Елена КРЮКОВА

 

 

НА ЛЬДИНЕ

 

«О, будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда,

когда открыл Америку, а когда открывал ее».

Ф.М.Достоевский «Идиот»

 

ЛЕДОХОД

 

...льдины плывут по безумной реке, будто грязной бумаги, смеясь, нарвали.

Сапогами в синий ручей войди. За спиною церковь еще не взорвали.

И еще ты не знаешь слов, что удавкой затянут глотку.

И еще не кромсала на дорогих поминках норвежскую, злую селедку.

Эти льдины... на одной ты стоишь и воешь, собака,

Из сияния на полмира, из худого, безвидного мрака,

А за тобою сарай плывет, а за ним - руины храма, и кренится твоя льдина,

И вместо "сим победиши" ты, плача, шепчешь: да все, все победимо...

Все неуследимо плывет, уплывает в ночи на Пасху -

Ну, бормочи, шепчи, повторяй великую Божью подсказку,

А ты и слова-то забыла!.. с чего начать бы -

С похорон, крестин, родов, а может, со свадьбы?

Эх, чертыхнуться бы!.. - с ума не сходи, ведь то святотатство:

Льдины плывут, и оно одно только, это богатство,

Грязное серебро, умирающий жемчуг, бархат, ветрами рытый,

Траченный молью зимний песец, винной скатертью стол накрытый,

Пьяный певец, хрипотцой царапает, выгиб венского стула,

Из круглого радио налетает мощь черного пьяного гула,

Битый хрусталь, гриб на ржавой проволоке, к ежовой ветке прикручен,

Стекло лиловое, дутое - еловый мир вымучен и измучен,

Подарен, разбит, подожжен, забыт и склеен, опять украшен -

Сдобным золотом куполов, тюрьмою красных кирпичных башен,

А вот и часы наручные - полоумные стрелки навек застыли:

Кости рук, сочлененья стали, фаланги пыли,

А вот золотая звезда - на верхушку!.. - праздники, эй, а разница есть между вами?..

Льдины плывут, Рождество уплывает, и тает пламя,

И уплывают Пасхи, войны, рожденья, любви и смерти,

И только вспомнить блаженное время едва посмейте -

Тут же со скатерти все сгребут, выкинут на задворки, -

Все: звезды и танки, "прощай молодость" боты, парчу и опорки,

Пуховки в розовой пудре, трюмо, мамины бусы коралловой ниткой,

С солью липкий ржаной, синезвездный сервиз, доски скриплой калитки,

Водку дешевую, "коленвал", кою жадно в собачьих подъездах пили,

И ледоход грозный, последний, а льдины прямо в заморское небо плыли.

 

 

ЗВЕЗДЫ

 

Афганские звезды, русские, полярные ли, якутские...

То вдруг на взлете взрываются... то вышивкою искусною...

над нашими, над всехными, над головами - падают...

над крышами и безлюдием...

над жизнию и над падалью...

Наставь телескоп и мучайся, лови в окуляр ускользающий

ночной дозор со знаменами, возлюбленной рот рыдающий...

Денеб, Альтаир, жар Лебедя... погоны его генеральские...

ах, звезды эти хинганские... кабульские... и - уральские...

Металл ожжет тебе веко... век лови, ускользает золото

любимой звезды, военное... пустыня зимнего холода...

На борт вертолета спящего - метельной крупкой - под выхлестом

чужого ветра - так сыплются: последнего страха выплеском...

Вы, звезды... вы гвозди смертные!.. бессмертье ваше все лживое...

Вы вместе с нами уходите туда, где больше не живы мы...

Не жили мы... только пелись мы... губами чужими, чудными...

где выстрел - крестом под рубахою... а взрыв - звездою нагрудною...

Твой орден! - в шкафу, за стеклами, за пахнущей смолкой ватою...

Ты годен! - к службе пожизненной, а это небо - лишь мятое

хэбэ, брезент продырявленный... шасси - костыли для Господа

шального, войной отравленного, простреленного всеми звездами...

Следи: Капелла и Сириус, и Ригель - хвощи морозные...

