Сергей БЕЛОРУСЕЦ

СТАДИОН ЮНЫХ ПИОНЕРОВ

Рассказ

 

 

1

 

Уже второй год подряд - каждое утро - я прихожу сюда плавать. А раньше – давным-давно – приходил сюда бегать. И - прыгать…

Здесь, в том же самом здании, где сейчас престижный сетевой фитнес-центр, был один из первых московских легкоатлетических манежей, в котором, после тяжёлой автомобильной аварии, восстанавливался и тренировался прославленный Брумель.

Я приходил бегать и прыгать в манеж, начиная с шестого класса. Гулять же сюда, на Стадион Юных Пионеров, меня приводили за ручку ещё в дошкольном детстве. И - привозили. Ещё в коляске. А когда я вырос, я гулял по этим аллеям уже со своим сыном. В те дни, когда не сидел в симпатичной зелёной будочке при въезде на стадион. В той будочке, которой давно нет.

Но, впрочем, всё по порядку.

 

2

 

В моём дошкольном детстве название «Стадион Юных Пионеров» целиком произносили только водители троллейбусов. Объявляя следующую остановку. Прочие окрестные граждане ограничивались аббревиатурой СЮП. К СЮПу вели разные маршруты. Но главный вход горделиво глядел на Ленинградский проспект. Вправо и влево - на одинаковом расстоянии от главного входа - намеренно бросались в глаза многоцветно-пастельные мозаичные панно с изображением молодых футболистов различных амплуа, каких-то других физкультурников и внушительная надпись из крупных буквенных значков, составляющих полное наименование архитектурно-спортивного объекта…

На территории CЮПа (который превратился в СЮП лишь в тридцатых) физкультурно-спортивная жизнь кипела и бурлила практически с первых лет последнего века прошлого тысячелетия. С объяснимыми перерывами на октябрьскую революцию и отечественную войну. В моём дошкольном и младшешкольном детстве СЮП являл собой небольшой уютный стадиончик с полнометражным травяным футбольным полем, вокруг которого вилась легкоатлетическая беговая дорожка, сначала – гаревая, а потом, примерно с конца шестидесятых – резинобитумная. За воротами, совсем исчезнувшими в мои школьные годы (было время – только футбольными, было время – только регбийными, было время – и теми, и этим) располагались сектора для прыжков и толкания ядра. Трибуна была одна, весьма вместительная, с деревянными скамейками. Зимой футбольное поле с беговой дорожкой и секторами заливалось водой посредством чёрных плюющихся шлангов, надолго превращаясь в каток – причем не только для массового катания, но и для серьёзных тренировок, а также соревнований союзного масштаба. На СЮПе среди других детских спортивных секций работали секция конькобежного спорта и секция ОФП – Общей Физической Подготовки – зимой обычно тоже пытающаяся заниматься коньками…

Коньки – и беговые, и хоккейные, и фигурные, и гаги - точили на специальном станке, в подтрибунном помещении стадиона, в крохотной комнатке, рядом с огромной мужской раздевалкой и вполне просторной душевой. Ещё ниже, в подвале, помещался баскетбольный зал. За пределами игрового поля - вдоль его боковой линии – зал, выстланный линолеумом, был сплошь утыкан разнокубатурными нишами, использующимися для упражнений с отягощениями: всевозможными гантелями, штангами, грифами, железными блинами. В отдельных нишах обитали тренировочные снаряды – конь и козёл, иногда оттуда извлекаемые, а в одной из ниш безвылазно царило стандартное гимнастическое бревно…

Баскетбольные и волейбольные наружные площадки, примыкающие друг к другу, зимой сравнительно легко переоборудовались в хоккейные коробки. Но клюшек для канадского, с шайбой хоккея, посредине шестидесятых в спортивном магазине на Ленинградском проспекте почти никогда не наличествовало. Зато в продаже фигурировали клюшки для хоккея русского, с мячом, стремительно тогда из моды выходящего

Каучуковые светло-чёрные шайбы (и нормальных размеров, и половинчатые) считались товаром дефицитным, поэтому разновозрастные мальчишки, носясь поперёк площадки, кто в коньках, кто в бурках, кто в валенках – играли – как правило – прыгучим теннисным мячиком. А по вечерам, при искусственном освещении и паре настоящих хоккейных ворот съезжались и сходились играть команды взрослые. Богатый многотысячный оборонный завод, растянувшийся на всю Ходынку, мог себе позволить проводить здесь межцеховые турниры, облачая своих станочников, чертёжников, техников, инженеров в дорогостоящую яркую хоккейную экипировку. В другом конце СЮПа, вроде бы неподалёку от Дома Спорта, где обитали секции гимнастики, акробатики и шахмат, как-то обособленно торчало неказистое одноэтажное жёлтое здание - крытый искусственный каток, на котором проводила занятия секция фигурного катания, куда очень трудно было записаться. Однако люди везли детей со всей Москвы, впечатлённые первыми советскими победами в этом западно-выкрутасно-музыкальном, чуть приоткрытом для широких масс «оттепелью», зимним олимпийским видом спорта

