Дмитрий ВОРОНИН

Родился в 1982 году в Краснодаре. Окончил отделение социологии факультета истории социологии и международных отношений Кубанского госуниверситета, учился в Литинституте им. Горького (семинар Р.Т. Киреева). После переезда в Москву работал выпускающим редактором в интернет-СМИ и информагентствах. Публиковался в журналах «Бельские просторы», «Новая юность». Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ 2015 года.

 

КОНЕЦ КРУГОСВЕТКИ
Рассказ

 

Я прибыл в город в сумерках субботы. На улице Чакабуко пахло невывезенным мусором, горячий ветер кружил газеты. Люди сидели около своих домов и чего-то ждали, мимо них стремительно проносились автобусы. В кафе, где Олег играл в шахматы с каким-то усатым старичком, аргентинской фабрикой звезд орал телевизор. Мне пришлось дожидаться их ничьей, попивая пресное пиво. «Чудны дела твои, Господи, да?.. – усмехнулся Олег, протягивая руку, – а я с утра здесь зависаю, паром из Монтевидео пришел в полночь».

Мы перешли дорогу, поднялись на второй этаж отеля. В лобби сидела усталая голландка Анна, с которой я переписывался, когда бронировал комнату. Она выдала нам белье, открыла бутылку «Брахмы» и вернулась с ней к компьютеру.

В номере не работал верхний свет. Бросив рюкзаки в шкаф, мы устроились за столом у обшарпанного торшера. Олег выложил на стол зажигалку с сигаретами и блаженно улыбнулся: «Ничего так условия, да?».

Олег в пути уже второй год. Буэнос-Айрес – последний большой город в его кругосветке. Во время предыдущей нашей встречи приехать в Аргентину обещала и его жена, но месяц назад она сказала, что слишком занята на работе. Сейчас я сообщаю Олегу, что прилетел ровно на неделю, он о своих планах пока ничего не говорит.

Пару часов мы обмениваемся короткими историями в духе неореализма. Только в моих все сплошь похитители велосипедов, а в его – какой-то ранний Бертолуччи. В каждой стране Олег курит сигареты местных марок, а я задыхаюсь в подмосковных электричках. Зато он отрастил бороду, и угнетаемые крестьяне Перу по-прежнему угнетены. Олег – неглупый парень, но во всем его запоздалом хемингуэйстве есть что-то нестерпимо пошлое. Как будто Гайдар, который на самом деле не командовал полком, всем намекает что он – будущий Че Гевара. Мы пьем уругвайское вино из трехлитровой бутыли. У меня такое чувство, что в Москву Олег возвращаться не собирается.

Кровать Олега стоит у окна, под звездами, а моя – в темном углу за шкафом. Улегшись, он громко рассказывает о женщинах разных рас, которых имел во время путешествия. Я засыпаю, думая о том, что имел его жену, хотя, может, все было как раз таки и наоборот.

Прямые широкие улицы, прямоугольный город. Разговоры о классовой борьбе, выдохнувшееся вино. Невозможно проехать весь мир и перестать быть постсоветским интеллигентом, которого бросила боевая подруга, как невозможно одними упорством и самоотдачей заставить звезды ласково тебе улыбаться...

Просыпаюсь от вибрации телефона на прикроватной тумбочке. Во дворе садится солнце, кричат дети, стучит по стенам футбольный мяч. Я снимаю трубку.

– Ну, наконец-то! – почти кричит она: – Вы, что там совсем обдолбались?
– Я, похоже, проспал весь день...
– А предыдущие три?
– Какие?
– Ладно, разговаривать дорого. Выбирайся в скайп, когда сможешь. Придурку привет!

По пути в ванную встречаю Анну в коротком розовом платье. В руках она держит графин с молоком, сосредоточенно смотрит в пол. Я взмахиваю полотенцем как мулетой.

Вернувшись из душа, застаю Олега сидящим на своей кровати. «С возвращением!» – манерно восклицает он и вгрызается в шипящий бутерброд с мясом.

– Какой сегодня день?
– Вечер среды.
– Получается, я проспал четыре дня? Разве такое возможно?
– В этом городе возможно все! Садись. Иногда ты даже на ноги вставал, но заговаривать с тобой было бессмысленно. Твой бутер на столе.
– У меня остается только два дня...
– Зато теперь можно не спать совсем.

