Евгения ЕВТУШЕНКО

 

По профессии врач-психиатр, заслуженный врач России. Литературной деятельностью занимается с 2013 года. Публикуется на сайте «Проза.ру». Лауреат национальной литературной премии «Писатель года 2014» (выбор издательства), что позволило издать сборник рассказов. Член СП России.

 

 

ЗАПОЗДАЛОЕ МОЕ СЧАСТЬЕ

Рассказ

 

Я впервые летела отдыхать одна. Прежде старалась проводить отпуск с Ниной, моей подругой. Но Нина вышла замуж, давно счастлива в браке. Ждала уже второго ребенка. Считала, что и мне пора, хватит «крутить носом». А я не могла разобраться в себе.

Хотелось на свободе понять, нужно ли мне это замужество.

Борис, мой друг, остался в Москве. Может, и больше, чем друг. Терять его мне не хотелось. С ним интересно. Но решиться на брак с ним – не могла. Что-то мешало. Честно говоря – не влекло к нему.

И вот опять отпуск. Захотелось побывать в Греции, и не на материке, а на острове Корфу. Даже не знала, почему. Душа выбрала именно это место на земле. А я всегда шла навстречу своим душевным порывам. Верила своей интуиции.

Прорвавшись сквозь мощную толщу облаков, самолет оказался в яркой синеве. Ее сияние так контрастировало с серым московским небом, что сразу наполнило меня предвкушением новых, праздничных впечатлений.

Корфу встретил меня очень теплым воздухом. Плотным и влажным. Он проникал в меня, насыщенный запахами разогретого камня, пожухлой травы, ароматами сосен и эвкалиптов.

По дороге в отель, идущей берегом моря, вдруг ощутила дуновение легкого бриза со стороны Ионического моря. Он приносил приятную свежесть. Он ласкал, и ощущать это было необыкновенно хорошо. Я радостно вздохнула. Вот оно – долгожданное море, солнце, свобода! И никто мне не был нужен!

Ждал меня ослепительно белый отель. Он располагался очень близко от моря, в двух шагах от береговой линии. Вокруг пальмы, множество старых олив с их огромными дуплистыми стволами, толстыми, причудливо переплетающимися ветвями. Очаровывали нарядные лимонные и апельсиновые деревья с их яркими плодами. А клумбы! На ровно выстриженных лужайках радовали глаз обилие цветов – роз и герани, бегоний и петуний. Ярких, крупных и сочных, всевозможных оттенков.

Было так красиво, что хотелось ущипнуть себя, чтобы поверить в реальность окружающего.

Правда, море, куда помчалась сразу же, как только устроилась, оказалось скучным и серым. Слишком тихим. Здесь, у отеля, был полный штиль. В редких всплесках не чувствовалось живости и игры, к какой меня всегда тянуло наше Черное море.

Порадовало, что вода оказалась очень теплой, притягивала к себе. Но воспринималась какой-то тяжелой, излишне соленой. А дно не понравилось совсем – то каменистое, с колючим ракушечником, то густо илистое, без привычного мягкого песка.

Но уже через два дня мне нравилось здесь все.

Дни проводила в лености, валяясь в тени олив. С интересом наблюдала за окружающими. Находилась в совершенной отключке от всего, что связано с работой, жизнью в Москве, с Борисом. Подолгу следила за движением легких облачков, парящих далеко в небе. Временами даже проваливалась в короткий освежающий сон. С удовольствием заплывала в море, далеко, до самых буйков, что ограждали зону купания. Всей душой отдыхала от шумной и теперь уже такой далекой Москвы.

На пляже познакомилась с приятной молодой женщиной, Катериной. Она была тоже одна, без спутника. Оказалась любительницей экскурсий. Пригласила посетить с ней столицу острова, город Керкиру.

Мы ехали берегом моря в удобном автобусе, по извилистой, удивительно живописной дороге. За каждым поворотом открывались виды – один прекраснее другого.

Серо–зеленые склоны спускающихся к морю гор поросли кипарисами, виноградниками, оливами. Спокойствие и умиротворение наполняли меня.

Керкира оказалась маленьким городком. В центральной его части, в Старом городе, много зелени, цветов, но чуть свернешь в сторону, в узкие петляющие кривые улочки – и бросаются в глаза обветшалые дома, их облупленная краска. Между домами, даже через улицу, от дома к дому, прямо над головой протянуты веревки со стираным бельем. Редкие цветы на подоконниках.

Жара в городе стояла неимоверная. Спасались только мороженым и мелкими перебежками из тени в тень. Я плохо переношу такую жару.

Планов было много. Мне хотелось посетить виллу Сиси – императрицы Австро-Венгрии, о несчастной жизни которой я много узнала еще в поездке по Австрии. Но сил хватило лишь на храм святого Спиридона, покровителя Корфу, благо, он находился недалеко от центральной площади.

Мы нашли его, ориентируясь на красный купол колокольни на высокой башне.

Своим необычным устройством и богатством храм поразил меня. На высоких сводах иконы в золотых рамах, мраморный иконостас, витражи. Резные деревянные стулья. Недалеко от алтаря – роскошная серебряная рака с мощами святого. Над ней масса золотых цепочек с дорогими дарами исцеленных.

Лица греков, служителей храма, казались суровыми, неприветливыми, сосредоточенными.

Стоявшая рядом женщина на хорошем русском языке рассказала нам нечто удивительное. Оказывается, в этот храм едут паломники со всего мира, надеясь на помощь святителя Спиридона, современника и друга знаменитого Николая Чудотворца. Он, как и Святитель Николай, тоже спасал и исцелял людей, попавших в беду.

Необычайная доброжелательность и душевная отзывчивость влекли и влекут к Спиридону многих. Удивительные мощи Святителя Спиридона – это не мумия. Они имеют температуру человеческого тела и сохраняют мягкость, что до сих пор не имеет объяснения.

Рака была открыта. Мы встали в очередь, молчаливую, где каждый, и грек, и немец, и русский, были погружены в себя, в свои мысли. А потом приложились к мощам святителя Спиридона. Я, неожиданно для себя, в большом волнении, со страстью и отчаяньем попросила у святого помощи. Помощи в самом главном для меня – найти, встретить свою любовь.

Притихшие, наполненные благостью, мы вышли из храма.

Поставили свечи – прямо на улице, в большой подсвечник с песком. Он находился рядом с храмом, у его входа.

Мы немного постояли в тени раскидистой пальмы у входа в церковь. Не сразу вернулись в реальную жизнь.

Страшно хотелось пить. В поисках какой-нибудь кафешки окунулись в поток туристов, узкий, нескончаемый, текущий среди сувенирных лавок и маленьких таверн.

Греки там – совсем другие, живые и веселые. Слышалась тихая танцевальная музыка.

Прямо на тротуаре, в пятнистой тени под ветвистой оливой стояли столы, покрытые клетчатыми бело-синими скатертями. Стулья были с высокой спинкой и сиденьями, сплетенными из жесткого шпагата. Казалось, что их только что вынесли из дома. Настроение и общая атмосфера походила на домашнюю.

Хозяин, его звали Христос, встретил приветливой улыбкой, как старых знакомых.

Прежде, чем принять заказ, принес холодную воду. Эта забота была приятна – в такую жару очень хотелось пить. А потом появилась плетеная корзина с хлебом, домашним вином в стеклянном кувшине, столовые приборы, и, наконец, меню.

Конечно, заказали «греческий» салат – крупно нарезанные помидоры, огурцы, сладкий перец, лук, оливки, сыр Фета, заправленные оливковым маслом и посыпанные орегано.

По предложению хозяина выбрали жареную барабульку, она называлась «Барбунья», и с удовольствием запили ее неплохим вином. Рыба оказалась необыкновенно вкусной.

Христос опять подошел к нам, спросил, довольны ли. Мы поблагодарили его и за еду, и за добрый, веселый характер. Он ответил, что наслаждение, любовь и счастье – типично греческие черты. То, чего мне так не хватало сейчас.

Довольные, с ощущением приятной сытости, поспешили к автобусу, в прохладу кондиционера. Поняли, что лучшего места, чем в своем отеле, у моря, не найти.

