Журнал «Кольцо А» № 59
Елизавета ДЕЙК
Родилась в Киеве. Окончила Московский энергетический институт, аспирантуру (по специальности «Теория передачи информации). Кандидат технических наук. Позже закончила ВЗНУИ (в 2000 г. – театральный факультет, в 2002 г. – факультет изобразительного искусства). Много лет преподавала в МИРЭА (теорию передачи информации), совмещая преподавание с работой редактора. Настоящее время – литературный редактор. Автор четырех сборников стихов («Пять тетрадок» – 1999 г., «Круг» – 2004 г., «Белая птица» – 2008 г., «Лимерики» – 2010 г.); имеет несколько десятков публикаций в журналах, альманахах и др. периодических изданиях, в том числе: в журнале «Юность», газете «Горцы», альманахах «Муза», «Истоки», «Меценат и мир», «Орфей» и др. Живет в Москве.
ИЗ ЦИКЛА «ГОРОДА И ВЕСИ»
Город
Этот город когда-то раскрыл мне объятья, и я
Окунулась в него, как в прозрачную, чистую воду.
Я любила в нем все: двор-шкатулку, кусочек жилья
С раскладушками на ночь и кошек без племени-роду.
Этот город тогда говорил на родном языке,
Узнавал и впускал нас в подъезды в любую погоду.
Зло, конечно, в нем тоже жило – где-то там вдалеке,
За забором удобных пословиц: мол, не без урода.
Этот город стал губкой-гигантом. Он впитывал все,
Разбухая, ломая бараки, преграды и кости.
Но звучало еще между нами словцо «новосёл»,
А сейчас это слово наводит на мысль о погосте.
Этот город стирает страницы того бытия,
Строя сотни высоток с ажурной оградой. А впрочем,
Островок еще есть (дом-малютка и школа стоят),
Но меня он не может узнать или просто не хочет.
Этот город... То жар, то озноб – он давно нездоров.
Он себя потерял и не ищет. Он, видимо, сдался.
Ни вернуть, ни помочь, ни забыть, ни понять его снов.
Этот город, боюсь, разлюбить мне уже не удастся.
Офисное
Пространству больно от этих острых углов
Жёстких коробок, живущих в душном пенале.
Их лица-экраны всегда мне напоминали
О странном трале, дающем щедрый улов
Обрывочных сведений, слов, безграмотных фраз;
Кто-то усердно беседует – это чаты.
Светские сплетни-бредни – чтоб не скучал ты.
И сраму не имут «окна», плывущие напоказ.
Тяжёлая дверь напряжённо смотрит в окно,
Втягивающее тополиный пух и немного воздуха.
Люди, уткнувшись в квадраты, сидят без роздыха,
А стены истерзаны скукой и спят давно.
Хозяйский трафик сочится сквозь решето
Дат, словарных статей, фамилий и брендов.
Признаком «высочайшей» харизмы – напитки (не бренди:
Трезвое время днём задает тон).
Дважды внимательна каждая пара глаз:
Картинки, таблицы, метры, амперы, неперы…
Молча ворона взирает на этот хеппенинг,
Воздавая хвалу Создателю за волю и два крыла.
* * *
Усталый, обиженно-грустно гремящий трамвай
Открывает двери в чрево своё, в котором
Плотная масса из сумок и тел – с укором
Застыла у входа, ни с места – взывай, не взывай.
Белый с красным окрас – молоко с кровью.
За лобовым стеклом овал из алой помады.
Нежная длань на штурвале грузной громады
И грустные думы об утлом о московском крове.
Капсула за спиной вечером вечно битком.
Неотвязные долгие грёзы – о дальнем доме,
О замеченном в зеркале инее: дань доле –
Утюжить усердно серым колёсным катком
Рельсы и сердце.
Стамбул
И снова стамбульские сны, словно воды Босфора,
Сменяя друг друга, сиреневой лентой текут,
И ластится, ластится яви обманный лоскут,
Снять с неба звезду обещая всем – скоро, мол, скоро.
И снова молитвенный ливень со всех минаретов,
И редкое зрелище – кружится в танце дервиш,
И сердце не ведает, бодрствуешь ты или спишь,
И в прятки со счастьем играет судьба твоя где-то.
И снова величье надменных массивных мечетей
Луну обличает в потере вечерней звезды.
А город торгует и все продает, даже дым,
И годы слагает к подножию тысячелетий.
Танец одиночек
В Тель-Авиве синей ночью
Снова вижу, как когда-то,
Призрак праздного шабата –
Присный танец одиночек.
Машинальный жест отточен,
Правда, па совсем не схожи
И у каждого под кожей
Сердце рвётся, кровоточа.
Взгляд в себе сосредоточен,
Отрешен от всех, отчаян.
Ярость тяжкого молчанья
Метит племя одиночек.
Шёлк доверия непрочен.
Нам бы лада – мы играем
В тесный обруч с острым краем –
Круг сомнамбул-одиночек.
И танцуем что есть мочи,
Видишь – здесь никто не хнычет.
Горстка нас – и нам привычен
Горький танец одиночек.
Видел небо звёздной ночью?
Люди лгут и тут исправно:
От Цефея до Центавра –
Сплошь созвездья одиночек.
Всяк меридиан порочен,
C паутиной неразлучен –
Скоро, скоро все разучим
Скорбный танец одиночек.
* * *
Плакала долгая ночь:
«Люди не любят меня.
Все б им тепла да огня –
Гонят и гонят прочь.
Майская злая гроза
Грезится им во сне...» –
Тихо стекала слеза
Чёрной жемчужиной в снег.
«Лихо, злодейства, грехи,
Даже саму тишину –
Всё мне поставят в вину,
Вплоть до постылых стихий».
Скрылась, бедняга, меж туч,
Дню уступив престол.
Больно в спину колол
Острый розовый луч.
Вслушиваясь в пургу,
Долго буду хранить
Найденную в снегу
Чёрного жемчуга нить.
Ледяной дождь
Сначала дождь пообрывал остатки
Сухих, случайно уцелевших листьев
И конус каменный над каждой кистью
Воздвиг. Потом исподтишка, неспешно
Столкнул перекосившийся скворечник
И стал держать своей хрустальной хваткой, -
И стан, и крону намертво сковал.
Затосковали ветви по движенью…
Внизу застыли тени синей гжелью
И в нежный снег – непостижим провал.
Спеленуты и мысли, и желанья,
Но тихо шепчет рядом старый клен
(Он долго жил, все знал и был умен):
«Согласно всем законам мирозданья,
Отступят ледостав, и снег, и стынь…»
………………………………………
Весна... Любуюсь, затаив дыханье,
На клейкие кленовые листы.
* * *
На треть поверила весне,
Что дни морозные ушли
И скоро стает серый снег.
На треть покрытый льдом залив
Писал зиме последний стих,
Строку-лыжню водой залив.
На треть весенний ветер стих.
Прощёный день дорогу дал
Добру, и каждый всех простил.
Да будет так везде, всегда…