Олег разворачивает карту и показывает улицы, площади и проспекты, на которых он успел побывать. Я молча слушаю, потом говорю: «Звонила твоя жена». «Да какая она мне жена?» – бормочет Олег и продолжает урок географии.

Я выхожу из комнаты, когда на улице уже совсем темно. Лампочки под потолком нет, зато горит свеча. Пока я осваиваюсь в этой готике, из глубины коридора снова появляется Анна. Она переоделась в более строгое вечернее платье и выглядит теперь в соответствии с моим латиноамериканским каноном. Вместе мы спускаемся на первый этаж и выходим на улицу. Я спрашиваю Анну о планах на вечер, но она лишь показывает правую ладонь и говорит «Ола!». Машина, припаркованная у кафе напротив, нетерпеливо сигналит. Анна идет к ней, стуча каблуками по брусчатке. Сегодня вечер свежее и, пожалуй, зря я не захватил джемпер. Передо мной лежит ночная Чакабуко. Приключения начинаются.

 

ПЕРЕЕЗД
Рассказ

 

1.

 

Из глубины ньюсрума, с главного выпуска Агентства, доносятся ликующие крики. Виктор сидит перед монитором в залитой солнцем пустой редакции происшествий. Суббота, 24 сентября.
Виктор слышит голоса руководителя политической редакции Светы и ее неглупой помощницы Марины, перешедшей недавно из чьей-то пресс-службы. У Светы долларовая ипотека, а у Марины только сталь в глазах. Обычно после утренней летучки они вдвоем курят во дворе, обмениваясь многозначительными репликами по повестке дня. Виктор в это время тусуется возле клеток животных с остряками из подотдела спорта. Интересно, думает Виктор, куда отправят зимовать этот зоопарк?
Оранжевая пустота слепит, сливаясь с занавесками. Диана все лето хотела на море, у ее подруги домик в Черногории, но одна не решилась, а Виктор не смог. Сверхурочные смены, дописываемые по ночам стильные пресс-релизы. Теперь она злится.
Never give up such a wonderful life, поет телефон. Это звонит Артур.
– Я тут на площадке, с ребенком – говорит он. Виктор молча кивает. – Ну что, объявили кандидата?
– Объявили.
– Всё теперь?
– Всё.
– Завтра на шашлыки собираешься?
– Ага…

Вечером в воскресенье Виктор с Дианой и Артуром идут вдоль шоссе к метро «Тушинская». Диана говорит, что праздник удался. Артур бормочет, что лучше бы уехал к матери: «Выходные псу под хвост». От влажного тротуара пахнет листьями.
– Слышал, – спрашивает его Виктор – вчера в «Джон Донне» пили за то, чтоб лучше уж вернулся сатана?
– Не слышал.
– Кашин по радио рассказывал.
– А он куда-то уходил? – зевает Диана.
Артур косится на нее, усмехаясь. Из проносящейся мимо машины доносятся неразборчивые гортанные выкрики.
– Кто, дорогая? – почти шепчет Виктор.
– Не тратьте время! Все проголосуют, как скажут, еще и на телефон сфотографируют. Кашин там, некашин
– Пора валить тогда, что ли?
– Ну, вали, – Диана берет Виктора под руку. Втроем они ступают на освещенную террасу Макдональдса.

 

2.

