Светлана ИВАНОВА

 

Родилась в Казахстане. В настоящее время живет в Голландии. Работает в сфере здравоохранения. Увлекается написанием коротких рассказов. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ВЕЗУНЧИК САЙМОН

Рассказ

 

* * *

Черт возьми, как сидит на ней этот халатик! Он влитой, не иначе. Под его тонкой тканью обозначена волшебная линия ее спины, натянутая, как стрела, делающая очаровательный S-образный изгиб в области поясницы. Оттуда хочется провести рукой вниз, ощущая кожными рецепторами упругость ягодиц и крутизну ее бедер. Уж я бы не растерялся, позволь она мне эту вольность. Будьте уверены!

 

А как она ходит! У меня просто захватывает дух. Вправо-влево, вправо-влево качаются в ее ушах сережки. Прозрачные аквамарины. Должно быть, ее глаза так же прекрасны, как эти камни. Странно, она никогда не смотрит на меня. Иногда я чувствую, как она поправляет на ходу одеяло, сползшее на пол, или взбивает мои подушки. Ее руки теплые и мягкие.

...Она все еще движется к окну. Как долго, однако... Я устал следить за ней... Мне хочется спать... Но я дождусь, когда она распахнет шторы и повернется ко мне. Я хочу увидеть ее лицо...

 

– Почему она никогда не смотрит на меня, Фрэдди?

– Кто?

– Сестричка! Каждое утро она входит к нам в палату и открывает шторы.

– Я никого не вижу, Саймон...Врачи говорят, что при разморозке повредился мой зрительный нерв.

– Прости, Фрэдди. Мне очень жаль...

– Ничего, дружище. Спокойной ночи.

 

Мой сосед по палате. Хороший парень, но немного не в себе. Сейчас ведь утро?

 

* * *

Три медицинские шапочки кружат надо мной в свете невыносимо яркого прожектора. Как чайки. Назойливые птицы, хочу заметить. Они атаковали по ночам приморский городок, в котором прошло мое детство. Хлопали крыльями, раздраженно галдели в поисках пищи, злобно орали и устраивали побоища, разрывая пластиковые мешки с пищевыми отходами, которые горожане выставляли на улицу. Они засоряли город и мешали спать. Эти «шапочки» с расплывчатыми лицами наверху тоже мешают. Не дают сосредоточиться. Отвлекают своей болтовней.

 

– Придется признать, профессор, что эксперимент не удался. У всех, выведенных из разморозки, проявились выраженные осложнения.

– Вы уверены, что это НАША ошибка? Возможно, они были неправильно заморожены. Сто лет назад технологии были не так совершенны.

– Не нужно спорить, коллеги! Это прискорбно, но мы должны сделать СЕЛЕКЦИЮ...

 

Шапочки, вы утомили меня. Я хочу спать! Кыш... Кыш...

 

* * *

Нет, эта сестричка, определенно, не промах! Она меняет сережки каждый день. Сегодня вишневые рубины оттягивают мочки ее ушей. Мне нельзя отвлекаться на мелочи... Я должен сконцентрироваться и поймать ее взгляд... Я хочу увидеть ее лицо...

 

* * *

– Фрэдди?

– Да, Саймон...

– Фрэдди, мне кажется, я убил свою жену...

– Это плохо, Саймон...

– Она изменяла мне со своим дантистом...

– Все равно это плохо, дружище...

– Я убил их обоих, Фрэдди...Выследил и прикончил...

– Она была красивая, твоя жена?

– Очень. Я баловал и лелеял ее, как ребенка...

 

* * *

Фортуна, эта капризная дама, сама нашла меня. Вытащила из толпы выпускников юридического факультета одного из престижных кампусов и вложила в руку выигрышный билет. Везунчик, шептались за моей спиной обойденные ее вниманием. Карьера моя оказалась стремительной. Моим коньком стала интеллектуальная собственность. Ах, какие хитроумные комбинации мне приходилось распутывать! Я предвидел ходы противника, изящно втягивал того в судебную тяжбу и хладнокровно разбивал во время суда. Да, в этом бизнесе у меня не было равных!

Скоро я обладал Именем и пожинал Плоды. Лучшие рестораны и лучшие женщины, дорогие авто и модные курорты, именные шмотки и апартаменты в престижном районе. Я не знал, чего мне еще желать.

