Татьяна САВИНОВА

 

Родилась и много лет прожила в Харькове (Украина). Архитектор по профессии, увлекается цветами, много путешествует, пишет стихи и прозу. Автор  книг «Гурзуф мой – каждый год иной», «Мой цветок – эдельвейс», «Харьковские были и крымские чудеса». Лауреат литературно-поэтических конкурсов и фестивалей. Член СП Крыма. Живет в г.Щёлкино.

 

 

ЗАПИСКИ БЕСПОКОЙНОГО ЭФИРА

Рассказ

 

Разговаривая по телефону, называет меня Истота. Да ладно. Ему так удобно. Если бы Он мог видеть меня, надолго бы задумался. Слишком просто для существа моего порядка. Человеческое, как это ни смешно, мне не чуждо, но во многом и многом остальном...

Иногда хочется Ему помочь. Трижды в день, например, укладывается в ванну – греется. За сантехником идти лень, а батареи забиты, зимой в доме холод жуткий. Никакие носки, присланные женой из Крыма, не спасают, и Он нашел выход. Оригинальный, думает! Интересно, уже выросли у Него перепонки на ногах? Только и летом тех носков шерстяных не снимает, не проверишь.

Мне хорошо. Неважно, холодно или жарко, чисто или в паутине всё. Но такой способ греться меня, признаться, беспокоит – Он же еще и запирается, чтоб не дуло. А как хватит Его кондрашка в горячей ванне! Не молоденький, мог бы и поберечься. Куда я тогда? Перенастраиваться, привыкать... Может, и время менять. Привыкла. Тут тихо, никто перед носом веником не машет, паутины полно – есть, где покачаться. Правда, от кота, который тут долго жил и оставил много всяких картинок на стенах, еще много осталось. Он меня видел, я знаю. Красивый кот был, но пропал, ушел к кошкам в подвал. В кладовке нашла о нем много интересных записей.

Дети нас тоже видят, пока маленькие. Но детей тут никогда не было, детей Он не допускал заводиться, Он и жен-то не очень допускал. Была одна, долго беспокоилась, притиралась, плакала, хотела приручить, но в итоге забежала до самой соленой воды. В Крыму живет, раз в год носки ему теплые вяжет и календарь с парусниками присылает – заботится по инерции. От Нее много следов, например, картины странные. Личность разнообразная и малость задуренная. Из-за своей, вот уж действительно,  слепой любви. Потому что Он вроде ни при чём был.  Она сама чего-то навоображала, а потом переживала.

Главное в доме – книги. Везде. Пирамиды, горы, кучи. Стеллаж забит, еле стоит, бедный. Один раз падал – это отдельная история... Здесь я подпитываюсь, конечно. Много времени провожу на полке с книгами о фантастике – такая у меня самоирония. Да, там мне самое место. Эти книги Он ей не дал, когда уезжала, хоть и намекала много раз, что при пожаре или наводнении спасла бы именно эту полку.

Раздражает меня в этом доме немногое. Громкая музыка, например, которой Он глушит соседей, и верхних, и нижних. Ухожу на балкон, вернее, просачиваюсь в щель, через которую постоянно попадают в комнату или дождь, или снег. Он и не заделывает ее, словно знает, что мне так удобно. Хотя я, конечно, могу и насквозь, чаще так и делаю.

На балконе – красота! Там два шкафа, битком набитые всякими интересными вещами. Это все от неё осталось: и засохшие краски. и сотни стаканчиков для рассады, и садовые инструменты, которые, проржавев, уже никуда не годятся. Туда выброшены электроприборы, которые ничего не стоило починить. А сколько их еще у Него под кроватью! Даже приёмник военного времени. Есть там медная ступка с пестиком, очень холодная и тяжёлая.

Как-то летом в жару я в ней поселилась. Словно в колоколе жила – прохладно и звучит по-всякому. Еще там живут две мыши, уже старые, умные. Я их вначале дурными считала – есть-то нечего. А потом обнаружила целое ведро пшеницы. Зачем тут пшеница – не понимаю. А мышам хорошо. Да и сколько там этой мышиной жизни, не то, что у нас, Истот.