Шестое декабря, вторник. Без десяти десять утра Виктор стоит в углу аквариума, прислонившись спиной к стеклу. Сидящие за столом хохочут, обступившие их помалкивают. Виктор, листая в телефоне ленту, высчитывает число задержанных накануне. Заместитель главного редактора, Алексей, поправляя очки, спрашивает, ходил ли кто-нибудь на митинг, приличные ли там были люди. Света что-то сердито выкрикивает. Ее реплика тонет в молчании большинства, которому по прежнему нет до происходящих событий никакого дела.
Накануне, после смены, Виктор доехал до «Чистых прудов». Выйдя, постоял немного на ступеньках и спустился обратно. Воодушевления не почувствовал. С Дианой нужно было на «Дмитровскую», в гости к ее подруге-риелтору. Сейчас Виктор молчит.
День очень длинный и нервный. И третий такой подряд. Четвертого декабря выборы, пятого – ажиотаж. Ленты пузырятся сообщениями, все обсуждают происшествия на участках, статью в журнале «Власть». Артур после обеда съедает на спор 27 мандаринов за нашу и вашу свободу.
После восьми Виктор с Артуром встречают в курилке такого Алексея, каким никогда его не видели. Он только что от главного редактора, который вернулся с большого совещания. «Они там ничего не хотят понять, говорят, что это все Америка, ее происки. Поздравляют друг друга с победой… Мы будем рассказывать обо всем, не фильтруя». Виктор с ним соглашается, бормоча, что существует, в конце концов, закон о СМИ. «Ага», – говорит Артур. Мандарины сделали его еще более флегматичным.
Вернувшись вдвоем в опустевшую редакцию, садятся за компьютеры. «Ну, что?» – спрашивает Виктор. «Ничего, – отвечает Артур – они нас все равно продадут. Человек из пула рассказывает нам о демократии. Да я лучше еще 30 мандаринов съем, чем поверю во все это. Если что-то пойдет не так, нам выключат свет, а потом воду, вот что я думаю».
– Посмотрим, что будет в субботу.
– Будет веселый карнавал…
В начале первого ночи Виктор лежит на кровати, Диана спит рядом. Она пришла злая и сказала, что так жить, так лучше не жить вовсе. Руки вдоль туловища, по швам. Стены трясутся от того, как сосед-сантехник разбирается с женой, которая каждый раз забирает заявление из полиции: «Лежать! Лежать, собака! Мне пох! Мне пох! Разделась и легла спать!».
Завтра новый день полный политики, митингов и заявлений. А потом Новый год и тридцатилетие. Может Диана и права, что пора бы переехать, что всю жизнь можно провести, плавая в чужих цитатах из твиттера и джон-донна.
Над домами кружит вертолет или даже несколько. Высматривают ребята заговорщиков. Виктор выходит на балкон, открывает окно. Через дорогу стройка, сверху шум пропеллеров. Погрузившись в себя, машинально крутит пальцами пачку. Думать, в общем-то, не о чем. Пространства для маневра нет.

 

3.

«Второй митинг уже и опять сто тысяч, а! Какие молодцы» – Света с подругами мечутся по редакции, собираясь на новогодний корпоратив. На шубках и пуховичках белые банты. Артур с Виктором мрачно сидят за компьютерами среди всеобщего воодушевления. Уже 20 дней они работают без выходных. Артур смотрит на Нойза МС, поющего где-то на площади очень оппозиционную песню.
Пока на корпоративе замглавреда Алексей изящно танцевал под «Владивосток-2000», на другом полюсе Москвы, в пирожковой, к Виктору и Артуру присоединилась Диана. Сидели у стойки, потягивая кровавую Мэри. Виктор ввязался в спор с незнакомыми мужиками о политике, рассказывал им о тех анархистах, вышедших в ночь после выборов с дерзкой растяжкой ВАС Н…АЛИ. Артур улыбался с Дианой. Когда Виктор пришел в себя, обоих рядом уже не оказалось.
Немного расстроился: «Не искать же их по всему центру…». Виктор шел, не разбирая пути, пока не очутился на Ярославском вокзале. Колониальная эстетика, квест во вселенной клетчатых сумок в поисках не бесплатного туалета.
В электричке лег на лавку, подложив под голову портфель. Все напряжение недель скатилось с плеч под ноги и захлюпало. В Тарасовке у уехавшего на зиму в Тай однокурсника есть дача. Бродящие по вагонам музыканты, голова заваливается набок. В этой пустоте можно и подремать…
Виктора буквально вышвыривает на сырую платформу. Шатаясь и скользя в тумане, он подходит к переходу и садится на его ступеньки. Огни, огни за дорогой. Потерял портфель? Нет, не потерял. Испачкал пальто? Да, испачкал. «Вам плохо?» – спрашивает из тоннеля незнакомый женский голос. «Мне хорошо!»

 

4.

