Татьяна ЖИРКОВА

 

(Настоящее имя – Татьяна Веселова). Родилась в Ленинградской области, окончила Ленинградский политехнический институт им. Калинина. Работала в системе Ленэнерго. В настоящее время работает в школе. Была участницей конференций Молодых литераторов Северо-Запада, членом Клуба Молодых литераторов Ленинграда. Как прозаик публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград», журналах «Полярная Звезда», «Костер», «Чиж и еж», «Пионер», «Кольцо А». Автор книжки рассказов «Угол».

 

 

ДВЕНАДЦАТАЯ ВЕСНА

Рассказ

 

Серое клочковатое небо, весенние перелески, поля с намокшими домишками по краям проплывали за окнами поезда. Устало и тихо сидели люди, но, когда поднимались и шли к выходу, лица их теплели, скоро, скоро они будут дома. И Веру Максимовну дома ждала радость – двенадцатилетняя внучка Катя.

Ровно двенадцать лет назад, в такой же хмурый дождливый день появилась на свет Катя. Еще не было объявлено о войне, но что-то грозное уже витало в воздухе. А может это Митя, муж Ксении, веселый двадцатитрехлетний летчик, запах коричневой кожанки которого до сих пор памятен Вере Максимовне, незаметно подготовил их к страшной вести.

На выписку из роддома Митя опоздал. Примчался вечером, весь увешанный свертками. Среди прочего был игрушечный пистолет.

– Зачем девочке пистолет? – засмеялась Ксения.

А Митя, качая малютку, ответил:

– Пригодится еще сыну.

Счастье кончилось через месяц. На вокзале они простились почти без слез, все-таки он их хорошо подготовил.

– Ну, мамуля-седуля,– улыбаясь, сказал Митя, – прощайте.

До сих пор Вера Максимовна верила: если бы он не сказал «прощайте», вернулся бы.

Потом был эвакуационный поезд со стиркой пеленок под паровозом, с голодом и холодом, с крошечным беспокойным созданием на руках. Все Митины подарки остались на неизвестных полустанках в обмен на молоко для малютки и подгнившую картошку. Пистолет остался, никто его не брал, так и пролежал на дне чемодана всю длинную дорогу. А потом, что бы они ни делали – укладывались ли на ночлег, собирались ли за картошкой на изрытое снарядами поле, они всегда были втроем – Ксения с Катей на руках и Вера Максимовна с пистолетом за пазухой. Носила, как талисман. Теперь он на дне сундука в кухне – все, что осталось от Мити…

Красавица Ксения, после войны многие сватались, Митю ждала. Кате пошел девятый. Посмотрела как-то Вера Максимовна на дочь, и так ей стало горько. Вспомнила мужа, как всегда весело празднично было в доме. И тридцать шестой вспомнила, как не узнала себя в зеркале на другой день после ареста мужа. Нет, не хотела Вера Максимовна одинокой несчастливой жизни для Ксении. Ясно уж было, не вернется Митя. Погиб их Митенька в первые, жаркие дни войны, может, и вся эскадрилья погибла…

Поэтому, когда появился у Ксении на пути Валентин, не только не отговаривала, радовалась, хоть и набегали на глаза слезы.

– Иди за него, доченька. Плохо одной быть. Кате отцом будет.

Валентин в городе снимал комнату, туда после свадьбы и уехали, и Катюшу забрали. Отогрелась Ксения, ожила, взгляд стал прежний – ласковый и открытый. Хоть и знала Вера Максимовна, нелегко складывается жизнь, начал Валентин выпивать, дальше – больше.

Как-то приехала она к ним в воскресенье. Вошла – дверь не заперта, и слышит Катин голосок на кухне.

– Мамочка, не плачь, папа больше не будет. Папа, скажи, ну скажи, папа.

Надо же, папой назвала, и похожее на ревность чувство шевельнулось в Вере Максимовне.

– Молчи! Молчите все! Я же до Берлина дошел! – загремел пьяный голос.

Вера Максимовна ураганом влетела в кухню.

Валентин полулежал на столе. Ксения у окна плакала, а Катя с блестящими глазами бегала от одного к другому.

