не найдете, то приходите, ладно, я вас выручу. Мне надо домой ещё позвонить.

– Значит, на вас можно рассчитывать? – радостно вскинулся он.

– Можете, но попробуйте. К девушкам в соседнем можете не ходить, одной уже нет, а у другой – дела.

– Ладно, спасибо, – улыбнулся он и направился к двери. – Так, значит, я приду? – ещё раз удостоверился уже из коридора, просовываясь обратно в дверь.

– Приходите, – засмеялась я.

И он вскоре вернулся:

– Никого не нашел. Вы – моя последняя надежда!

Я позвонила уже Володе на работу, напомнила, что он сегодня забирает Саньку, а я, должно быть, задержусь, попросили срочно отпечатать пьесу.

Володя выслушал и спросил:

– А тебе это надо?

Очень резонный вопрос, но мне нужно было доказать ему, что не он один может на работе задерживаться.

– Мне это, может, и не надо, но зато им надо. Так что тебе придется самому с Санькой ужинать.

Я стала ему подробно рассказывать, что нужно погреть и где он что найдёт. Муж молча выслушал, сказал напоследок, что позвонит мне, если что-то не найдёт.

Я протянула руку за пьесой:

– Ладно уж, давайте.

Он подошел и стал показывать:

– Вот эта пьеса, здесь заложено. Действующих лиц можете не печатать, а её нам в трёх экземплярах надо.

Он был высокий, звали его Вадим; я всех студентов практически знаю, я ведь их учебными документами занимаюсь; мне приходилось смотреть на него снизу вверх.

– Я не гарантирую, что моя машинка хорошо пробьёт три экземпляра, последний будет очень бледный.

– Ничего, главное, чтобы можно было читать, – махнул он рукой.

Я достала копирки, стала заправлять машинку.

– Если хотите, я буду вам диктовать, чтобы быстрее вышло, – предложил он.

– Нет, не надо, я сама быстрее.

Ещё мне не хватало, чтобы он мне под руку смотрел, видел, как я с ошибками бьюсь! Я устроилась за машинкой, взяла его пьесу, называлась она «Непрошенный поцелуй». А он, смотрю, остаётся стоять у стола.

– Вы можете идти, – говорю ему, – это будет длиться долго.

– Ладно, ухожу. А когда мне тогда зайти?

– Не знаю, через час попробуйте, – я полистала пьесу. – Нет, я за это время всё равно не успею.

– Но нам уже нужно начинать!

– Я понимаю, но быстрее, чем я есть, я стать не могу! – втолковываю я ему.

– Хорошо, – улыбнулся он, – я тогда зайду через полчаса и заберу, что вы уже отпечатали, а потом за остальным приду.

– Ладно, – согласилась я, он, наконец, ушёл, я стала печатать.

Пьеса мне с самого начала не понравилась, но я не особенно вникаю в смысл, когда печатаю, особенно в спешке – тут лишь бы ошибок поменьше наделать. Это была какая-то дурацкая комедия, может быть, даже водевиль, абсолютно неизвестного мне автора. Мне повезло, что это была пьеса, нужно было только диалоги печатать. Действующих лиц было всего пять, один из них появлялся только пару раз. Некоторых героев я сразу полюбила за их немногословность, другие раздражали меня своей велеречивостью, но больше всего я злилась на себя, что согласилась на это. Особенно, когда в конце рабочего дня обнаружила, что у меня и половина не готова. Я сейчас спешила бы домой, как все нормальные люди, ужинала бы со своими, возможно, нашла бы время, чтобы телевизор посмотреть – все обыденные мелочи и привычки стали мне так дороги и важны в этот момент. А вместо этого я просиживаю за машинкой, и пальцы мои уже заболели, и плечи стали ныть от напряжения. Мне кажется, что я никогда уже отсюда не выберусь и не закончу эту несчастную пьесу!

Снова пришел Вадим, я отдала ему отпечатанное:

– Если найдёте ошибки, то не смейтесь – я спешила.

– О, уже много, – обрадовался он. – Я их забираю, и мы начнем, а потом я снова забегу за остальными. 

И он убежал. А я продолжала строчить дальше. Когда в глазах зарябило от букв, я встала, прошлась пару раз по кабинету, попила воды. И – снова за машинку, так как мне постоянно казалось, что возвращается Вадим за окончанием. Сама себя в это дело втянула, теперь нужно держать слово.

Он приходил снова, пьеса была не готова, но у меня уже открылось второе дыхание, я наработалась и строчила, как из пулемёта, даже не обращая внимания на его присутствие. Пьеса шла к концу, и это придавало мне силы. Герои, правда, никак не могли разобраться, кто кого любит.

Потом он пришел ещё раз, мне оставалось совсем немного, и он стал мне диктовать – теперь я могла уже и под диктовку. Наконец, мы с ним управились, со вздохом облегчения, с пьесой, он расплатился и умчался, не переставая благодарить меня. 

Спина у меня ныла, я посмотрела на часы – ужас! Нет, такие нагрузки не для меня, больше ничего не буду брать печатать. Я позвонила домой, удостоверилась, что там всё в порядке, сообщила, что скоро буду. Сняла с себя брошку, положила в футляр и заперла в шкафу, чтобы не таскать её с собой вечером. По дороге я пыталась поднять себе настроение, размышляя, на что я могу потратить теперь неожиданную прибавку к семейному бюджету. Надо бы мне зимние сапоги уже сменить, но на сапоги всё равно не хватит, ладно, ещё зиму дохожу; куплю новую шапку Саньке, цветную такую, как недавно видела.

Не знаю, как я добралась до дому, там я сразу легла на спину на диван, чтобы расправить плечи, даже есть ничего не могла, и попросила Саньку оставить маму в покое, пойти поиграть самому. Володя только молча смотрел на меня и пошёл на кухню, разогревать мне еду.

На следующий день на работе я достала брошь из шкафа и решила, что раз уж она здесь, то я её сегодня надену, а вечером заберу домой и как можно скорее верну Галке.

И с этой брошкой я, как назло, наткнулась в холле на пожарника, он остановил меня своими расспросами, а потом заявил, что он помнит, как эту брошку носила Саша. Мне было очень неприятно объяснять ему, что это я давала Саше брошку поносить. И тут я решила воспользоваться случаем и порасспросить его про Сашу – он человек пронырливый, к тому же он, вроде, был с ней на дружеской ноге.

– Надо же, она взяла и уволилась отсюда, столько лет тут проработала, – сказала я ему.

Он пустился распространяться о том, что ему тоже очень жалко, что Саша ушла, такой она была золотой, добросердечный человек, но, с другой стороны, на этой маленькой зарплате не проживешь, а у неё ещё мама больная на руках, ей ещё о ней заботиться нужно.

– И почему она уволилась? – спросила я.

– Она другое место нашла, – сразил меня он. – Её подруга куда-то на мебельную фабрику, что ли, устроила. Кажется, диспетчером. Фабрика какая-то приватизированная, там платят хорошо.

И снова начал распространяться о том, что он тоже подумывает искать себе другую работу.

– Но ведь она в больнице лежала, – снова навела его я.

– Ну, и что же! Не всю же жизнь она в больнице должна лежать! Женщины вообще, как кошки, живучий народ, а? – подмигнул он мне запанибратски.

Мне стало противно, я сказала, что мне нужно идти и распрощалась с ним. И пожалела, что вообще затеяла разговор. Пожарный мне, честно говоря, никогда симпатии не внушал. Как бы он теперь меня в свои друзья не зачислил и не начал ко мне таскаться от нечего делать! Как мне потом от него избавляться? Хотя столько от него про Сашу узнала. Может, он бы мне вскоре сообщил, и с кем у неё был роман, но я не могла больше его переносить.

 А, может, это он сам и был? – возникла вдруг у меня мысль. Может быть, Саша от безысходности на него польстилась? Он был ближе всех под рукой... Да нет, он ведь её настолько старше, да и семья у него, не знаю, сколько детей. И вообще, довольно неприятный тип. Так низко Саша должна была пасть. Но эта его двусмысленная ухмылочка... И не знаю, у кого бы мне ещё разузнать.