 

Начальство после мартовских выборов куда-то испарилось. Прятали глаза, цедили что-то невнятное. Вроде есть они, а вроде их и нет. Виктор с Артуром почти перестали общаться, каждый погрузился в свои бытовые дела. Но, хотя от майского митинга никто ничего хорошего уже не ждал, договорились все же пойти посмотреть что будет.
Накануне Алексей, все так же, поправляя очки, сказал: «Если кто там своим ходом окажется, то пресс-карты вам не помогут, и не думайте. Сейчас непростое в политическом отношении время, в том числе и для главного редактора. Давайте будем действовать взвешенно».
Накануне же после двухнедельного отсутствия вернулась Диана. Ничего не сообщив о своих похождениях, она выпалила «или покупаем квартиру, или расходимся». Виктор попросил время подумать. «До завтра, – сказала Диана – а то у меня есть и другие предложения, между прочим»
С Артуром решили встретиться у кольцевой станции и идти бульварами. Последний раз шли этим маршрутом в тот белый февральский день, когда возле редакции стояли провинциальные подростки и, чувственно улыбаясь, скандировали: «ОН ЛЮБИТ ВСЕХ».
Диана принялась скандалить с самого утра: «Дураку понятно, что там будет. Заметут тебя, а мне потом что, передачи носить?! Не буду!». Виктор надеялся отмолчаться, но она принялась требовать ответа и хаотически поедать все найденное в холодильнике, включая чужие продукты. Уже оделся, чтобы уходить (бежать), но тут с кухни донесся совсем уж душераздирающий крик. Диана сломала зуб.
Опять солнце и пустой город. Кружили возле «Кожуховской» в поисках поликлиники. В итоге она оказалась закрытой на длинные выходные. Спустились в метро и поехали в «Люблино», оттуда еще несколько остановок. Еще до того, как нашелся дежурный стоматолог, и пришлось долго ждать в прохладном темном коридоре, Виктор дал согласие на ипотеку. Диана сразу перестала шуметь и даже позволила себя обнять. Автобуса на обратном пути ждали целую вечность.
Вечером Виктор сидел на балконе с котом, которого оставили уехавшие на все майские соседи, читал ленту. В твиттере сообщали о столкновениях на площади и дальше, в сторону Третьяковки. Артур трубку не брал. «Наверно, там сеть глушат», – резонно предположила Диана. Не похоже было, чтобы ее это беспокоило. Бросила на пол подушку и села, вытянув ноги. «Теперь мы долго будем вместе. Лет 25 точно» – сказала Диана, улыбаясь.

 

5.

Закончился июнь, пошла вторая неделя в санатории под Анапой. Болезнь медленно отступала, Виктор стал чаще выбираться на пляж, где было хоть и грязновато из-за тины, но спокойнее – ни визга детей, ни песен Ваенги из телефонов их родителей.
Мама приехала с утра. Пока еще не припекло по полной, отправились с ней к морю. Вспомнили Москву в августе 91-го, как смотрели, гуляя, на танки и думали, что это история. Теперь они понимали, что история пишется не победителями, а фокусниками. Победа ничего не значит, за ней может последовать реванш, – да вообще все что угодно. Нельзя сказать, что жизнь не удалась, теперь вот нужно продать деревенский дом, чтобы расплатиться за половину квартиры в Подмосковье. Все равно ухаживать за ним некому.
Виктор рассказал, как проходила сделка, как они с Дианой волновались, боясь, что обманут. Ночь не спали, ругались как в первый и последний раз. А параллельно начались аресты, и когда одни собирали вещи, чтобы переезжать в новую, пусть и заложенную, квартиру, других паковали в гостеприимные московские СИЗО.
После шестого мая Артур на работе не появлялся и на связь не выходил. Его бывшая жена, которой позвонил Виктор, тоже никаких известий не получала. Сын говорит, что видел его однажды на прогулке у торгового центра, но малыши ведь всегда сочиняют. Сама она думает, что Артур накопил на поездку в Австралию, к которой давно готовился, и теперь отправился «светить собой на весь мир». В политическую версию исчезновения не верили ни она, ни Диана.
– Ну, ничего, сынок. Зато переехали, семья будет, может ребеночек. Все к лучшему.
Виктор усмехнулся, присев на песок:
– Мам, переехать-то переехали, только пока непонятно куда…
На летучках теперь Алексей произносит совсем другие речи. Он подробно и доходчиво объясняет, какой должна быть наша взвешенная позиция. Кто важен читателям, а кто – не очень. Света с помощницами из редакции политики слушают его с интересом. Накануне Дня России Виктор редактировал статью о новом законе о митингах, которую переписывали весь день и вроде довели теперь до нужной кондиции. В ньюсруме опять воцарилось уверенное ровное настроение. Декабрь, как с Артуром и решили, был просто невротической реакцией не нюхавших улиц гуманитариев. Виктор спокойно смотрел в монитор, когда буквы вдруг поплыли перед его глазами.

