Ирина КУРИЦЫНА

 

Родилась и живет в Рязани. По образованию художник-костюмер, по профессии – дизайнер-верстальщик. Автор поэтического сборника «Всё, что позволено душе». Публиковалась в рязанской прессе («Рязанский комсомолец», «Рязанские ведомости», «Утро») и журнале «Кольцо А», а также на сетевых литературных ресурсах, в том числе как автор иронических стихов под псевдонимом Клава Обломова.

 

 

 

МЕЛКИЙ ГНУС

Рассказ

 

Толян всегда был большим. От природы квадратный, полнокровный, гренадерского роста, он был счастливым обладателем кулаков с пудовую гирю и копеечного интеллекта. Почему уже почти бывшая жена назвала его мелким гнусом, Толян никак взять в толк не мог. Развод давался этому голиафу тяжело – приходилось много читать всяких бумаг и вникать в их содержание…

– Люсь, ну Люся, может, это, помиримся? Чё я сделал-то?!

– Ничего не сделал!!! – с вдохновенной злобой выдохнула маленькая, в ангельских кудряшках Люся, ушла на кухню и – бережливо, без хлопанья! – прикрыла дверь.

Толян задумался. Ага! Ничего не сделал. А когда ничего не сделал? Нет, самому не догадаться, и Толян, тихо переместившись из тапочек в сандалии, как был, в боксерских трусах и майке, побрел в соседний подъезд к однокласснику и по совместительству приятелю Косте.

В подъезде воняло. Синие линялые стены в потеках грязи и непристойных надписях производили впечатление вселенской помойки. Однако Толян не обращал на это внимания. Привычное существование на окраине рабочего поселка, который, в свою очередь, вольготно раскинулся на окраине некрупного промышленного центра, обязывало к обонятельному и осязательному равнодушию. Толян поднялся на пятый этаж, привычно глянул в сторону люка на крышу и позвонил в звонок. Костик, мятый и – сразу видно – озабоченный опохмелом, выглянул из-за двери.

– Костян, у вас опять замок от крыши сперли, – вместо «здрассьте» заявил Толян.

– Блин, достали! – энергично выдохнул перегаром Костя. – Пошли – посмотрим. Вдруг они там пьют, а мы отнимем…

– Тебе выжрать только, – согласительно произнес Толян и друзья полезли по невысокой шаткой лестнице на крышу. Пока похмельный Костя возился с люком, Толян успел спросить его: «А тебя Верка обзывала как-нибудь?»

– А как же, – булькнул сверху Костик, – слякотью обзывала, коза драная! Поднимись, говорит, хоть раз над собой, увидишь, говорит – слякоть ты, а не мужик.

Костик смачно плюнул через голову Толяна и, наконец, открыл люк.

Пока оплывшая от пивасика и безделья пятая точка друга исчезала в белесой дыре, Толян подумал вслух: «А меня «мелкий гнус» обозвала». И про себя: «Вот и поднимемся сейчас … над собой». Ему даже стало смешно от собственного небывалого остроумия…

Происшедшее далее не успело отложиться в умах закадычных друзей. Когда Толян высунул голову из люка, он успел увидеть, что дружбана его нет как нет, но рядом с люком на раскаленной рубероидной крыше растекается большая лужа плотной, коричневой грязи, пузырящейся и какой-то пугающе живой…

– Костян, Кость, – позвал Толян и вдруг понял, что голос его становится тоненьким, писклявым, а весомое, накаченное тело превращается в пушинку.

– Мать твою, Люська! – только и успел подумать Толян, уже балансируя в воздушном потоке и отчаянно мельтеша комариными крылышками…

 

Через три дня у заплаканной и укушенной шалым комаром в глаз Люськи приняли в милиции заявление об исчезнувшем в никуда, и, как выяснилось, горячо любимом супруге.