Мне было года три, когда во время прогулки по стадиону, Папа предложил мне заглянуть в жёлтый (или бледно-розовый?), странноватой формы, домик. А может, я попросил Папу туда заглянуть. Мы зашли – и с ходу выяснилось, что тренер в цветастом свитере и облегающих строгих брюках - Папин хороший знакомый. Он взял меня на руки – и со мной на руках стал красиво ездить по льду, показывая мне каток, а меня юным фигуристкам…

В глаза мне со всех сторон бил яркий свет, поэтому я почти ничего не рассмотрел. Но к миру волшебства приобщился. Тренеру я приглянулся – и он предложил, чтобы через год я стал у него заниматься. Я не возражал. Старшие Родственники тоже. Оставалось только раздобыть фигурные коньки самого маленького размера. Тренер обещал помочь – и сдержал слово. Коньки-снегурочки мне были куплены. Радостный, я ходил на коньках по квартире, предвкушая, как через год по три раза в неделю буду на них кататься при свете слепящих глаза праздничных прожекторов. Но через год коньки мне оказались малы…

А ледовый дворец – место тренировок многих фигуристов-сборников – соорудили позже, между велосипедным треком и легкоатлетическим манежем. Велосипедный бетонный трек, на котором занималась велосипедная секция и проводилась половина всех союзных состязаний (вторая – на знаменитом тульском треке) был тогда единственным в Москве, являлся гордостью СЮПа и постоянно заполнял собой голубые (они же – чёрно-белые) экраны отечественных телевизоров. Попасть на трековые трибуны, несмотря на то, что я к этому стремился всячески, мне удавалось крайне редко: обычно входы (а их существовало величайшее множество – по всему овальному светло-жёлтому периметру) бывали перекрыты тёмными чугунными решётками, закрытыми на массивные коричнево-серые замки. Был ещё на территории стадиона летний гимнастический городок, с параллельными брусьями, турниками, окружёнными для удобства приземления свежими опилками. Кажется, порой туда выносили даже батут, на котором взлетали в небо члены акробатической секции. А вот городошной площадки на самом стадионе, кажется, не было. Зато она точно была – буквально – в двух шагах от него, на продолжении Грушевой аллеи, тоже аллее, ведущей – прямиком - к больнице имени Боткина…

 

3

 

Когда я учился в начальной школе, Старшие Родственники неоднократно пытались приобщить меня к занятиям активным спортом – и тем самым отвлечь от излишне активного просмотра спорта по телевизору. Ближе всего к дому находился Стадион Юных Пионеров с его различными секциями. Но ни одна из них меня не интересовала по-настоящему, ибо мне нужен был один лишь футбол. А секции футбола на СЮПе тогда уже не было. Да и принимали в футбольную секцию лет с десяти-одиннадцати. Вот меня и пытались приткнуть куда-то ещё. Мама и Бабушка кропотливо обрабатывали Дедушку, чтобы он задействовал свои могучие связи – и, наконец, вынудили его заняться моим устройством в какую-нибудь из сюповских секций. В назначенный срок я (третьеклассник) с Бабушкой, Дедушкой и вещами (спортивной формой – белый верх, чёрный низ и чешки) очутились в кабинете то ли директора, то ли замдиректора Детско-Юношеской Спортивной Школы Центрального Стадиона Юных Пионеров. Он скептически осмотрел мою полноватую фигуру, присвистнул, после чего отвёл меня в гимнастический зал с изобилием огромных зеркал, демонстрирующих всем окружающим моё отражение – ещё более толстое, на фоне мелких и узких тел юных гимнастов

Продержался я в этом зеркальном окружении недели две. Потом, когда я учился в четвёртом, на СЮПе открылась секция Общей Физической Подготовки, куда меня записала Мама. Осенью и весной два раза в неделю офепешники играли в футбол, что меня устраивало абсолютно. А зимой (наш тренер был мастером спорта по конькобежному спорту) учились кататься на коньках, что давалось мне с большим трудом (правильнее сказать – не давалось вовсе…) Тем более, что Папа постоянно твердил (мне и Маме) про мой слабый голеностоп, в него, в Папу, у которого это – единственное слабое место…

Был момент в сентябре моего пятого класса, когда я уже стал подходить по возрасту для футбольной секции – и Дедушка меня в неё (классическим образом) устроил. На стадион «Динамо», к бывшему полузащитнику сборной СССР Виктору Царёву, без всякого энтузиазма воспринявшему моё появление у него в группе в обход осуществлённого им и его помощниками набора молодняка. Под неодобрительным взглядом Царёва я дважды за неделю сыграл в поле и один раз постоял на воротах. В отсутствии чуть припозднившегося законного вратаря. Который на глазах у Дедушки с разбегу перемахнул через метровый железный заборчик, отделявший тренировочное поле от лениво глазеющей вокруг или праздно прогуливающейся мимо публики. После чего я посчитал за лучшее молчаливо ретироваться.