Я снова прокрутила в уме наш разговор с пожарником, попыталась вспомнить, что я знала о нём. И от таких раздумий у меня стало вообще муторно на душе, и я запретила себе всем этим забивать голову. Какая мне разница, что и с кем у неё было?! Всё, забудь о ней! Я даже слово себе дала больше никаких расследований по поводу Саши не вести.

Брошку я после этого сразу сняла и спрятала в сумку, вечером принесла домой, но до Галки я так и не дозвонилась, может, она дома не ночевала или очень поздно пришла. А может, завела себе новую любовь.

Где-то через неделю появляется у меня в деканате снова этот Вадим Добровольский. А на голове у него, я сразу обратила внимание, сидела забавная чёрно-белая рябая шапочка, нечто вроде тюбетейки, но вязаная. Я вспомнила, что на Горьком на фотографии видела такую шапочку. Хотя нет, на нём была всё же тюбетейка.

Я отвлеклась от шапочки и заметила, что он загадочно улыбается, а сам держит руки за спиной. Я уже испугалась, подумала, что ему снова нужно что-то отпечатать, пришел просить. Нет, я больше не могу! Я стала судорожно думать, как мне отказаться. Да, у меня у мужа день рождения сегодня...

Он вытаскивает руку из-за спины, и я вижу в ней – сначала подумала, что книга, но нет, это была плоская коробка из-под сухого вафельного торта.

– Это вам,– говорит он, улыбаясь.

Я разбираю на коробке надпись: «Торт шоколадный».

– Мне? Почему?

– Ну, за то, что вы нас тогда выручили, – отвечает он, подходит и отдаёт мне коробку.

Я взяла у него коробку.

– Право, этого совсем не нужно было делать, – сказала растерянно.

Действительно, торт вафельный шоколадный.

– Нет, нужно, – возражает он.

Это он меня хочет подкупить, в расчёте, что я его и дальше буду выручать. Мне это не очень понравилось.

– Как прошли ваши репетиции? – положив коробку на свой стол, спросила я, так как он продолжал стоять.

– Спасибо, хорошо прошли, с вашей помощью. Знаете, может, мы с вами чаю попьём? И я вам всё расскажу.

От такого предложения я вообще растерялась, подошла к своему обеденному столику, заглянула в чайник.

– Можем, конечно, попить, только у меня чаю нет, у меня только кофе.

– А кофе ещё лучше. У нас вечером репетиция – не буду засыпать.

И расселся на диванчике у стола, ногу на ногу закинул. Я всегда знала, что наши студенты – наглый народ, но такого со мной ещё не случалось. Но не гнать же мне его теперь с тортом.

В чайнике было ещё достаточно воды, я включила его, отошла, стала распаковывать торт. И выбрал же такой момент, что я одна, начальницы моей сегодня нет; я бы девочек с кафедры позвала, но у них сегодня заседание кафедры, а кто сейчас в учебной части, я толком не знала.

Придется мне с ним на пару сидеть и разговоры вести. Я принесла торт на стол, но чтобы не садиться сразу напротив него, отошла ещё раз за кружками. А он уже в это время рассказывал что-то про своего мастера, что тот был сегодня не в духе, разгон им устроил и на заседание кафедры ушёл, с намерением и там разгон устроить. А с вами я завтра дальше разговаривать буду, – пообещал своим студентам напоследок.

Я уже всё приготовила на столе, ломая себе голову: о чем я сейчас с ним говорить буду? Вроде претензий никаких у меня к их группе нет (а он был староста), должников у них не имеется, группа у них небольшая, сильная, они там вообще уже здоровые сознательные мужики (были в ней, конечно, и пара женщин, но их тоже можно было отнести к категории сознательных). Я села напротив него, стала вежливо слушать, рассматривать его шапочку. А её в помещении, интересно, снимать не нужно? – пришла мне в голову мысль.

– А что вы так улыбаетесь? – вдруг спрашивает он меня.

– Нет, ничего, – отвечаю, отведя глаза.

Тут закипает чайник, мы наливаем себе кофе, берём по куску торта.

– Вкусно, – сказала я, попробовав торт.

– Да, действительно вкусно, – кивнул он.

И я снова мучительно задавалась вопросом: о чем с ним говорить? У меня всегда так: с новым человеком, если у меня нет никакого дела к нему, совсем не знаю, о чём разговаривать. А о чём-то разговаривать надо. Мастера его я не знаю – он находится большей частью у себя в театре, здесь появляется только по великим праздникам. О театре я тоже с ним говорить не могу – квалификация у меня не та.

Но он не дал установиться мучительному молчанию между нами, стал рассказывать, что его сестра может пить кофе по 5-6 раз в день, как выпадет свободная минутка, так она кофе пьёт.

– Говорят, что это очень плохо для сердца, – вставила я.

– Да, нет, – махнул он рукой, – у неё давление низкое, ей нужно для поддержания тонуса. Я кофе пью только, чтобы не засыпать по ночам.

Я уже хотела было спросить, отчего же он не хочет засыпать по ночам, но передумала.

– Но от слишком сильного кофе у меня искры начинают в глазах мелькать, – продолжал он. – От такого-то – ничего, от растворимого, а от настоящего. А мама моя вообще кофе не переносит.

– Я тоже кофе немного пью, – поддерживаю я беседу. – А у меня в семье кофе вообще не пьют, ни родители, ни сестра.

– И правы! Лучше всего – по русскому обычаю – чаи гонять,– сказал он серьёзно и без пафоса.

– Еще торта хотите? – спросила я, видя, что он справляется со своим куском.

– Не откажусь, – с готовностью кивнул он.

Когда я тянулась, возвращая ему тарелку с тортом, я украдкой взглянула на часы на руке: ещё около часа до конца дня. Значит, мне ещё максимум час с ним придется сидеть. Если он до того времени не соберётся уйти, то я могу сказать, что мне пора домой.

Но он и дальше не давал заглохнуть разговору. Принялся рассказывать забавные истории из жизни актёров.

– А такого знаете? – для начала спрашивал он меня.

У меня на актёров, как назло, памяти нет (я ими не очень-то интересуюсь, сюда я совсем случайно попала), поэтому я обычно затруднялась ответить.

– Слышала, – неопределенно говорила я.

– Ну, и не важно, не самый большой актер, снялся в нескольких фильмах, в том числе у Ролана Быкова, играет в таких-то спектаклях, и с ним была такая история, – не смущался он моего невежества.

– А вот ещё такой актер из Ленкома, может слышали...

И уже не дожидаясь моего ответа, выдавал историю:

– Приезжает он как-то ночью на дачу, на последней электричке. Дело было зимой, он еле добрался до дому по темноте и снегу, а он был ещё после какого-то мероприятия, в общем, изрядно пьяный. Заходит в дом и поражается – почти голые стены, всё, что можно, вынесено, а что нельзя – разгромлено и разворочено. А он как раз находился в процессе развода с женой и подумал, что этим всем он ей обязан – она приехала втихаря и увезла всю мебель. Ну, что делать? Он затопил, чем под руку попалось, печку, укрылся, чем оставалось, и заснул на диванчике. А утром был разбужен криками – какая-то женщина в доме орёт, как оглашенная, а два здоровых парня его уже стаскивают с дивана и бить намереваются. А он никак не въезжает: где это он? Оказалось, что он залез ночью по пьяни в чужой дом (а я, говорит потом, ещё удивился ночью, почему дверь так легко открылась), а этот дом как раз только что обокрали, хозяева только дом этот купили, вещи привезли, а их им тут же и вынесли. Хозяйка с сыновьями приезжает – всё голо, а он спит на диванчике (на который не позарились). Они и подумали, что он их обокрал. Он их еле убедил, что это не он – стал бы я сюда возвращаться и ночевать?! Я просто ночью дом перепутал, я – ваш сосед! Но они ему не поверили (хорошо, били не очень сильно) и потащили его с собой в отделение, чтобы о краже заявить и его сдать, как бомжа, забирающегося в чужие дома. Ему ещё пришлось их туда вести, они не знали, где. Но в отделении его знали (пьют вместе с участковым), его отпустили, а те остались там, голосить по поводу пропавшего добра.