В тот день оно отливало всеми оттенками лазури, то с темно-синими, то с зеленоватыми переливами. В тени широких, раскидистых олив было свежо и прохладно.

На следующий день моя энергичная знакомая умчалась в Афины за шубой.

Я опять была в одиночестве. Попытки мужчин познакомиться пресекала в корне – никто из них не привлекал моего внимания.

Подолгу гуляла по дорожкам у пляжа. Под занавес дня поражала красота заката. Настоящее буйство красок – от оранжево-золотистых до багряно-фиолетовых. И буйство любви – то тут, то там виднелись целующиеся пары на фоне заходящего в море солнца и темнеющего неба.

Здесь все дышало любовью...

Удивило, что иностранки, особенно немки, к ужину надевали открытые платья, украшения. Пожилые мужчины в костюмах трогательно преподносили своим дамам розы.

Я вспомнила наших бабушек, вечно сидящих с внуками у подъезда, в простой домашней одежде. Как по-разному мы живем. Все-таки умеют европейцы украсить свою жизнь, стремятся не чувствовать свой возраст, привносят в свою жизнь романтику даже на склоне лет.

А после ужина, в просторном холле отеля, под чарующее пение немолодого, обаятельного тенора, между столиками с фонариками-светлячками, скользили танцующие пары. Оживленные лица, горящие глаза…

Во всем сквозило ожидание романтических приключений.

Я казалась себе сторонним свидетелем этого праздника чувств. К ужину не переодевалась, в ресторан ходила в том же, в чем гуляла по вечерам – в сарафане. Старалась казаться незаметной.

И впервые спросила себя: что у меня не так? Почему я до сих пор одна? Я принимаю мужчин и ценю дружбу с ними. Но к их поцелуям, объятиям – безразлична. А уж о близких отношениях даже не задумываюсь. Более того, избегаю их. Почему? Ведь уже за тридцать. Пора бы… Нина, подруга, не зря беспокоится. Что со мной?

Ответа не находила.

Наверное, я тоже выгляжу такой же суровой и неприступной, как те греки в храме. Но живу ведь я не в монастыре. И в глубине души я не такая. Добрая, веселая и улыбчивая, как тот Христос, хозяин таверны. Мне тоже хочется тепла и ласки.

И вот однажды, здесь, на этом сказочном греческом острове, в предрассветном призрачном сне передо мной всплыло лицо моего тренера по фигурному катанию. В его секции я занималась давно, еще в далекой юности. Красивое, мужественное, оно казалось таким живым, таким реальным, что я проснулась.

Косые, но очень теплые, даже жаркие лучи утреннего солнца, заливавшие мой номер, достигали кровати. Слепили, заставляли жмуриться. Но не могли отвлечь, рассеять впечатление от поразившего меня предрассветного сна. Лицо тренера все еще стояло перед глазами, как наваждение. Только выйдя из отеля, я освободилась от него.

…Тогда мне было около одиннадцати. Не одна я – многие мои подружки по секции были влюблены в нашего наставника. Как и другие, я мечтала о нем, и мои фантазии, подогретые воздыханиями подруг, заходили далеко. Все мы то и дело старались попасться ему на глаза, о чем-то спросить, любым способом обратить на себя внимание. Он улыбался нам, что-то спрашивал, шутил.

 Но когда я увидела, как наш тренер, счастливый, веселый, выходит из соседнего подъезда нашего дома, и рядом с ним – красивая девушка, поняла, что мечтам моим не сбыться. Загрустила. И все же еще теплилась призрачная надежда. Он ведь так загадочно улыбался, глядя на меня. И я вправду думала, что улыбка эта адресована только мне.

Потом, значительно позже, опять увидела ее, свою красивую соседку. Плачущую, с большим животом. Она бежала за ним, тянула к нему руки. А он повернулся и ударил ее по лицу.

Я стала невольным свидетелем того, как он грубо кричал, что никогда не признает ребенка своим, требовал, чтобы она оставила его в покое. Оскорбительно предлагал «катиться» от него подальше.

Эта сцена – неожиданно ужасная, отвратительная – разрушила мои возвышенные представления и о нем, и о любви. Я была потрясена, настолько он был гадок и омерзителен. Его красота и мужественность сразу поблекли.

А теперь вот явился во сне. Таким красивым, притягательным. Надо же присниться этому мерзкому типу. В таком райском уголке – досадовала я.

Вдруг мелькнула мысль – не тогда ли, пусть неосознанно, я наложила на себя запрет на близость с мужчиной?

Но тут же одернула себя – вот еще, выдумщица. Нет, я – трезвая и разумная. Понимаю, что просто не нашлось пока того мужчины, кого бы я страстно полюбила. И – хватит об этом. Точка. Пора на завтрак и в море.

Тем более, что этой прекрасной и беззаботной жизни оставалось каких-то три дня.

Днем, вдыхая воздух, пропитанный солеными брызгами, я гуляла берегом моря в сторону пирса.

Сизое марево дрожало в воздухе. Вдали беспечно, как маленькие чайки, парили парусники. А у пирса стояла только что пришвартовавшаяся яхта.

Она была удивительно красива – большая, ослепительно белая. Удалось разглядеть и ее название, написанное голубыми буквами – «Валерия». Я удивилась. Валерия – это мое полное имя. Такого названия ни на одной из многочисленных яхт на пристани я еще не встречала.

Мне захотелось увидеть ее хозяев. И это удалось.

На следующий день у причала, совсем рядом с этой белой яхтой остановилось такси. Из машины вышла молодая стройная женщина  в голубых шортах. Из-под соломенной шляпки виднелись белокурые пряди волос. Она едва успела удержать  подвижного мальчика лет пяти, который устремился к яхте. Там уже кто-то суетился.

Последним из машины вышел худощавый, загорелый мужчина, тоже в шортах, по-видимому, отец семейства. Он остановился, закурил. Не торопясь, отправился вслед за женщиной с ребенком.

Я не смогла разглядеть их лиц. Донеслись обрывки русской речи. Походка, жесты мужчины показались мне знакомыми.

Наверное, это кто-то из моих богатых клиентов, решила я. Еще раз оглядев красивый белый корабль, отправилась в сторону отеля. По дороге перебирала в памяти – кто бы это мог быть? Чья яхта? Уж очень она роскошна, просто великолепна. И это название…

А вечером…

Вечером я, как всегда, вышла на набережную. Море тихо шепталось, ласково накатывало на прибрежную гальку. Слышался смех, чей-то разговор. И вдруг я увидела Митю. Моего Митю! Боже мой, я узнала его в том самом мужчине, хозяине яхты. За тысячи верст от  Москвы, в далекой Греции, на берегу Ионического моря, среди незнакомых мне людей – и вдруг такое родное, такое дорогое мне лицо…

Он вел за руку мальчика. Рядом шла та женщина. Она была одета в длинное открытое платье. Что-то говорила, наклонившись к мальчику. Митя о чем-то сосредоточенно думал. На меня он, конечно, не обратил внимания. Я едва удержала себя от желания окликнуть его.

Как же мне хотелось поговорить с ним!

Но что-то остановило меня. Не посмела. Только стояла и долго смотрела им вслед. Не сразу пошла своей дорогой. Все порывалась  догнать. Хотя бы окликнуть. Но… Они ушли, а я отправилась к себе.

Спала в ту ночь плохо.

Вспоминала нашу дружбу, его помощь в тогда постигшей меня беде. Его признание в любви. Первое в моей жизни.

Сквозь навалившуюся дремоту вдруг явственно услышала его голос, когда по телефону он удрученно сказал мне, что женился.

С тех пор мы так и не виделись. Помню, как обида обожгла душу, как я заставляла себя забыть его.

А сейчас не давало  покоя – почему у яхты мое имя? Наутро меня вновь потянуло к пирсу.  Но прекрасной белоснежной яхты там уже не было.

Это – судьба! Это она против нашей встречи.

Долго сидела на пляже. Потом, как в тумане, бродила по берегу моря. Не хотелось ни видеть, ни слышать – ничего и никого.

Только к вечеру пришла ясность.