 

4

 

Пока я, пионер десятого отряда лагеря «Кипарисный» дружины «Кипарисная», пребывал в майском Артеке, выигрывая все отрядные и дружинные соревнования по короткому бегу и прыжкам в высоту, мои одноклассники записались в секцию лёгкой атлетики Стадиона Юных Пионеров. Причем, по стечению обстоятельств, это оказалась группа, столь любимых мной, изначально (с первого взгляда) пленивших (вот именно!) меня - прыжков в высоту. В Артеке я, повинуясь невесть откуда взявшемуся наитию, попробовал прыгать в высоту – не привычным всем тогдашним школьникам «перешагиванием», а «перекидным», увиденным мной по телевизору. Толком не зная, как им прыгают, даже не умея подобрать разбег, я сразу взлетел над планкой на метр тридцать, что превышало мой личный рекорд «перешагиванием» аж на 15 сантиметров. Может быть, я рискнул бы опробовать и «фосбюри-флоп», тоже уже виденный мной по телевизору, но местом для приземления на аккуратном стадиончике дружины «Кипарисная» служила восьмидесятисантиметровая горка взрыхлённого песка. Впрочем, даже если бы в яме лежали поролоновые маты, я вряд ли стал бы прыгать стилем «фосбюри-флоп» (которым, к слову, прыгали практически все высотницы из дружественной нам сюповской девчоночьей группировки), ведь очень ценил рекордсмена мира Валерия Брумеля, а Брумель прыгал исключительно «перекидным»

Второго сентября далёко года, после школы, в хлопчатобумажном синем спортивном костюме и в китайских кедах я прибежал на первую свою легкоатлетическую тренировку. А может, это были отечественные полукеды. Хотя, вернее всего - советские «спортивки» - лёгкие двухцветные кожаные тапочки на твёрдой подошве – предтечи, сменивших их меньше, чем через год, более долговечных и удобных кроссовок. День стоял тёплый и ласковый – в такие дни легкоатлеты пёстрыми стайками высыпали на стадионные дорожки и сектора, предпочитая их занятиям в душноватом от упругих рездоровых плит манеже. Я прибежал заниматься прыжками в высоту к тренеру, который слыл ярым приверженцем «перекидного», хотя сам в молодости прыгал «волной» - как ещё рекордсменка мира среди женщин румынка Иоланда Балаш и наш, мужской и советский, уже экс-рекордсмен Юрий Степанов…

Тренер (за глаза - шеф) был настоящим адептом «перекидного», невзирая на то, что пресловутый «фосбюри-флоп», названный так в честь своего создателя, олимпийского чемпиона Мехико американца Дика Фосбюри (слово «флоп» - звукоподражательно имитировало русское «хлоп» и указывало на мягкое приземление) к тому времени довольно резво распространялся по всей земле. Включая одну шестую часть мировой суши, где прыгуны-высотники, наконец-то, заполучили счастливую возможность приземляться не в мокрый травмоопасный песок, а на поролоновые подушки (именно ими были оборудованы сектора для вертикальных прыжков в сюповском манеже). Или – завершающей фазой прыжка - максимально комфортно валиться («флописты» это делали спиной) на тугие горы из гигантских брезентовых зелёных мешков, доверху набитых обрезками бело-жёлтого импортного поролона и втиснутых в каркасные деревянные, с железной окантовкой, границы двух параллельных ям для приземлений на открытой арене СЮПа…

Зелёные мешки с поролоновыми обрезками, стойки, на которые ставилась планка, сама планка, ядра, копья, барьеры, набивные мячи (они назывались медицинболы), прочие спортивные снаряды хранились над просторами баскетбольного зала, в подтрибунной кладовой. Оттуда, предварительно выклянчив у несговорчивой кладовщицы, на себе мы их пёрли, чтобы туда же, ей же, обязательно вернуть по окончании двухчасовой тренировки. Меня – буквально завораживало такое упражнение: планка одним концом клалась на максимально поднятую высоту барьера (106,7 см.), а другим ставилась на поверхность сектора – её нужно было преодолевать, толкаясь одной левой и приземляясь на другую правую

Упражнение называлось «пируэт».