 

 

СТАРУХА

Рассказ

 

Старуха работала в цирке. Днем и вечером отрывала контроль у билетов. Ночью – сутки через двое оставалась дежурить за сторожа. Довольно часто оставалась ночевать в артистических на втором этаже, рядом с администрацией. Иногда просто жила в дворницкой, в пристройке за зверинцем. Она охотно исполняла обязанности часто запивающего дворника, и ни у кого не вызывало удивления, что женщина в столь почтенном возрасте исполняет такую тяжелую работу. Все знали, как ее зовут, однако за глаза называли «старуха-процентщица» или просто и коротко – Старуха. Ни к каким процентам она касательства не имела – ни в коем разе! – просто весь облик ее и способность бесшумно передвигаться и неожиданно возникать за спиной, шелестящий голос, вечный белый пучок на затылке и лишние, кустарно пришитые карманы на бордовом в клетку форменном жакете открывали бездну для фантазии сослуживцев. И фантазия эта отчего-то была узконаправленной. Был, впрочем, в труппе цирка один человек, который называл Старуху только по имени-отчеству. Из-за странной истории, приключившейся с ним самим. История эта была известна всем и каждому, вплоть до новой администрации цирка, и считалась отличной местной страшилкой…

Итак, старуха работала в цирке.

Она пережила трех директоров. Никто не смел ее уволить. Даже речи об этом не возникало. Почему, было загадкой. Шептались о том, что цирк развалится, если она уйдет. И вот, однажды вечером, после представления она умерла. Умерла на руках младшего из жонглеров-эксцентриков Арчибальдовых. И вдруг всем стало известно, что ей восемьдесят один год, что совсем недавно принятые в труппу Григорий и Лев Арчибальдовы приходятся ей внучатыми племянниками, и, кроме них, у старухи толпа детей, внуков и правнуков по всему миру. Кто-то вспомнил, что сначала она работала на конюшне, потом в отделении для молодняка и никогда никого не боялась. А то, что стала старая женщина героиней глупой похмельной истории, так ведь тут спирт виноват…

 

Калерия Матвеевна Бох – странное сочетание – и жизнь имела странную. В бытность свою молодухой, еще при совдепии, работала секретарем-машинисткой в бюро проектов крупного НИИ, за усидчивость, услужливость и аккуратность была приглашена в личные секретари сначала начальника подразделения, а потом – генерального директора. Замужество мадам Бох, в девичестве Петровой, кончилось полным фиаско – любимый муж, заодно чертежник того же проектного бюро Александр Моисеевич Бох без предупреждения растворился на просторах далекой страны Израиль. Двое родных сыновей Боха остались на попечении матери, а потом и третий подоспел. Никто из подружек-сослуживиц не смог выдрать из Калерии, кто счастливый отец капризного и вечно болеющего Славочки. Да и не надо им было это знать. И жене генерального не надо было! Она и не знала, за что жалела и отмечала услужливую тихую Леру, искренне не включая ее в число соперниц. За почти мужскую стойкость и неболтливость Калерия Матвеевна получила рекомендации от уходящего шефа и осталась при новом. Этот был мужик веселый. Ходил по конторе, подбрасывая, почти жонглируя тремя черными гладкими шариками, да так умело, что никогда не ронял.

– Ловкость рук и никакого мошенничества, дорогая Лерочка Матвевна, – говорил, отзываясь на ее завороженный взгляд, и хохотал густо и сочно.

Однажды она осмелилась спросить шефа: «Откуда такое умение?». Ответ оказался неожиданным. Оказывается, он вырос в семье цирковых акробатов и жонглеров. Будучи самым младшим из пяти сыновей, не захотел пойти по стопам братьев, сбежал из семьи и, каким-то провиденьем поступив в архитектурный в Москве, пошел своей дорогой в одиночестве.

