Наталья КРОФТС

 

 

Родилась в г. Херсоне, окончила МГУ им. Ломоносова  и Оксфордский университет  по специальности классическая филология. Автор двух поэтических книг и многочисленных публикаций в периодике и коллективных сборниках (в «Литературной газете», в журналах «Юность», «Работница», «День и ночь», «Интерпоэзия», «Слово/Word», «Австралийская мозаика» и мн. др.). Стихи на английском опубликованы в четырёх британских поэтических антологиях. Участница XII Форума молодых писателей в Липках (2012). Живёт в Сиднее (Австралия).

 

 

ТРИ МИНИАТЮРЫ

 

Сицилия. Отзвуки войны

В маленьком итальянском городке,

где улицы карабкаются по склонам,

возбуждённо, как крыльями, размахивая бельём на верёвках…

 

В маленьком итальянском городке,

где усатые старики, одетые в чёрное,

сидят на стульях перед кафе

и поворачиваются всем телом,

чтобы проводить взглядом каждого прохожего…

 

В маленьком итальянском городке

мы пили кофе из маленьких белых чашек

под звуки вечно оживлённых разговоров

на певучем и сочном языке.

 

Диалог за соседним столиком вдруг прервался, один резко встал и вышел, а другой, потеряв собеседника, оглядел кафе в поисках нового.

– Какие все стали нервные из-за этой войны, – сказал он, помахав газетой.

 

Завязался разговор, и на него тотчас, как мухи, налетело человек десять, рассаживаясь вокруг нас: все почтенного возраста, в пиджаках. Говорили все сразу, и о войне в Югославии, и об Италии, о правительствах, о деньгах…

 

Один оживился, узнав, что я с Украины, его круглое лицо расплылось в радостной улыбке, и даже тощий стул от удовольствия крякнул под его грузным телом.

– А я ведь был на Украине. И по-украински говорить умею, – сказал он, – "хлiба нема".  И песни помню, – и он запел что-то весёлое про "дiвчину чорнобриву", лихо пристукивая палочкой. – Столько лет прошло, а я помню.

 

Вопрос: «А что Вы там делали?» – завис на губах:

– А… в каких городах Вы были?

– До Сталинграда дошёл. Холодно было. А потом – назад. Домой, на Сицилию на два месяца. И только вернулся в часть – Муссолини капитулировал, и нас всех – в немецкий концлагерь. Самое жуткое время было.

– Так, наверное, под Сталинградом было не лучше, – заметил мой спутник.

– Нет, там хоть было чем заняться, – он весело посмотрел на нас и несколько раз нажал пальцем на невидимый курок.

 

Мои старики встретились под Ленинградом. И если бы не война, меня бы не было. И если бы тогда кто-то с весёлым азартом нажал бы на заледеневший курок – настоящий, железный – меня бы тоже не было.

 

Круглое лицо улыбнулось нам, и под выгнувшимся от жары сицилийским небом опять заплясала песня про "дiвчину чорнобриву", убегая прочь по узким гнутым улочкам.

 

А он сидел, улыбчивый человек, воевавший за фашистов и сидевший у них же в концлагере; человек, в которого стреляли русские и который сам стрелял в них; человек, которого морозили снега Сталинграда и грело солнце Сицилии; и в котором уже полвека жила песня про "дiвчину чорнобриву", сплетённая с леденящей памятью о том, что "хлiба нема".

 

А мы сидим и пьем горячий кофе.

И обсуждаем новую войну.

 

Индонезия

Пожухлые листья чуть раскачиваются под тонкими, почти неуловимыми пальцами ветра, пробегающими – как пианист по клавишам – по древним ветвям. Тихо в старом дворике полузабытого индонезийского дворца. По облупленной стене пробирается муха, в надежде убежать от двигающегося палящего луча. Но лететь ей лень.

 

Жарко.

 

Ветер замолкает – и становится так тихо, что слышно, как шуршит штукатурка под мушиными лапками. Над квадратиком двора – небо цвета аквамарина, и на нём – до отчаянья одинокий клочок белого облачка.

 

И вдруг в этой застывшей, заспанной тишине появляется голос. Низкий ритмичный звук. Он наполняет собой маленький дворик, он кружится вокруг старинного ствола, отталкивается от стен, обволакивает каждый лист. Старый служитель раскрыл пожелтевшую книгу и протяжным речитативом читает стихи. Звучит Рамаяна. Старик один. Он читает себе, древнему древу, мухе, клочку облака и растворённому во всём этом Вишне ли, Будде ли, другому ли какому божеству.

 

Щуплая фигурка сидит на облезлой зелёной скамье. Дворец давно обветшал, обветшали и служитель, и книга. Только слова кружатся с неугомонной силой, забыв, что они древнее и дворца, и дерева, и старика. Они непонятны мне, случайному прохожему, застывшему за колонной. Но ритм их проникает в кровь, и единит меня со старым двориком, аквамариновым небом и незримым духом – тем самым, что нашептал какому-то поэту эти заветные слова много сотен лет тому назад.

 

На пляже

– Девушка, который час?

Да, она хороша. Она это знала и привыкла к постоянным приставаниям, но на этот раз ухажёр появился уж слишком внезапно, пока купальщица, прикрыв глаза, покачивалась на мягких волнах. От неожиданности она испугалась, а потом рассердилась:

– Вы что, с ума все посходили! Хоть в воде можно меня в покое оставить?!

Он пожал плечами:

– А где же ещё знакомиться?

В общем-то, он прав. Курорт, пляж... Он по-своему оригинален, и глупо было так сразу грубить. К тому же, такие чистые зелёные глаза не каждый день увидишь. Она кокетливо улыбнулась:

– Но я же могла утонуть от испуга!

– Утонуть? – он, казалось, не понимал.

– Вот ушла бы под воду, – вздох, взгляд искоса на кавалера, – кто бы стал спасать? Так бы меня здесь больше и не увидели.

– А что ж в этом плохого?

Уж такого она простить никак не могла:

– Хам! Ну и плывите своей дорогой!

Он опять пожал плечами и нырнул. Серебристо-зеленоватый хвост изобразил что-то типа прощального взмаха. Хвост?!

Визжавшей помогли выбраться на берег и принесли воды.