- Координейшн! - по-английски корректировал мои прыжки элегантный подтянутый шеф, имея в виду мою своеобразную координацию движений…

Если шёл дождь, по широким щербатым старым ступеням мы взбирались на верхний ярус трибун, покрытый продолговатой вычурной ампирной крышей-недобашенкой – и тренировались на полуоткрытом воздухе, делая рывки или совершая прыжки-многоскоки

Теперь я прибегал сюда четыре-пять раз в неделю. До капитального обживания манежа оставался, может быть, месяц…

 

5

 

Наша сюповская группа «высотников» выглядела разновозрастной, но однородной – в том смысле, что являлась сугубо мужской. И все прыгали (или учились прыгать) «перекидным». Даже незаметно затесавшиеся в группу два барьериста. Даже одна девушка из педагогического училища, заботливо пригретая под крылом внешне бесстрастным и невозмутимым шефом. Все – кроме почти двухметрового Андрюхи, у которого «перекидным» прыгать - просто не получалось. Зато получалось «флопом» (он проще в исполнении) - и как! Принося повсеместные медали и призы на чемпионатах Москвы и первенствах Центрального Совета Общества «Труд», за который выступали воспитанники СЮПа. В белых майках и зелёных трусах (мне их покупала Мама в спортивном магазине, а дома, по моей просьбе, зелёные сатиновые спортивные труса с двойной резинкой превращала в трусы с широкими подшивными разрезами – для большей свободы движений…) И в казённых ношеных шиповках. Мне мои первые, спросив размер, выдал шеф через полгода после начала занятий. Вместе с нагрудным номером, который, будучи прикреплённым к майке, закреплялся за тобой на всё время учёбы в ДЮСШ – Детско-Юношеской Спортивной Школе. Под ним - белым, с большими чёрными цифрами в центре и маленькими красными буквами СП – Стадион Пионеров – вверху и внизу - ты призван был теперь выступать (за СЮП) на всех крупных московских стартах, где участвовали и другие спортобщества: «Спартак», «Динамо», «ЦСКА», «Локомотив», «Буревестник», «Трудовые резервы». А ещё - бесчисленные районные ДЮСШ…

Но подобных состязаний в течение года бывало немного, от силы четыре-пять. За неделю до очередного главного столичного соревнования шеф исключал из тренировки любимый им (и нами) контактный баскетбол. - Впереди, Москва!- по-антикомиссарски провозглашал шеф. Наши ноги, руки и тела он берёг для самых важных стартов. Довольно часто первенства и кубки Москвы (и на воздухе, и в закрытых помещениях) проводились на CЮПе. Там, под открытым спокойным небом, на самом излёте мая, состоялось моё первое первенство Москвы, ознаменовавшееся для меня сразу кучей личных рекордов. Кучей - потому, что мы, юноши младшего возраста, выступали в различных многоборьях, а не в отдельных видах. Там, на Маминых глазах (она стояла за невысокой стадионной оградой, метрах в двадцати от прыжкового сектора) я впервые взял полутораметровый рубеж. Там же, на СЮПе, но уже в манеже я в первый (и – увы – в последний) раз оказался призёром (вторым) на зимнем кубке Москвы среди юношей младшего возраста. Будучи тринадцатилетним, старшим среди младших, я намеревался летом добыть золото. Соревнования по четырёхборьям (которых - из всей уймы легкоатлетических видов – устроители собрали штук 50) проходили на твердобитумном, практически асфальтовом, покрытии стадиона «Локомотив». В моём четырёхборье (100 метров с барьерами, прыжок в высоту, 60 метров гладких, толкание ядра) я объективно выглядел сильнейшим. Однако в начальной же дисциплине – барьерах – лидируя в забеге с огромным отрывом, я воткнулся шиповкой в шлакбаумную планку последнего десятого дистанционного барьера - и с ходу рухнул на эту безумную дорожку. Правда, сразу поднялся – и всё равно финишировал первым. Но мой результат аннулировали, посчитав, что я то ли коснулся барьера рукой, то ли, падая, выкатился на соседнюю дорожку…

Три остальных вида четырёхборья (оно разыгрывалось в два дня) я выиграл. Невзирая на изрядно ободранные колени и бёдра. В результате – с итоговой суммой очков, набранных за три вида, я занял седьмое место. Среди сорока четырёх участников…

 

6

 