Был он человеком хлебосольным, жена его тоже отличалась открытостью и веселым нравом. Жизнь вокруг тихо набирающей года Калерии кипела. Постоянно приходили люди, не обязательно по работе, из заветного шкафчика за стеклянной панелью доставался дорогой коньяк, из холодильника извлекались ветчина и сыр, и рабочий день секретарши длился-длился-длился… Когда, наконец, компания разъезжалась по домам, шеф завозил домой и секретаршу. Он выходил из машины, широкий, грузный, с шуточным поклоном открывал ей дверцу и подавал руку. У его личного водителя не возникало ни удивления, ни желания посплетничать – шеф вел себя подобным образом со всеми женщинами в своей вотчине – от практикантки до старенькой вечерней уборщицы. Его и звали сообразно характеру – Лев…

 

Естественно, что за детьми Калерии уследить не удалось. Старший, окончив школу, самовольно уехал на север за романтикой. Нанявшись на сейнер, пошел по опасной морской линии, и, как ни странно, сделал карьеру, дослужившись до замначальника порта. Калерия удивлялась и восхищалась его упорством, – парень закончил два вуза заочно, ни разу не прервав работу. Второй и последний сын Боха тоже пошел куда-то вбок. Неожиданно в нем проснулась страсть к ботанике, и в результате в семье образовался учитель биологии. Оказавшись одним из двух учителей-мужчин в стандартной средней школе, нежный юноша быстро женился на ухватистой еврейской «англичанке» и счастливо укатил туда же, куда ранее отбыл его папаша. Письма от израильского сына приходили редко, и Калерия тихо вздыхала, получив очередное. Она боязливо отказалась ехать в невиданную даль, даже ради появления внука, довольствовалась фотографиями.

Ну, а Славочка, дорогой, самый любимый мальчик Славочка пошел в колонию по малолетке за хранение наркоты. Правда, фортуна ему улыбнулась – отмотав полгода, счастливчик вышел по амнистии. На дворе свирепствовали смутные перестроечные времена, Калерия боялась потерять работу. Кошмар со Славочкой и постоянная тревога Калерию Матвеевну, уже видящую на горизонте пенсию, согнули и как-то перекрутили. И она вцепилась в свою неблагодарную службу – уже при третьем начальнике.

 

Что касается предыдущего генерального, то из рабочего кабинета он отбыл на кладбище. История эта беспокоила Калерию, поскольку она имела к ней непосредственное касательство. Однажды вечером – за восемь уже, – шеф задержался и долго не выходил. Потом позвонил и попросил налить ему коньяка. Калерия налила, положила на блюдце лимон и несколько ломтиков сыра. Отнесла. Поставила. Полный жизни, огромный, веселый человек сидел задумчивым.

– Ну что, Лерочка Матвевна, – невесело сказал он, – жизнь-то идет?

– Идет… – недоуменно ответила Калерия.

– Вот идет-идет жизнь, – он сделал паузу. – И – проходит.

– Какие ваши годы, Лев Григорьевич, – осторожно заметила секретарша. – Вы такой молодой!

– Да нет! Уже пора передавать умение. Чувствую – пора.

Фраза была загадочной, и Калерия Матвеевна промолчала. Взяла пустую рюмку и полубоком вышла в приемную. «Когда же домой», – вяло подумала она. И вправду – устала. Тишина приемной как-то сразу стала давить на уши, звенеть и раздражать. Вдруг в кабинете у шефа что-то грохнуло. Калерия кинулась в кабинет, не дожидаясь звонка, хотя так было не заведено.

Шеф лежал на полу и судорожно хватался за ножку обширного начальственного стола. Вдруг сморщившаяся рука скользила по богатой и безукоризненно чистой полировке. Почему Калерии это бросилось в глаза – она не поняла. Кинувшись на колени рядом с начальником, она судорожно ослабила галстук и расстегнула две верхних пуговицы рубашки. Вскочила, схватила графин с водой, опять плюхнулась на колени. Человек на полу открыл глаза и невнятно прохрипел: «Теперь ты – больше некому».