И линзой живой и слезною крести времена беззвездные!

Ни сын в колыбели, ни - пламенем - жена за плечом бессонная -

не знают, как вспыхнут - в будущем - бензинные баки бездонные

на той войне необъявленной, под теми звездами синими,

пустынными и полынными, жесточе горного инея,

железней ракет и "стингеров", острее крика любовного -

под Марсом, кровавым орденом, - больнее, роднее кровного...

А я... лишь плакать, молиться ли... лишь праздновать - рюмка холодная...

Любить эти звезды красные, погибшие и свободные;

Любить, ничего не требовать взамен, и солено-влажное

лицо поднимать в ночи к огням: родные мои... отважные...

Родные мои... мальчишечки... таджики, киргизы, русские...

ефрейторы... лейтенанты ли... амурские ли, якутские...

По шляпку серебряну вбитые в гроб неба, черный, сияющий,

огромным миром забытые... Мицар, Бенетнаш рыдающий...

 

  

РИМ

 

Голый свет бьет в глаза. Заголяется мрак. Обнажается тьма.

Бьет железо в железо, и крошится камень, и птицы горят

На лету. Вой сирены врачебной режет лоб, режет край ума -

Не тебя в лазарет везут, под кожу прыскают яд.

Луч летит копьем. И летит навстречу ему копье -

Вот и звездные войны, пока ели-пили, пошли на взлет.

Человека убили, а на веревке его белье

Все мотается, и на лешем морозе колом встает.

Я не знаю, как люди живут в других слепых городах,

В старых сотах, высохших на горячем свистящем ветру.

Может, так же воют от горя, таблеткою страх

Запивают; целуются так, как олени гложут кору

По зиме.

...Все равно, Марциал, крутись ни крутись - умрем!

А пока вижу эту пантерью ночь, этот голый свет

Колизейский, это ристалище: под фонарем вдвоем

Обнимаются гладиаторы судорожно, напослед, -

Ведь сейчас они выхватят ружья, ножи, мечи,

Поливать огнем друг друга будут из "калаша"...

Голый свет бьет в глаза. Хоть ори, хоть шепчи, хоть молчи -

Над тобой, раздирая беззвучный рот, смеется твоя душа.

 

 

*   *   *

 

Никогда не бойся остаться один.

Никогда не бойся остаться одна.

Просто жизни твоей – не ты господин.

Просто ты не муж. И ты не жена.

 

Просто вы, как травы, на миг сплелись,

Как солдаты, в избу вошли на постой.

У иконы заплакали, во тьме обнялись,

Утром крикнули: «Куда ты! Постой…»

 

Просто мир – такой непорочный Содом,

На поминках по счастью накрытый стол.

А любовь – что любовь? Она просто дом,

Куда ты вошел – и откуда ушел.

 

Ты прости, прости, если что не так.

Вон она, за окном – звездных воинов рать.

Наша жизнь – да, вся – стоит ржавый пятак.

Но мне жалко, так жалко тебя покидать.

 

 

СОШЕСТВИЕ ВО АД

 

Все забери. Всем жадно подавись.

Тебе, Владыка, я кидаю - жизнь.

 

Я оставляю полую бутыль,

И ведьму-сельдь, и жалкий стул-костыль,

И лампу, что цедила масло-свет,

И в грязный зал надорванный билет;

Я оставляю снега грозный хруст,

Стиральный купорос, собачий дуст,

И к празднику… - о, лакомство!.. умру… -

Найденки-сушки черную дыру;

Из шубы в шапку перешитый мех

И валенки, Господь, одни на всех;

Разрезанные шеи, животы

Зашитые - от края до черты;

И сломанные руки, крик и рев,

И шепот, и - по скулам соль - без слов,

Мохнатых, сальных карт гадальный брос

И заплетанье на ночь диких кос,

Прогорклую, подсолнечную снедь,

И в варежке пятак - святую медь -

За вход туда - сквозь толпы, стыд и срам -

В святилище, где свет и фимиам… -

Я оставляю! - все возьми, не жмись:

Чугун морщин в горжетке Царских лис,

Вонь дворницких, табак истопников,

Гриб деревянный - для шитья носков,

Во звездных, на расстрел, дворах зимы

Изодранных собаками, людьми…

Все! все! до капли, нитки, до куска,

До тьмы, где Савлом щерится тоска,

До ямы той отхожей, где наряд

Родной истлел, а чьи глаза горят

Звериные из мрака… - все возьми!