В нашей группе тренировались и новички, и спортсмены старших разрядов, и даже один мастер спорта, рекордсмен Москвы в своём возрасте. Окончившие школы и поступившие в институты (серьёзные, технические, вроде Физтеха, МИФИ, МАИ) связи с СЮПом тоже не теряли. Некоторые – и вовсе - приводили на СЮП своих однокурсников, новоиспечённых московских вузовцев, отныне проживающих в студенческих общежитиях – тех ребят, кто занимался прыжками в высоту по старому местожительству. Скажем, наш мастер спорта, учившийся тогда в МАИ, притащил как-то на занятия симпатичного скромного парня, приехавшего в столицу вроде бы из Саратова. Парень прыгал на два метра ровно. Естественно, «перекидным»…. А потом, лет через пятнадцать, он влетел гораздо выше, сделавшись советским космонавтом. Или российским. Я видел (и слышал) его интервью по телеящику…

Так вот, кто-то из выпускников школы (и спортшколы) ещё имел право выступать за СЮП (или за «Труд») в соревнованиях юниоров. Понятие «юниор» расшифровывалось как «юный игрок олимпийского резерва». Конечно, это шло от лукавого. И не только из-за того, что лёгкая атлетика спортивной игрой не являлась Расшифровку я увидел, просматривая журнал «Спортивная жизнь России», который не входил в круг моего постоянного чтения. В отличие от журнала «Лёгкая атлетика», который мне выписывала Мама – и который я читал с настоящим упоением. Особое внимание уделяя статистической рубрике. Хотя тщательно до скрупулёзности изучал попадающиеся на глаза кинограммы прыжков великих мастеров (да-да!), вырезая их из журнала и складывая в папочку вместе со своими наградными вымпелами, медалями, грамотами. Мы и на занятьях порой шли в подтрибунье – там, в потайной комнатке, впотьмах, шеф на складном киноэкране демонстрировал нам кинограмму прыжка Брумеля на 2.28. Попутно разбирая особенности его техники

Ребята из нашей группы прозвали меня «ходячая энциклопедия», ведь я знал все имена, современные и давнишние, все результаты, был в курсе, кто каким стилем прыгает или прыгал

Настольными моими книгами тогда были учебник по лёгкой атлетике для институтов физкультуры, «Книга тренера по лёгкой атлетике», а к ним в придачу - автобиографические воспоминания легендарного Валерия Брумеля («Высота») и Виктора Алексеевича Лонского, заслуженного тренера, уникального специалиста по прыжкам в высоту («Что вам сказать про высоту»). В провинциальном, даже не областном Бердичеве, стоящем на речке Гнилопять, в бывшем костёле, где когда-то Оноре де Бальзак венчался с княгиней Эвелиной Ганской, разбегаясь между колоннами, «перекиднисты» тренера Лонского брали свои первые высоты. Заоблачные высоты брали выпестованные педагогом Лонским ученики, те, кого он – собственноручно – без предварительного отбора - брал с ленивой, картавящей улицы - не подающих никаких надежд, малорослых, порою калечных

Заоблачные высоты брали подросшие, выросшие мальчики Лонского. На главных турнирах Союза, в далёких международных поездках…

 

7

 

У Cтадиона Юных Пионеров под Подольском, рядом с деревней Курилово, имелся свой спортивный лагерь, куда каждое лето по устной рекомендации шефа и по безусловному собственному желанию я отправлялся на две смены. От СЮПа нас везли на нескольких, следующих друг за другом автобусах – юных легкоатлетов, гимнастов, фигуристов, велосипедистов, конькобежцев. Прочие секций к тому времени уже, похоже, вымерли…

Чудесная узенькая речка с водопадом, над которой базировался наш временный хлипкий приют, носила звонкое наименование Моча. С ударением на первом слоге. А комаров – на удивление – здесь не водилось. Вообще. Два ряда одноэтажных домиков, радиорубка и концертная эстрада-веранда – посредине, столовая с хозблоком, медкабинет с изолятором и душевые кабинки – в левом отдалении, а ещё - дышащий на ладан, пропахший хлоркою, обозначенный кривыми буквами «М» и «Ж» объект по дороге к верхней, олимпийской базе сборной страны – таков он был -сюповский спортлагерь. На отряд (группу по специализации, а не по возрасту) – свой домик, с общей спальней и вожатской (тренерской) комнаткой, примыкающей к просторной застеклённой мелкими стёклами террасе. Наш домик – ближний к единственному, годами протоптанному, спуску. Линейки – редко, почти никогда. Да и то - вечерние, с вручением грамот по итогам соревнований в конце второй смены. Либо с чем-то соизмеримым по значению. Утренняя зарядка, чаще в виде пробежки, когда шеф бежит впереди, задавая нужный темп. Двухразовые тренировки на верхней базе, где отличный, приспособленный под лёгкую атлетику стадион, с тартановым покрытием. А в лесу – сбоку от стадиона (там мы бегаем утренние кроссы) - побитая временем битумная дорожка, с ямой для прыжков в длину и тройным. Мы тренируемся рядом со сборниками – и это нас нисколько не смущает. Мы делим с ними дорожки и прыжковые сектора. Иногда общаемся. Помню, высокий белокурый Генка Бабаев демонстрировал на бис кому-то из олимпийских чемпионов прыжок в длину стилем «флип» - горизонтальным сальто вперёд