– Что некому? – пролепетала Калерия, набирая воды в горсть и пытаясь смочить шефу грудь и лоб.

Неожиданно он твердо и властно сказал: «В правом кармане. Теперь ты – царь зверей. Бери же! – голос его сорвался, – В правом… кармане». Калерия потянулась и сунула руку в правый карман пиджака. Когда она вытянула ее, на ладони лежали три черных шарика.

– Они все твои! Теперь не бойся, – это были последние слова шефа.

Дальше был ужас. Калерия немедленно вызвала скорую и жену. Жена и скорая прилетели быстро. Врачи сделали укол. Больной только мычал и судорожно вздрагивал всем телом. Когда все уехали, Калерия прибрала в кабинете, вымыла посуду, закрыла сейф и дверь на ключ. Посидела молча. Жизнь опять опасно менялась, а она боялась-боялась-боялась этого. Шеф сказал: «Не бойся». Как же не бояться и чего не бояться и ЧТО теперь её? Шарики?! Понятно, что он бредил. Она достала из кармана платья три черных гладких катышка, они оказались неожиданно тяжелыми. Сначала хотела бросить их в корзину для бумаг, потом нехотя положила обратно, – все же он хотел, чтобы они были её…

На этом странности не кончились. Через четыре дня она присутствовала на поминках. Шеф умер скоропостижно – той же ночью в больнице. Жена его приходила забрать личные вещи из шкафа. Она выслушала сбивчивые соболезнования секретарши. Молча кивнула, и, положив ей руку на плечо, внимательно посмотрела в глаза. Обычно робкая и даже иной раз трусоватая Калерия, внимательно посмотрела в ответ. Женщина еще раз кивнула и пошла к выходу. На пороге обернулась и сказала: «Спасибо, теперь вы…» Калерия не поняла ее, расстроилась. К тому же к вечеру ей выпало мыть посуду с поминок, и она припозднилась с работы.

В подъезде ее ждал неприятный сюрприз – массивный темный силуэт на площадке второго этажа. Она вся внутренне подобралась, пытаясь понять – бежать ей или завопить погромче. Однако до этого не дошло – большая тень сделала шаг навстречу, и знакомый голос произнес: «Калерия Матвеевна?»

Когда Калерия пришла в себя, она обнаружила себя сидящей на ступеньке в подъезде. Мужчина, сидящий напротив, был до безобразия похож на ее усопшего начальника, только имел мефистофельскую бородку, и седины в львиной гриве было существенно больше.

– Лев Гри-и-горьевич-ч-ч, – обморочно пробормотала Калерия, однако снова отключиться ей не дали.

– Арчибальд Григорьевич, – представилась копия усопшего начальника и протянула руку, – Я его предыдущий брат…

– Как предыдущий? – удивилась Калерия, однако из ступора вышла, встала со ступеньки и отряхнулась.

– Ну, Лёва самый младший, а я – перед ним, значит – предыдущий, – прокомментировала копия. – Если вы не против, я хотел бы узнать в подробностях, как умер Лёва, что он сказал, как вел себя.

Квадратный Арчибальд приложил руки к груди, как институтка, наклонился сверху вниз к Калерии.

– Мне очень важно это знать. Очень. Пожалуйста, не откажите!

Калерия сдалась. Через пятнадцать минут они сидели в ближайшем кафе, Калерия не без удовольствия ела свежие эклеры, заказанные великодушным гостем, и пила неожиданно хороший – густой и качественный – черный кофе. Рассказ о смерти начальника не занял много времени. Калерия несколько заколебалась, доводить ли до сведения гостя последний внятный бред покойника, но рассказала и, порывшись в карманах, выложила перед Арчибальдом три тяжелых черных катышка. Гость неуловимо изменился в лице. Что-то хищное и крайне неприятное появилось в его непроницаемых черных глазах. Калерия это увидела, и он увидел, что она увидела. Усмехнулся, тряхнул седой гривой.