 

2000
Рассказ

 

На этом кладбище я оказался впервые. Ветер дул такой, что говорить было бессмысленно. Мужчины и женщины с уважением, непониманием и скорбью смотрели на священника, который тщетно пытался быть услышанным.
Когда все закончилось, люди побрели к выходу – группками по трое-четверо. Ксения догнала меня и взяла под руку. Коричневое пальто, наушники-таблетки, растрепанная ветром битловская прическа. Два с половиной дня прошло с того вечера, когда все закончилось, не успев начаться.
На поминках пытался напиться, но алкоголь не брал. Родители Николая развелись два года назад и теперь сидели, не глядя друг на друга. Голова раскалывалась еще с тех пор, как не хватило места в автобусе и пришлось ехать порознь в машинах незнакомцев. Было душно, все мои попутчики сопели. По радио передавали монолог сатирика о причудах сельской жизни в постколхозную эпоху.

С Николаем мы ходили в разные школы, но были знакомы с самого детства. Поначалу я наведывался к нему в гости в основном из-за возможности играть на компьютере в Принца Персии. Классу к восьмому мы стали уже по-дружески обмениваться книгами, совершать совместные вылазки на вражеские территории.
Помню, как лежали августовским вечером на матрасе, который кто-то вытащил во двор, да так и оставил и, глядя на звезды, говорили о том, каким будет этот не очень уже далекий 2000 год. Мы верили в него как в бога из машины. В сущности, этой наивной верой мы всегда были связаны крепче, чем любовью Ксении или ее отсутствием.

Когда я учился в девятом классе, в наших трех примыкавших друг к другу дворах образовалась неожиданно сплоченная и не маленькая по размерам компания, в которой были парни, девушки и даже собаки. Неожиданно, потому что в предыдущие годы многие пубертатно конфликтовали, подкалывали друг друга, невзирая на искусственность большинства возникавших противостояний. И вот, с наступлением ранней весны, без видимых причин ряды сомкнулись и мы стали как стая или секта. Бродили вереницами по дворам и переулкам, готовились к экзаменам, потягивали джин из голубых банок. Спустя год все закончилось так же неожиданно, как и началось. Стая разбилась на группы по интересам.

С Ксенией я познакомился в очереди за пиццей. «Клево, да?» – кивнула она в сторону кинозала, где заканчивался «Титаник». Сняла очки и пожаловалась на своего спутника, заблевавшего до краев раковину в туалете. В парке, где мы оказались вскоре, Ксения дала послушать, как бьется сердце.
Апрель стремительно набирал обороты, крутились заезженные отцовские пластинки. Когда они надоедали, мы отправлялись смотреть, как играют в теннис на земляных кортах. Вместо уроков загорали на деревянных скамейках.
Николай налетел на Ксению всей своей титанической эрудицией. Я познакомил их в середине мая, а в июне уже перестало быть понятно, с кем из нас двоих Ксения встречается. Чаще всего мы проводили время втроем.
Жаркими вечерами смотрели футбольные трансляции из Франции, потом выходили на улицу и гуляли до рассвета. Мама Николая почти все лето жила на даче, поэтому утром шли к нему. Иногда я оставался, а иногда уходил. Ксения на балконе ложилась ничком на раскладушку, Николай заваривал кофе. «Все равно спать не могу», – говорил он.
Как-то вечером он рассказал нам с Ксенией о воспалившихся лимфоузлах. Был уже почти сентябрь, пара дней до школы. Мы сидели втроем перед распахнутым окном и ели арбуз, сплевывая косточки на валявшиеся под ногами общественно-политические газеты. Тогда уже чувствовалось, что Ксения подустала. Она твердила, что в следующем году обязательно уедет в Москву. «Все это очень серьезно», – сказал я Николаю. «Да», – думая о чем-то своем, подтвердила Ксения. До зимы мы больше эту тему не обсуждали.