Я слушала его байки, смеялась и думала: действительно такое было или это он мне тут на ходу сочиняет? Нет, на xoду, может, и не сочиняет, он их раньше знал. Может, сами эти герои и насочиняли таких историй про себя, чтобы травить в компании. Актеры такой народ, что меня это не удивит.

Он откинулся на диванчике, закинул ногу на коленку другой ноги, и с тихой улыбкой повествовал, внимательно отзываясь на мою реакцию.

Вдруг вскинул руку, посмотрел на часы:

– О, мне пора уже на репетицию.

Я тоже посмотрела на часы – час уже пролетел, к моему удивлению.

– Мне тоже можно уже домой собираться, – сказала я, встала, забрала кружки со стола.

– Спасибо вам за кофе. Как вы думаете, они уже закончили? – кивнул он головой на стенку в сторону кафедры.

– Они-то? Они ещё долго там будут, можете не сомневаться, – махнула я рукой.

Он тоже встал вслед за мной.

– Вас подождать, может, раз вы тоже собираетесь? Вместе выйдем.

– Нет, спасибо, – улыбнулась я. – Мне ещё кружки сполоснуть нужно.

– Давайте я сполосну, – с готовностью взялся он. – Вы куда ходите?

Он взял у меня кружки из рук.

– В туалете, по коридору прямо и направо, – растерялась я.

– А вы пока собирайтесь, – сказал он мне, уходя.

Первый раз со мной такое, что кто-то пьет у меня кофе, а потом добровольно вызывается посуду полоскать. Да ещё и мужчина. Не так-то часто у меня тут мужчины кофе пьют, если только преподаватели с кафедры с девочками забредут.

Вадим вернулся, стряхивая кружки на ходу:

– Готово.

Я уже переодела туфли, собирала сумку на столе, думала, что делать с тортом: здесь оставить на завтра, с собой забрать, ему предложить? Последнее я сразу отмела – раз он мне его принёс, то обратно унести он его не может.

– Спасибо, – я взяла у него кружки. – Ну, вы бегите на свою репетицию.

– Точно не нужно вас ждать? Вам куда, на метро?

– Нет, – говорю, – мне на трамвай.

– Значит, нам в разные стороны, – пришёл к выводу он.

– Значит, в разные.

Я убрала кружки и ждала, что он уйдёт.

– Ну, ладно. Спасибо вам за кофе и беседу.

– За беседу вам спасибо, – говорю я.

– Ну, значит, мы в расчёте, – он улыбнулся, взмахнул мне рукой напоследок и ушёл.

Я вздохнула с облегчением – теперь я снова могу быть сама собой. Не то, чтобы общение с ним было в тягость, просто я постоянно была в напряжении, постоянно начеку, не зная, как мне придётся сейчас реагировать, что говорить, и как он обо мне подумает. Мне, конечно, нет никакой разницы, как он про меня думать будет, но всё же не хотелось бы, чтобы как о дуре бестолковой. Ситуацию не облегчало даже то, что он был ещё студент, а я здесь относилась, ну, если и не к начальству, но, во всяком случае, могла доставить ему неприятности (хотя, если у него не к чему придраться...), а не наоборот.

Я перевязала коробку с тортом найденной в столе верёвкой, сунула его в сумку и пошла домой. И ведь что самое странное: никто, ни одна живая душа ко мне за это время не заглянула, никому не было сегодня до меня надобности! Как сговорились. Я даже, выходя, осмотрела свою дверь снаружи – не висит ли какая-нибудь надпись, вроде «закрыто» или «ушла на полчаса», но ничего такого не обнаружила.

– Откуда такие деликатесы? – усмехнулся Володя дома, когда я достала остатки торта к чаю.

– Студенты взятку принесли, – сказала я.

– Чтобы ты их назначила на стипендию без сданного экзамена? – снова усмехнулся он.

– Ты же знаешь, что я неподкупна.

– А взятки берёшь!

– А чего не брать-то, когда дают?! Не так уж часто нам их приносят.

И на той же неделе снова появляется у меня в деканате этот Вадим – ну, зачастил! На этот раз без шапочки, с сумкой на плече.

– У вас сегодня на вечер что-то уже намечено? – спрашивает сразу, поздоровавшись.

– Да, ничего особенного, как обычно, – медленно отвечаю, а сама уже немею от нехорошего предчувствия.

– Пойдёте со мной в театр на «Здравствуй и прощай»?

Я долго удивленно смотрю на него – такого я меньше всего ожидала.

– Мне друг контрамарки оставил, – продолжал он, видя, что я молчу. – Вы пойдёте со мной сегодня?

– Мне ребёнка нужно из садика забрать, – первое, что приходит мне в голову, хотя сегодня по договоренности забирает Володя. А чтобы он знал, что я не побрякушка какая-нибудь, которую от нечего делать можно с собой позвать.

– Начало в семь – вы не только успеете ребёнка забрать, но и покормить его, я думаю.

И смотрит на меня серьёзно своими тёмными глазами. Тут я уже пришла в себя.

– Молодой человек, – засмеялась я, – вам некого больше пригласить, что вы меня решили?

Он мотнул головой в сторону, тоже рассмеялся:

– Вы меня так называете: молодой человек, словно я вам в сыновья гожусь! У меня у самого уже семья и ребёнок!

– Так что же вы жену с собой не возьмёте?

– Мы с ней в разводе.

– А-а. Но всё равно – с какой стати вы меня зовёте?

– Я просто подумал, что новый спектакль, вам, наверное, будет интересно, – чистосердечно ответил он, рассматривая мой шкаф с бумагами.

– Контрамарки – это значит мы будем сидеть в проходе на ступеньках? – спрашиваю.

Он снова улыбнулся:

– Сидеть на ступеньках я бы вас не стал звать. Не волнуйтесь, с местами.

Мне на самом деле очень хотелось сходить на спектакль – очень он был известный.

– А вы подумали, что скажет по этому поводу мой муж?

– По-вашему, пойти с кем-то в театр – это уже измена? – засмеялся он.

– Конечно, в какой-то мере!

Он серьёзно смотрел мне в глаза, сказал:

– Знаете, я не хочу вносить раздор в вашу семейную жизнь.

– И я тоже этого не хочу, – отвечаю я ему, а у самой упало сердце – он отказывается от приглашения! Пока я ломалась и себе цену набивала...

Тут ко мне пришли студенты, и пока я с ними разбиралась, он отошёл, сел на стул. Может, у меня ещё есть надежда? Ведь, если бы нет, то он бы распрощался и ушёл.

Студенты вышли, я с улыбкой повернулась к нему.

– Так вы пойдёте? – спросил он, вставая, поднимая свою сумку с пола. – Не волнуйтесь, я не собираюсь вас соблазнять...

– Ещё бы вы это попытались! – воскликнула я.

Он усмехнулся неразвязно, закинул сумку на плечо.

– Сегодня никто не верит в чистоту человеческих намерений.

– Особенно – со стороны актёров! – выдала я и сама застыдилась.

– И режиссёров тоже? – прищурившись, поинтересовался он.

– Тоже!

Он снова засмеялся:

– Ладно! Так как вы?

– Я пойду,– сказала я, – вы меня убедили.

Он коротко воздел глаза к небу, и мы договорились встретиться без десяти семь у театра.

Он ушел, а я засомневалась: зачем я согласилась? Так мне хочется попасть на спектакль, что я готова даже Вадима весь вечер переносить? В обществе которого меня забивают комплексы, я чувствую себя такой глупой и неинтересной? О чём с ним весь вечер общаться? Ладно, перед спектаклем мы будем места искать, вещи сдавать, может, кто-нибудь из нас ещё опоздает; да, точно, я попозже приду, как будто долго поезда в метро ждать пришлось, чтобы сократить время с ним. Но потом в антракте мне придётся выходить с ним из зала... А там я могу в туалет уйти, а в антракте в туалете, особенно дамском, всегда очередь, я могу там простоять. Хорошо, если один антракт будет. Нет, в драмспектаклях обычно один антракт. А после вещи заберём и распрощаемся. Не так уж много времени на разговоры остаётся. Если не моего он круга человек, и не могу я с ним общаться. Хотя не так уж это страшно. Он довольно нормальный, симпатичный парень, во всяком случае, без вульгарщины. Видимо, из приличной семьи.