– Бабушка! – Катя бросилась к ней с такой радостью, что ревность исчезла.

– Как он к тебе относится? – не удержалась она в комнате.

– Хорошо.

– Да ведь пьет.

– Пьет,– она подняла глаза, и Вера Максимовна внезапно почувствовала себя не мудрой и злой.

– Он сказал, больше не буду. Ты папу не ругай.

– Папа… Какой он тебе папа, – тяжело вздохнула Вера Максимовна.

– У него всех убили, и маму, и папу,– прошептала Катя и заплакала, ткнувшись в бабушкино плечо.

Потом на свет появился Максимка – крикун и баловник, и Катю отправили к Вере Максимовне. Жила она в пригороде в небольшом рабочем поселке, в том самом, куда выселили их с Ксенией после ареста мужа. Она прижилась там, и, получив бумагу о реабилитации, уже не захотела возвращаться обратно, где каждая травка помнила ее счастье и непоправимую беду.

Начальная школа четырехлетка в поселке была, деревянная и холодная. Катя начала учиться здесь с третьего класса и на одни пятерки. Умненькая, в деда, думала Вера Максимовна с гордостью. Сама она работала санитаркой в городской больнице.

Когда-то она мечтала стать певицей, да влюбилась и уехала с мужем в деревню. Но голос и сейчас еще был хорош.

В больнице ей нравилось работать, хоть крошечная зарплата доставалась нелегко. Дежурила сутками, да еще за больных сотрудниц, рабочих рук не хватало. А работа – тяжелобольные дети помимо всего требовали и ждали ласки и теплоты. На все у нее хватало сил, в заботах и хлопотах забывалось о себе. И дома – то шьет, то вяжет, научилась где-то плести платки, принялась плести – все внучаткам на гостинец побольше выйдет. И не заметила Вера Максимовна, как плечи ссутулились и глаза ввалились, и в поезде стали место уступать.

Пришлась бы в пору, размышляла Вера Максимовна, сосредоточенно глядя в окно. Она везла в подарок Кате полушерстяную школьную форму. У Кати не было формы, она, как почти все ученики, носила обыкновенное заплатанное и аккуратно выштопанное на локтях платье.

То-то обрадуется! Вера Максимовна будто очнулась. И сразу ей стали видны бесконечные поля, полные талой свежей воды, и подернутые весенней дымкой перелески, и над всем этим готовое от радости (от радости!) расплакаться хмурое, но все-таки такое весеннее небо.

Торопливо шла она по проселочной дороге, здороваясь на ходу со знакомыми.

– Эй, Максимовна, никак только с работы? Так у тебя небось и закусить будет нечем,– выглядывая из огорода, окликнула ее голосистая лихая баба.

– Приходи, Анюта, платье покрасивей надевай и приходи! – засмеялась Вера Максимовна. – У меня уже все готово, только стол накрыть.

– Так я ж сейчас, руки ополосну и помогать.

Вера Максимовна подошла к дому, поднялась на крыльцо и с удовольствием перевела дух. Катя сбежала по шаткой лестнице и, схватив тяжелую сумку, защебетала весело.

– Катюша, сумку разгрузи, загляну к Фросе.

Фрося жила одна в такой же квартирке, только на первом этаже. Муж давно умер, детей бог не дал. Шустрая Фрося все всегда знала, была в курсе всего. Летом ходила за грибами и ягодами, и продавала – тем и жила, а зимой устраивалась в городе в няньки.

– Готова, Фросенька? – Вера Максимовна переступила порог, невольно радуясь знакомому запаху Фросиного жилья. Запах ладана и всевозможных трав, казалось, исходил даже от стен.

– Готова, готова. Подарок не готов. А может не надо мне, Верочка, у тебя чай все молодежь будет? – грустно улыбнулась Фрося черными как вишня глазами.

– Ты это что? Пойдем сейчас, посажу на самое удобное место, ты у нас главный гость.

– Ну, уж и скажешь, главный, – сморщилось Фросино лицо в счастливой улыбке. – Приду, миленькая. Куды уж я денусь. Вот только подарочек довяжу.