Зачем ворошить старое? У него семья, мальчик. В конце концов, он не искал меня.

Но весь следующий день я опять бродила по берегу, и воспоминания тяжестью сдавливали мне грудь.

…На стадионе царила торжественная, праздничная атмосфера. Большие соревнования в разгаре. С трибун доносился глухой шум болельщиков. Все в ожидании, что в этот раз покажет сверкающий, загадочный, необъяснимо влекущий к себе голубой лед?

И вот… последние напутствия тренера. Музыка до боли знакомого вальса. Звучат наши имена. Мое и Романа.

Все остается позади. Изматывающие тренировки, напряженное ожидание, волнение. Ничто не имеет значения, кроме нас, уже выкатившихся на ледовую арену. Мы, музыка и лед слились в одно целое. «Ни о чем не думать, получать удовольствие от музыки, ритма, скольжения», – проносится у меня в голове напутствие тренера. Я  мельком вижу улыбающееся лицо Романа, своего напарника. Улыбаюсь ему. Как же хорошо, легко катятся коньки. Какая непередаваемая легкость в теле. «Все должно получиться!» – с уверенностью думаю я, мчась по льду синхронно со своим партнером.

Сейчас  поддержка… Взлетаю! Лечу!

И вдруг яркая вспышка, провал, пустота и тишина.

Очнулась в больнице. Не сразу поняла, что со мной. Страшно болит все тело. Гул. Он везде. Отовсюду доносятся невыносимо громкие резкие звуки. Они разрывают голову. Свет режет глаза. Надо мной склоняется чье-то лицо. Различаю его смутно. Чужие глаза, губы шевелятся, но ничего не слышно из-за нарастающего гула. Я вновь куда-то лечу, а затем опять проваливаюсь в пустоту.

Только через месяц я окончательно пришла в себя.

Узнала, что произошло тогда на этих соревнованиях.

Я упала. Роман меня не удержал.

Упала с поддержки, которая у нас всегда получалась легко, в партнере я не сомневалась.

Роман страшно переживал, винил себя.

– Целый год так трудились – и все коту под хвост. Не удержал. Слабак.

А я его не винила. Считала, что мое падение не случайность, а закономерное звено в цепочке неудач. Не принимает меня спорт. Односторонняя у меня с ним любовь.

Боже, как я ждала этих соревнований, как готовилась, не щадя ни сил, ни времени! Так надеялась на результат. И опять неудача! Падения, конечно, случаются и у знаменитых своими победами фигуристов, но почему, почему меня преследуют одни неудачи? Эта мысль прожгла мой мозг.

А сейчас еще множественные ушибы, тяжелое сотрясение мозга. Смогу ли я преодолеть страх и опять выйти на лед?

Со мной уже начал работать психолог. Я много спала, мне вводили какие-то препараты. Под вечер навещали тренер, девочки–фигуристки.

Прежде я знала, что они завидуют мне. Тому, что у меня самый красивый, подающий большие надежды напарник, уже отличившийся в соревнованиях. А теперь…

На маму жалко смотреть. Ведь я у нее – единственная надежда, долгожданный, поздний ребенок. В ее годы уже не рожают, а мне «повезло» появиться на свет. Я обязана быть удачливой и счастливой.

– Мое единственное счастье, – часто говорила мне мама.

Голова пуста и тяжела. Бродят невеселые мысли.

Нет, это не случайность, это судьба. Она не раз меня предупреждала, но я шла наперекор. Видно, одного желания и воли недостаточно для побед в спорте. Нужно еще и везение, – вздыхая, думала я.

Меня мучила необходимость принятия решения. Посвятить жизнь спорту – или бежать от него, куда подальше.

В спорт меня привела мама, в пять лет, «поправить здоровье». В детстве я часто и подолгу болела простудой. Действительно, начав заниматься, я окрепла, перестала жаловаться на горло и кашель.

Мне нравились тренировки. Я была старательна и упорна. Всегда внимательно прислушивалась к советам тренера, который учил преодолевать трудности, рассказывал истории из жизни известных спортсменов.

– Чемпионами не рождаются, ими становятся. Те, кто сильны духом, – часто говорил он.

Меня хвалили, я отличалась своей исполнительностью и настойчивостью.

Сдружилась с мальчиком из нашей секции. Это был Митя – вихрастый, чернявый и всегда серьезный. Очень болел за меня, искренне радовался успехам. Поддерживал, часто говорил:

– Мне бы твою настырность и целеустремленность. А я вот ленюсь, часто бросаюсь с одного на другое. Спорт этого не любит. Видно, вершин мне не добиться.

Он успешно участвовал в школьных олимпиадах по математике и физике. Как-то, провожая меня с тренировки, признался, что со спортом ему придется завязывать. А хотелось бы оставаться в секции, вместе со мной, но жаль, не получится. Решил поступать в физико-технический институт, надо готовиться.

– Спортсмена из меня точно не выйдет, но без математики я – ноль, – говорил он.

А мне оставался еще год учебы в школе, и кроме спорта, ничто не привлекало. Хотела посвятить этому всю свою жизнь.

И вот итог – больничная койка. Мама жалостливо вздыхала.

А тренер успокаивал:

– Такова доля спортсмена. Цена побед очень высока.

Он рассчитывал, что я выкарабкаюсь и вернусь в спорт. И не подозревал, какие мысли у меня в голове. А я думала об одном: если это судьба – то к чему усилия?

В больнице Митя, верный друг, навещал меня часто. Приносил цветы, апельсины, которые мы съедали вместе с ним, Наши отношения были в самом зародыше, но мы уже слышали, понимали друг друга.

Митя чувствовал, что я на перепутье, и что во мне зреет какое-то решение. Не жалел, не успокаивал, не советовал. Понимал, что решение должна принять сама.

Я ждала его, краснела от его взглядов, отворачиваясь, одергивала простыню. И молчала.

Тренер же все поторапливал меня. Приводил в пример знаменитую Тотьмянину – после такой же травмы, упав с поддержки, она уже через две недели вернулась к тренировкам и добилась олимпийского золота.

Но то – Тотьмянина. Она еще до этого была чемпионкой Европы и мира, к моим годам побед у нее было не счесть. А я? Десять лет в спорте, и ни одного серьезного успеха!

К весне меня выписали из больницы. Окончательное решение – оставить спорт, пришло в одночасье, сразу и бесповоротно. Хватит, не мое это дело. Зря терять время больше не буду. Начну другую жизнь. С чистого листа.

Мама только развела руками. Но не возражала.

– Тебе решать, ты взрослая. Я в тебя верю.

Уйти ушла, а куда? Хотелось заняться серьезным, интересным делом. Но чем?

Днями слонялась по квартире, все листала справочник для поступающих в вузы.

Выходить из дома, встречаться, даже с Митей – не хотела. Настроение было отвратительным. Меня словно вышибло из седла на полном скаку.

Что ушла из спорта, не жалела. Но неопределенность будущего меня мучила. Я так боялась ошибиться.

А в мае новая беда: попала в автокатастрофу мать. Лобовое столкновение на автотрассе. Шансов выжить практически не было. Три дня в реанимации и – конец.

Так я осталась одна. Мне было семнадцать. Без матери, без средств к существованию, в полной растерянности. Родных не осталось. С похоронами мне помогли сотрудники матери и родители Мити. Девочки из секции помогли организовать поминки. Что делать дальше и вообще как жить, не знала.

Воспоминания о тех горьких днях надолго остались в памяти, как кошмарный сон. Все хорошее и радостное во мне, как будто умерло – вместе с мамой.

Помог Митя. Он не отходил от меня.

Это горе встряхнуло, я собралась. Мама не зря так верила в меня. Я не могла позволить себе расслабиться и проиграть – как раз сейчас, когда невыносимо плохо.

Отец Мити помог с работой. Решила поступать на заочное отделение юридического института. Я была, как сжатая пружина. Стиснув зубы, чтобы не реветь, сутками, усилием воли, заставляла себя готовиться к экзаменам, зубрить школьную программу.

На карте стояла моя жизнь.

И в этой борьбе я победила. Меня зачислили в институт.