И вообще, если мне нужно в семь быть у театра, то стоит поторопиться. Я закрыла раньше деканат и побежала домой, готовить ужин для своих.

Они пришли, когда у меня было уже всё готово, я даже сама уже поела и оделась, и мне нужно было уходить. Санька сразу с двери бросился за чем-то в комнату, прямо в сапогах, и прежде, чем я бросилась за ним, я увидела, что Володя принёс и протягивает мне коробку шоколадных конфет «Ассорти».

– В честь чего это? – удивилась я, беря у него конфеты.

– Не в честь чего. Просто ты их любишь.

– Да, люблю, – подтвердила я, кидаясь в комнату ловить Саньку и тащить его в прихожую раздеваться. Мне теперь нужно ему сказать, что я ухожу сейчас в театр, – думала я в смятении.

– Вы раздевайтесь, мойте руки и быстро идите есть – всё горячее,– сказала я снова в прихожей, помогая сыну снимать сапоги. – Я уже поела.

Володя обернулся ко мне.

– Мы с работы сегодня в театр идём, – быстро выговорила я.

– Ах, так, – сказал Володя и ушёл в ванную.

Я усадила их за стол, разливала суп, рассказывая, какой это замечательный спектакль, говорят, и что мне нужно уже бежать.

– Вам придется без меня спать укладываться, – сказала я, целуя сына в маковку.

– Уложимся, в чём проблема? – равнодушно, не глядя на меня, ответил Володя.

Я уже знала, что если он и не сердится, то во всяком случае, не очень обрадован. Ну, ладно, успокаивала я себя, одеваясь в прихожей, один-то раз я могу культурно отдохнуть.

– Ладно, я побежала, – сказала я, зайдя на кухню.

– Ладно, беги, – ответил, не оборачиваясь, Володя.

Санька помахал мне в ответ рукой: пока, пока! Я помахала Саньке, чмокнула Володю в щеку, направилась к выходу.

– Будешь поздно возвращаться, – обернулся мне вслед Володя, – позвони, я выйду тебя встречать.

– Хорошо, – улыбнулась я. – Не думаю, что это будет очень поздно.

– Всё равно позвони, – повторил он.

– Ладно. Вы открывайте конфеты и пейте чай.

– Нет, мы тебя подождём.

Я снова помахала сыну и побежала на метро. Удобнее было, конечно, доехать на трамвае, но я не знала, как часто они ходят в это время в ту сторону, и долго ждать я уже не могла. В метро я должна была пересаживаться, дважды ждать поезда, так что я опаздывала даже не нарочно.

И всю дорогу меня мучили сомнения: зачем я это делаю? Оставила дома мужа и ребёнка и мчусь в театр, да ещё со студентом! Не то страшно, что студент, а то, что наш студент, из театрального! Как бы он потом не начал распространяться, что у нас с ним что-то было! Большее, чем посещение театра. Мужчины вообще – жуткое трепло, особенно, когда дело касается женщин, – по убеждению моей мамы. Что у нас в институте слухи пойдут, на это мне было наплевать. Но как бы они до Володи не дошли. А ведь может найтись такой «доброжелатель», который доведёт их до сведения мужа! Что тогда? Господи, ну и мысли мне в голову приходят! Не думаю, что студент будет об этом распространяться, всё-таки он производит впечатление порядочного человека. И всё же несколько раз по пути к театру у меня возникало желание вернуться домой.

И к тому же я ещё опаздывала. Уже подходя к театру, подумала, что приду почти к самому началу. А вдруг он меня не дождётся?

Но выйдя к театру, я сразу заметила его крупную фигуру у входа. Снова в той рябой шапочке. Я заспешила к нему.

– А, вот вы, – сказал он, увидев меня, не давая мне ничего сказать. – Пойдёмте, я уже взял билеты.

Махнул мне рукой следовать за ним. Я что-то бормотала в своё оправдание о том, что долго ждала поезда, но, боюсь, он этого не слушал. Он предъявил билеты, мы прошли, направились к гардеробу.

– Нет, пойдёмте дальше, – подтолкнул он меня, когда я остановилась, чтобы снять пальто, – там, в последнем гардеробе, всегда очередь меньше по окончании, его найти довольно сложно.

Мы подошли к его гардеробу, он поставил свою сумку на кушетку, чтобы снять куртку.

– Эту закономерность я сам обнаружил, – повернулся ко мне, поясняя.

Я отвернулась, смеясь его закономерности, стала снимать пальто. Он взял у меня пальто и понёс его вместе со своей курткой сдавать.

Я огляделась вокруг: не встретить бы кого знакомого! Вадим посмеялся-пошутил с молоденькой гардеробщицей, вернулся с номерками.

– Нам их на разные вешалки повесили, но я теперь уже не знаю, какой номерок ваш, какой мой. Так что придется нам вместе уходить. Я их возьму на сохранение, – он взял свою сумку с кушетки. – Если вы мне доверяете?

– Да, доверяю, – ответила я. А что мне ещё остаётся?!

– У нас ещё есть время, – продолжал он, взглянув на часы на руке.– Вы, как, хотите уже идти места занимать?

– Мне всё равно, – пожала я плечом.

– Тогда пойдёмте в буфет, – решил Вадим и направился в ту сторону.

Что нам ещё в буфете делать? – думала я, направляясь за ним. Я уже перекусила. Смотреть, как он есть будет? Чувствовала я себя, вообще-то, не в своей тарелке. Не потому, что была в театре. А потому, что была с чужим человеком, у которого были билеты. И который меня почему-то пригласил. Зачем он это сделал? Нужно ему что-то от меня? Или ничего не нужно?

В буфете он подошёл к столику в уголке, сел за него, предложил мне тоже присесть.

– Есть хотите? – спросил у меня, роясь в своей сумке на коленях.

– Нет, спасибо, я сыта, – твёрдо сказала я.

Тут он достаёт из сумки на стол бутерброды в пакете, закрывает сумку, ставит её на пол.

– Мне мама с собой наделала, – говорит, вынимая их из пакета, – у меня не было времени съесть. Хотите? – протягивает мне один.

Бутерброды были из белого хлеба с сыром и сделаны по типу сэндвичей: хлеб снизу и сверху.

– Нет, спасибо!– я стала даже руками махать для убедительности.

– Ну, как хотите!– сказал он и укусил свой бутерброд.

Я стала смотреть в сторону, чтобы он не думал, что я наблюдаю, как он ест. Он пожевал немного и снова предложил:

– Может, всё-таки?..

– Нет, нет, я уже дома была.

– Ну, попробуйте хотя бы,– не отставал он.– Мне всё равно всё не съесть; не нести же их обратно.

– Я не хочу, спасибо, – всё ещё отказывалась я. – Вы сами съедите.

– Нет, боюсь, мне самому не справиться, – сказал он тихо, сам глядел куда-то в сторону.

– Может, всё-таки попробуете? – повернулся он ко мне немного погодя.

Я посмотрела на него, посмотрела на его бутерброд.

– Ну, если только половинку, – сдалась.

– Да, возьмите половинку, – обрадовался он и протянул мне свой бутерброд.

Я взяла его и отломала от него кусок, отломался он довольно криво, и большую часть я вернула обратно. Мы вместе откусили от бутерброда. Я ещё никогда не ела в театре принесённые из дому бутерброды.

– Вы сегодня неразговорчивы, – обратился он ко мне.

– Как обычно, – пожала я плечом. – Это вы сегодня неразговорчивы.

– Да? Может быть. День сегодня такой был...