 

Дороти была соискательницей. Тоненькая двадцатилетняя девочка искала работу стенографистки в нашей компании. Я проехал с ней в лифте три этажа и на выходе уже определенно знал, что это моя будущая жена. Дороти была бриллиантом чистой воды, который нуждался в дорогой огранке. Мне нравилось баловать и лелеять ее, не отказывать ей ни в чем, угождать в больших и маленьких прихотях... Через какое-то время у нас родилась дочка. Крохотное прелестное существо. Дороти придумала ей имя Ирис. Она обожала этот цветок. С тех пор в нашем доме не переводились ирисы...

 

* * *

Психиатр, доктор Морган, похож на поросенка. Круглый, розовый, лысый толстячок с голубыми глазками и воспаленными красными веками. С хрюкающим извиняющимся смешком и деланным сочувствием в голосе. Кажется, повернись он задом, и из прорехи в его штанах покажется скрученный в спираль поросячий хвостик.

 

– Ваша дочь передана в приют, Саймон, такая вот незадача... Хрю-хрю. Незавидную судьбу вы ей уготовили, милейший. Дочери убийцы придется нести клеймо позора всю жизнь. Ах, несчастная малютка...

– Какой приют, док? Родственники жены выступили ее опекунами, разве не так?

– Бедный-бедный, Саймон! – доктор Морган притворно качает головой. – Вы еще не в курсе, что родственники отказались от девочки? Пренеприятное известие, хрю-хрю.

– Отказались? Но почему?

– Они боятся, что со временем в девочке проявятся ваши гены...

– Этого нельзя допустить, док! Мря дочь не может воспитываться в приюте.

– К сожалению, Саймон, вы не пытаетесь облегчить ее судьбу... Бедная-бедная крошка!

– Заткнитесь, док, со своей жалостью! Что вы хотите?

– Понимания... У вас нет выбора, Саймон...

– Говорите прямо, док! ЧТО вы хотите?

 

* * *

Меня упекли в психушку. Там самое место таким психопатам, как я. И возможность спрятаться от правосудия. Закосить под дурачка или сыграть на «состоянии аффекта». Я следил за неверной женой и ее любовником больше года. Значит, убедить присяжных в этом самом аффекте не удастся. Психиатрическая экспертиза выявила лишь лабильность моей нервной системы и склонность к доминированию. Я абсолютно нормален, если не считать того факта, что я хладнокровно убил двух человек. Где они прокололись, эти двое? Когда они потеряли бдительность? Все началось с получения невероятно больших счетов от дантиста. Я оплачивал их беспрекословно, ведь мне нравилось баловать свою жену. Счета приходили ежемесячно, и это начало напрягать меня.

– Что с твоими зубами, милая? – как-то поинтересовался я, подписывая очередной чек.

Дороти смутилась и ушла от ответа. Она оказалась недальновидной. Ей следовала припасти что-либо правдоподобное на такой случай. Дальше было дело техники. Я нанял детектива и купил новый сейф для хранения досье. Его я назвал Dubbel D, что подразумевало «Дороти и Дантист». Постепенно я узнал всю подноготную их любовной связи. В моем распоряжении оказались фотографии интимных встреч, распечатки разговоров и планы на будущее этой беспечной парочки. Я же, подобно пауку, расположился в укромном месте, наблюдая и выжидая. Мне не хотелось их убивать. Испугать, опозорить, заставить молить о прощении и просить пощады – таков был мой план. Пистолет я прихватил с собой для острастки. Один-два выстрела в потолок, один в лампу – для эффекта, не больше... Дороти кинулась птицей, защищающей своих птенцов.

– Не убивай его, Саймон! – кричала она, и чудовищная гримаса ужаса исказила черты ее прекрасного лица.

Даже в такую минуту она думала не о себе, а о нем... Это решило все...

 

* * *

– Мы ищем добровольцев, Саймон, – доктор Морган хлопает белесыми ресницами, уводя взгляд в сторону. – Молодых и физически здоровых людей.