Однажды вечером Он кормил печеньем маленького мышонка. Увидел мышонок меня – со страху заледенел. Ну, я совсем уже дематериализовалась, чтоб не умер. Откуда взялся? Не от балконных же пенсионерок отпочковался, ведь во все дыры хозяйственная жена насыпала битого стекла и залила его цементным раствором, чего супруг категорически не одобрил.

Всю балконную шелупень теперь уже никто не выбросит, потому что есть много замечательных других занятий. Например, тасовать календарики с видами Крыма. Их такая масса, и они так красиво слетают вниз с книжных пирамид! Я, конечно, тут как тут. И очень даже стоит посмотреть на Его обалдевший вид, когда Он находит один из этих календариков крепко вставленным горизонтально между рядами книг.

Когда жена звонит и спрашивает о здоровье, Он бросает в ответ традиционное «не дождетесь» и рассказывает ей о моих подвигах. О том, что я стала убирать в квартире, мыть сковороду дочиста, прятать из-под рук батарейки, менять щетки на какие– то совсем чужие. Недавно утащила куда-то целый килограмм гречки, и это уже мало походит на проделки существа детского возраста. Сначала жена не верила – это естественно. Потом смеялась и предлагала меня полюбить, не огорчать и сдружиться. Умная какая! Нам таких не надо, сами разберемся. Не доходит до людей, что ни ум их, ни дружба нам неинтересны.

Иногда гуляю, выглядываю из кармана, тырю и возвращаю мелочь. Считает, удивляется.

Но надо же и от квартиры отдохнуть, в которой, по человеческим меркам, жить невозможно. Газеты и журналы, еще с «советских времен», равномерно распиханы, засунуты всюду, пожелтели, крошатся. И, конечно, представляют неимоверную ценность. Нам, которым неважно как, а важно что, все это даже интересно. Потому мы и селимся в таких местах, чтобы нас со стен тряпками не сметали, и вот такая аура, чтоб была странная: ни любви, ни особого беспокойства. Всё это, если когда-то и было, с женой уехало. Иногда прорывается из телефона, но с каждым разом слабее – устала, наверное, да и другие у нее дела. Она – о погоде, природе, стихах, прекрасных растениях, кошках, которых полно в её чудесном городе, о лежачей матери, о даче, а он, в основном, – о моих проказах. Так и общаются.

До того, как уехать совсем, долго Она жила на другом конце города, иногда приходила, переодевалась, готовила поесть. Разговаривали они, как брат и сестра, пошучивая, делились новостями. От нее пахло злым темно-серым котом. Мне это не нравилось. Потом собрала десяток коробок и больше не появлялась. Книжек Он ей не дал – развод по-харьковски! С тех пор ни котом, ни борщом не пахнет.

Кто-то как-то советовал Ему посыпать пол мукой. Вот, посмеялась! Ведь я не оставляю следов. А люди – от них десятки лет сохраняются следы на стенах, на вещах.

В общем, Его не мучает вопрос, какая я. Ужаснулся, если бы узнал. сколько мне лет. Или веков. Сколько всего навидалась. В этот раз, похоже, попала удачно, да и хочется чего-нибудь новенького.

Возле дома у них был садик. Я иногда бываю там, нахожу чудные травки или тени от них. Это мне очень нравится. По каким-то таблицам – вот глупость! – его жена высчитала, что в прошлой жизни жила в Японии и занималась выкапыванием, разведением лечебных трав. И сейчас везде она их разводит, находя в этом особый смысл. А в Крыму у неё еще лучше получается. Если бы я относилась к людям серьезно, то могла бы это проверить без труда. Никто не догадывается, что я могу многое разузнать. Например, действительно ли прадед его жены, Бессонов, посадил возле Аю-Дага дерево в оливковой роще.