Он опять рассматривал публику. Я публику уже успела рассмотреть, к тому же я слишком хорошо замечала, какие взгляды бросают на нас окружающие. Всё-таки, я уже вышла из того беззаботного периода, когда можно без зазрения совести есть принесённый с собой обед в театре. И я повернулась, стала смотреть на него, пока он отвернулся. Вдруг он перевёл взгляд на меня, заметил, что я его рассматриваю, хоть я сразу отвела взгляд, спросил:

– Почему вы так смотрите?

– Как? – я даже растерялась.

– Так странно.

– Правда? Простите, больше не буду.

– Словно хотите что-то сказать, – продолжал он.

– Да нет, ничего.

Он кивнул и снова взялся за бутерброд. На пакете у него оставался ещё один. Как бы он мне его снова предлагать не стал!

Прозвучал звонок.

– Пойдёмте в зал? – предложила я.

Он снова молча кивнул.

– Сейчас пойдём, – добавил погодя.

Что-то на него сегодня совсем неразговорчивость напала. Но мне же лучше – не надо с ним разговор поддерживать, изощряться.

Прозвучал второй звонок, буфет потихоньку пустел, а он продолжал преспокойно сидеть. Я уже начинала нервничать, что нас не пустят в зал, и придётся потом через сидящих пробираться. Надо было мне с ним связаться! Предложить ещё раз в зал идти? Но уж он сам должен об этом помнить.

– Ладно, пойдёмте, – сказал он всё-таки, завернул последний бутерброд в пакет, опустил в сумку.

Я мысленно облегченно вздохнула, пошла за ним; когда мы вошли в зал, в руках у него снова появились билеты, он бегло взглянул в них, уверенно прошёл по залу, к самой сцене.

– Вон те наши места, – указал билетами на два остававшихся свободными кресла в ряду.– Пойдёте вы вперед?

– Мне всё равно.

– Хорошо, я пойду вперед.

Он начал пробираться к местам, по пути извиняясь перед сидящими, кивнул мне на кресло, подождал, пока я сяду, сам сел по правую руку от меня.

Четвёртый ряд, подумала с восторгом я, так близко мне ещё ни разу не приходилось сидеть! Я осторожно положила локоть на наш общий с Вадимом подлокотник, заметив, что мой спутник на него не претендует.

А когда началось действие, у меня дух захватило: я различала даже лица актёров! Но тут я заметила боковым зрением, что Вадим поглядывает на меня, и стала следить за выражением своего лица, чтобы он не подумал: мол, вот, привёл провинциалочку в театр, она от восторга визжать готова.

В антракте, как только мы вышли из зала, Вадим натолкнулся на своего друга, и они принялись делиться впечатлениями, и их профессиональная дискуссия была слишком высока для моего уровня. Я послушала и поняла, что я тут лишняя.

– Вы извините, – вклинилась я в их беседу, – я вас покину на пару минут.

Они оба обратились на меня.

– Вы далеко? – спросил Вадим.

– Я тут... – ответила я, неопределённо махнув рукой за спину.

Я повернулась и ушла. Подумала на ходу: осматривают они меня сейчас сзади? А когда я отойду, друг спросит Вадима: а это кто такая? И что ответит ему Вадим? «Да лаборантка одна из института». А ведь он нас даже не представил друг другу. Посчитал это излишним, или он даже имени моего не знает? Мы же с ним не знакомились, откуда ему знать! Просто бесподобно: с кем я в театр иду? Понятия не имею!

Я дошла до дамского туалета, в него была очередь, да мне и не нужно туда, и я стала бродить по холлу, оглядывать публику, стараясь только не попасть на глаза моему спутнику с его товарищем. Публика была, как обычно, большей частью женская, парочками. Оглядывают, должно быть, меня и думают: ей даже не с кем в театр пойти, бродит тут в одиночестве.

И мне захотелось позвонить домой, узнать, как там мои. Телефон я видела, когда мы входили, билеты предъявляли. Я прошмыгнула в толпе мимо Вадима, который всё ещё разговаривал с другом, думая: только бы он не заметил меня и не окликнул. Сейчас мне нужно было позвонить.

– Аллё, – ответил Володя сразу.

– Аллё, это я!

– Ты? Что, спектакль уже закончился?

– Нет, у нас антракт.

– И ты решила позвонить, узнать, как дела дома? – весело спросил Володя, и у меня отлегло от сердца – значит, он не сердится, что я одна ушла в театр.

– Да, решила узнать, как вы там управляетесь без меня, когда спать идти собираетесь.

– Управляемся неплохо, а спать-то ещё рано.

– Ладно, только ты ему не давай слишком долго гулять, а то завтра не встанет.

– Ты ушла в театр? Вот и предоставь нам самим управляться!

– Хорошо, – засмеялась я в ответ, – я только напомнить хотела.

– Не надо нам напоминать. Мы сами знаем, – проворчал он. – Как спектакль?

– О, здорово! Тебе тоже нужно его посмотреть!

– Но кто-то же должен с ребёнком сидеть.

– Ладно тебе! Можно подумать, тебе всё время сидеть приходится!

– Ну, не всё время, – признал он. – Долго ещё ваш спектакль будет идти?

– Ещё столько же, я думаю. Ой, уже звонок слышу, надо бежать.

– Ну, беги. Позвони, когда домой поедешь.

– Хорошо, пока, целую.

Я возвращалась в зал в хорошем настроении, зашла в туалет, помыла руки. Усмехнулась про себя: взрослая женщина пошла неизвестно с кем в театр, а сама теперь прячется от спутника весь антракт!

Вадим стоял один уже у входа в зал и оглядывался по сторонам. Увидев меня, он слегка всплеснул руками.

– Ну, где вы пропадаете? – воскликнул, когда я подошла.– Я уже начал думать, что вы домой ушли.

– Почему я должна домой уйти? – спросила я, проходя в зал.

– Ну, мало ли, – пробормотал он за моей спиной.

– Женская непредсказуемость? – засмеялась я, обернулась к нему на ходу.

– Вот именно, – подтвердил он серьёзно.

– Вы забываете, что у вас в залоге моё пальто.

Я дошла до нашего ряда, остановилась, пропуская его вперед. Он прошёл на свое место, ничего не ответил. Я так и не поняла, забыл он про номерок или посчитал, что я могла уйти и одежду оставить.

И во время спектакля я начисто забыла о существовании Вадима. Такого захватывающего спектакля я еще не видела, актеры играли замечательно. Вспомнила только, когда спектакль закончился, начались аплодисменты.

Мы вышли в потоке из зала.

– Подождите здесь, – сказал студент мне, – я сейчас принесу наши вещи.

Оставил меня в сторонке, сам кинулся в водоворот народа у гардероба. Через некоторое время он вынырнул из него, неся в руках моё пальто и свою куртку. Пальто он отдал мне, сам полез в сумку за шарфом. Я уже оделась и стояла, ждала, пока он повяжет шарф, расправит его под курткой. И увидела в этот момент: лаборантка с музыкальной кафедры с одной нашей аккомпаниаторшей, уже одетые, направлялись к выходу. Я быстро отвернулась. Они тоже здесь были! Не заметили ли они нас?! Вот ведь как некстати! Наши с ними пути, конечно, чрезвычайно редко в институте пересекаются, но у людей языки длинные, слухи по вузу разнесутся... Чего я, собственно, так испугалась? Ведь ничего плохого я не делаю.

– Вы готовы? Пойдемте? – спросил, наконец управившись, Вадим.

Уже на улице он снова спросил:

– Почему вы молчите? Вам хоть понравилось?

– Конечно! Что за вопрос.

– Вам сейчас куда, на метро? – спрашивает дальше он.

– Вообще-то мне на трамвае ближе. Но я не знаю, ходят ли они сейчас, и сколько его ждать придётся.

Оказалось, что ему тоже на трамвай, только на другой, и мы решили идти на остановку и ждать вместе. К остановке мы шли по-прежнему молча. Это становилось уже противоестественно. Видимо, у него сегодня такой необщительный день. А может, спектакль отбил у него совсем желание общаться. Я уже обдумывала про себя: стоит мне прервать молчание и что-то сказать (только – что?), или лучше оставить его с его думами в покое?

– Н-да! – усмехнулся громко он.– Кажется, спектакль расположил нас к глубоким раздумьям.