Он предложил мне сделку – завещать свое тело науке. Прямо сейчас подписать документы и, нет, не отойти в мир иной, а погрузиться в сон. Если в буквальном смысле, то в жидкий азот для глубокой заморозки. Стать подопытным кроликом и в будущем, лет через 100 воскреснуть, ха-ха. На мне будут изучать все плюсы и минусы крионирования. Взамен, что я получу взамен, поросенок? Моя дочурка, моя маленькая Ирис будет удочерена богатой бездетной парой. Она возьмет их фамилию и никогда не узнает постыдного факта своей биографии. Ее биологический отец будет аккуратно вымаран из ее жизни. А ее настоящая мать? Этому будет придумана достойная легенда, Саймон...

– Где ручка, док?

– Подпишите вот здесь и здесь...– доктор стирает выступивший на лбу пот. – Это невероятно благородно, Саймон. Хрю-хрю. Благодарю вас.

Его глазки насквозь испещрены красными прожилками.

 

* * *

– Как ты попал сюда, Фрэдди? Тебя тоже заставили?

– Что ты, Саймон! Это был мой единственный шанс на спасение. Я умирал от СПИДа. Тогда эту болезнь еще совершенно не умели лечить, а через десяток лет появились первые лекарства от нее. Жуткая несправедливость!

– Ты прошел СЕЛЕКЦИЮ?

– Мне кажется, да. Врачи заняты моим восстановлением. Мою кровь почти очистили от вируса. Осталось несколько инфузий. Потом они вставят в мой зрительный нерв чип, и я снова смогу видеть.

– Я рад за тебя, Фрэдди. Ты неплохой парень! Чем ты занимался раньше, до заморозки?

– Я не помню этого, Саймон... Говорят, я был бешено популярен. Мои концерты проходили на стадионах и не могли вместить всех желающих... Моим поклонникам преподнесли, будто я умер от СПИДа в полном одиночестве... В то время я уже болтался несколько месяцев в жидком азоте... Я стараюсь не думать об этом...

– Ты любил кого-нибудь, Фрэдди? Какую-то женщину?..

– Мне кажется, я любил и мужчин и женщин. Я вижу во сне много лиц, и все они дороги мне...А ты, Саймон? Ты прошел СЕЛЕКЦИЮ?

 

* * *

Медицинские шапочки кружат надо мной. Они называют себя «консилиум».

– Увы, пациент слишком затратный, коллеги...

– Мы его не вытянем...

– Здесь не будет никаких юридических проблем...

– Все бумаги давно оформлены...

Я не обращаю на них внимания и занят только одной. Сестрой, что промывает мне пролежни и смазывает их розовым маслом. Какие мягкие у нее руки... Она бинтует мое тело...Мне совсем не больно, и я пытаюсь сказать ей об этом. Но она сосредоточена на работе, серьезно-непроницаема. Ее волосы гладко зачесаны, и в ушах светятся теплым золотом топазовые сережки... Дороти носила такие же. Она любила цветные драгоценные камни...

– Сестричка, – спрашиваю я еле слышно. – Что будет со мной?

Она смотрит мне прямо в глаза и легко берет меня за руку.

– Не бойся, Саймон, – читаю я по ее губам.

– Ты простила меня, Дороти? – хриплю я, пытаясь удержать ее ладонь. – Простила?..

Но она уже движется к окну. Черт возьми, как сидит на ней этот халатик! Он влитой, не иначе. А как она ходит! У меня просто захватывает дух. Вправо-влево, вправо-влево качаются в ее ушах сережки. Золотистые топазы. Я купил ей их на ее двадцатипятилетие. Дороти подходит к окну и распахивает шторы. Солнечный луч охватывает ее фигурку, дробясь в кристаллах топазов и ослепляя меня. И я знаю, что меня больше нет. Есть только маленький фотон, несущийся в сонме таких же элементарных частиц в вечность.

 

 

МУЖЧИНА И ЕГО ЗИМНИЕ ЖЕНЩИНЫ

Рассказ

 

Мужчина в трико напрягся. Голос на другом конце провода несомненно принадлежал его подруге. Той, зимней. Тембр, окраска, манера зависать в конце предложения на высокой ноте, словно мысль ещё не окончена, а пауза взята на секунду, чтобы глотнуть воздуха и расправить лёгкие – всё было её. Изменилась интонация, и веяло от неё официозом.