– Смотри. За стол без тебя не сядем.

Дома было тепло и уютно, пахло свежестью распустившихся зеленых веток на окне. Катя с подружками хлопотала у стола.

– Еще и не примеряла? – заметила Вера Максимовна на сундуке у двери свой сверток с формой.

– Бабушка, я после, – сказала Катя и покраснела.

– Твой праздник-то, примеряй!

Вера Максимовна предчувствовала, что придется убеждать Катю надеть форму. Разве я лучше других, скажет, ведь такого ни у кого нет, как я это буду носить?

Все ж надела.

– Ой, Катя, как красиво, какая формочка! – лепетали подружки, трогая осторожно материал.

Катя повисла на шее у Веры Максимовны и тихо спросила: – Можно я побуду в ней?

Вылитый Митя, вылитый, радость ты моя, внученька!

Стали собираться гости. Анюта в красном платье пришла первая, следом появилась Фрося. Все сразу завертелось. Столы сдвинули, закуски расставили, хлеб нарезали, приготовили стопками посуду, принесли откуда-то стульев, лавок.

– Да. Еды у тебя изрядно. Но, думаю, мои грибки тоже к месту, – Анюта поставила на стол банку маринованных грибов и пол литра водки.

– Ань, да ты что? Всего три мужика-то, куда им? Забери, забери!

– Ну, нет, Максимовна, мы не хуже городских, пусть поглядят, и у нас есть что на стол поставить!

– Да ну тебя, сумасшедшая!

– Гулять, так гулять! Внучка-то у тебя какая! Да десять поллитров не жалко, – прошептала Анюта и быстро вытерла рукавом глаза, вспомнила, конечно, погибшего сына.

– И то верно, Аннушка, – задумчиво согласилась Вера Максимовна, облокотившись на стол возле Анюты. Но поговорить задушевно им не дали, гости появились как-то сразу почти все.

Гармонист Федя, сын счастливой бабки Прасковьи, пришел с женой и гармонью, ребятишки собрались принарядившиеся, чистенькие. Соседи явились со своими стульями, билетерша Настя, да дед Макар. Федина гармонь пошла чесать частушки.

– За стол чего не зовешь? – допытывался дед Макар, размахивая правой рукой, левую в начале войны оторвало осколком снаряда. На фронт рвался, да не судьба.

– Да дочку с мужем ждем, понятно тебе? – вмешалась расторопная Анюта.

– А, так пошли, Максимовна, спляшем!

– Фу ты какой, со мной пошли, со мной, – и Анюта прошлась перед смеющимся дедом, отстукивая каблуками чечетку.

Вера Максимовна накинула платок и спустилась на крыльцо. Поезд уже прошумел. Опершись на перила, она внимательно вглядывалась в дорогу.

Хорошо, всего много, хоть и весна, думала по-хозяйски. Первый раз, считай такой праздник.

Идут ее дорогие, идут!

– Мама! – закричала издалека Ксения, – не стой на сквозняке, простынешь!

– Что ты, доченька, платок на мне!

Обнялись, расцеловались. Максимка вцепился в бабушку.

Пошли наверх.

– Ой, мама, уезжаем ведь мы, – не выдержала Ксения и прижалась к матери. – В Москву! Валя учиться будет, место пришло, – прошептала она.

Вера Максимовна сжала руку Ксении. Ах ты, умница, хотела сказать, зная, чего стоило дочери отвлечь мужа от засасывающего его пьянства.

– Валик! – обернулась она к зятю, – поздравляю!

Валентин засмеялся.

– Не боги горшки обжигают! Это вот ей спасибо. Если бы не она…

– Да, мамочка, – заговорила снова Ксения – мы и Катюшу берем, в Москве будет учиться. Не придется больше мерзнуть в этой дыре.

Улыбка сбежала с лица Веры Максимовны.

– Что ж, – тихо ответила она, помолчав.

Сели за стол. Полились тосты, зазвенела посуда.

– Вот и хорошо. Справим заодно и проводы, – Вера Максимовна улыбнулась Кате. – Завтра Катюша уезжает в Москву с родителями, будет там учиться, – бодро договорила она, и вышла в кухню посмотреть пирог.