В сентябре Митя уехал в Лондон, продолжать учебу. Его отъезд планировался. У них в институте практиковался обмен с зарубежными студентами.

В вечер прощания он признался:

– Хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. И не брошу. Родители знают об этом, всегда помогут. Обращайся к ним, как к самым близким людям.

Я молча кивала головой.

Его объяснение не вызвало во мне ответных чувств. Я была словно замороженная. Митя понял мое состояние. Я же, кроме чувства благодарности за его заботу и поддержку, ничего не испытывала. Хотелось быть одной. Вяло ответила на его прощальный поцелуй.

Митя часто звонил, писал. Справлялись и его родители – о моих делах, о самочувствии. Интересовались, не нужна ли помощь?

Неожиданно связь с Митей оборвалась. Он перестал звонить и писать. Не приехал на летние каникулы.

Не сразу обратила на это внимание, была занята переводом на очное отделение.  Как-то встретила отца Мити, спросила, как он.

– Давно не звонил. Все ли в порядке?

Тут и узнала, что летом его не будет. Отец как-то уклончиво сказал:

– Нам он тоже редко звонит. Знаем, что здоров, учится, что все в порядке.

После того, как успешно сдала сессию, поняла, что нашла себя в юриспруденции. Перешла на очное обучение – устроилась работать по вечерам, гардеробщицей. Зарплаты, хоть и маленькой, хватало. Главным была учеба.

Так хотелось рассказать об этом Мите, услышать его голос. Ругала себя, как я могла так долго ничего не знать о нем? Вдруг что-то случилось? Заказала междугородний разговор с ним.

Он обрадовался звонку.

– Я все знаю от родителей. Рад за тебя, – помолчал и горько так сказал: – Я предатель и трус. Женился. Прости.

От неожиданности я не сразу сообразила, что говорят в таких случаях. Только потом, через паузу, сами собой нашлись слова.

– Поздравляю. Ни о чем не беспокойся. Мы по-прежнему друзья.

Он помолчал и положил трубку.

«Видно, хреново ему», – подумала я. Да и самой стало одиноко и грустно.

Привыкла чувствовать, что он всегда рядом, даже, когда уехал.

Получалось, что моя жизнь – это сплошные потери. Даже всплакнула. После травмы стала плаксой.

Ну что ж, буду теперь считать себя свободной. Хоть и не нужна она мне, эта свобода. Оправдывала Митю – всякое может случиться с человеком.

Стиснув зубы, продолжала жить наперекор обрушивающимся на меня бедам.

Училась я хорошо. Мне было интересно. Становилась самостоятельной. Правда, не хватало Мити, его звонков, участия. Но старалась об этом не думать. В институте подружилась с Ниной – серьезной и милой девушкой.

Жизнь  и молодость брали свое.

Я успешно закончила институт. Выбрала адвокатуру. После трех лет работы помощником адвоката появились первые серьезные успехи. Успешно сдала экзамены в квалификационной комиссии Адвокатской палаты, получила звание адвоката. Появилась уверенность в себе. Прошла стажировку в известной адвокатской конторе, стала самостоятельно выигрывать довольно сложные дела.

Стала хорошо зарабатывать и могла позволить себе траты на косметолога и визажиста. Мне это нравилось.  И одеваться стала красиво, появился свой стиль. Я хорошо выглядела и знала, что нравлюсь не только самой себе.

К тридцати годам стала встречаться с Борисом, коллегой по работе. Он был на два года старше меня. Сдержанный, умный, спокойный. И симпатичный.

Он чем-то неуловимо напоминал мне Митю. Много знал, и с ним было интересно. Мы бывали с ним в консерватории, на выставках, в театре. Становились все ближе друг другу. Жизнь моя наполнилась новыми впечатлениями.

Я привыкала к Борису все больше и больше. Однажды, провожая меня домой, он просто сказал:

– Леруся, я люблю тебя. Мне тебя не хватает. Выходи за меня замуж. Я все сделаю, чтобы со мной ты была счастлива.

И поцеловал в губы. Очень нежно, пытаясь уловить ответное желание.

Но его не было.

– Борис, конечно, ты мне очень нравишься.  Я не представляю, что бы я делала, если бы ты неожиданно исчез. Но замуж… Наверное, не готова еще. Дай мне время, – я обняла и поцеловала его в щеку.

Он только вздохнул: – Ты как маленькая девочка.

Приближался отпуск. Мне так хотелось покупаться в море, отдохнуть и на свободе от дел подумать о своих чувствах к Борису. Я так и сказала ему, честно глядя в глаза.

И вот эта встреча на отдыхе. И с кем – с Митей! Оказывается, я все еще во власти сложных чувств и воспоминаний о нем.

Возвращалась в Москву, так ничего не поняв в себе и ничего не решив.  В аэропорту меня встречал Борис.

– Ты прекрасно выглядишь, какой загар! Любимая, я так скучал без тебя.

Но когда он нежно обнял меня, ничто во мне так и не дрогнуло. А Борис вел себя так, словно между нами не было вопросов, и все уже решено.

Пока я делилась впечатлениями, Борис организовал легкий закусочный стол, сделал бутерброды с лососевой икрой. «Свежая, только что с Камчатки». Вытащил бутылку сухого вина, разлил по бокалам.

– Выпьем за твое возвращение. Я так ждал тебя. Надеюсь, ты там не влюбилась? – он пристально посмотрел мне в глаза. Я только улыбнулась. Если бы он знал, что творилось в моей душе!

– Ты можешь поздравить меня. Я получил повышение. Направлен в областную прокуратуру.

Борис довольно засмеялся:

– У меня теперь дел – выше крыши.

И вскоре убежал. Мне было немножко обидно, что в первый же вечер после пусть недолгой, но разлуки, он предпочел решать свои дела.

Борис теперь работал в другом конце Москвы. Звонил каждый день, под вечер, жаловался, что замучили совещания. Наши встречи ограничивались выходными днями и разговорами о его новой ответственной работе.

В один из хмурых осенних дней раздался телефонный звонок. Взволнованный голос явно пожилого человека назвал меня по имени, и, сославшись на давнее знакомство, попросил принять его.

Я не сразу признала в нем отца Мити. Передо мной стоял старый и очень удрученный человек.

– Прошу вас, помогите. Митя в беде. Он давно в Москве, руководит филиалом крупной зарубежной фирмы. Его обвиняют в крупной финансовой афере. Идет следствие, все свидетели, вся документация – против него. А он ничего плохого не совершал. Митя считает, что в суде сможет сам доказать свою невиновность.  А адвокат фирмы убежден, что нет ничего в его защиту.

Помолчал и грустно добавил:

– Взяли подписку о невыезде. Попробуйте помочь ему, поговорите с ним. К вам он прислушается.

Старик смотрел на меня и чуть не плакал.

– Почему он сам не обратился ко мне? – спросила я.

– Он не знает даже, что я здесь. Упрямый. Считает, что когда-то поступил с вами бесчестно. Вообще ни о какой помощи со стороны слышать не хочет. Все сам да сам.

Старик протянул визитную карточку Мити с телефонами его фирмы.

– Вы не откажете нам? – он ждал моего согласия. Я же не сомневалась ни минуты. Как я могла не помочь Мите?

У меня уже был успешный опыт рассмотрения подобных дел.

 Я позвонила Мите сразу же, как только освободилась. Услышала его голос, такой близкий и родной, и все во мне встрепенулось. Мой. Не отдам никому. Только его и люблю.

Мы встретились в тот же вечер в кафе.

Внешне он мало изменился. Чуть засеребрились виски, но в целом он был в хорошей спортивной форме. Выглядел спокойно, держался независимо, но я чувствовала, что где-то глубоко внутри он растерян. Выдавал его взгляд. Серые умные глаза будто потемнели, пожухли, огонь в них исчез. Он не сразу согласился на мое участие в деле.

– Я сам, – твердил он.

– Митя, ведь я свой, близкий тебе человек. Доверься мне. Я могу подумать, что ты не доверяешь мне, а мне будет обидно. Ты же знаешь мою упертость. Я обязательно нарою то, что нам поможет. Я умею это делать.

Он немного расслабился, вздохнул и улыбнулся знакомой улыбкой. Такой, что у меня зашлось сердце.