 

– Сколько лет, сколько зим! – Мужчина пытался изобразить радость, одновременно ругая себя за непредусмотрительность. Понесла же нелёгкая к телефону! Он оглянулся на террасу, где на столике соблазнительно просвечивало янтарём только что налитое в высокий стакан пиво. Лёгкая пена заманчиво текла по запотевшему стеклу, призывая поскорее отделаться от ненужного звонка.

– Всего-то полгода, – фраза повисла в воздухе.

– А я думаю, куда ты пропала? Затерялась среди зимы и лета, – неуклюже пошутил он в ответ, проглотив заполнившую его рот слюну.

 

С некоторых пор мужчина классифицировал своих бывших женщин в зависимости от сезона знакомства с ними. Осенняя дева вызывала у него улыбку грусти. Славная, вся в золотистых веснушках, обожающая кремовые хризантемы и пирожные эклер. Летняя – экзальтированная поэтесса в соломенной шляпке – с ней был самый незабываемый секс! Весенняя оказалась душкой. Целыми днями она лежала в шезлонге, перелистывая очередной гламурный журнал и подставляя робкому солнцу свою нежную кожу.

 

Зимняя задержалась дольше всех, сломав выработанное им самим правило – роман, как беременность, должен разрешаться за девять месяцев.

 

Пётр увидел её позапрошлой зимой и, повинуясь инстинкту охотника, почувствовавшего добычу, подошёл ближе.

– Не подскажете, как добраться к метро? – выпалил он первое, что пришло ему в голову.

– Метро? Только не говорите, что вы им пользуетесь, – женщина смахнула снежинки, облепившие её волосы, и кивнула на машину за его спиной: – Ваша?

– Моя, – он не стал выкручиваться.

 

Аза, Азалия. Она оказалась самодостаточной натурой, не пожелавшей с ходу переселяться в его апартаменты.

– Знаешь, у меня привычка повсюду раскидывать своё белье. Не думаю, что это может кому-либо нравиться. И ещё – боюсь увидеть тебя в растянутых трениках и разлюбить, – зимняя женщина охраняла свою территорию, не желая также без надобности вторгаться на его.

 

Он оценил её принципы, умолчав о своих. Отношения хороши пока они свЕжи, а потому расставаться нужно вовремя и без боли – он свято верил в это, разработав нехитрую систему разрыва затянувшейся связи. По сути, это был не разрыв, а ускользание.

Взамен пошлых слов «Не бери в голову, дружок. Мы останемся друзьями, не так ли?» он отправлялся в длительную командировку (благо, работа давала ему эту возможность) с последующим исчезновением из жизни очередной покинутой пассии. Женщины реагировали на это по-разному. Одни обрывали телефон, добиваясь «одного-единственного разговора начистоту», другие, считая себя оскорблёнными, больше не удостаивали его своим вниманием. Он не терпел выяснения отношений, как и их реанимацию, и, поставив точку, уже не стремился повернуть ушедшее вспять.

 

– Так, может, увидимся? – предложила женщина, прервав молчание. – Ты не пугайся, я просто ищу провожатого в театр. Поэтому и позвонила тебе по старой дружбе...

Пётр провёл рукой по щеке, ощущая под ладонью двухдневную щетину. Театр в июле? Это извращение.

Он долго и неловко отказывался, что-то путано объяснял, длинно извинялся, презирая себя за всё вместе, а больше – за мелкую и какую-то липкую ложь, пока в трубке не раздались короткие гудки.

 

Женщина нажала рычаг городского таксофона, произнеся вполголоса: «Говорила же, что не стоит звонить». Досада и смятение, появившиеся в её душе после разговора с Петром, постепенно утихли, а на их место пришла удовлетворённость. Она мысленно нарисовала толстую и симпатичную точку. Его отъезд прошлой зимой и последующее многомесячное молчание подпадали в разряд многоточий, а их женщина не любила.

 

– Вот если бы переехала к нему, не шагала бы сейчас в гордом одиночестве.

– Как будто переезд – это решение проблемы.

– В каком-то смысле.

– Да брось ты! Лучше остаться при своих интересах, чем на чужой территории собирать чемоданы.

– Умная женщина сделает так, чтобы чемоданы остались распакованными.

– Так то умная!

Этот словесный бумеранг с собой развеселил её. Она пересекла улицу, направляясь к стоящей в отдаленье машине.