После похорон я проснулся больным. Пытаясь вспомнить, как оказался дома, слушал то ли радио, то ли голоса за стеной, потом закрыл глаза. Во сне под музыку Rageagainstthemachine мы собирали деньги на операцию, в которой уже не было смысла. Такси запаздывало, оставалось только беспомощно метаться по двору. Поезд всякий раз уходил в тот момент, когда мы с коробкой наличных выбегали на перрон…
Голая Ксения с сигаретой сидела в кресле у зашторенного окна. Лица ее видно не было. Прямоугольники солнца высвечивали диагональ от левого плеча до пупка. Насвистывала. Глаза захлопывались и открывались снова.
Не надо бы мне болеть. И откуда у нее ключи? И где все? Родители, кот. Пришла меня проведать? Или, может, мы теперь будем вместе? Выпили вчера? И почему без одежды? Говорят, что поминать водкой грешно. Солнце за окном. Насвистывает песню о невесте, которой повезло.

Николай умер в середине января 2000 года, когда всем начало казаться, что ему становится лучше. Врач сказал, что именно так часто и случается. Болезнь коварна. В тот вечер, когда Николая хватил последний удар, Ксения впервые за долгое время заглянула ко мне. Сама позвонила и сказала, что будет после шести.
Мы сидели, зависнув над застеленным клетчатой клеенкой столом, и пили вязкое разливное пиво, обсуждая ее хвосты в институте, сценарии их ликвидации.
Ксения не уехала в Москву, узнав, что Николай болен. Она поступила в политех и училась на инженера среди одних парней. Мы редко виделись, в основном у Николая в больнице, и вот теперь, в этот самый вечер, оказались вдвоем. Когда раздался звонок, я как раз думал о том, как бы нам сделать шаг вперед в этой свободной от предрассудков и людей квартире. По спокойному, чуть безразличному взгляду Ксении было видно, что она в этом отношении настроена конструктивно.

Несколько липких бессвязных дней. Один, один, один... Я словно бродил по болоту, то и дело проваливаясь в топи бреда. А когда земля под ногами начинала твердеть, все вокруг заволакивало дымом.
Продолжая бороться с послевкусием болезни, шагал в одиночестве по центру города и не желал никого знать.
День был таким же ветреным, газеты с результатами матчей к обеду все раскупили. На конечной остановке маршруток Ксения стояла в расстегнутом пальто, уверенная в себе как панк-рокер Шина. Увидев меня, она крикнула «Эй!».
Мы вышли на главную улицу и направились к расположенному в ее конце городскому парку.
– Я все-таки уезжаю, не могу здесь больше, – сказала Ксения, вложив свою ладонь в мою. – Переведусь, а, может, вообще брошу. Академ – тоже вариант.
– Да, вариантов масса…
– Билет на поезд взяла…
В парке среди голых деревьев было пусто, ларьки почти все стояли под замками. Работало только колесо обозрения. Купили два билета и забрались в незастекленную люльку. Колесо заскрежетало, порывом ветра с меня сдуло бейсболку. Сидевшая напротив Ксения, спрятала руки в рукава и кисловато улыбнулась.

 

 

ПЯТНИЦА В БЕЛГРАДЕ
Рассказ

 