– Не бойтесь, у нас это семейное, и вы теперь тоже – часть нашей семьи. Посторонний не заметил бы, – глядя в удивленное лицо Калерии, быстро заговорил. – Не считайте меня душевнобольным и ничему не удивляйтесь. То, что вам досталось от Лёвы – наше династическое сокровище. Забрать я его не могу, Лёва оставил его вам, с соблюдением ритуала. Вам ведь сначала хотелось выбросить шары?

– Да, – односложно ответила Калерия, не веря в происходящее.

– Я объясню вам самую суть, остальное вы поймете потом, по мере, – он замялся, – эксплуатации чуда. Потому что это чудо. Дар. Он не всегда переходил по наследству внутри семьи. За семьсот лет было четыре случая, подобных вашему. Дар выбрал вас, протесты, как с моей, так и с вашей стороны бесполезны. Но я знаю, что он должен вернуться. Поэтому я оставлю вам связь.

Собеседник Калерии выложил на стол сотовый телефон. На первый взгляд он был обычным. Калерия не пользовалась этими новомодными штучками, несмотря на то, что забугорный сын прислал ей одну такую и настоятельно просил держать при себе. Она открыла крышку ловкого, цвета вишни с молоком аппаратика и нашла под ней одну-единственную кнопку, слегка мерцающую голубым. Удовлетворившись ее молчаливым согласием, Арчибальд Григорьевич деловито кивнул и продолжил:

– Потерять связь вы не можете, так же как и артефакт, – он указал на черные шары, – Единственное условие: вы всегда должны иметь запасной карман на одежде, даже на ночной пижаме, и класть их туда. А они, будьте уверены, никогда оттуда не пропадут и не доставят вам неудобств. Теперь – главное. Этот предмет, – взгляд на шары, – дает власть над всеми животными, от блохи до слона. Как-то, веке в шестнадцатом, один из моих предков заплатил жизнью за тщеславное желание заработать на Даре. Этого делать нельзя. Дар надо скрывать, по возможности. Те, кто не в курсе, и те, кто вообще ни при чем, ничего не заметят. Далее – вы уже умеете понимать животных, слышать их мысли, к этому надо привыкнуть. Дар передается, когда его носитель отчетливо ощущает, что это надо сделать, со словами: «Теперь ты, больше некому». Для этого – связь. Вы понимаете, что нужен наследник и нажимаете кнопку. Если наследник не успеет, Дар сам выберет его. Когда вы взяли артефакт в руки – вы уже получили дар, а предыдущий его носитель, увы, должен умереть. Двоих не бывает. А теперь, – он резко выкинул предостерегающий палец в сторону Калерии, открывшей было рот для вопроса. – Теперь – неприятное известие. Вы не можете отказаться от Дара. Желание избавиться от него может закончиться трагически, но не для вас, а для ваших близких. Поверьте – это проверено. Поэтому теперь вы ДОЛЖНЫ, – он сделал акцент на этом слове, – должны им пользоваться и развивать его. Каждый владелец должен что-то привнести в Дар, иначе он не даст ему умереть. Звучит это печально. Ни один владелец не захотел стать Вечным Жидом, это страшно и по-человечески бессмысленно. Да! И отнять его у вас никто не сможет, даже если артефакт отберут силой, он вернется в свой карман…

Повисла неловкая пауза.

Визитер смотрел на Калерию внимательно и неотрывно. Ей стало странно, что она сама смотрит ему в глаза в ответ и не отводит их. Наконец он нарушил молчание:

– Ничего не бойтесь. Когда понадобится помощь – звоните. И, лучше всего, смените работу.

– Кто же меня возьмет, – с сомнением ответила Калерия, – Мне шесть лет до пенсии.

– Вот мой номер телефона, я с удовольствием устрою вас в местный цирк, возьмут без вопросов, хотите – на должность администратора, хорошая зарплата, высокий статус…

Он сунул ей в руку твердый прямоугольник визитки, и продолжал внимательно смотреть на Калерию.