– Я как раз об этом же подумала, – сказала я, повернувшись к нему. А сама тут же испугалась, как бы он не начал теперь со мной обсуждение спектакля.

Но он отвернулся и продолжал идти молча.

– Я должна вас поблагодарить за приглашение, – говорю я ему, – я уже так давно в театре не была. Вы уверены, что я вам ничего за билет не должна?

– А? – словно бы очнулся, обернулся ко мне он. – Ну, разумеется, ничего!

Он даже не слушает, что я говорю! Да чтоб я ещё что-то сказала!..

– Вы не поверите, – вдруг оживился он, – но я сам не так уж часто в театрах бываю. Ну, кроме нашего, разумеется.

– Мы с мужем последний раз в том году выбрались в театр. Тоже осенью, – припомнила я.

Что это был спектакль Виктюка, я не стала сообщать, боясь, что он высмеет меня за пошлость вкуса.

– Но я всё время на ваши учебные спектакли хожу, – добавила я. – А вообще раньше я часто в театрах бывала. Обычно в музыкальных, я балет очень любила. Я и сейчас его люблю, но всё больше платонически.

– Правда?

– Правда.

Я посмотрела на него и заметила его улыбку.

– А почему вы так усмехаетесь? По-вашему, я совсем не балетный тип?

– Нет, почему, – рассмеялся он. – Я просто не думал, что вы такая романтическая натура. По-моему, все балетоманы – романтические натуры.

– Значит, вы ошиблись в отношении меня.

Он слегка повёл головой, то ли соглашаясь, то ли допуская. Мы уже стояли у остановки, остановились мы чуть в стороне от неё, так же, как и шли, плечом к плечу.

Я только немного повернулась к нему.

– Может быть, сейчас, конечно... – продолжала я. – А потом ребенок родился, стало как-то уже не до театра – жизни уже хватало.

– Да, вот, – сказал он тихо, – думаешь, полон лучших намерений, что ты-то сделаешь всё хорошо, а потом оказывается, что у тебя тоже ничего не получается, и родитель из тебя, по правде, никудышный.

Я удивлённо посмотрела на него. Он смотрел куда-то в сторону. Я сначала подумала, что идёт трамвай, тоже туда обратилась, но трамвая не было видно.

– Ах, да, у вас же тоже ребёнок есть, – пришло мне в голову.

– У меня девочка, – повернулся он ко мне. – А у вас?

– У меня – мальчик. У нас, – поправилась я.

Он слегка вскинул голову, принимая к сведению, снова отвернулся в ту сторону. Трамвай всё не шёл. Если сейчас придёт его трамвай, – подумала я, – то он уедет, а я останусь тут стоять одна. Несколько человек ещё стояли на остановке, но они могли тоже уехать. И неизвестно ещё, как долго мне придется ждать. Не лучше ли мне сразу тогда бежать на метро?

– Как говорила моя Алинка, когда была помладше, – он снова повернулся ко мне и улыбался, – когда папа будет большой, он будет в театре денежку тук-тук.

Я не совсем поняла, но засмеялась – тому, как он это сказал.

– Большой в смысле – работать будет, – пояснил он.

– А! – догадалась я и подумала, что они каким-то странным вещам ребёнка учат, но, как говорится, в каждой избушке – свои погремушки.

– Трамвай! – провозгласил Вадим, и мы вдвоём стали вглядываться в приближающийся силуэт, стараясь рассмотреть номер.

– Не мой, – сказал он, поворачиваясь ко мне.

– Не мой тоже, – сказала я, отворачиваясь от трамвая.

Мы стояли теперь напротив друг друга.

– Скажите, Вадим, – начала я, – раз уж мы о детях заговорили... Быть может, вы помните, такая Саша работала в учебной части, следующая за мной дверь?

– Да, – ответил он медленно, – приходилось сталкиваться.

– Вы ведь знаете, что с ней произошло?

– Да, что-то слышал...

– По институту ходят слухи, что у неё был роман с кем-то из студентов. Вы ничего об этом, случайно, не знаете?

Он молчал, глядя на меня, и мне стало неловко, что я пристаю к нему с такими расспросами, как последняя сплетница.

Наконец, он засмеялся:

– Мы, студенты, конечно, всеядны, но, я думаю, что о такую можно и зубы сломать!

– Как вам не стыдно! – пристыдила я его, сама борясь со смехом. – У человека беда, а вы насмехаетесь!

– Ну, извините, – всё ещё улыбался он, – я просто не думал, что вы принимаете такое участие в её судьбе.

– Да, принимаю! Только не спрашивайте, почему; я вам всё равно не скажу, – я оглянулась на остановку, проверить, не идёт ли трамвай. – Я этого даже мужу не рассказала.

– Ну, тогда я не имею никакого права претендовать на вашу заветную тайну, – сказал он.

Я снова посмотрела на него, он улыбался. Он просто издевается надо мной!

– Нет, я, честно говоря, – сказал он уже серьёзно, – не верю в такую версию.

– А есть другие версии?

– Я, во всяком случае, не знаю. Но это была ваша версия.

– Не моя, вообще-то... Но я тоже в неё не верила – она была слишком неинтересной для вас.

Так же, как и я, – добавила мысленно.

– Кто – она? Версия? – переспросил он.

– Саша.

– Ну, знаете, что такое – неинтересной? – воскликнул он, вскинув голову.  – На самом деле, неинтересных людей нет, есть только люди, с которыми лично тебе неинтересно. А это уже – твои личные проблемы.

Я внимательно слушала, пока он это говорил.

– Согласны? – обратился он ко мне, а до этого его взгляд блуждал где-то в стороне.

– Может быть, вы и правы,– признала я, обернулась в сторону, откуда должен был прийти трамвай, и увидела, что какой-то приближается.

– Мой! – обрадовалась я, разобрав номер.

– Спасибо вам ещё раз за приглашение, – сказала я снова, когда трамвай подъезжал к остановке.

– Не за что, – ответил он, пройдя за мной несколько шагов к дверям.

Двери открылись, я поднялась на ступеньку, обернулась к нему, сказала:

– До свидания.

– До свидания, – ответил он.

Я зашла в почти пустой вагон, села на одно из многих свободных мест, посмотрела на него внизу на улице, как он стоял, – сумка на плече, руки в карманах куртки, пёстрая шапочка, – смотрел на меня, задрав голову.  

Я улыбнулась и помахала ему рукой. Он вытащил руку из кармана и взмахнул мне. Трамвай тронулся, я проехала мимо.

Облегчения и радости по поводу того, что уезжаю от него, я не испытывала. Даже лёгкое сожаление, что трамвай так скоро пришел. Нет уж, лучше, что он раньше пришел…

Дома Володя ворчал, почему я не позвонила, чтобы он встретил; я ответила, что не хотела, чтобы он Саньку одного оставлял.

– И как спектакль? – спросил он дальше.

– Замечательный спектакль, – искренне ответила я.

– Спектаклем я доволен, стулья в целости! – насмешливо проговорил он.

– Какие стулья? – испугалась я.

– Сказал Остап, – добавил Володя.

– А-а! – рассмеялась я.

Санька уже спал, но в нашей кровати, у себя он никак не хотел засыпать; мне пришлось его перекладывать в кроватку. Потом мы с Володей пили чай с конфетами, я рассказывала о спектакле.

А перед тем, как заснуть, я прокрутила в голове весь вечер в театре и подивилась сама себе – как я была раскована с этим Вадимом. Это, вообще-то, не мой стиль. Во всяком случае, раньше я себе такого не позволяла. Раньше, до замужества.

Стала опять же о Саше расспрашивать... Почему она мне всё покоя не даёт? И нашла тоже, кого спрашивать: артисты большую часть времени проводят у себя в театре, откуда он может знать, что в институте происходит? Надо у кого-нибудь из институтских спросить.

На следующий день я шла на работу и думала: если мы с Вадимом сегодня столкнёмся в институте, то как это будет выглядеть? Поздороваемся, как обычно, и разойдемся? Ничего ведь не произошло. Но всё равно день прошёл в лёгком трепетном ожидании. Но мы не встретились, и я перестала о нём вспоминать.