– Ну что? – сидевшая за рулём женщина смотрела выжидательно. – Поговорили? – Пиджак василькового цвета выгодно оттенял её алебастровую кожу без единой морщинки. – Да не молчи ты!

– Поговорили, – их взгляды встретились в зеркале. – Он сказал, что занят, никак не может...В общем, нёс мужскую чушь! Это было фальшиво и убого. Пришлось повесить трубку. Я тебя предупреждала, Аза!

– Ты, ты, – женщина за рулём тяжело задышала. – Что мне твои предупреждения? Кто ты вообще такая? Что ты понимаешь в жизни?

– Я понимаю, что он бросил тебя, сбежал без объяснений, как трусливый заяц! Тебе нужно думать о себе, элементарно устраивать свою жизнь!

– Нет, не могу... Я думаю, он ещё позвонит... Не сейчас, зимой.

– Ну, как знаешь, Аза! Не тревожь меня до зимы. Впрочем, и зимой тоже. Не люблю трагифарс.

– Договорились, – женщина поправила зеркало и завела машину.

 

Пётр сидел на террасе и с отвращением смотрел на мир. День был безнадёжно испорчен. Он чувствовал, что его незыблемые принципы дали трещину, и он почти готов позвонить Азалии, наплести, что передумал и согласен пойти в этот чёртов театр. Но тут он вспомнил, что её номер уже давно удалён из мобильного, а телефон, с которого она только что звонила, не определился. Из его груди вырвался вздох облегчения. Он подтянул треники и пошёл на кухню за свежим пивом. Я что-нибудь придумаю... к зиме, пообещал он себе, открывая дверцу холодильника и вытаскивая бутылку холодного напитка.

 

 

НАТУРЩИЦА

Рассказ

 

Её лицо будто вылепили из белой глины и забыли раскрасить. Белёсые брови над водянистыми глазами, такие же бесцветные ресницы, рыжеватые, мелкими кудряшками волосы, небрежно схваченные сзади заколкой. Единственное, что привлекло его внимание, были губы. Красивой лепки, свежие. Пожалуй, ещё подбородок, такой интересно рисовать – несколько властный или, скорее, упрямый. Да-да, упрямый – более подходящий эпитет.

Дмитрий скользнул взглядом вниз. Руки безыскусно сложены на коленях, ногти коротко подстрижены а-ля натурель. Под видавшими виды сапогами растекалась лужица тающего снега. Он заскучал, предвидя напрасно потраченное время.

– Извините, вы не мой типаж, – Дмитрий постарался придать голосу как можно больше доброжелательности.

Девушка смутилась и неуверенно запротестовала:

– Мне сказали, вы ищете натурщицу... При чём здесь типаж? Если нужно, я могу и «ню» позировать... только без интима, – почти шёпотом добавила она, пойдя некрасивыми красными пятнами.

– Вы не понимаете, – Дмитрий повысил голос, начиная нервничать. – Мне действительно нужна модель, натурщица, муза, назовите, как вам будет угодно. Одно условие – она должна меня вдохновлять, заводить, звать за собой. Иначе ничего не получится.

 

Он поднялся и заходил по комнате из угла в угол, не обращая больше внимания на сидевшую в жалкой позе просительницу. Его дела в последний год шли из рук вон плохо. Всё началось после исчезновения Анжелики. Ах, Энжи, мой ангел! Одно воспоминание о ней выбрасывало в его кровь изрядную дозу адреналина, заставляя сердце бешено колотиться в грудной клетке. Она появлялась в каждой из его картин. На холсте менялся лишь её образ, подобно тому, как меняется на сцене актриса в новой роли; но суть, голограмма, штрихкод Энжи оставался неизменным.

Её любимые цвета – фиалковый, ультрамариновый и снежно-белый – лежали в основе его полотен; он комбинировал их, обыгрывая и добавляя неожиданные контрасты. Сюжеты картин рождались сами собой из движений Энжи, неожиданного поворота её головы, звука серебряных браслетов на тонком запястье, приглушённого смеха...

Последняя работа Дмитрия «Девочка-ночь» стала пиком его творческого самовыражения. О нём заговорили, как о новом Врубеле; некоторые сравнивали его краски и манеру наносить мазки с кистью Ван Гога.