– Спасибо, не надо статус. Что-нибудь попроще…

– Хорошо!

Странный вестник поднялся, положил на столик немелкую купюру и произнес:

– Поздно, пойдемте, я вас провожу.

Калерия пошла, что ей оставалось. Но ощущение дурного сна не исчезало. Она послушно положила странный телефон в сумку, а шарики и визитку – к себе в карман. Шла молча, даже не зная о чем думать. Речистый Арчибальд тоже молчал. Подошли к подъезду, поднялись к двери Калерии.

– Я хочу помочь вам кое в чем, давайте зайдем к вам.

– Что вы! – испугалась Калерия, – Славочка же дома, он, наверное, уже выпил или хуже…

– О Славочке я и говорю, – безапелляционно заявил Арчибальд, – Не бойтесь, не сделаю я ему ничего, но все же – я наследник. У меня тоже есть свои способности. Я МОГУ помочь.

Не в силах спорить, однако в страхе за свое неудельное дитя, Калерия открыла дверь ключом. Так и есть! Славочка уже успел. Он лежал в зале наедине с включенным телевизором и тихо «ловил человечков». Судя по его движениям, человечки облепили его довольно густо. Славочке было страшновато и щекотно. Арчибальд молча подошел вплотную к лежащему Славочке, протянул руку, подержал над Славочкиным лицом и тихо произнес:

– Придут тараканы! Много, голодных, черных, диких, свирепых. Смутный ум – пожрут, чистый – не тронут.

Калерия не на шутку испугалась. Что за языческий ритуал? Она дернулась к Славочке, однако Арчибальд уже сделал шаг назад и, не обращая внимания на ее страх, проследовал к двери.

– Дайте ему сейчас стакан воды из-под крана, – это раз. Звоните, помогу – это два. Это не сон, дорогая Лерочка Матвевна, – это три, – произнес гость голосом покойного брата. – Примите все это как должное, – станет легче. И воды дайте своему младшенькому. Прямо сейчас!

Он развернулся и пошел вниз, не попрощавшись. Калерия выскочила на лестничную площадку и громким шепотом выкрикнула в удаляющуюся квадратную спину:

– Почему вы говорили о шарах в единственном числе?

Он обернулся, посмотрел на нее – впервые – снизу вверх и тихо ответил:

– Это один предмет. Один. Неразделимый. Наверное, вы хотите узнать, почему именно тараканы?

Калерия отчаянно затрясла головой в знак согласия.

– Вы теперь повелитель львов, а мне достались насекомые. Я блошиный бог! – Он захохотал так, что, кажется, воздух в подъезде завибрировал, махнул ей рукой на прощанье и быстро пошел вниз.

Калерия вернулась в квартиру, опрометью кинулась к крану на кухне, набрала в стакан воды и понесла Славочке. Он был страшен. Все еще лежа на полу, посиневший, задыхающийся, он беспрестанно отряхивал себя и сипло шептал:

– Тараканы, тараканы, мама-мамочка, жрут, жрут меня, жрут…

Калерия сунула ему в рот край стакана, аж зубы хрустнули  и заорала:

– Пей, пе-е-й!!!

Славочка выпил. И – заснул сном младенца на последних каплях. Калерия не стала тащить его на диван, оставила на полу, подложив под голову подушку и накрыв пледом. Утром Славочка спросил:

– Мама, а что я, на полу спал? – Калерия не ответила, только покачала головой.

Не «мамашкой», не «типа родительницей» – назвал мамой…

 

Славочка с тех пор не пил, о дозе не вспоминал и устроился на работу.

