Журнал «Кольцо А» № 103
Ирина ЕРМАКОВА
Поэт, автор семи книг стихов и многочисленных журнальных публикаций. Стихи переведены на шестнадцать языков. Лауреат премий «Московский счет» (2007), «Antologia» (2007), международной поэтической премии «LericiPeaMosca» (Италия, 2008), премии СП Москвы «Венец» (2016).
ЛЕТО
* * *
Дерево – ап! – и расцвело под балконом,
словно зажглись разовые соцветья.
Тьма шебуршит зелёным, липко-зелёным,
пальцем шершавым шарит по листьям ветер,
и, пробегая – шасть! – по диагонали –
шорх! – лепествы ерошит петит молочный,
длинно шипит, округляя воздух блочный,
свет надувая, шашни теней гоняя,
ветки ширяя, ночь до корней пробирая.
Брось, – гудит, – переживешь и это,
слышишь? – смерти не будет, а будет лето,
коли уж – расцвело.
И шелестит, листая наоборот
книгу крови, клейкую память рода.
В кроне – ш-ш – невидимая свобода.
Дерево прижизненное цветёт.
* * *
Гляди на меня не мигая
Звезда говорила звезде
Мы точки моя дорогая
Две точки в вечерней воде
Трап лодочной станции
Лето
Зрачками присвоенный свет
Две точки
Но этого света
Им хватит на тысячи лет
* * *
И когда ещё соберёмся вот так, вместе.
С ветки антоновка – тук! Прямо на стол.
Плавает запах первой лиственной меди.
Дом заскрипел. Ветер верхами пошёл.
Как я люблю поздние разговоры:
самые все мои за одним столом,
реки гремят в округе, движутся горы,
и застревают в сумерках перед сном.
Ночь накрывает сад. Что будет с нами?
Трепет кустарный. Треск. Насекомый звон.
«Яблочко» хриплое – где-нибудь за горами
кто-то терзает нетрезвый аккордеон.
Кто грядёт? Набухает новая завязь,
раздвигает корни мёртвого языка,
в электрическом воздухе медленно разгораясь,
имя висит, не названное пока.
* * *
кто смежал этой розы завои
Фет
Погоди уймись обернётся легендой сплетня
покружит окрепнет и обратится в миф:
на веранде открытой миру на вечнолетней
чёрный чай зелено вино белый налив
дождевая плёнка горит покрывая грядку
златоклювая капля в ржавую метит кадку
больно глянуть – полдневный бес истоптал сетчатку
у прохожего пугала тысяча солнц в рукаве
от крыльца краснеет кирпичная пыль дорожки
кубометры лени валяются в жирной траве
пролетает ребёнок счастливый как на обложке
и победное радио – резонирует в голове
чтобы тёк этот свет свободно сквозь стены в щели
и полоски решёткой строились на полу
и гуляли по потолку как захотели
и вились-велись живые на самом деле
чтоб накалываясь на солнечную иглу
всякий мимоидущий
задравший к затылку брови
обернувшийся –
не оторвал бы глаз.
Световой завой. 58-й. Подмосковье.
Миф как миф. Прочти его ещё раз.
* * *
Белое платье в пол,
нитка фамильных бус
…век-истребитель насквозь прошёл:
жди, золотым вернусь,
времени больше нет,
стой во тьме на своём,
как столбовой свет
снежный под фонарём.
Мне ли одной-смешной
всё растопить кругом,
спит за моей спиной
родина мёртвым сном.
Лёд и державный стыд,
больно дышать в снегу,
жемчуг на горле горит,
полный обвал в мозгу.
Как продышать страх,
чем одолеть лёд,
белого платья флаг
ветер цепной рвёт,
светится-тает снег
всё веселей и злей,
словно вот-вот золотой век
будет стране моей.
* * *
снег в окне кружит не зная куда пойти
человек бежит карабкается по снегу
помахал сорвался сугроб пропорол с разбегу
запотели очки и похожий на конфетти
расплывается снег и взлетает над этим римом
так легко как легко быть вечно счастливей всех
легче лёгкого спалённого сладким дымом
человек подлетел к стеклу разгоняя снег
и чирикают за спиной его на латыни
и разводят крыльями в поиске лёгких слов
все друзья твои прекрасные и молодые
сквозь окно больницы
если смотреть без очков
* * *
и будто маятник очнулся
помедлил и быстрей быстрей
расталкивая воздух плотный
и в нём столпившихся людей
сечение в одно касанье
тяжёлозвонкое зиянье
и свист и чирк и ликованье
и невозможный разворот
размах налево и направо
и вниз опять а там под ним
распластана его держава
четвёртый рим девятый крым
и тень за ним бортпроводница
не отстаёт вперёд вперёд
крылатка ласточка черница
кому свистит? кого поёт?
и шаткий луч за ним крошится
какой любви? каких свобод?
сверкает огненная спица:
лети! да кто ж его качнёт?
* * *
Вечер в окошко тянет
чёрно-лунную ветку.
Тульская гейша Таня
дальний слушает ветер.
Знобкий восточный ветер.
Слушает, замирая,
вишню перебирая.
Слышит чайное пенье,
тысячелетнюю флейту.
В медном тазу варенье
вскипело, а значит лету –
скоро конец лету.
Медленное – до света
сварится наше лето.
Дети сопят за стенкой.
Ветер ветку колышет.
Гейша снимает пенки,
всхлипывая неслышно,
тише, еще тише, –
мешает черную вишню.
* * *
А ещё наш сосед Гога из 102-й,
Гога-йога-бум, как дразнятся злые дети.
В год уронен был, бубумкнулся головой,
и теперь он – Йога, хоть больше похож на йети.
Абсолютно счастливый, как на работу с утра,
принимая парад подъезда в любую погоду,
он стоит в самом центре света, земли, двора
и глядит на дверь, привинченный взглядом к коду.
Генерал кнопок, полный крыза, дебил –
если код заклинит – всем отворяет двери,
потому что с года-урона всех полюбил,
улыбается всем вот так и, как дурик, верит.
И свободен в свои за сорок гонять с детьми,
и не терпит только, в спину когда камнями,
и рычит, аки дрель, тогда и стучит дверьми:
бум – и тут же хохочет, как сумасшедший, – с нами.
Бум – и мать Наталья тянет Йогу одна,
моет-поит в праздник, выводит в сорочке белой
и, жалея чадо, жалеет его как жена,
а куда ж деваться ночью – ясное дело.
А когда из окна обварили его кипятком,
стало видно во все концы света – в любые дали,
в ожидании скорой весь дом сбежался, весь дом,
битый час, кружа, жужжа и держа Наталью.
И когда, Господь, Ты опять соберешь всех нас,
а потом разберешь по винтику, мигу, слогу,
нам зачтется, может, юродивый этот час,
этот час избитый, пока мы любили Гогу.
* * *
Мне давно не смешно.
Пусти – не могу.
Огневица стягивает дугу.
Пробегает искра в разломе туч,
И трещит воздух, что майский хрущ.
Не дохнуть – пусти, я и так без лёгких,
без тяжких пусти,
уже без пяти,
язык обугливается на вдохе.
Хоть на пять минут, на слабо, на опять,
на один выдох
в предвкушении взбучки
пусти-меня-Господи-погулять
в самой ближней нижней – рукой подать
в самой зелёной Твоей тучке.