Картина ушла за хорошие деньги одному местному нуворишу. А после её покупки пропала Анжелика, не оставив ни единого следа. Мучимый догадками, Дмитрий пошёл в полицию, но там исчезновение Энжи связали с тем самым богатеньким Буратино, прозрачно намекнув художнику, чтобы он ни во что не ввязывался.

 

– У меня к вам рекомендательное письмо есть, совсем забыла.

Дмитрий непонимающим взглядом уставился на посетительницу. Почему она ещё здесь? Девушка между тем расстегнула сумку, больше похожую на базарный баул, лихорадочно пытаясь в ней что-то найти.

– Вот, – она протянула ему конверт с лиловыми разводами, и тотчас комнату заполнил едва уловимый запах фиалок.

Художник осторожно взял помятый конверт и поднёс его к носу, вдыхая знакомый аромат. Без сомнения, это были любимые духи Энжи.

Отогнув дрожащими пальцами печать в виде серебристой буквы А, он открыл конверт и вытащил листок тонкой просвечивающей бумаги. Что такое? Лист был девственно чист. Дмитрий перевернул его несколько раз, но это не помогло... Мошенница, завертелось в его голове. Узнала откуда-то об Энжи и решила втереться в доверение.

– Вы, милая, шутить изволите? Никакой рекомендации здесь нет!

На лице девушки отобразилось непонимание, потом испуг. Как нет?

– Не может быть! – не поверила она. – Мой бывший хозяин лично вручил мне это письмо, а он – человек серьёзный, насмехаться не будет.

– Где же вы работали… простите, ваше имя вылетело у меня из головы...

– Элиза, – подсказала девушка.

– Да-да. Так, где же вы работали, Элиза?

Дмитрий смягчился. Возможно, это на самом деле недоразумение, нужно её хорошенько расспросить. Она назвала фамилию довольно известного литератора, писавшего правильные и скучные театральные пьесы.

Всё было отлично, торопливо рассказывала девушка. Она занималась хозяйством, писатель с утра до ночи работал над текстами и платил ей за работу приличные деньги.

– Но недавно, – она всхлипнула и с трудом подавила подступившие к горлу рыдания, – хозяин женился.

Со слов Элизы, молодая жена с первых дней невзлюбила её, изводя своими придирками – тут плохо прибрано, суп невкусный, растения третий день не политы. Она терпела, сколько могла, но мало-помалу началась женская вражда. Литератор, пытавшийся поначалу сохранять нейтралитет и примирить женщин, вскоре принял сторону жены и рассчитал прислугу.

– А как звали жену хозяина? – заинтересовался Дмитрий. – Не Анжелика, случайно?

– Альбина. Высокая, роскошная такая шатенка с формами.

Нет, его Энжи была хрупкой, изящной брюнеткой невысокого роста, да и до скандалов с обслугой она бы не опустилась. Дмитрий вздохнул. Где она сейчас, его ангел?

 – Я, пожалуй, пойду? – Элиза вопросительно смотрела на художника, оторвав того от раздумий. – И так время у вас заняла, извините.

 

Она поднялась со стула и подхватила свою огромную сумку, перекинув её через плечо.

– А вам есть куда идти? – неожиданно для себя спросил Дмитрий, только теперь обратив внимание на усталый вид и тёмные круги под глазами просительницы.

Та молчала, неловко переминаясь с ноги на ногу. Идти и на самом деле было некуда. За три месяца скитаний ей не удалось найти работу. Она перебиваясь разовыми подработками в то время, как её сбережения стремительно таяли. Из гостиницы ей пришлось перебраться в самый дешёвый загородный отель, но и оттуда недавно пришлось съехать. Она уже ночевала пару раз на вокзале и в ночлежке.

– Понятно...Значит так, сегодня останетесь здесь. И не протестуйте! – оборвал её Дмитрий, видя, что Элиза отрицательно покачала головой. – Располагайтесь вот там, – он показал рукой на кожаный диван, стоящий в углу комнаты. – Я принесу вам одеяло.

Когда он вернулся, девушка уже спала, свернувшись калачиком и подложив под щёку ладонь. Её лицо приняло выражение обиженного ребёнка. Намучилась, бедняжка, подумал Дмитрий, укрывая её сверху тёплым пледом и подкладывая под голову мягкую подушку.