В его честности и порядочности я не сомневалась. Митя заключил договор с нашей фирмой, и я получила официальный доступ к нужной документации.

Пришлось с головой погрузиться в изучение кипы финансовых бумаг за пять лет работы фирмы. Дотошно вгрызалась в каждую бумагу, сверяла счета, проверяла их прохождение, цифры и подписи. Адова работа. Но мне это нравилось, а сейчас я была увлечена вдвойне. Ведь я помогала Мите. Немножко нервничала, не находила противоречий и ошибок. Прав был адвокат из фирмы, к документации просто так не подкопаться. Все чисто.

Митя держался. Мне не звонил, не дергал меня и его отец.

Наши встречи с Борисом стали реже. Каждый был занят своим делом. Я вскользь рассказала ему о своих трудностях, но он не смог дать дельного совета. По моей просьбе суд отложил рассмотрение дела на три месяца.

Я продолжала методично работать. Проштудировала все – и счета, и материалы дела. У Мити не было заоблачных капиталов, крупной недвижимости – ни у нас, ни в оффшорах. И если мне не повезет, Мите не избежать наказания, все бумаги против него. Все было не в его пользу. Но допустить наказания Мити я не могла никак. Я должна найти ошибку.

Меня стала смущать «чистота» финансовых документов. Обычно я находила незначительные для следствия помарки, ошибки. Здесь же документация была вылизана до неприличия. И тогда я стала работать с другими бумагами, присланными по моей заявке из головной фирмы. К делу Мити они имели лишь косвенное отношение.

Боже! Святой Спиридон, помоги мне!

И вот – эврика! Я вскочила, еще не веря себе, своим глазам. Да, я нашла, вот она – лишняя строчка цифр, на которую никто не обращал внимания, потому что она находилась в незначительном по важности документе. Но это была та зацепка, с которой теперь моя работа шла уже не вслепую. Заново изучила все документы, казавшиеся до того безупречными, сопоставила их с новыми материалами из головной фирмы и увидела скрытую ранее картинку. Нашла убедительное подтверждение тому, что мой Митя не виноват. Он так давно стал мне «моим».

Не торопилась рассказать ему о своей находке. Не хотела обнадеживать. А вдруг? Суд, только судебное рассмотрение и судебное решение должно поставить жирную точку в этом деле. А до суда противодействие обвинения могло бы превратить мои доказательства в ненужный хлам. Перечеркнуть работу многих месяцев.

На суде я отважно рванулась в бой.

И… процесс выиграла! Смогла доказать Митину невиновность!

Когда судья вынес определение о признании Мити невиновным, я увидела, как на глазах его прежде каменная, напряженная мимика расслабилась, в ней появилось живость, угрюмое выражение лица сменилось удивлением, затем радостью счастливого человека.

Он встал и почему-то стоял и не двигался. Его обняла заплаканная жена, она что-то радостно говорила ему. У отца в глазах стояли слезы. Коллеги Мити подходили к нему с поздравлениями.

Я незаметно вышла из зала судебных заседаний. «Мавр сделал свое дело – мавр может удалиться».

Чувствовала себя очень уставшей. Добравшись до дома и едва коснувшись подушки, провалилась в глубокий сон.

А при пробуждении передо мной всплыла картина в суде: радостный Митя и его жена, обнимавшая его. Вспомнила ее стройную фигуру на том далеком острове Корфу. У белоснежной яхты – под моим именем. «Ведь вместо нее могла быть я. Должна быть я!».

Не предполагала в себе чувства ревности, а теперь вот узнала, как оно мучительно. Я любила Митю. Еще с юности. Это депрессия после ухода мамы приглушила мои чувства.

К концу дня позвонил Митя. Я так ждала его звонка! Обрадовалась, вскочила и даже запрыгала от радости, как девчонка. Он просил о встрече. Встреча – это не формальное «спасибо», которое говорит клиент своему адвокату. Тут другое – Митя хотел меня видеть.

Я побежала в салон красоты и уже через два часа  предстала перед Митей – красивая и привлекательная. Не знаю, на что я надеялась, но уверенность, что меня ждет мое счастье, мой единственный мужчина, не покидала меня.

Митя, улыбающийся, со светящимися глазами, радовался по-мальчишески открыто, не скрывая этого. Он, не стесняясь, крепко обнял меня.

– Ты такая красивая. От тебя так вкусно пахнет, – он прикоснулся губами к моим волосам.

И стало так хорошо… Я хотела остаться в этих объятиях навсегда.

– У меня нет слов благодарности, не могу их найти. Ну что можно сказать человеку, спасшему жизнь? – спросил он меня. А встретил кокетливый, чуть легкомысленный взгляд. Как мне казалось – обольстительный...

Мы сидели в кафе, обменивались впечатлениями о судебном процессе. К нам несколько раз подходил официант, предлагая сделать заказ. Наконец Митя попросил принести бутылку сухого французского вина, кофе, мне – мороженое, и предложил  выпить за встречу. Взял меня за руку. Рука его была сухой и теплой. Очень приятной.

Попросил рассказать о себе. Я призналась, что видела его с семьей на Корфу. Он удивился:

– И ты не подошла ко мне?  Почему? 

Узнав, что на отдыхе я была одна, округлил глаза, удивился еще больше:

– Ты что, до сих пор не замужем?

– Как то не до того было. Все собираюсь.

Глаза его словно захлопнулись, свет в них исчез. Помолчал.

– Так ты влюблена?

– Он успешный адвокат. Сейчас работает в областной прокуратуре. Как будто порядочный, внимательный, интересный человек. Меня любит.

– А ты? Ты его любишь? – он внимательно смотрел на меня.

Я пожала плечами.

– Лера, ты знаешь, я очень виноват перед тобой. До сих пор чувствую себя подлым трусом.

Оба помолчали.

– Расскажу тебе все. Когда оказался в Лондоне, студенческая жизнь меня затянула и понесла… Свобода, столько впечатлений, знакомств. Бессонные ночи с друзьями, эль. Все кружило голову.

Задумался. И потом продолжал:

– Не жизнь – праздник. Легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Совсем не те, что были приняты в нашей среде. Никаких ограничений, никаких условностей. Но долг, ответственность – без этого и там нельзя. Девушка, с которой я проводил время, оказалась беременна. Она из хорошей семьи с устоявшимися традициями. Не смог отказаться от своей обязанности перед ней. А тебя предал.

Он посмотрел в мои глаза, и заговорил снова.

 – Так вот, я женился на ней. А вскоре узнал, что она меня обманула. Никакой беременности не было. Так я оказался связанным обязательствами, не смог их порвать. И… простил ее. Скрепил сын. Он появился гораздо позже... Ты, наверное, видела его там, на Корфу.

Вздохнул.

– Теперь-то я знаю разницу между «нравится» и «люблю». А тебя, Лера, не забывал никогда. В память о тебе, и яхту назвал твоим именем. Сейчас у меня двойное гражданство. И два дома. Там и здесь. Здесь все свое. Работаю здесь. А дом там. Хотя к Лондону до сих пор привыкнуть не могу. А жена не может привыкнуть к России. Вот так и живем. Никакой определенности.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Я думаю, что ты хотя бы поймешь меня. Юность беспечна. Совершаешь ошибки, а за них приходится расплачиваться. Всю жизнь…

Мы долго гуляли около моего дома. Никак не могли расстаться, все говорили, говорили, вспоминали нашу юность, друзей, оставшихся в той жизни.

На прощанье он задержал мою руку в своей и сказал:

– Я не только твой друг, но и должник. Прошу тебя об одном, не ошибись с замужеством. Пойми себя, только тогда и принимай решение.

Обещал звонить.

Я думала о Мите все чаще и чаще. Хотелось видеть его, слушать и смотреть на него. Без него скучала.

А Борис тяготил меня.

Как-то я сказала ему, что у меня свои планы на выходной день. Предложила встретиться через неделю. Борис напрягся, обиделся.

– Ты меня не любишь. Чувствую, что общение со мной тяготит тебя. Я устал ждать. Давай проверим себя, поживем вместе. Обычной семейной жизнью. Ведь я люблю тебя. Вот увидишь, тебе будет со мной хорошо. 