Через пару дней отношу я бумаги к декану, захожу в его приёмную и первым делом вижу: Вадим сидит, по-хозяйски расположившись в кресле. Лизочка цвела за своим столом и на меня посмотрела, как на досадную помеху.

– Здравствуйте, – сказала я, обращаясь ко всем.

– Здравствуйте, – ответил Вадим, слегка улыбаясь.

Лизочка, кажется, даже ничего не соизволила ответить. Я положила ей бумаги на стол, объяснила, что это, повернулась и ушла. Они молча подождали, пока я закрою за собой дверь.

Понятно, он, значит, на несколько фронтов работает. На душе появился неприятный осадок, хотя – с какой стати? Раз он меня в театр пригласил, то это не значит, что я имею теперь на него какое-то право! И мне ничего от него не надо.

Я знаю, кого он теперь в театр пригласит! И я запретила себе думать о нём.

А тут на большой перемене ко мне пожарник пожаловал. И за разговорами уже садится за наш обеденный столик, явно намеревается со мной остаться. Я схватила со стола первую попавшуюся бумажку и говорю: мне нужно третий курс найти, кое-что с ними выяснить, вы уж извините, я деканат закрою. Он пытался возражать, что сейчас перемена, и никого всё равно нет, но я сказала, что у меня срочное дело. Выпроводила его, заперла деканат, пошла делать круг по институту, а мне навстречу студенты: а мы к вам идём! Я им говорю: зайдите ко мне через десять минут, я буду. Я тут от пожарника бегаю, – добавила про себя.

Прошла ещё неделя, и как-то с утра, я только что пришла и писала яркое объявление об изменении в расписании, как в дверь ко мне постучали, и на пороге появился Вадим.

– Доброе утро! – сказал он весело.

В опущенной руке у него я заметила букет из пышных белых хризантем.

– Доброе утро, – я вопросительно обратилась на него.

Он подошел ко мне, поднял букет и протянул его мне:

– Это вам.

Меня просто оторопь взяла! Я долго озадаченно рассматривала хризантемы, потом рассмеялась:

– Вы что это?! Вас девушка пидманула, на свидание не пришла, и вы решили букет теперь мне вручить?

Он с осуждением смотрел на меня.

– Со мной уже такое было: незнакомый молодой человек подарил мне на улице цветы, которые...

– Почему вы все мои действия истолковываете как-то превратно? – перебил он меня.

– Да потому что все ваши действия такие превратные! – воскликнула я.

– Но вы же этого не знаете... Я, значит, по-вашему, похож на человека, который идёт на свидание с цветами? Да ещё с утра пораньше. Просто у метро стояла симпатичная маленькая старушка, продавала их, я не мог пройти мимо и купил.

Я с удивлением рассматривала его.

– Поставьте их в воду, – он положил букет передо мной на стол.

– Так вы мне их на сохранение даёте? Вы потом за ними придёте?

Он снова с осуждением посмотрел на меня.

– Нет, не приду я за ними. Я уже на занятия опаздываю.

Он ушёл, а я всё разглядывала хризантемы на столе. Потом опомнилась, побежала вывешивать объявление.

У нас в шкафу завалялась неизвестно с каких времен синяя стеклянная ваза, я её отыскала, помыла, налила воды и поставила хризантемы, подрезав им немного стебли. Они были великоваты для вазы, я водрузила их на столик под зеркалом, прислонив к стеклу. От отражения в зеркале они казались ещё больше и пушистее.

Я стояла и любовалась ими – такие белоснежные, издали похожи на облака, а как подойдешь, так различаешь, что они состоят из множества лепестков-когтей. И тут меня вдруг осенило: ведь это не просто так!!! Когда приносят цветы – это уже что-то да значит! Даже если это отрицают, даже если не признаются самому себе. За этим уже что-то стоит.

Я в смятении рассматривала цветы и заметила в зеркале, какой у меня испуганный вид.

Я отошла, села за стол и стала издалека смотреть на цветы и размышлять. Возможно, всё действительно так, как он сказал: случайно купил цветы, хотел старушке доброе дело сделать, а потом – куда с ними? Принёс в институт, вручил первой попавшейся женщине. Но почему – мне? Почему не Лизочке, например? Лень было до неё на второй этаж подниматься? А может, её ещё не было, и он лишь потому отдал цветы мне? Я чуть было не помчалась проверять, на месте ли она. Но вовремя опомнилась. Что это меняет? Цветы он подарил мне. Почему? Возможно, покупал он эти цветы без всякой задней мысли, но в какой-то момент ему пришла же мысль обо мне! Быть может, как самый последний, запасной вариант. Но ведь пришла! И что это могло значить?

И я пыталась весь день среди дел решить для себя: значил букет что-то или нет?

К обеду пришла моя начальница, замдекана, её занятия были во второй половине дня.

– Ух ты! – воскликнула, заметив букет. – Откуда такая красота? К тебе тут поклонники ходят, пока меня нет?

– Да уж, – хмыкнула я, – когда дело касается «хвостов» и стипендии, тогда ходят!

– Взятку кто-то принёс? – удивилась она.

Не могу я всё-таки подтвердить даже в шутку эту версию с поклонником – не мой это стиль.

– Нет, это я купила – увидела милую старушку, что их продавала, не могла удержаться, – ответила я и тут же осеклась.

– И решила, значит, скрасить наши трудовые будни, – улыбнулась начальница, наклоняясь лицом к цветам.

Мы пили кофе с бутербродами, позвали к себе ещё девочек с кафедры, они тоже восхищались цветами и удивлялись моей прихоти. Я стала этих цветов уже стыдиться.

Во второй половине дня у меня обычно больше дел, поэтому осталось немного времени на размышления, но по дороге домой, вечером у телевизора, долго пытаясь заснуть, – я продолжала ломать голову над моей проблемой. Было что-то с этими цветами или нет? А может, это уже не цветы, а что-то другое? Когда мы ходили в театр. Или – он принес мне торт, и мы пили с ним кофе. А до того – я печатала ему пьесу, а он диктовал, стоя за моей спиной. И я вспомнила тот день, когда он пришел просить отпечатать ему пьесу. А на мне ведь была брошка...

Ах, да, это же брошка!– осенило меня вдруг. Ведь я её тогда приколола, а он меня с ней видел. Всё точно – брошка его приворожила! Он себе, может, ещё отчёта не отдаёт, но всё уже происходит без нашей воли. Что я наделала!!! Я же такого абсолютно не хотела. Или хотела где-то в подсознании? Не важно; главное – теперь не хочу. Мне ещё только не хватало влюбиться в него! Зачем мне это нужно?! Хочу свою семью разрушить? Ребёнка стрессу подвергнуть? На что мне этот Вадим? И к тому же брошка приносит только несчастную любовь.

И я ведь не могу позвонить подруге и рассказать ей всё это и спросить её мнение – не привыкла так раскрывать душу! Придётся рассказывать всё с самого начала – про брошку. Галке я не могу признаться, потому что это её брошка – будет ещё смеяться: решила на себе попробовать! Решит, что у меня проблемы в семейной жизни...

И когда я уже почти засыпала, мне пришла в голову мысль, что брошка требует жертву за свою любовь. Самую настоящую человеческую жертву. Тут меня прошиб холодный пот. А какая жертва потребуется от меня? Я не хочу!!! Нет, только не это!.. Сон как рукой сняло.

Я пыталась себя успокоить, говоря, что я всё внушила себе, что вся эта ерунда с брошкой – просто нелепое суеверие. Конечно, мы много насочиняли с Галкой, а на деле были только случайные несчастные совпадения. Но в душе стоял страх.

Нет, – решила я, – я не допущу ничего такого! Забуду всю эту историю с брошкой и Вадимом. Если он у меня ещё раз появится, то я ему скажу, чтобы он оставил меня в покое и не таскался со всякой чушью. А если он по учебному делу ко мне придёт и примет меня после такого заявления за истеричку? Нет, если он по делу придет, то я ему ничего заявлять не буду. Но если опять с какой-нибудь своей идеей...