Ничем не дорожу я меж людьми.

Они меня всю выпили - до дна.

Всю выткали - белее полотна.

Всю расстреляли - в пух! - на площадях:

Ступня - в багрянце, песня - на устах.

Живот - бутыль пустую; шов рогож -

Нежнее кож; да взгляда острый нож -

Лба каравай; да ребрами - мечи

Двуострые - бери, сожги в печи.

Отмерили мне горстку злых монет.

Истратила. На хлеб в карманах нет.

За пазухой пошарю - лед и снег.

Возьми меня! Уже не человек,

А: золото мощей!.. опал зубов!.. -

Я заплачу собою за любовь,

За жизнь - богатым прахом заплачу…

Я ухожу! Зажги мне, Царь, свечу.

Да что!.. - МЕНЯ!.. - заместо свечки той!

Я в Ад спускаюсь грязной и босой,

Седа, свята, горда, гола: гора! -

Мышь крупяная, баба из ребра,

Блудница Вавилона, дура-мать… -

Забыла детям локти залатать!.. -

А все уж позади. Закрыли дверь.

Вой, человек. Пой, Ада бедный зверь.

О всем, что на земле оставил, - пой

В колючей тьме, дрожащею губой.

 

 

КАБАК

 

Ах, все пели и гуляли. Пили и гуляли.

На лоскутном одеяле скатерти – стояли

Рюмки с красным, рюмки с белым, черным и зеленым…

И глядел мужик в просторы глазом запаленным.

Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.

На колени положила руки, костью слабы.

Руки тонкие такие – крылышки цыплячьи…

А гулянка пела – сила! – голосом собачьим…

Пела посвистом и воем, щелком соловьиным…

Нож мужик схватил угрюмый – да подруге – в спину!

Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила…

Побледнела, захрипела: - Я тебя… любила…

Вдарьте, старые гитары! Мир, глухой, послушай,

Как во теле человечьем убивают душу!

Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!

Закусите ржавость водки – золотом селедки!

Нацепите вы на шеи ожерелья дыма!

Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой…

Видишь, как дымок дымится – свежий пар – над раной…

Ты сгубил ее не поздно. Может, слишком рано.

Ты убил ее любовью. Бог с тобой не сладит.

Тебя к Божью изголовью – во тюрьму – посадят.

Я все видела, бедняга… На запястьях – жилы…

Ты прости, мой бедолага, - песню я сложила…

Все схватила глазом цепким, что ножа острее:

Рюмку, бахрому скатерки, выгиб нежной шеи…

Рыбью чешую сережек… золото цепочки…

Платье, вышитое снизу крови жадной строчкой…

 

Пойте, пейте сладко, гости! Под горячей кожей –

О, всего лишь жилы, кости, хрупкие до дрожи…

Где же ты, душа, ночуешь?! Где гнездишься, птица?!

Если кровью – захлебнуться… Если вдрызг – разбиться…

Где же души всех убитых?! Всех живых, живущих?!

Где же души всех забытых?!.. В нежных, Райских кущах?!

Об одном теперь мечтаю: если не загину –

Ты убей меня, мой Боже, так же – ножом в спину.

 

 

ДАВИД И САУЛ

 

Ты послушай меня, старик, в дымном рубище пьяный царь.

Ты послушай мой дикий крик. Не по нраву - меня ударь.

Вот ты царствовал все века, ах, на блюде несли сапфир...

Вот - клешней сведена рука. И атлас протерся до дыр.

Прогремела жизнь колесом колесницы, тачки, возка.

Просверкал рубиновый ком на запястье и у виска.

Просвистели вьюги ночей, отзвонили колокола...

Что, мой царь, да с твоих плечей - жизнь, как мантия, вся – стекла?!..

Вся - истлела... ветер прожег... Да босые пятки цариц...

