Константин КОМАРОВ

 

 

 

«Я БУДУ ЗДЕСЬ К НАЧАЛУ ФЕВРАЛЯ...»

 

 

* * *

 

Холодным ветром воздух сгорблен
и убеждать – тяжёлый труд
себя в том, что дороги скорби
к чертогам радости ведут:

неубедительно выходит,
сопротивляются мозги.
В пустом подземном переходе
играет нищий без ноги.

Играет на губной гармошке,
примёрзшей намертво к губам,
как будто просит он морошки,
как Пушкин, побывавший там.

И чуточку вокруг теплеет,
на градус, может, или два,
и зёрна отделять от плевел
вдруг начинает голова.

И сквозь настил дорожной соли
вдруг пробиваются цветы.
Никто другой так не способен
услышать музыку как ты.

Теперь становится понятно,
что эта боль не навсегда.
Цвети, январская поляна,
гори, далекая звезда!

И пахни зимний мир полынью
и снег полуночный – скрипи!
Не позволяй душе унынья.
Усни и спи. Усни и спи.

 

* * *

 

Юго-запад. Вьюга. Западня.

Заводить мне на себя досье ли,
если узнаю я за полдня
всё, что о себе не знал доселе?

И теперь, валяясь на снегу,
и ошую я и одесную,
но принять как благо не могу
эту правду – зимнюю, земную.

А под снегом зиждется трава
и растёт во мраке тихой сапой.
Ей уже дано существовать.
Запределье. Вьюга. Юго-запад.

 

* * *

 

Девятое. Январь. Бескровная суббота,
Гапона не видать, зато гопов полно.
Трезвеет русский люд, уже грядёт работа
и на пустынный мир распахнуто окно.

Летит ленивый снег на игровое поле,
и остывает чай на выцветшем столе.
Чего-то в жизни я, наверно, недопонял,
раз бедный разум мой заходится во мгле.

Чего-то не прочёл в тяжелых умных книгах,
чего-то не узнал о скорби и вине,
иначе б уловил в своих похмельных криках
тот шёпот, что сейчас расходится по мне,

как краска по воде, как дым по горизонту,
как звуки – по словам, по мышцам – паралич
но бесполезны все последние резоны,
как в одинокий пруд заброшенный кирпич.

Открыт угарный газ сравнений и метафор
и надышавшись им, ты можешь лишь одно:
с помятой койки встать, засунуть ногу в тапок
и завершить себя, не выходя в окно.

Не страшно умереть, но страшно, умирая,
отдать себе отчёт, что не сошёл с нуля.
За первою волной всегда идёт вторая.
Даст бог, я буду здесь к началу февраля.

 

* * *

 

Со звоном и хрустом в недели вминаются дни,
Недели вминаются в годы со звоном и хрустом.
Я знаю тебя, только руку ко мне протяни,
возьми меня за руку, чтобы нам не было грустно.

Нам грустно не будет, у времени стёрлись ремни,
оно провисает и сыплет на землю минуты.
И в это безвременье ты приходи и верни
святые часы, где мы были с тобой шизануты.

Моё одиночество снова отходит ко сну,
мне снятся богини – Афина, Астарта, Изида,
но только в тебя я впадаю, как зубы в десну,
как реки в моря – я сказал бы да слишком избито.

Метафор полно. Я их, словно пельмени, леплю,
но нет ни одной, что была бы предельно готова
сказать в твою сторону странное слово люблю
и к этому слову уже не прибавить ни слова.

 

* * *

 

Ни спрятаться, ни защититься,
а смелости – как у щенка,
растёт упрямая щетина
на неживых уже щеках.

И шаг мучнистый не пружинит,
и стелется секунд палас.
Вся боль, что мы не пережили
переживается сейчас.

Рассвет свекольный агрессивен
и, развернувши душу вспять,
сухой дырявой рефлексией
ему не противостоять,

ведь жизни ржавая оправа
не пустит никогда назад
слезу, текущую обратно
в уже закрытые глаза.