Он ждал ответа.

– Давай лучше расстанемся, хотя бы на три месяца. Разлука расставит все по местам, – ответила я, дружески обнимая его.

Я хотела расстаться с ним по-доброму. Он обиделся и молча ушел.

А я с облегчением вздохнула. Что делать, если без него мне лучше, чем с ним.

Жизнь шла своим чередом. Я чего-то ждала…

Вскоре позвонил Митя.

– Ну, ты как, замуж вышла? – спросил он.

– Нет. Мы расстались. На три месяца. Чтобы проверить наши чувства.

Он засмеялся.

– А я был прав, не любишь ты его.

Он что-то еще спросил и повесил трубку.

Бориса я действительно не вспоминала.

О Мите думала с грустью. Что поделаешь, не мой он.

Нина, подруга, ругала меня.

– Какая любовь? О чем ты? Тебе уже далеко за тридцать. О семье надо думать. Полюбила бы и Бориса. Такой шанс упустила.

После этих разговоров закрадывалось сомнение, но все раздумья оканчивались одним – чем жить с нелюбимым, лучше одной. А ребенка, придет время, усыновлю.

Зима оказалась неожиданно теплой и прошла как-то незаметно. В конце февраля Митя неожиданно зашел ко мне на работу.

У меня душа обмерла. Сердце выскакивало от предчувствия чего-то очень важного, что должно произойти вот прямо сейчас

– Что случилось?

– Надо поговорить.

Мы свернули в тихий переулок.

Вечер выдался теплым. Сугробы снега потемнели, осели. Ощущалось приближение весны. Новой жизни.

Услышала, как Митя сказал:

– Жена с сыном уехали в Лондон. Она не будет здесь жить.

Я молчала. Чувствовала, что ему нелегко говорить об этом.

– И фирма отзывает меня работать там.

Сердце у меня упало.

– Я отказался. Решил остаться здесь. Сына жалко. Но он уже большой, не пропадет.

И тут Митя остановил меня, повернул к себе, обнял.

– Я не могу второй раз предать тебя, – сказал он, смотря прямо в мои глаза. – Ты же любишь меня. Я знаю. Потому, что сам тебя люблю. И мне стало невыносимо трудно переносить жену. Она достойная женщина. Но не для меня.

Он словно выталкивал из себя такие нужные мне слова.

И, улыбнувшись, добавил:

– А ты пропадешь. Останешься в девках.

А потом совсем серьезно:

– Когда я увидел тебя тогда, еще во время следствия, понял, не смогу без тебя. Что мне конец.

 Он усмехнулся.

– Думал тогда больше не о следствии, а о тебе. Старался бороться с собой, ради сына, – он задумался. – Но не получилось.

Я молча слушала его. Вся душа моя рвалась к нему. Свершались мои самые тайные, самые сокровенные желания.

Он испуганно спросил:

– Лера, ты молчишь. Я ошибаюсь?

– Нет, нет!

Я не могла говорить от радости. Открылись все шлюзы счастья. Бросилась ему на  грудь, обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке и заплакала. Не было ни угрызения совести, ни стыда. Только одно жадное, прерываемое шепотом, узнавание его сильного тела, широких плеч.

А перед глазами, как мираж, проплывали храм Святого Спиридона и белоснежная яхта с голубой надписью «Валерия».

  

 

ПО ВЕЛЕНИЮ ДУШИ

Рассказ

 

 

Две вещи наполняют душу всегда новым

и все более сильным удивлением и благоговением,

чем чаще и продолжительнее размышляешь о них,

 – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

                                                                                     И.Кант

 

Началось очередное ночное дежурство психиатрической «скорой».

Дежурство как будто обычное, рядовое, каких у врача этой бригады, Сергея Ивановича, было уже немало.

Но все же – не совсем обычное. Может быть, даже одно из последних в его профессиональной жизни. Предстояло окончательно решить, продолжать ли ему колесить с бригадой по городским улицам, или уйти, наконец, на спокойную работу, в стационар.

Сергей Иванович уже немолод. На «скорой» работает давно, и в последние годы ему стало нелегко выдерживать напряжение дежурств, особенно ночных.

Прежде такого не было. Дело свое он любил настолько, что после смены домой уходить ему не хотелось. Работал и работал, забывая о доме, о семье – обо всем. Коллеги в шутку говорили, что у него жизнь превратилась в работу, а работа стала формой жизни.

Только теперь немного поостыл. Не было прежнего здоровья, да и тех сил, что в молодости. А поработать еще очень хотелось. Накопил столько опыта, знаний, навыков, что мог бы еще долго и с успехом помогать людям. В его врачебной жизни это для него всегда было главным.

Высокий, статный, с приятным открытым лицом, всегда очень спокойный, добродушный и уверенный в себе, он умел расположить к себе своих непростых пациентов, и те отвечали ему безграничным доверием.

Но – силы таяли. Это тяготило, портило настроение.    

Со стороны это пока не очень заметно. Никто – ни жена, ни коллеги – и не догадывались, что в последнее время работа стала выматывать доктора. Эти постоянные пробки на дорогах, нелепые, часто бессмысленные, но все возрастающие требования к «качеству медицинских услуг».

Сергей Иванович не терпел этих слов, брезгливо морщился, когда слышал их от своего начальства. Он всю жизнь помогал больным, помогал честно, не щадя себя. И знал, что эту трудную работу очень точно и очень правильно называют медицинской помощью. Он не занимался и не занимается «предоставлением услуг». Он не парикмахер и не мастер в доме быта. Он – врач, и его главная задача – помогать людям. А не служить. Никому. Наверное, потому и оставался на рядовой работе, простым линейным врачом, что, впрочем, его нисколько не огорчало, а даже радовало.

Он рос не карьерно, а профессионально. Именно этот рост стал главным источником его интереса к работе с больными. И самоуважения. А к карьере Сергей Иванович был равнодушен. Административную работу избегал – не умел командовать. В науку не стремился. Попробовал как-то – пригласили его в НИИ научным сотрудником, и там он понял, что это – не та медицина, которую он знал и любил, а комбинат по производству диссертаций, со своим производственным планом, со своими фокусами, далекий от больных в принципе. И ушел.

Сергей Иванович всегда удивлялся тому, что людей с научными степенями и званиями считают более грамотными специалистами. Потому что знал им истинную цену.

Психиатрическая бригада, давно ставшая для Сергея Ивановича родной, была уже на месте: фельдшер Никита, два санитара – Николай и Володя и их постоянный водитель, степенный Семен Кузьмич, или просто Кузьмич, как его все привыкли называть. Все они прекрасно сработались, как говорят, «хорошо спелись», и понимали друг друга с полуслова.

Никита пришел в бригаду вскоре после медучилища. Сильный, спортивного склада парень. На больных смотрел с любопытством, но относился к ним с высокомерно-снисходительным покровительством, нередко называл их «психами», а то и грубее – «дураками». Сергей Иванович этого не терпел. Сразу же провел воспитательную работу:

– Дурак ты, Никита. Сам-то чем лучше их? Что, застрахован, что ли? С каждым из нас – и с тобой, и со мной может такое случиться. Это ж болезнь. Исключений и для медиков у нее нет. Каждый может заболеть, кому как повезет. Вот тебе, балбесу, повезло. Здоровым числишься, да только потому, что не повезло им, несчастным. За тебя они маются. На них судьба отыгралась, чтоб ты, дурак, здоровым был. Можешь их не любить. Есть у тебя Наташка твоя, вот и люби ее. Но помни – ты в долгу перед больными. А долги отдавать надо – по-человечески, заботой и вниманием к ним.

– Верно говоришь, Сергей Иванович, – поддержал сидящий рядом Семен Кузьмич. – Вот у меня отец погиб в войну. Их три друга было, вместе на фронт уходили. А там так – не возвращался каждый третий. Друзья отца были уверены, что потому и выжили, что отец погиб. Как бы за них. И меня опекали, считали, что в долгу перед ним. Закон жизни такой, никуда не денешься.