Так вот, я хожу в её садик и иногда засыпаю на её бывших грядках. Ем землянику, душистую и мелкую. Растения засыпаны мусором, они мучаются, не могут расти. А шиповник буйствует и цветёт, невзирая на то безобразие, которое устроили на месте бывшего маленького рая. Он даже не подумал сохранить его, как не сберёг и сад за городом.

Был жуткий момент. От удара молнией сгорел их домик в том саду. На балконе лежит одна зловещая штучка – стеклянная сосулька, от которой очень пахнет пожаром. Если долго смотреть на неё, то видны блики, огненные языки и ещё всякое такое, чего не видят люди, а мне является маленький металлический домик весь в огне, гроза, дождь, внутри сумасшедшее пламя, сжигающее всё без остатка. От рядом стоящей яблони тоже ничего не осталось. Одна лишь подкова, найденная в командировке, лежит на полу. А могла и жена заживо сгореть, собиралась ночевать, как всегда, в спальном мешке. И, как всегда, повезло ей. Или такая судьба – много раз в жизни она оставалась целой. Будет настроение, покопаюсь в её прошлых жизнях, порасспрошу кое-кого. А в тот раз все было просто. Были гости – осталась дома.

Кстати, гостей принимать и особенно ходить в гости Он не любит. Можно визитеров по делу и без – по пальцам пересчитать. Всюду жена ходила одна. По праздникам Он просил у неё две открытки и писал очень хорошие поздравления в стихах ей и её матери, которую не любил и сейчас никогда не спрашивает о ней во время разговоров по телефону.

Есть соседи, которых Он тоже недолюбливает. А за что их любить? Сосед после двух инфарктов пьёт, не просыхает. Соседку, его жену, Она жалела и понимала, делала уколы, делилась лекарствами и деньгами. Раздражала Его Её забота об этих никчемных людях.

Обижалась Она, плакала, но Он так естественен в своём безразличии ко всему на свете, кроме музыки и литературы, что и обижаться грех. Единственная любовь – философия.

«Все науки более необходимы в жизни, чем философия, но лучше ее нет ни одной», – это я в свое время и от самого автора слышала, тонкого, уязвимого, некрасивого, притирающегося в молодости к мудрецам, потом ставшего Учителем.

Ну, меня занесло! Почему же выбрала такое время’ Наверное, не место привлекло, не время, а захотелось просто развлечься. Вот, рассержусь на Него за что-нибудь, сразу – гвоздик в подошву, шнурки на пять узлов... Старею, наверное, или впадаю в детство...

Уже стало многое надоедать: пьяная брань за стеной, оглушающая музыка. Тотальное ожирение умов, оскудение. Когда Господь («еще вопрос, кто!») создал время, он создал его столько для каждого, сколько необходимо, чтобы научиться жить достойно. А как они его расходуют! Хорошо еще на рукоделие, как его жена. А вот захотела – и уехала, разве это по-человечески? Сказала, что нужно стареть там, где тебя не видели молодой.

Может, и я забилась в эту дыру по той же причине? Может, и я не бессмертна? Или спонтанные, неразумные действия и нам, Истотам, не чужды? Меняюсь со временем, как и люди?

Для людей я, конечно, необъяснимое существо: не оставляю следов, запаха. Один раз поскулила чуть, так он всю ночь заснуть не мог. Не сдержалась.

Нас много на свете, но каждый сам по себе. В этом спасение или несчастье, но мы стараемся не опускаться до таких определений.

Буду изучать, просачиваться, шкодить исподтишка. Прихожу к мысли, что мы вроде ни для чего. Загадка для людей, которые толком не понимают. Живут, рассуждают, кублятся или отшельничают, пишут всякое. Науки процветают, а умирают от всякой  ерунды, по глупости. Только родились – и уже старики.

Печально мне что-то. Выну-ка я прокладку в кране, пусть побегает. А то все в ванне сидит – ещё утонет...