Не знаю, когда я заснула в эту ночь, видно, под утро, я еле-еле встала на работу, да ещё с головной болью. Саньку я собирала с особой тщательностью в садик и напутствовала Володю, который его отводил, быть осторожнее. Настояла, что забирать сегодня Саньку буду я.

По дороге я снова продумывала, как вести себя с Вадимом. Ведь ничего же и не было. Я его больше близко не подпущу. Если у него какое-то дело по учёбе – пожалуйста, а если что-то, выходящее за рамки моих обязанностей, – попрошу не отвлекать меня от дел.

Зашла я в свой деканат, увидела цветы, и снова сердце упало, и на душе стало неспокойно. Я не могла хризантемы видеть, мне надо было от них избавиться. И как раз заходит ко мне Ира с кафедры и сообщает, что сегодня у нашего декана день рождения, и надо бы его поздравить, что-нибудь купить.

Я и говорю, что мы можем эти цветы ему вручить, они ещё совсем свежие. Ира сказала, что можно, но они вообще-то сошлись на более существенном и собирали на бутылку коньяка. Я им добавила, они сбегали за бутылкой, и в обеденный перерыв мы пошли наверх, поздравлять декана. Я взяла свои хризантемы, но отдала их для вручения Ире. Когда Лизочка увидела нас с цветами, она воскликнула, хитро улыбаясь:

– Ой, эти цветы я уже где-то видела!

Ей всюду нужно сунуться, промолчать она не может! Я хотела ей ответить: наверное, у метро, где их продавали; но раздумала – да ну её!

Мы поздравили декана, и я избавилась от цветов. У себя уже я подумала: а может, Лизочка видела Вадима с букетом? Отсюда и её ухмылка. Ко мне она вроде не заходила, у меня она их видеть не могла, и всё равно они были у Иры в руках.  

Теперь мне осталось только ждать появления Вадима. Или надеяться, что он больше не явится. Но неделя закончилась, он не пришёл, и у меня была пауза на выходные. Но я всерьёз и не рассчитывала, что он так скоро нарисуется. Значит, мне нужно быть начеку на следующей неделе. Терпеть не могу ожидание необходимости сделать что-то неприятное.

В воскресенье мы все поехали к моим родителям. И пока отец обсуждал с Володей на лоджии идею её переоборудования, а мы остались с мамой вдвоём, я спросила:

– Скажи, вот если малознакомый тебе человек преподносит тебе цветы ни с того ни с сего, то ведь это уже что-то да значит, даже если он и говорит, что это просто так?

– У вас проблемы с Володей? – вывела по-своему мама.

– Нет у нас никаких проблем. Во всяком случае, не больше, чем в любой другой семье.

– У тебя есть кто-то? – понизила голос мама.

– Мама! – возмутилась я.– Я тебя спрашиваю о простом гипотетическом случае: человек, с которым ты встречаешься только по работе, приносит и вручает тебе цветы, без всякого повода. Это уже должно что-то значить, да?

Мама пристально смотрела на меня.

– Вообще-то, когда цветы вручают, то этим хотят что-то сказать, – ответила медленно. – По-моему. С цветами связано всегда что-то эмоциональное. А если он просто так делает, то это уже безответственно с его стороны – так нельзя поступать. Хотя сейчас все представления смешались и перепутались, – она махнула рукой.

– Я тоже так считаю, – кивнула я.

Значит, мне нужно положить этому конец. Ничего эмоционального я допустить не могу. И на работу я шла с новой решимостью поставить Вадима на место. Но опять прошла неделя, а ничего не произошло. Вадима я даже случайно в коридоре не встретила. Но, конечно, я не стала специально прохаживаться мимо аудитории, где у них были занятия – до такого ещё не опустилась.

На следующей неделе я начала думать, что всё было каким-то недоразумением, я сама себе насочиняла кошмаров. Я снова прокручивала в голове все эпизоды нашего общения – не было ничего такого, что могло бы указывать на какие-то чувства между нами, вернее – с его стороны, с моей-то стороны не может быть никаких чувств (хотя если я постоянно о нём думаю?..) И когда он букет мне принёс – он был совершенно спокойным и естественным, вёл себя, как всегда, никакой смятенности (хотя чего я хочу – он же актер! Или режиссёр – ещё хуже). В общем, по трезвом размышлении, мои подозрения выглядели маловероятным и нелепым. И ещё через неделю я совсем успокоилась, Вадим не появлялся, моя жизнь шла прежним чередом, и я перестала о нём думать. Я всё-таки дозвонилась до Галки и настоятельно напомнила, чтобы она забрала свою брошку, а она поведала мне, что у неё, кажется, закручивается новый роман, с компьютерным специалистом, который что-то налаживал в их фирме.

И как только я смирилась – раздаётся стук в мою дверь, она открывается, и на пороге стоит Вадим. И я опять одна в деканате. Я обмерла. А он обворожительно улыбается:

– Здравствуйте! Как у вас дела?

– Спасибо, – отвечаю я заторможенно, – хорошо.

– Да, это опять я! – усмехается он, видимо, заметив мою настороженность. – Пойдёмте завтра на «Хрупкое счастье»? – спросил ровно и доброжелательно, без единой фальшивой нотки.

Вот оно! Я внутренне сжалась и смотрела ему в лицо. Он ждал ответа.

Наконец я выдавила из себя улыбку и сказала твёрдо:

– Нет, Вадим, я никуда с вами не пойду. Возьмите кого-нибудь другого.

– Говорят, хороший спектакль, – проговорил он, отводя глаза.

Я тоже опустила глаза.

– Я вам верю. Но всё же пригласите кого-нибудь ещё.

Он помолчал.

– Ну, если вы не хотите, – сказал тихо. – Жаль.

Развернулся, сделал шаг к двери. На пороге обернулся:

– Может быть, передумаете? – с затаённой улыбкой спросил.

– Нет, не передумаю, – улыбнулась я тоже.

– Ну, смотрите.

И он ушел. В глубине души мне было очень жаль, что он ушел, но я не могла иначе, не только из-за брошки.

В субботу я дозвонилась до Галки, сказала, что приеду к ней. Она валялась в постели, когда я приехала, смотрела телевизор и щелкала фисташки из пакетика. Я отдала ей брошь в футляре.

– Ах, да, наша волшебная брошка! – воскликнула она, беря её у меня. – Её силу нам так и не удалось доказать, но мы всё равно будем в неё верить. Видимо, мне придется на себе её доказывать.

Она вынула брошь из футляра и прицепила себе на ночную сорочку.

– Лучше не надо, – сказала я.

– А, кстати, у нас в фирме будет новогодний вечер, я на него её и надену. Она хоть и страшно старомодная, но сейчас старомодное в моде.

– А как же, ты же говорила, что у тебя кто-то появился?

– Да, ну его, – махнула она рукой, – у него никогда нет времени на меня. Такой скучный!

И она вскочила с постели, прыгнула к шкафу, стала выбирать платье на новогодний вечер.

– Ты не слышала, в чем нужно встречать этот Новый год? Кажется, в зелёном?

– Нет, я не слышала, – ответила я, а у самой было неприятное чувство от того, что она хочет нацепить брошь.

Галка достала тёмно-зелёную блестящую блузку, продемонстрировала мне:

– Вот с ней брошка будет хорошо смотреться, правда?

– Да, – неохотно признала я. – Только оставь ты лучше эту брошку в покое – ничего хорошего от неё не получится.

– Ты думаешь? – отозвалась Галка, отложив блузку на стул и снова перебирая вещи в шкафу. – А почему?

– Потому что эта брошка – зловещая. Она требует жертвы.

Галка обернулась ко мне, серьёзно подумала.

– Может быть, ты и права. Но я всё равно рискну! – она упрямо мотнула головой и продолжала разбирать свои наряды.

Я не стала её дальше отговаривать. Никого перекрещивать в свою веру я не собираюсь. Я бы просто избавилась от этой брошки. Но Галка всегда была рисковой. Ей необходимы приключения. А мне есть, кого любить.