Никита поначалу вспыхнул:

– Ничего я им не должен. Просто работа у меня такая.

Но задумался.

И больше не слышал Сергей Иванович от своего Никиты слов «дурдом», «психушка» и им подобных.

Вот и первый вызов. Пора подниматься – и в путь. Наступившая ночь была стылой, темной. По небу бежали рваные тучи. Порывистый ветер безжалостно, почти до земли гнул ветки деревьев. Не зря метеослужба выдавала штормовое предупреждение. Но скорая внепогодна.

Предстояло ехать на одну из станций метро. Там полиция задержала странную девушку. Привлекательная, со вкусом одетая, но очень задумчивая, она долго стояла у перрона, пропуская поезда один за другим. А когда ее спросили, не надо ли чем помочь, ничего не ответила. Только тревожно озиралась. Молчала и в комнате полиции, где с ней пытались поговорить.

Сергей Иванович опытным взглядом сразу отметил про себя, что девчонка растеряна. То и дело тревожно озирается. И молчит. Тут и понадобилось умение разговорить больного, которым он владел в совершенстве. По малейшим деталям внешнего вида, поведения он мог с высокой вероятностью предположить, какие расстройства могут быть у пациента. И потому точно знал, какие вопросы надо задавать, чтобы получить интересующий его ответ. Но, пожалуй, еще важнее была участливость, уважительное и доброжелательное отношение. Оно помогало больному раскрыться перед врачом.

Девушку, оказывается, мучают «голоса». Одолевают ее, приказывают или самой броситься под поезд, или столкнуть на рельсы кого-то из пассажиров. Ослушаться боится, но и не хочет лишать жизни ни людей, ни себя.

– Вам только и расскажу, – тихо и очень доверительно сказала она Сергею Ивановичу. – Я уже решилась сама прыгнуть на рельсы. Но боюсь.

Пришлось ее госпитализировать, хотя она и отказывалась ехать в больницу. Когда на кону жизнь человека, когда болезнь делает пациента опасным, уже не до согласия. Таковы требования закона о психиатрической помощи. Сергей Иванович старался во всем соблюдать и дух его, и букву.

Пока бедную девушку везли в больницу, пока ее там оформляли, Сергей Иванович погрузился в мысли о доме.

Вот опять – впереди два дня отдыха.

Ждут нескончаемые домашние заботы. Завершалось строительство их загородного дома, и Сергей Иванович с тоской думал о том, что ему предстоит уборка строительного мусора.

А жена его, Зоя Николаевна, радовалась, что дом, наконец, построен. Только зачем им этот дом? Для кого он? Детей нет. На пенсии цветочки разводить? Так он к уходу на пенсию пока не стремится.

Зоя Николаевна считает, что она создала все условия для счастливой и спокойной домашней жизни. Отдыхай, слушай музыку, читай. Радуйся жизни. Только вот Сергею Ивановичу почему-то и не читалось, и не радовалось.

Потом мысли перешли к другому. Хочется поработать без ночных дежурств, без вызовов, без острых ситуаций, без проблем, которые надо решать тут же, на месте.

В конце концов, поработать без прямой угрозы для жизни. Ведь на «скорой», как нигде, случается всякое. Не знаешь, кто тебе откроет дверь. Больные зачастую вооружены. Сколько раз приходилось отбирать ножи, заточки. Это с виду Сергей Иванович спокойный, невозмутимый и уверенный в себе. А в душе – ранимый и впечатлительный. Не показывая страха, старался поговорить – участливо, с уважением. И это, как правило, их успокаивало.

В семье он тоже страдал от своей душевной хрупкости и впечатлительности.

Зоя Николаевна была совсем другим человеком – твердая, властная, холодная, расчетливая, она смотрела на мужа немного свысока. Удивлялась его трепетному отношению к работе, к этим «ненормальным», и даже откровенно посмеивалась над тем, как он переживает за тех, кого и видит-то лишь на вызовах.

Поначалу их связывал секс – бурный, страстный, и вроде все было хорошо. Но постепенно сексуальные отношения бледнели, становились обыденными. Общих интересов не возникало.

По образованию педагог, она давно сменила профессию и занялась торговлей. Оказалось, что они совершенно по-разному относятся и к жизни, и к людям. У каждого был свой круг общения. Жена любила рассказывать, с какими успешными и влиятельными людьми сводит ее работа. В каких дорогих ресторанах она ужинает. На каких машинах её возят. Ей льстили такие контакты. А Сергею Ивановичу было скучно слушать все эти ее истории. А его рассказы о больных лишь нагоняли на неё тоску. Поэтому делиться с ней – желания не возникало.

А она только усмехалась:

– Все работаешь, работаешь, все переживаешь. Денег только за это немного дают. Не так, как у меня.

Сергей Иванович тогда обиделся, но промолчал. А душу эти слова заморозили. За ними стояло полное нежелание понять его.

Трудно представить себе семейный союз таких разных людей. Их совместная жизнь только казалась ровной и правильной. А на самом деле они плыли параллельными курсами, каждый – своим. Два совсем разных корабля, Рядом, но не вместе.

Детей у них так и не случилось. Зоя все тянула, хотела встать на ноги. Муж не настаивал, считался с ней, с ее желанием, хотя сам очень хотел маленького. Когда врачи сказали, что детей у них не будет, не будет никогда, расстроился. И удивился тому, как спокойно отнеслась к этому жена. Легко смирилась, лечиться и не пыталась.

– А нам без детей даже лучше, – сказала Зоя. – Будем жить для себя. Скоро иномарку куплю, загородный дом дострою. Дел-то много, а с детьми – одни помехи, – рассуждала она.

Новый особняк был для Сергея Ивановича чужим, скучным и пустым. Его не покидало чувство, что – то в его жизни не так. Нет полноты. Нет новых целей. И нет гармонии семейных отношений. Счастья? Да нет у него этого самого счастья.

Печально, когда с близким тебе человеком даже не о чем поговорить. Понятно, что люди разные. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Вполне можно и в супружестве иметь каждому свои занятия. Но во всем должен быть какой-то баланс, взаимные интересы.

Вот и получалось, что настоящая жизнь у него – на работе. Там она бурлит. А дома…

Святая наука – услышать друг друга. Это не про нас с Зоей, с горечью думал он. Что-то не так в его жизни.

Счастье, правда, однажды чуть прикоснулось к нему, обогрело своим крылом. Короткое и какое-то ворованное.

В памяти всплыла Наденька, молодая женщина, в которую неожиданно для себя он влюбился, будучи уже женатым.

Воспоминания о ней принесли в его сердце покой и тишину. Прошло сколько лет, а он все еще помнит радость их встреч. Ему так хорошо было с ней.    

Она походила на тонкую белоствольную березку, кудрявую, теплую, сладко пахнущую.

Их отношения резко отличались от тех, что были у него с Зоей Николаевной.

Наденька так радостно встречала его, так нежно обнимала, целовала, заглядывала в его душу все понимающими глазами.

Друг с другом они говорили бесконечно, и на любые темы. Могли ночь напролёт сидеть у нее на кухне, пить вкусный чай и болтать о чём угодно. Она с удовольствием слушала его истории, занятные случаи из практики, рассказывала и свои. У них было много общего.

Она была «его» человеком, с ней они всегда находились на одной волне.

Но счастье не может быть долгим.

Жена случайно узнала об их связи. Была взбешена. Взывала к его совести и семейному долгу.

Сергей Иванович сам решил прекратить эти отношения, как это ни было больно. Они показались ему какими-то ворованными. Незаконными, и потому неправильными.

Позднее он понял, как обокрал сам себя. Долго не мог простить себе, что пожалев Зою, предал свою любовь.

Чай он опять пил с Зоей Николаевной и опять молча. После Наденьки она стала для него совсем чужой. Но – своей, законной.

Вот и мается до сих пор, никак не найдет точку опоры в своей душе. А что будет дальше?

Вот с такими грустными мыслями он ехал на очередной вызов.

За окном продолжалась непогода, дул сильный холодный ветер с дождем. Хотелось отдохнуть, расслабиться, забыться, уйти от своих мыслей и воспоминаний.