Вот стакан тебе, вот глоток. Вот - слеза в морозе ресниц.

 

Пей ты, царь мой несчастный, пей! Водкой - в глотке - жизнь обожгла.

Вот ты - нищий - среди людей. И до дна сгорела, дотла

Шуба царская, та доха, вся расшитая мизгирем...

Завернись в собачьи меха. Выпей. Завтра с тобой помрем.

А сегодня напьемся мы, помянем хоромную хмарь.

Мономахову шапку тьмы ты напяль по-на брови, царь.

Выйдем в сутолочь из чепка. Святый Боже, - огни, огни...

Камня стон. Скелета рука. Царь, зипунчик свой распахни

Да навстречу - мордам, мехам, толстым рылам - в бисере - жир...

Царь, гляди, я песню - продам. Мой атлас - протерся до дыр.

 

Царь, гляди, - я шапку кладу, будто голову, что срубил,

В ноги, в снег!.. - и не грош – звезду мне швырнет,  кто меня  любил.

Буду горло  гордое драть. На морозе - пьянее крик!..

Будут деньги в шапку кидать. На стопарь соберем, старик.

Эх, не плачь, - стынет слез алмаз на чугунном колотуне!..

Я спою еще много раз о твоей короне в огне.

О сверкании царских риз, о наложницах - без числа...

Ты от ветра, дед, запахнись. Жизнь ладьей в метель уплыла.

 

И кто нищ теперь, кто богат - все в ушанку мне грош - кидай!..

Пьяный царь мой, Господень сад. Завьюженный по горло Рай.

 

 

ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ НАД МЕРТВЫМ ВЕКОМ

 

Я счастливая. Я танцую с тобой. Ты слышишь, ноги мои легки.

Я танцую с тобой над своей судьбой. Над девчонкой войны - ей велики

Ее валенки, серые утюги. Над теплушкой, где лишь селедка в зубах

У людей, утрамбованных так: ни зги, ни дыханья, а лишь - зловонье и прах.

Над набатом: а колокол спит на дне!.. - а речонка - лед черный - на Северах...

Я  танцую с тобой, а ступни - в огне. Ну и пусть горят! Побеждаю страх.

Мы над веком танцуем: бешеный, он истекал слюной... навострял клыки...

А на нежной груди моей – медальон. Там его портрет - не моей руки.

Мне его, мой век, не изобразить. Мне над ним - с тобою - протан-цевать:

Захрипеть: успеть!.. Занедужить: пить... Процедить над телом отца: ...твою мать...

Поворот. Поворот. Еще поворот. Еще па. Фуэте. Еще антраша.

Я танцую с тобой -  взгляд во взгляд, рот в рот, как дыханье посмертное - не-ды-ша.

Так утопленнику дышат, на ребра давя, их ломая - в губы - о зубы - стук.

Подарили мне жизнь - я ее отдала в танцевальный круг, в окольцовье рук.

Мы танцуем над веком, где было все - от Распятья и впрямь, и наоборот,

Где катилось железное колесо по костям - по грудям - по глазам - вперед.

Где сердца лишь кричали: Боже, храни Ты Царя!.. - а глотки: Да здравст-ву-ет

Комиссар!.. - где жгли животы огни, где огни плевали смертям вослед.

О, чудовищный танец!.. вихрись, кружись. Унесемся далеко. В поля. В снега.

Вот она какая жалкая, жизнь: малой птахой - в твоем кулаке - рука -

Воробьенком, голубкой...

                          ...голубка, да. Пролетела над веком - в синь-небесах!.. -

Пока хрусь - под чугун-сапогом – слюда наста-грязи-льда - как стекло в часах...

Мы танцуем, любовь!.. - а железный бал сколько тел-литавр, сколько скрипок-дыб,

Сколько лбов, о землю, молясь, избивал барабанами кож, ударял под дых!

Нету времени гаже. Жесточе – нет. Так зачем ЭТА МУЗЫКА так хороша?!

Я танцую с тобой - на весь горький свет, и горит лицо, и поет душа!

