Константин КРАВЦОВ

 

 

 

НА ЭТОМ ЯЗЫКЕ НЕ ГОВОРЯТ

 

 

 

*  *  *

 

Круговращение Твоих Престолов, Сил,

И Ты, Лоза, текущая с креста,

И та гробница, плакальщица та,

И то вино, которым напоил

Ты и мои истлевшие уста.

 

Под гроздьями негибнущих светил,

Занявшийся сияньем перегной,

Я шел сквозь виноградник Твой больной

И видел сны, где снег со дна могил

Еще блестит под северной луной.

 

 

*  *  *

 

Фазы быстрого сна и не вспомнить те сны,

Не свести воедино, и каждый разъят,

Каждый сон твой – на чьи-то такие же сны,

На разъезды железнодорожной страны,

И какого рожна семафоры звенят?

 

Если мертвые только не имут вины,

Значит, все мы мертвы, но земля

Нас не хочет принять? Мы и ей не нужны?

 

Узловая. Огней ее бельма. И взгляд

Остановлен на рельсах – невидящий взгляд

Недреманного ока осенней луны.

Моросящая твердь. И повсюду стоят,

Всюду в водах железнодорожной страны,

Как кресты, заполярные звезды стоят.

 

 

АТЛАНТИКА

 

        По прихоти им вымышленных крил

                                                    Баратынский

 

От русских антарктических могил

До тех, что тоже снегом занесло,

Лишь перья талых птиц – кто их растлил?

И что твое, приятель, ремесло?

 

Вот брачный тот чертог, его стропил

Обломки над крикливою водой,

Полярным солнцем залитый берилл

Под облаков летучею грядой.

 

Блестит Дорога Мертвых – Птичий Путь,

Верхом на Козероге – козодой

И то аэропорт в воде по грудь,

То весь в гирляндах мост перекидной.

 

И, первою любовью сотворен,

Зияет ад, которым ты бродил,

И различал, казалось, связь времен, –

Причуда, прихоть вымышленных крил. 

 

 

*  *  *

 

Июнь, а погляди: уже весна.

И тундра – коридор ночной больницы,

Глядит в себя, глядит, не наглядится

На солнце в тальниковых прутьях сна,

И лампа спит, но светит на страницы,

Прозрачна, как творожная луна.

 

Цветной слюдой зажгутся в три утра

Вода и твердь безмолвно, прихотливо,

А что до смерти – нет ее, сестра.

 

Себя в воде разглядывают ивы,

Чернилами Татьяны пахнет лед,

Играют сонных красок переливы

В твоих виденьях, ветреная дива,

И залит светом лестничный пролет.

 

 

ОДНОКУРСНИК

 

          Как мы вдыхали перья незнакомок…

                                                     Д. Новиков

 

Всего-то дел: затяжка «Беломора»

И вот, глядишь, прозяб, в конце концов

Стишок-другой из сора, из позора,

Из срама беломорских мертвецов.

 

Займи, тебе сказали, эту нишу:

Покойник вышиб дно и вышел вон,

Любитель парадоксов и трехстиший,

И ты неподалеку погребен.

 

Став тише той воды, которой шел Он,

Проточной той всевидящей воды,

Я видел, узник здешнего шеола,

Сандалий затекавшие следы,

 

Крюки и петли, донышки ключиц и

Бретельки те, кресало-самопал,

И никакая тварь не отлучит нас,

Как римлянам тарсянин написал.

 

Мы помним все: и перья те, и крыши,

Те древние межзвездные суда,

И гад морских подводный ход, но тише:

Темна, темна во облацех вода…

 

 

ПСАЛОМ 136

 

Там, в Вавилоне, при реках –

Там мы сидели в слезах, вспоминая Сион;

Вербы, псалтири на вербах, но нет, не споем

Песнь Господню на чуждой,

Чужой нам и чуждой земле,

Как просили в насмешку надсмотрщики наши –

О, нет! Но пусть буду я проклят,

Когда позабуду тебя, мой Иерусалим,

Пусть присохнет язык и отсохнет рука,

Если я о тебе позабуду, Иерусалим,

Если я, веселясь, о тебе позабуду, а Ты,

Ты, Господь, не забудь

Тех, кто до основанья, кричал, разоряйте его –

О, воздастся тебе, Вавилона злосчастная дочь!

И да будет он благословен,

Кто о камень отродье твое разобьет,

Кто воздаст тебе, дочь Вавилона, за все,

Что ты сделала с нами, с Иерусалимом моим.

 

 

АЛЛЕЯ АНГЕЛОВ В ДОНЕЦКЕ

 

Из уст младенцев, накрытых огнем из систем

Залпового огня в Горловке и Донецке,

А если они умолкнут – камни возопиют.

И уже вопиют: имеющий уши – слышит,

Имеющий очи – видит

Ангелов нисходящих и восходящих

То с пятилетней Полиной, 

Убитой в Троицын день в Славянске

То с восьмилетней Полиной,

Раздавленной БТР

В селе Константиновка.

 

Из уст младенцев, заставляющих смолкнуть

Кимвалы бряцающие и звенящую медь

Века сего, из уст младенцев, ибо

Их есть Царство Небесное, и кто кроме них достоин

Славить Тебя, грядущего во имя Господне

На годовалом осленке?

 

Пальмы Твоей Палестины, плакучие ивы Донецка,

Прутья цветущей вербы, ракитника, тальника,

Ив, давших имя реке Геликон…

 

Из уст младенцев, из уст

Прохлады речной, и лишь этим

Узким путем, только этой тропой,

Выводящей к источнику вод:

Где ива – там и вода,

Где вода – там и ива под грузом

Умолкнувших лир и псалтирей.

 

Из младенческого «агу» и пенья

Летящих по небу полуночи Ангелов,

Нисходящих и восходящих

То с пятилетним Ваней Ермиловым,

То с шестилетним Сашей,

И снова Рахиль плачет о детях своих

И не может утешиться, ибо их нет.

 

Оседают в ночи гирлянды

Белого фосфора, но и это –

Свет, светящий во тьме, ибо Твое есть Царство,

Твое и четырехлетней Полины,

Арсения, Вани, Саши и Киры,

Убитой осколком мины

Вместе с матерью –

Двадцатилетней Кристиной.

 

Где вода – там и ива, где ива – там и вода,

Ивовая аллея, явленная воочию

Имеющим очи, помнящим, что не в буре, 

Не в «Смерче», не в «Урагане» –

В голосе тонкой прохлады,

Не в ветре, а в ветерке…

 

 

ВЕРБНОЕ

 

Иди, осел. Пускай себе горят

Имперские орлы на месте святе.

 

На этом языке не говорят.

 

По веткам свежесрезанным, осляте,

Ступай, куда глаза твои глядят.

 

Причастье вольное и ты, пустыня-мати –

На этом языке не говорят.

 

Но всяк язык исполнен благодати,

Когда рябит от горлиц и ягнят

И время уклоняться от объятий.