Мчались на одну из центральных улиц города. Вызов повторный, по этому адресу вечером уже выезжала предыдущая бригада. Был сигнал об агрессивном поведении женщины, оказавшейся каким-то ответственным работником. Коллеги подтвердили, что женщина психически нездорова, в остром состоянии. Но ни она, ни ее муж не дали согласия на помещение ее в больницу, а оснований для срочной госпитализации без ее согласия коллеги не нашли. Сергею Ивановичу они рассказали об этом, передавая дежурство, и предупредили, что ее муж настойчиво просил оставить вызов в тайне, никуда не сообщать, ссылаясь на высокое положение заболевшей жены. Заботился о ее репутации.

Новый звонок поступил от соседей. Оказывается, женщина не успокоилась, на лестничной площадке колотила в их двери, истошно кричала, что ее убивают, травят газами. Плеснула в одну из дверей какой-то горючей жидкостью, а потом подожгла. Занявшийся было пожар удалось потушить, но женщина не успокаивалась. Соседи были в панике, и их можно было понять – угрожала реальная опасность большого пожара и большой беды.

Взглянув на нее и задав несколько вопросов, Сергей Иванович понял – развернулся острый психоз. С бредом и с галлюцинациями. Надо стационировать. Но тут выяснилось, что заболела не просто ответственный работник. Эта женщина была федеральным судьей. А Сергей Иванович хорошо знал – ограничивать личную свободу федеральных судей, даже если они заболевают и становятся опасными для людей, закон не позволяет. В подобных случаях надо извещать Верховный Суд, и только он вправе решить, надо ли помещать судью в больницу, и в какую. Иначе – уголовная ответственность.

Законопослушный Сергей Иванович некоторое время находился в растерянности. Как поступить? Что важнее – основанное на законе уважение к статусу судьи, или жизнь и благополучие проживающих рядом людей? Внутренний зов души Сергей Ивановича требовал – надо спасать людей. Но как быть с законом? С тем, что для Сергея Ивановича всегда было свято?

Муж надоедливо шептал ему в ухо что-то об авторитете жены, просил сделать ей «сильный» укол и не трогать, оставить ее дома.

Но Сергей Иванович отчетливо видел, что психоз разворачивается, усиливается, а поведение больной становится непредсказуемым и опасным. И это заставило его поступить не по закону, а по совести – невзирая ни на статус пациентки, ни на протесты мужа, поместить больную в стационар.

Муж повысил голос:

– Вы не имеете права! Сделайте укол. Я буду жаловаться!

Неожиданно больная извернулась, с силой ударила мужа, и громко, визгливо закричала:

– И ты с ними? Помогите, убивают! Убивают!!!

Все понимающий и быстро соображающий Никита вызвал участкового полицейского. Увидев его, больная немного успокоилась. Вместе с полицейским ее удалось препроводить в машину. Транспортировка в ближайшую психиатрическую больницу и передача дежурному врачу прошла на редкость спокойно.

Доложились диспетчеру и тут же, хотя уже близилось утро, получили новый вызов – попытка суицида. Молодая девушка. Надо спешить.

Кузьмич недовольно засопел:

– Как ближе к утру – так начинаются проблемы. Скоро уже пробки будут.

По Москве даже «скорой» не просто проехать. Плотные пробки на улицах – с раннего утра. И даже ночью порой случаются. Водителю приходится изворачиваться, а это очень непросто.

Вот и теперь наткнулись на затор – видно, где-то впереди было ДТП. Опытный Кузьмич сумел объехать пробку. Подъехали к нужному дому и там, несмотря на ранний час, увидели, что на асфальте, в неловкой, неудобной позе лежало тело.

Опоздали. Девушка все-таки выбросилась с пятого этажа. Рядом, на коленях – голосила полураздетая женщина, наверное, ее мать.

Сергей Иванович быстро осмотрел пострадавшую. Пульс едва прощупывался. Тут же подъехала реанимация.

– Что, психиатры, не успели? Упустили момент?– усмехнулся реаниматолог. Отдувайся теперь за вас. Он быстро налаживал капельницу.

– Не успели, – с горечью ответил Сергей Иванович и тяжело вздохнул. – Что ж, нам здесь делать уже нечего.

Что ни говори, а он считал, что этот суицид – на их совести.

– Слышишь, Никита, на нашей совести это. Надо было успеть.

Фельдшер только присвистнул:

– Мэр виноват, а не мы. До чего дожили. Утра толкового еще нет, а уже пробки.

– Что мэр? Нам при любом раскладе успевать надо. Жалко. Не хватило каких-то минут. Мать говорит, что поссорилась с парнем.

– Теперь вся переломанная будет. Если выживет. Все равно останется инвалидом, огорченно ответил Кузьмич. – А мать? Ей-то каково теперь?

Наутро, сдав смену, Сергей Иванович домой идти не хотел. На душе было тревожно и противно, словно наглотался горьких пилюль. Решил заглянуть в больницу, к своему давнему другу еще со студенческих времен. Антоха, теперь уже Антон Иванович, стал тоже психиатром и заведовал отделением в больнице. Уже который год приглашал товарища переходить к нему на работу.

Прошедшее дежурство не выходило из головы.

С кем еще обсудить, как не с другом, участливым и все понимающим? Дома его истории, его волнения – не нужны никому.

Антон, увидев Сергея Ивановича, обрадовался.

– Пойдем, чайку попьем. Я вот опять не успел позавтракать. Язву свою надо успокоить, все дает знать о себе. Ну, а ты как? Не созрел еще? – спросил он, возясь с заваркой.

– Дозреваю, – ответил Сергей Иванович. – Да, пожалуй, хватит мне торчать на этой «скорой». Работа, конечно, тяжелая, напряженная, – но не в этом дело. Трудно везде, да и у тебя не просто, видишь, поесть толком некогда. Тут другое волнует. Кажется, неприятностей больших наживу. Надо же, стал нарушителем закона.

И поделился с другом ночной историей с госпитализацией судьи.

Выслушав все, Антон рассмеялся.

– Заработался ты. На такой ерунде застрял. Ну, нарушил один закон. А их у нас – вон сколько. А сколько не стыкуются друг с другом. Ладно, огорчил судью. Зато ей же и помог. А не помог бы – пришлось бы отвечать по другому закону – за неоказание помощи. Главное – ты людям помог. Поступил по закону своей совести. А нарушить его – это страшнее.

Подумав, добавил:

– Законы-то пишут сам знаешь кто. И все они на время. А законы совести – они вечные. Помнишь, как тот дед нам говорил, когда мы студентами еще были?

Сергей Иванович помнил. Учась в институте, там, на Кавказе, они любили в свободное время гулять по городскому парку. Особенно хорошо было на набережной – легко дышалось, чувствовался простор. Внизу шумела река, а вдали ясно прорисовывалась цепь далеких снежных гор, величавых и манящих. Им нравилось просто сидеть и наслаждаться этой впечатляющей панорамой.

Неожиданно к ним подсел какой-то пожилой человек, опирающийся на изящную трость.

– Любуетесь, молодые люди? – спросил он. – Я вот тоже любуюсь. Всю жизнь. А они все такие же, не меняются. И после вас останутся такими же. Есть вечная красота, вечные ценности. Это – самое дорогое, самое важное в жизни.

И вдруг добавил:

– У вас впереди вся жизнь. Главное, ребята, не предавайте себя.

Помолчал, потом встал, церемонно попрощался и ушел.

– Очень кстати, Антон, ты вспомнил этого деда, – задумчиво произнес Сергей Иванович.

 Да, есть в жизни нечто вечное, непреходящее. Что никогда нельзя нарушать.

Пришла уверенность в своей правоте и успокоение, что не предал себя, поступил по совести, по велению души.

И где-то глубоко, в самых тайниках его сердца, вдруг мелькнуло еще не до конца осознанное желание отыскать свою Наденьку. Это желание крепло в нем, вселяло надежду, что не все потеряно, что еще можно изменить свою жизнь.

Сергей Иванович оживился, встрепенулся.

А сквозь осенние тучи вдруг проглянула полоска синевы неба, и тонкий лучик солнышка осветил врачу просветлевшее лицо.