Тогда «флип» только возник, введённый в практику мировой лёгкой атлетики знаменитым американским десятиборцем (надо же – забыл его фамилию!), улетевшим таким экзотическим образом под восемь метров. Потом, причем довольно быстро, «флип» высокие чины из международной федерации упразднили, посчитав излишне травмоопасным

Ухоженные баскетбольные (под прозрачными щитами) и волейбольные площадки всегда свободны. Но мы играем только в баскетбол – ведомые шефом с его мохнатым торсом и столь же мохнатой спиной – в два кольца - полуголые против «маечников»

Футбол шеф не любит – и запрещает в него нам играть, мотивируя тем, что мы должны беречь наши ноги. Правда, пару раз мне удаётся пренебречь запретом – и сыграть. На другом берегу есть футбольное поле с воротами, на которые порой натягивают сетку. Я играю – и забиваю четырежды (в том числе – мяч с пенальти) – и слава обо мне мгновенно разлетается по части округи, добираясь и до ушей шефа. Густобровый лысоватый шеф смотрит на меня строго, но встреча с вожатыми соседнего пионерлагеря уже назначена. И я вновь играю. И забиваю – ударом с центра поля. И мы проигрываем со счётом 1:2

И ещё раз я не подчиняюсь шефу, уехавшему в Москву по делам и наказавшему нам не участвовать в «Дне бега». Никто из наших и не собирался. Кроме меня, которому почему-то не терпелось пробежать кросс на время. И вот – воскресенье. И старт забега на 600 метров. – вдоль берега - метров 200 с гаком, через футбольное поле – и назад, на финиш. Со мной в забеге оказываются какие-то незнакомые ребята, я даже не знаю их спортивной специализации. И они, эти ребята, со старта уносятся – как сумасшедшие. Бег только начался, а я – последний, в десяти метрах от бешено рванувшей основной группы. Я вижу, что если не прибавлю – то отстану безнадёжно. И прибавляю изо всех сил. И к середине дистанции достаю основную группу. И не задерживаясь в ней, обхожу её. Но ещё ведь бежать назад

Я добежал, придя первым. И никакой радости не испытал. Только невозможность дышать. Только марево перед глазами. Только желание поскорей умереть. Чтобы так больше не мучиться

А потом, лёжа на траве, я приходил в себя. И всё-таки пришёл. И поплёлся в спортлагерь

Нечто подобное уже случалось со мной. В сюповском манеже. Раньше года на полтора. Я тогда впервые должен был бежать двухсотметровку – ровно круг – от старта до финиша. И никого из своих соперников тоже не знал, не представлял их возможностей. И – своих. И – рванул под стартовый выстрел, чтобы занять место у бровки, и – понёсся. И после финиша, обессиленный совершенно, задыхающийся, кулем упал на поролоновые маты в прыжковом секторе, с которых меня не стали сгонять

Эти два забега что-то во мне перевернули. Теперь, выходя на старт любой беговой дистанции, превышающей 100 метров, я себя сдерживал, стреноживал и щадил. Что не мешало мне выигрывать школьные состязания. Впрочем, о победах в более крупных соревнованиях пришлось забыть. Навсегда. Лишь однажды (я учился тогда в десятом) на районных соревнованиях (опять же - проходящих на СЮПе) я сумел так выстроить свой пятисотметровый бег, что стартовые полдистанции пробежав замыкающим, а на заключительной половине спокойно, уверенно, по одному, съел всех, кто находился впереди, исключая обособленного лидера

Единожды шефом нам было позволено сходить на верхнюю базу, чтобы практически в пустом кинозале посмотреть привезённое (тематическое) кино – фильм «Право на прыжок» по книжке Брумеля, с артистом Мартыновым главной мужской роли и Татьяной Ицыкович (будущей Васильевой) в главной женской

А ещё один – посмотреть по цветному телевизору (целиком, наплевав на ужин) легкоатлетический матч «СССР-США».