 

* * *

Прошло два года. Новый начальник воспринял ее без энтузиазма. Сил у Калерии было еще много. Она неожиданно для себя завела собаку и долго гуляла с ней по вечерам. Новый шеф не любил засиживаться. В 18.15 в конторе уже никого не было, и Калерия уходила последней, помыв чашки и привычно заперев кабинет. Однажды утром она обнаружила в приемной высокую белесую даму возрастом примерно около тридцати. Блондинка с интересом посмотрела не нее.

– Как вы вошли? – опешила Калерия.

– А вам разве Константин Васильевич не говорил, я теперь здесь работаю. У меня ключ есть.

Калерия похолодела. Она давно ждала подобного поворота событий, однако ее все же застали врасплох. Не говоря не слова, она достала из стола лист белой бумаги и с убийственным спокойствием написала заявление. Явившийся через полчаса начальник, съежился было при виде нее, однако явно обрадовался, заполучив заявление.

– Вы в течение двух недель Ниночке дела передайте, – запел он, подписав бумагу.

– Никаких передачек! – рявкнула Калерия. – Расчет через два дня! Ниночка сама разберется. О выходном пособии по выслуге лет не забудьте. И не вздумайте ни копейки потерять!

Начальник оробел. Калерия сама от себя не ожидала такого напора. И никто не ожидал. Тем же вечером она позвонила Арчибальду. А через три дня, вместе с расчетом, получила новую работу. Так Калерия Бох оказалась в цирке.

 

* * *

– Мужики, я чуть не подох от страха!!! Ей-богу, чуть не преставился! – прижимая руки к мощной грудной клетке орал дрессировщик хищников Алекс Ворон, в миру – Алексей Воронов. – Ей же богу!!! Поверьте мне!

Мужики ржали.

– Хватит, Лёха! – наставительно произнес владелец аттракциона экзотических животных Владлен Жемчужин, – ты вчера вечером о-о-чень много выпил. Хватит! Ты же сам до артистической не мог дойти. Какие звери? Где? Мои все на месте – спят. Изольда морковь хавает… Ты еще, кроме Старухи, директора приплети. Может ты и меня там видел?

– А может, наша бабушка Пашкины гирьки кидала? – хохотнул кто-то за спиной Лёхи. – Ей под девяносто лет!

Лёха поник буйной головой. И было от чего поникнуть. Он рассказал о своем ночном приключении всем, но никто ему не поверил. Ближе к обеду он решил уединиться где-нибудь в тигрятнике. Там бы ему никто не помешал. В узком длинном коридоре, ведущем в отделение хищников, несчастный дрессировщик встретил Старуху. Будто удар током поразил его, когда худая старая женщина вышла на него из-за поворота. Он остолбенел и долго не мог произнести не слова.

– Алексей Петрович, вы бы клетки закрывали повнимательней, – проходя мимо дрессировщика, прошелестела Калерия, – Там Омега едва не вышла.

Она ушла, тихие легкие шаги растворились в полутьме коридора, а Лёха Воронов стоял как столб и все прокручивал, прокручивал в памяти, то, что случилось с ним ночью…

 

Не из пугливых был Лёха Воронов, да и не из слабых, метр девяносто шесть ростом, косая сажень в плечах, кулаки – пудовые, сорок шестой размер ботинка. Встретишь такого в подворотне – струхнешь не на шутку. Но и его постигла сия позорная участь. Главное – не мог Лёха понять значения увиденного и от того был зол и растерян.

А случилось вот что.

День рождения Лилечки Пеговой, эквилибристки на проволоке, по заведенной традиции отмечали, укрывшись в старой реквизиторской под лестницей. Уже было достоверно известно, что все власть предержащие, а именно директор и администратор, покинули помещение, и квасить можно было безбоязненно. Но, по привычке ли таиться, или в силу удобства и камерности помещения засели именно там. Лилечка постаралась – стол был хорош. А вместо водки на столе появился ледяной, прозрачный, как будто звенящий, слегка разведенный спирт. Дамы пили вино. Веселье шло своим чередом, но, видно, не Лёхин день был в этот раз. И Лёха напился. Заметили этот удручающий факт не сразу, а заметив, решили Лёху положить отдыхать здесь же, на мешках со старыми костюмами. Следы застолья были тщательно заметены, рядом с потерпевшим оставили бутылку минералки, и в цирке стало тихо и пусто.