 

...Элиза проснулась с чувством хорошо выспавшегося человека, сладко потянулась и приоткрыла глаза. Пора собираться, сказала она себе, припомнив события вчерашнего дня. Такой хороший человек, этот художник, не выгнал её в ночь. Вот, если бы... Стоп-стоп. Не впадай в мечтания. Она отбросила плед и рывком села. Позёвывая, обвела глазами комнату и наткнулась на незнакомую деталь. На двери висело необыкновенной красоты бирюзовое платье. Что за чудо? Элиза легко соскочила с дивана и подбежала к платью. Шёлк, нежный, струящийся. Она замерла от восторга. На полу стояла пара туфелек в тон платью, а на стене появилось огромное зеркало в золотой раме. А это что? Девушка заметила на столе записку и, подойдя поближе, развернула её.

«Милая Элиза-Энжи! Здорово же Вы развели меня, ха-ха. С возвращением! Принимайте ванну, завтракайте и переодевайтесь. Надеюсь, новое платье Вам подойдёт. Кстати, на завтрак ваши любимые булочки с марципанами и зелёный чай (только, Бога ради, не переусердствуйте с мучным, берегите свою фигуру!). Я рисовал всю ночь и сейчас на плэнэре. Скоро вернусь. Обожающий Вас, Д.»

Элиза перечитала записку два раза и блаженно улыбнулась. Сначала ванна! Вот только какую же соль выбрать? С некоторых пор ей больше не нравился запах фиалок и полностью поменялись цветовые пристрастия.

 

 

МАНХЭТТЕН

Рассказ

  

– Ну, не был я в Нью-Йорке, что с того? – он пьяно осклабился.

– Сволочь! Значит, ты мне всё время врал? – она подскочила, с шумом отбросив стул в сторону, и бахрома на её нелепом платье заколыхалась, невыгодно подчеркнув выпуклость на животе.

Небольшую, едва заметную, но всё же портившую её заточенную под модельные стандарты фигуру.

– Не врал... Так, фантазировал.

 

Его съёмный угол в пятиэтажке в спальном микрорайоне Москвы, старенький джип, ежедневный прогиб перед шефом... Он клял себя последними словами, пряча подальше университетский диплом и собственные амбиции. Вокруг было царство лицемерия, и с этим нужно было как-то жить.

– Ты думаешь, тебя оценивают оттого, сколько ты знаешь? – шеф смотрел на него с неподдельным интересом. – Really?

Пятничная вечеринка, предназначенная для стирания границ между istablishment и рядовым составом, была в разгаре.

– Ну, ты чудак, Данила! Тебя оценивают оттого, кого ты знаешь. Усекаешь разницу?

Шеф насмешничал, но по сути был прав. Он и сам понимал расклад, не мальчик. Явился в Москву, сын никаких родителей. Покоритель хренов... Хотя почему «никаких»? Всё, как у всех. Отца он почти не помнил. С ветряками боролся, говорила мать, отворачиваясь. А зачем? Кому что доказал? Из её коротких, отрывистых реплик отец вырисовывался неким правдолюбом-неудачником. Данила хмурился и не хотел с этим мириться. Тайком от матери он рассматривал немногочисленные отцовские фотографии. Тот выглядел на них уверенным и спокойным, как в запомнившемся ему эпизоде из детства.

 

В плохо освещённом подъезде отец сажает его себе на спину и одевает сверху на них обоих широченный дождевик. За порогом – дождь стеной, словно кто-то сверху непрестанно поливает из ведра.

– Держись крепче, сын! – отец завязывает тесёмки капюшона под подбородком и выходит на улицу.

Холодные водяные струи больно хлещут со всех сторон, ища малейшую дырочку в прорезиненной ткани, чтобы проникнуть внутрь. Сколько есть силы, Даня прижимается к отцовской спине, обхватывая его горячую шею своими ручонками. – Да не дави ты так, задушишь! – добродушно басит отец и пускается бегом, перепрыгивая через лужи.

Из-под накинутого плаща Данилке ничего не видно, лишь снаружи доносится шумное отцовское дыхание.

 

– Почему в Москву, а? – мама жалко ловила его взгляд.