Вечерами в спортлагере танцы – больше похожие на индивидуальные тренировки по развитие различных групп мышц. Те, кто не танцует – сидит на скамеечках и пьёт парное молоко из полулитровых банок. Или московских молочных бутылок. За молоком (по 15 копеек за пол-литра) ежевечерне снаряжаются (пустыми банками и бутылками) разрозненные экспедиции – в деревню Курилово, на другой берег узкой и прозрачной Мочи

Как в лагере пионерском – здесь существуют родительские дни. Только все дни – родительские. Когда родители могут – тогда и приезжают. Вот и ко мне Мама с Папой приезжают, когда могут, привозя традиционные лакомства: клубнику, черешню, вкусную копчёную колбасу

И детективы ироничного болгарского писателя Богумила Райнова. Суровый шеф вообще-то добр и отпускает, если тебе нужно – домой, на побывку. Я ездил к Бабушке на шестидесятилетие, на дачу. И побывка длилась десять дней. А чтобы моё место не простаивало (и койка не пролёживала) я его (и её ) заранее, с согласия шефа, отдал на эти дни одному из наших студентов

Тренируемся мы не только на верхней базе, но и у себя в спортлагере. Оборудуем прыжковый сектор прямо на эстраде-веранде, рядом с нашим домиком. На веранде можно прыгать с места (предварительно размахивая вперед-назад маховой ногой), с шага, с двух шагов, с трёх…

- Координейшн! – привычно, по-английски, обращается ко мне шеф…

Если же зарядил дождь – прыгать вполне комфортно и на застеклённой террасе нашего домика, перед комнаткой шефа – я это придумал – и всем вроде понравилось. Я здесь отрабатываю новую для себя технику перехода через планку – «нырком» - таким особенным экономным кувырком, может быть, позволяющим прибавить к результату несколько сантиметров

Каждый год в самом конце второй смены на верхней базе проводились наши сюповские соревнования – первенства спортлагеря. На тартановых дорожках и секторах – лучших тогда в стране. И каждый год на этих соревнованиях я устанавливал личные рекорды по прыжкам в высоту. После шестого класса – 1 метр 55 саниметров (между прочим, третий мужской разряд…) После седьмого – 1 метр 65 сантиметров. После восьмого – 1 метр 75 сантиметров. Я эту высоту, соответствующую нормативу второго мужского разряда единой всесоюзной спортивной классификации преодолел с третьей, последней попытки – и удобная (для телесного её огибания, «облизвывния») планка нового поколения на стойках не шелохнулась. Выше головы не прыгнешь…. Я и не прыгнул, ведь метр семьдесят пять был мой тогдашний рост. Даже на дюйм больше…

 

8

 

Поколение дворников и сторожей, частью которого я вынужденно (или осознанно?) оказался, не могло не привести меня к Стадиону Юных Пионеров, где, рядом с центральным входом, на воротах, как бы специально для меня примостилась невзрачная табличка, сообщающая о том, что стадиону срочно требуется сторож. И привело. И я стал этим сторожем. Тоже на воротах. Как здесь по-спортивному говорили – вратарём. Правда, на воротах других, со стороны Беговой улицы. Правда, не в одночасье. Потому что сперва, в течение квартала, я был сторожем Ледового дворца. Я охранял его через ночь. Ночь - я, ночь – никто…. А потом освободилось место на воротах. Под которое меня и брали. Теперь я работал двадцать четыре часа в сутки. После чего трое суток отдыхал. Такой вот график

Моя зелёная будочка, моё спартанское прибежище почти на три года жизни, была по-своему уютна. Хотя в лютые морозы продержаться в ней больше двадцати минут кряду было задачей сверхсложной. Даже с распахнутой настежь дверью. По причине африканской жары…

Отсюда, с дежурства, в один из таких январских вечеров я рванул к жене в роддом, когда она мне позвонила и попросила спешно привезти касторки. Чтобы успеть родить мне к завтрашнему дню рожденья сына

Касторка, переданная мной через больничную нянечку, жене не потребовалась. Она родила сама, к запланированному (ею) подарочному сроку, без помощи провоцирующего средства. А меня, мнительного и боязливого, в моей зелёной будочке намертво сморило, практически отрубило на всё время её родовых схваток. Несмотря на дикую жару внутри и привходящие обстоятельства снаружи

Работа моя заключалось в том, что я должен был впускать и выпускать машины. Но не все. Только стадионные, из специального списка, лежащего под тусклым выщербленным плексигласом кривоногого письменного стола, с двумя телефонами на нём. Когда я заступал на вахту, я присовокуплял к этому настольному набору и два термоса – с чаем и пельменями, ведь в дневное время отлучиться не представлялось возможным. А за ширмой у меня хранилось ржавое ведро, приспособленное мной для насущных организменных нужд. Зимой эти нужды справлялись как бы мягче, поскольку в ведро я набирал окрестный уличный снег