Проснулся Лёха среди ночи. Глотнул из заботливо оставленного пузыря и нетвердой походкой отправился в туалет. Выйдя оттуда, он доковылял обратно до реквизиторской и уже взялся за дверь, но слух его уловил какое-то шарканье, цоканье и – о ужас! – знакомый звук когтей по плиточному полу. Лёха обернулся и – остолбенел. Посреди холла, вяло дергая хвостом и зевая, стоял Бурбон.

– Ять твою туда! – выругался про себя Лёха. – Что делать, я же не в форме… Порвет… – пронеслось у него в голове. Тем временем появление тигра оказалось не единственным сюрпризом – слева из коридора раздевалки выскочили гуртом жемчужинские ламы. Они не обратили на тигра не малейшего внимания. Лёха похолодел, попятился и как щитом прикрылся хлипкой дверью реквизиторской. Глядя в щель, он ожидал кровавой сцены, однако произошло совсем другое. Как бальная зала гостями, холл начал наполняться животными. Вышли лисы, громко цокая, появились гордые белые терцы с холеными хвостами и гривами, грузно прошла бегемотиха Изольда, суетливо и бестолково замелькали пудели. Еноты, шимпанзе, голуби, старый крикливый попугай ара, зебра и даже вечно сонный питон. Все это сновало мимо Лёхиного убежища, не конфликтуя друг с другом. И – мама дорогая! – здесь были все его тигры обоего пола. Лёха зажмурился, потряс головой, открыл глаза – жуткое зрелище не исчезло. И тут у Лёхи как-то совсем судорожно заперчило в горле, но не от недавней попойки, а от зрелища поистине дикого. Посреди хоровода ушей, спин и хвостов появилась невысокая фигура в форменном малиновом пиджаке. Старуха!

Кровь ударила Лёхе в голову и он, здоровый сильный мужик, стоял на месте и не знал, как помочь этой безумной старой женщине. Однако помогать ей было не нужно. Когда Лёха это осознал, ему стало совсем худо. Звериная карусель вращалась вокруг Старухи, а она гладила, ерошила шерсть, похлопывала, почесывала и говорила скороговоркой:

– Детки мои, хорошие мои детки, ласковые мои…

И попугай сидел у нее на плече, как у Джона Сильвера.

Лёха дико заорал и в тот же момент понял, что пол уходит у него из-под ног. И свет начал гаснуть. И из темноты над его головой донеслось:

– Придут тигры! Много, голодных, сильных, диких, свирепых. Смутный ум – пожрут, чистый – не тронут…

 

Очнулся он, когда в цирке стояла гулкая утренняя тишина, а на часах в холле было шесть. Странно, но лежал он на мешках, хотя падал у двери. Лёха встал, на нетвердых ногах обошел холл. Ламы, лошади, обезьяны, – кто-то непременно должен был нагадить. Но пол был девственно чист. Леха пошел дальше. Заглянул в конюшню, там уже копошились конюхи, задавая лошадям овес.

– Ты чё так рано? – спросил один их конюхов, дюжий рыжий парень Мишка.

– Да, так, дело есть, – неуверенно ответил Лёха, – а ты, Мишань, никого тут не видел? Там в прихожей никого не было?

– Бабка прошла, ну она, это, ночевала видно, – лениво ответил Мишка и отвернувшись занялся своим делом.

Лёха задумался. Не настолько пьющим он был человеком, чтобы увидеть такой реальный кошмар. Надо выпить, решил Лёха. Остатки спирта нашлись в дальнем углу реквизиторской. Лёха взял пузырь в руки, поболтал, посмотрел на свет и поставил назад.

 

Больше он не пил никогда.