Рада ПОЛИЩУК

 

Родилась и живет в Москве. Издатель и главный редактор российско-израильского русскоязычного альманаха еврейской культуры «ДИАЛОГ» (издается с 1996 года). Первый рассказ написан в 1984 году, первая публикация – в 1985-м, первая книга – в 1991-м (издательство «Советский писатель»). Позже вышли еще восемь книг прозы и два сборника стихов (Библиотечка Союза писателей Москвы). Подготовлена к изданию книга прозы «Я и Я. Странные странности» и сборник стихов «Улетаю, улетаю навсегда…». Автор более ста публикаций в различных журналах, альманахах, антологиях прозы ХХ века, сборниках в России и за рубежом (Франция, США, Израиль, Финляндия), а также множества журналистских публикаций в центральных российских и иностранных изданиях. Член Русского ПЕН-центра, Союза писателей Москвы, Союза журналистов России.

 

 

НЕВЫДУМАННОЕ

(По книге Аллы Гербер «Мама и папа»)

 

«А зачем выдумывать? Зачем герои? Зачем роман, повесть с завязкой и развязкой? И вечная мука – вечно молчать, не говорить как раз о том, что истинно твое и единственно настоящее, требующее наиболее законно выражения, то есть следа, воплощения и сохранения, хотя бы в слове».

Это из Ивана Бунина, из эпиграфа к повести Аллы Гербер «Мама и папа»… Впрочем, не уверена, что к повести. Не берусь точно определить жанр этой книги, да и, думается, не в жанре суть. Об этом могут спорить литературоведы, выявляя массу несоответствий и противоречий, невидимых глазу научно непросвещенного читателя. Читатель не втискивает литературу в канонические рамки. Ему, читателю, это неинтересно. Его волнует живая ткань литературы, ее плоть.

Волнуют – ежели таковые субстанции имеются. А определяет это читатель безошибочно: учащенным биением пульса, спазмом, перехватившим горло, обострившимся вдруг слухом, зрением, обонянием, осязанием – когда внезапно видишь то, чего никогда не знал, слышишь не тебе и не тобою сказанное, отчего сердце замирает, потому что это о тебе, и кружится голова, и кончиками пальцев чувствуешь шероховатость ткани чужого пальто и с удивлением обнаруживаешь, что ты его помнишь – и цвет, и фасон, и обтрепанные слегка манжеты. И уже ничего не понимаешь, потому что видишь ни с того ни с сего свои шубу и шапку, прислоняешься щекой к своей печке-старушке и жадно вдыхаешь запах ванили, потому что твоя мама печет бисквиты в «чуде» на керогазе. И «Красная Москва» – любимые духи твоей мамы! И Востряковское кладбище – тенистый и топкий приют твоих родителей. И не произнесенная Лазарем молитва – твоя вина перед папой и мамой. Или перед Богом…

Потрясающая достоверность. Не достоверность даже, а откровенность или, быть может, откровение – как акт покаяния, хотя грех не так уж велик, или его не было вовсе.

Покаяние и признание в любви. И покаяние это – искреннее и любовь – не показная, истинная.

«Мама и папа» – не побоялась назвать свою книгу Алла Гербер. Совсем по-детски, наивно и просто. Не побоялась сентиментальности и узнаваемости. А кто, собственно, сказал, что быть сентиментальным – некрасиво? Сентиментален тот, кто не только помнит, что Метерлинк написал, а МХАТ поставил «Синюю птицу», и мама и папа водили на спектакль – сентиментален тот, кто помнит, что страшно не остаться в доме умерших бабушки и дедушки, страшно покинуть его. «И всякий раз, когда Титиль и Митиль покидали дом бабушки и дедушки, я в слезах шептала: «Не уходите!»

Что же тут некрасивого?

Страшно покинуть дом. Страшно забыть его запахи, звуки, вещи. «Знаки дома, отпечатки его души, видимые следы его маленькой истории, которая незаметно, нешумно, но все равно вливается в общую, и всегда будет напоминать моим внукам, что они – не сами по себе», – пишет Алла Гербер.

Никто в этом мире не сам по себе.

Но не многим дано это понимать, тем паче чувствовать свою принадлежность к предкам, пусть не к историческим, не к праотцам: сквозь толщу веков и пласты расстояний удается пробиться лишь избранным – принадлежность к своим бабушкам и дедушкам, с которыми посчастливилось или не удалось пересечься в пространстве и времени. Да что там – принадлежность, просто помнить их имена, узнавать на фотографиях в семейном альбоме. «И профиль красавицы бабушки с немыслимыми валунами на голове и роскошным корсетным бюстом. И благородный фас голубоглазого химика дедушки Яшуни – так в семье называли маминого отца Якова. И стянутое густой седой бородой, жесткое волевое лицо мельника Хаима. И тихое, к нему обращенное лицо бабушки Фани, навек отдавшей ему свою женственность и когда-то буйную юную красоту…» И помнить их последний час в еврейском гетто – даже если тебя еще не было на свете, или мал был и несмышлен и знаешь обо всем лишь по рассказам взрослых.

Помнить – ибо, погибая, они спасали тебя.

Не механической памятью помнить, как трагические страницы семейной хроники, или как факт мировой истории, скорбной истории твоего народа. И не сострадать умозрительно, а страдать, будто через все эти испытания довелось пройти тебе, ведь в тебе течет их кровь. И неизбывна скорбь, и не отделаться от предчувствия новой беды.

И все замешено на любви. И оказывается, что можно любить всё – звуки, запахи, вещи, людей, своих и чужих, хороших и даже плохих (ну, не любить, так уж непременно прощать), любить воспоминания, грустные, веселые, всякие. Даже кладбищенские березы, кладбищенскую тишину, «в которую необходимо бывает погрузиться, дабы вернуть себя в будущее».

«А зачем выдумывать? Зачем герои? Зачем роман, повесть с завязкой и развязкой?» Это из эпиграфа к книге, из Бунина.

В самом деле – зачем?