Он знал, ей хочется удержать сына, но это знание только сильнее ожесточало его сердце.

– Так надо, мам, понимаешь? Дети вырастают и покидают насиженное гнездо. Я дольше всех задержался в этом городишке, не могу больше. Тесно мне здесь...

Мама всё понимала, кивала и, в общем-то, не противилась. Отпустила с Богом. Он был почти счастлив, что обошлось без слёз.

В столице прошлое накатывало на него какой-то мелодраматической ностальгией, да так, что порой хотелось завыть на луну. Но и Луна была в Москве иной, висела обсиженной мухами краюхой хлеба среди бесчисленных, равнодушно покачивающихся телеантенн. Отдана на заклание, думалось Даниле, причём он не мог сказать к чему это относится в большей мере – к земному спутнику или к городу.

 

И вдруг – она. Читала стихи и смотрела виноватыми раскосыми глазами. Белое вино со льдом. Тоненькие пальцы с прозрачным маникюром. Едва заметная жилка на шее, наискосок, исчезающая где-то под серебряным кулоном.

Не парься, друг, не твоего полёта птица. Он был уверен, что никаких шансов, но против воли вылетело оказавшееся волшебным слово «Манхэттен». Пароль, пропуск в новую жизнь.

– Так вы бывали на Манхэттенне?

Интерес, бокал со льдом отставлен всторону.

– Of course, mam. Легче спросить, где я не был.

Он завёлся – играл, импровизировал, выдумывал. Им можно, а мне нельзя? Экспромты, каламбуры, фейерверки! Светомузыкальные фонтаны и бьющие из-под земли гейзеры!

Она смеялась его шуткам и разрешала проводить себя после вечеринок. Перед квартирой тётушки вставала на цыпочки и тянулась к его губам – До завтра? До завтра, милая девочка – пока однажды вместо вопроса не повела его вглубь погружённой в полночной сон квартиры. Наощупь, они делали всё наощупь. Изучали тела друг друга, ласкали, наслаждались и опять изучали. И следующая ночь была их, и потом другие.

 

Между тем Стелла оформляла бумаги у нотариуса, дарственную на квартиру. Собирала бесчисленные справки и копии. Он не особо вникал в подробности, уловив лишь, что по получении документов она уедет назад, и старался не считать остаток ночей.

Иногда его вырывало из сна, и он видел сухонькую фигурку. Виденье. Мама, это была она. Ничего не говорила, просто вздыхала и укоризненно смотрела на него.

– Мам, я люблю её...

Он занял у всех знакомых и купил колечко от Cartier. Нужно было соответствовать легенде до конца.

– Ты приедешь на Рождество? У тебя ведь открыта виза? – Стелла не отрывала глаз от подарка, то поднося руку ближе к глазам, то отставляя её в сторону, любуясь камнем. – Так ты приедешь?

– Приеду.

 

Он не приехал, ушёл в глухую оборону. Не отвечал на звонки, выпросил у шефа командировку в Тьмутаракань. Думал, забудется, утрясётся само собой. Сказать правду, поставить точки над i? Генеалогическое древо с профессорами и сын никаких родителей. Съёмный угол и Манхэттен... Он смалодушничал. Пусть всё идёт, как идёт. Не ожидал, что приедет она.

 

– Ты всё врал, сволочь! зачем? – бахрома на её платье перестала колыхаться.

Данила пожал плечами и потянулся к бутылке, но она бросилась разъярённой кошкой.

– Хватит пить! – зашипела, недобро сверкнув глазами, и опередив его, швырнула стакан о стенку.

Жидкость выплеснулась, оставив на обоях грязно-коричневые потёки, а стеклу хоть бы что. Отскочив от удара, стакан пролетел между ними и закатился под батарею. Крепкий попался, собака.

– Ну, что ты? Я ведь просто... – Данила прикрыл голову руками.

Входная дверь громко хлопнула.

– ...любил тебя.

 

...Ночью ему приснился Нью-Йорк, каким его обычно показывают в американских фильмах – с высоты птичьего полёта, со светящимися небоскрёбами и заманчивой рекламой. Милашка на одной из них, стилизованная под Лайзу Минелли, растягивала губы в призывной улыбке, мешая ему разглядеть тот самый Манхэттен...