Сидя за письменным столом, обложившись учебниками (открывать ворота приходилось не так уж часто), в тетрадях в клеточку я действительно писал. Контрольные институтские работы. Жене. Которой было совсем не до них. Своё же я писал, пристроившись на облезлой дерматиновой банкетке. Или в погожие дни, вынося потрёпанный крепкий стул на пятачок перед будочкой. Но вообще-то на работе я читал. Литературные журналы времён перестройки

Поздно вечером мне надлежало покидать свой пост, чтобы часов до семи, растянувшись на превращённых в ложе, съёмных кресельных подушках, охранять одинокое никому ненужное подтрибунье. Впрочем, правила порой менялись – и бывало, что я оставался в будочке и на ночь. Иногда меня на рабочем месте проведывали. Жена с подрастающим сыном. Даже Папа однажды навестил, когда моё дежурство пришлось на Новый год

А когда я ещё охранял Ледовый дворец, ко мне как-то пожаловал друг-приятель с тремя бутылками вина, изготовленного по особым технологиям Мы выпили только две, нечеловечески вкусные, и решили почтить своим присутствием свободный от фигуристов ночной лёд. И почтили, отметившись кратковременными свистоплясками

Как же чудовищно плохо нам было с утра. Обоим. Вот что значит вино, изготовленное по особым технологиям

К самому концу семидесятых на футбольное сюповское поле уложили полиграсс -синтетическую траву, сделав СЮП олимпийским объектом. В восьмидесятом здесь прошла часть программы (вторая - на соседнем «Динамо») соревнований по хоккею на траве, после чего Стадион Юных Пионеров стал привечать на регулярной основе людей с летними и демисезонными клюшками. Причем, по большей части – людей женского пола. Их крутилось вокруг великое множество, хоккеисток на траве. А мало-мальски симпатичных среди них почему-то не водилось

Стадионом заправляла властная деспотичная дама по фамилии Морозова. «Боярыня Морозова» - так её звал подневольный народ. Она действительно напоминала героиню картины художника Сурикова. Особенно, когда выезжала на своём персональном «Москвиче» новой модели из ворот стадиона. Или в них въезжала, неприступно-величественная, со мной никогда нездоровающаяся.. Кабинет её находился в несколько диссонирующем с местной архитектурной реальностью здании, внешне стилизованном под старинную церквушку. Был я в этом кабинете. И когда устраивался на работу, и когда подписывал заявление об уходе. Члену профессионального комитета московских литераторов, куда я вступал, запрещалось совмещать литературную деятельность с какой-либо службой.

 

9

 

Советский Союз уже разваливался.

СЮП тоже приходил в упадок, постепенно сдавая позиции. Мы с сыном здесь периодически гуляли: бродили по аллеям, собирали каштаны, бегали по искусственной траве с мячом…

 

***

Молодящийся стадион,

Хоть обшарпан со всех сторон.

В клубном небе - разлитый пар

Да бензиновый перегар.

Баскетбольной площадки нет.

И хоккейной "коробки" нет...

На рездоровом на плато -

Там - за плату - стоят авто...

Ржавых балок лихой табун,

Перекрытья былых трибун...

Подчиняясь живой канве,

По искусственной по траве

Чумовые мячи стучат.

Вереницы окрестных чад,

Не прибившихся ко двору,

Продолжают свою игру.

Продолжают в теченье лет,

Дополняющих наш сюжет.

Как песочницы - на кону -

Сектора для прыжков в длину

 

10

 

Спустя годы, когда сын вырос, и на Стадионе Юных Пионеров начало вырастать (и почти в мгновение ока выросло) комплексное стеклобетонное (или как его там?) здание: интуристовская гостиница, офисно-магазинно-оздоровительный центр с подземным гаражом, немыслимыми многоярусными перемычками соединённые в гигантский архитектурный ансамбль

Но прежде снесли велосипедный трек. И зелёную будочку-сторожку. А легкоатлетический манеж переоборудовали в сетевой фитнес-центр.

 

11

 

Моя легкоатлетическая история давно закончилась. Но ещё долго на полке встроенного шкафа нашей домашней прихожей лежал мой самый первый счастливый нагрудный двадцать девятый номер с большими чёрными цифрами в центре и маленькими красными буквами СП – Стадион Пионеров – вверху и внизу. Зарытый под махровыми полотенцами, пододеяльниками, простынями, наволочками и менее счастливым, несмотря на всю свою кажущуюся сказочность, номером 33, который мне выдали позже…

А сегодня эти (поданные) знаки я прочитал. Совсем иначе. Буквы СП – Союз писателей. Цифра 29 – в нумерологии число 11. Число, соответствующее мне. И - очередной главке.

Впрочем, продолжение следует…