За лопатками крылья - вразмах, вразлет! Все я смерти жизнью своей искуплю -

Потому что в любви никто не умрет, потому что я в танце тебя люблю!

В бедном танце последнем, что век сыграл на ребрастых арфах, рожках костяных,

На тимпанах и систрах, сестрах цимбал, на тулупах, зипунчиках меховых!

На ребячьих, голодных, диких зрачках - о, давай мы ХЛЕБА станцуем им!.. -

На рисованных кистью слезы – щеках матерей, чьи сыны - только прах и дым...

На дощатых лопатках бараков, крыш, где за стенами – стоны, где медью - смех,

Где петлей - кураж, где молитвой - мышь, где грудастая водка - одна на всех!

Ах, у Господа были любимчики все в нашем веке - в лачуге ли, во дворце...

А остались - спицами в колесе, а остались - бисером на лице!

Потом-бисером Двух Танцующих, Двух, колесом кружащихся над землей...

И над Временем... дымом кружится Дух... Только я живая! И ты - живой!

Только мы - живые - над тьмой смертей, над гудящей черной стеной огня...

Так кружи, любимый, меня быстрей, прямо в гордое небо неси меня!

В это небо большое, где будем лететь

Все мы, все мы, когда оборвется звук.

 

Мне бы в танце - с тобой - вот так - умереть,

В вековом кольце ВСЕ простивших рук.

 

 

КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)

 

                    …Ох, ласточка, Ксеничка,

                    Дам Тебе я денежку -

                    Не смети-ка веничком,

                    Куда ж оно денется,

                    Траченное времячко,

                    Куда задевается -

                    Милостынька, лептушка:

                    Ксеньей прозывается -

                    Тише!.. - наша смертушка…

 

…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.

Сколь нацежено - стыть.

Какъ в платок после бани, увязываюсь во стужу

И во тьму шагаю: гореть и любить.

 

От Земли Чудской до Земли Даурской

Линзой слезной меряла гать...

Ан как вышло: Ксенькою Петербургской

На кладбище чухонском внезапно - стать.

 

Спать в болезных платках под глухим забором.

Хором выплакать - бред

Одинокий. И пить самогонку с вором,

Ему счастья желая и много лет!

 

И везде - ах, охальница, Охта, стужа,

Плащаница черного Судного Дня!.. -

Появляться в залатанном платье мужа,

Да не мертвого, а - убившего мя.

 

Помню, как хрипела. Как вырывалась -

Языками огня -

Из клещей, не знавших, что Божья Жалость

Воскресит, охраня.

 

И когда... очухалась, - вся в кровище!..

Доски пола в разводах струй... -

Поняла: о, каждый живущий - нищий,

Всякая милостыня - поцелуй.

 

И съ тех пор как бы не в себе я стала.

Вся пронзенная грудь.

Завернула в верблюжье отцовое одеяло

Кружку, ложку, ножик, - и в путь.

 

Посекает мя снег. Поливают воды

Поднебесных морей.

Мне копейку грязные тычут народы.

Вижу храмы, чертоги царей.

 

От Земли Чудской до Земли Даурской

Вижу - несыть, наледь и глад.

Вот я - в старых мужских штанах!..

                          Петербургской

Ксеньи - меньше росточком!.. а тот же взгляд...

 

Та же стать! И тот же кулак угрюмый.

Так же нету попятной мне.

Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума -

Вся в огне, и лицо - в огне.

 

Мстится смерть - крестьянской скуластой бабою

                                            в белом,

Словно заячьи уши, белом платке...

А мое ли живое, утлое тело -

Воровская наколка на Божьей руке.

 

И все пью, все пью из руки Сей - снеги

Да дожди; как слезы людские, пью.

А когда увезут меня на скрипучей телеге -

Я сама об том с колокольни пробью

 

В дикий колокол, бедный язык богатого храма

Богородицы, что близ зимней Волги - убитый медведь...

 

И в гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,

Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть.”

 

И нетленные кости мои

           под камнем

              все, кому выпало лютой зимой занедужить,

Будут так целовать,

               обливать слезами,       

                      любить!..

 

…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.

Сколь нацежено - стыть.