– Счастливая ты, Катька, в Москву едешь, – наперебой заговорили ребятишки, завидуя Кате и мысленно уже отстраняясь от нее, как от чужой, не здешней.

– Мама, правда? – спрашивала Катя, не веря своему счастью.

– Да, доченька, завтра утром и едем, билеты уже куплены. – Ксения победно глядела вокруг, обнимая Катю. – В московскую школу ходить будешь!

– А хорошо, наверное, в Москве, – мечтательно проговорила Анюта, положив локти на стол. До войны все мечтала съездить, пройти по Красной площади к Мавзолею…

– Ишь раскудахталась, старуха, – прошамкал дед Макар, – в твои-то леты всю землю как есть обежать можно, чечетка.

– «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля», – заиграл, подпевая сам себе, Федор.

– Ты вот Фросенью спроси, – дед повернулся к Фросе, держащей довольного Максима. – Где лучше, Фросенья?

– И-и, родимый, дома, сам знаешь, – живо откликнулась Фрося. – Мы вон с покойничком, царство небесное, бывало, ездим, все ездим, а уж как домой-то приедем – и ничего не надо.

Вера Максимовна вошла в комнату и присела к столу.

– Спела бы, Максимовна, – попросил дед Макар, – а то уж позабывал я как ты и поешь-то. Не разучилась, случаем?

– Спой, Максимовна, спой, – подхватили вокруг.

– Ой, да что вы, – она засмущалась, прижав к груди сомкнутые руки, снова положила перед собой на стол, внимательно посмотрела на них, потом подперла одной щеку и, взглянув отчаянно на Анюту бездонными голубыми глазами, начала чуть слышно:

 

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит.

То мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит…

 

Допев второй куплет, Вера Максимовна вдруг будто очнулась.

– Да что ж это я… Не то, не то это. Федя, Федь! – она ухватила за плечо гармониста, и тот, тряхнув чубом, рванул меха.

Долго еще плясали и пели, пока, наконец, кто-то не вспомнил, что скоро утро и не мешало бы отъезжающим поспать перед дорогой.

Вера Максимовна ничего не стала убирать, веря примете – не убираться целый день, когда кого-то провожаешь или проводила, чтобы он вернулся назад. Она постелила постель Ксении с Валентином на своей кровати, а себе с Катей на полу. Максимку пристроила рядом. И вскоре комната наполнилась тихим посапыванием.

Вера Максимовна лежала с открытыми глазами. Как-то они устроятся, как жить будут?

Теплый комочек возле ее руки тихонько вздрогнул. Она приподнялась на локте.

– Что с тобой? Что ты?

– Всего Катьке наподарили, – всхлипнул Максим, – а мне… – и он заплакал в голос.

– Маленький ты маленький!

Слезы полились пуще.

«Сколько ему еще лежать?», – подумала она и, подхватив Максима, вышла с ним в кухню. Открыла сундук у двери и достала со дна завернутый в наволочку пистолет.

– На вот. Бери. Только пухать завтра.

Максим кивнул. Она положила внука с крепко зажатым в руках пистолетом на бочок, и, счастливый, он тут же заснул.

Ежась спросонок от холода, вышли они к утреннему поезду. Петухи робко прокричали на дальнем конце поселка, осипшими голосами отозвались ближние.

Поезд подошел. Простились.

Вот и все, – ритмично ухало в ушах Веры Максимовны. Одиноко стояла она на платформе с опущенными руками, стараясь улыбнуться как можно бодрей. Весенний ветер теребил полы плаща.

Пронзительно загудел паровоз, выпустив несколько клубов белого пара. Катя резко обернулась к матери.

– Доченька, доченька, береги ее, – повторяла Ксения, прижимая Катю к груди. – Мы приедем, мы приедем…

– Да, мама, да! – крикнула Катя и побежала из вагона. – Приезжайте!

Она спрыгнула на ходу. Ксения видела, как встретились два дорогих ей человека и будто слились в одно целое, как вскинулись вслед поезду их тонкие руки. А между поездом и ними все больше и больше вставало зеленеющих веточек весны.