«Он сам тебя найдет, не переживай», – мягко сказала Милица. Вот и с чего мне было переживать? В Черногории скрывался, сам не зная от кого, потом перебрался в Грецию, в гречку, как они говорят. И вот теперь с разряжающейся трубкой стою в мягкой пустоте ВПП частного аэродрома. Стюардесса жестом приглашает к трапу, потом берет мой чемодан, берет меня за руку…
Дождь закончился. Марко очень смешно изображает ярость болельщиков «Партизана» после проигранного чемпионства (как и Милица, он – ярый фанат «Црвены Звезды»). Мы сидим в кафе на загазованном перекрестке, рядом – огромная стоянка такси. Еще нет даже 11-ти, а места за всеми столами вокруг заняты потягивающими ракию стариками.
Марко рассуждает о том, что если девушка мало спит, то уже неважно, чем она занимается. Все отражается у нее на лице, а значит, она не уважает себя. Если она не уважает себя, значит, она не уважает окружающих. И, конечно, она не уважает и мужчину, который будет с ней рядом, уверенно резюмирует Марко.
Да кафе дошли пешком от Мараканы, куда Марко привез меня прямо из аэропорта. Взяв в ларьке кофе, мы через решетку смотрели, как тренируются длинноногие легкоатлетки. Какие-то парни каждый прыжок одной из девушек сопровождали короткими подбадривающими выкриками. Закончив серию, она всякий раз поворачивалась и, улыбаясь, махала рукой в сторону площадки у клубного магазина, на которой мы стояли.
У Марко нет постоянной работы, как и у большинства здешних людей его возраста. Им с Милицей по 36. Свой бедный, зимой отапливаемый дровами город, на какой-нибудь Будапешт мы не променяем, рассказывала она мне. Все это странно, потому что Милица только весной вернулась в Белград после 15 лет жизни в Москве. Несколько раз мы пытались начать все заново, а потом вдруг одновременно поняли, что, как говаривали предки, где родился, там и пригодился.
Марко боится, что детей им с Милицей заводить уже поздно, спрашивает совета. Девять лет он прожил с подругой, которая потом уехала в Нью-Йорк. Теперь Марко ненавидит Америку еще сильнее. «Америка ис эвил», – заявляет он, сжимая бокал. Конечно, мы не можем не говорить о войне.
В полдень Марко забрасывает меня в свою квартиру и отправляется на подработку. Я ложусь спать и вижу во сне все те же унылые хипстерские приключеньки.
Чтобы вечером встретиться с Марко и Милицей мне нужно по мосту перебраться из Нового города в Старый. Марко с надувной булавой разгуливает в сквере у Калемагдана. В чем состоит его подработка, я понять так и не смог. Мы переходим дорогу и, срезав по главной улице, в районе Патриаршей церкви сворачиваем в богемные, нависающие над рекой и мостом, переулки.
Сидим в кафе и смотрим на прикрытые пестрыми одеялами окна заброшенных заводских цехов, в которых поселились цыгане. Милица на высоченных каблуках появляется стремительно и без предупреждения. Вырастает буквально из-под земли. Загорелая, вся в черном и с метровым желтым зонтом, она приобняла меня и поцеловала Марко.
«Какие планы?» – спрашивает Милица и, подмигивая, добавляет: «Я бежала». Марко предлагает махнуть в Земун и оттуда, взяв лодку, отправиться на Великий остров. Некоторое время мы всерьез обсуждаем эту идею. «От кого ты прячешься?» – вдруг серьезным тоном спрашивает Милица. Глаза ее смеются. Я не знаю, что толком ответить и обещаю позже описать подробности своих черногорских странствий. Милица понимающе кивает и по-сербски просит Марко сходить за вином. Глаза буквально хохочут. Этим пятничным вечером все немного возбуждены.

 

ПОСЛЕДНЕЕ УТРО В ГОРОДЕ
Рассказ

 

На табло обменников погасли даже нули. «О-о-о!» – говоришь ты. Мы стоим спинами к пустым витринам и смотрим, как из автобуса выходят женщины – в платках, болоньевых куртках и с постными лицами. Все, чего боишься, возвращается. Напуганные 90-ми приехали в XVII век.
Лет десять прошло, но все так же помним, что для успеха здесь нужны слабоумие и отвага. Дни и годы, город желтого дьявола, квартиры сдаются строгим славянам. Улыбаясь, куришь, глядя под ноги. Идем, не спеша, в сторону кольцевой.
Каждый остается в своей молодости и поэтому проигрывает. Как ни старайся, как ни напрягайся. Наши родители все еще верят, что именно милиция придет им на помощь.
Жизнь – по-прежнему веселый карнавал. Получив вчера аванс, ты решила выпить. Ночь сошла рубашкой, не заправленной в джинсы, с верхних этажей шелестят аплодисменты.
С ним как во сне жила два с половиной года, а теперь летишь в отпуск одна. Подруги все родили и стали другими. И черт с ними. Море, его воздух. Хорошо, что евро заранее купила.
Наш разговор мог бы состояться и в телеграмме. Так, пожалуй, было бы даже лучше. Ты легла бы раньше, я проснулся бы позже. И вот аплодисменты превращаются в дождь.
Что это там, в небе, над вестибюлем? Выше крыш, зонтов и наших разговоров. Выше запаха леса, что мерещится мне и картонного стаканчика, для которого ты не нашла урны. Выше единиц и нулей, кредитов и нереализованных амбиций… духовности, бетона, стекла, улыбок, тестостерона. Что это там?