Евгения БАРАНОВА

 

 

 

КАРДИОГРАММА 

 

 

АНТОЛОГИЯ

 

теперь мой друг и сумерки не в счёт
хрусталь ушедших звуков не тускнеет
и если ласточка внутри меня уснёт
то жизнь не завершится вместе с нею

не завершатся рыбы и холмы
не прорастёт горошек в крепдешине
среди колец разъятой тишины
моё тепло гостиную покинет

но – карп и краснопёрка и карась
но – способ поцелуи мерить в граммах
останутся
когда б ни пресеклась
упрямая моя кардиограмма

 

ЖЕЛТОК

 

Солнце закатное – дивное солнце.
Страшное солнце. Кровавый желток.
Оком скользит над двубортным оконцем,
огненным лаком ласкает висок.

Лакомка кошка купается в красном,
зубки легко примеряет к руке.
Солнце закатное – солнце безвластных –
топит в туманном своем молоке

Осипа, Анну, кресты под Смоленском,
звёзды на кедах, Рязань, Эр-Рияд.
Или же красит карминовым блеском
то, что советские песни хранят.

Солнце закатное – чёрствое солнце.
Призраки зданий тихонько гудят:
– Друг мой поручик, а, может, вернёмся?..
Но никогда не приходят назад.

 

СОБАКА ВОЕТ

 

У соседей собака воет.
Бесы жмут, караван идёт.

– Гребешок на краю алоэ,
мастерица больничных нот,
чудо-девочка в мартомае.
(Скоро тридцать – пора в запой).

У соседей собака лает,
не забрали её с собой.
Десять лет у любови в нищих,
шуры-муры да Шангри-Ла.
От любви, говорят, не ищут.
Замечательно.
Не нашла.
Твои сырники, пальцы, пайты.
Твоей бабушки чёрный плед...
У соседей собака альтом
разливается – сколько лет?

– Танцовщица на корке вихря,
собирательница молитв.

У соседей собака стихла.
Вероятно, за ней пришли.

 

УГОЛЬ

 

Интересно,
почему не выдают
удостоверения саженцам?
Приятно было бы пообщаться
с Акацией Львовной,
Тополем Николаевичем,
Черемухой Гедиминовной.
Узнать, есть ли им 18.
Исследовать их отношение к хвойным.
Выказать неприличную страсть,
мол, не желаете ли покинуть пасеку,
подлесок,
бульвар имени Рокоссовского?
Очнуться конторкой поддельного красного качества?
Поклониться родимым пенькам?
Нет, отвечают древесные,
нам не ведомо чувство Родины,
Из вас получается нефть,
а из нас — прекрасный каменный уголь.

 

ПАМЯТЬ

 

что в памяти осталось голубой
не так уж много в том числе детали
ленивый лев диванчик угловой
мартышка с апельсинами в спортзале

шипастый мяч как зашивали бровь
рулет с корицей хруст китайских кедов
чернянка жар дредноуты коров
густое молоко перед обедом

подсолнухи cаган при чем здесь грусть
тиль уленшпигель прочие meine lieben
так обожгло, что выжгло наизусть
две реплики и три-четыре книги

и что теперь как говорил в игре
антагонист увенчанный ковбойкой
гнездо на ветке стройка в декабре
и вид на упомянутую стройку

и дома нет и речка не течет
и не занять товарищей у ленца
лишь памяти заржавленный крючок
еще тревожит вымершее сердце

 

КАРДИОЛОГИЯ

 

Живи как хочешь. Вовсе не живи.
Устойчивость у хордовых в крови.

Игла за ниткой, насыпь да карьер,
не в меру умирать, лишь полимер

тебя спасёт (он точно ведь спасёт?)
Следи за тем, как движется живот,

за цветом рук, за шеи ломотой.
Живи как хочешь. Ты ещё живой.

Не встретил никого. А нужен – кто?
Играешь с пузырьками в страхлото.

– Ты как там поживаешь?
– Я в поряд...
И радуешься, надо же, звонят.

Овсянка. Ясли. Медсестра. Манту.
Влюбленность. Ялта. Виноград во рту.
И сердца стук. Всего лишь ровный стук

 

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

 

где же вы гуси лебеди
утки гагары вороны
что же меня не ищете
всё позабыли, чай?
нет у меня иванушки
нет у меня алёнушки
есть только море белое
да позапрошлый чай

есть ещё сказки шведские
есть ещё письма детские
есть табурет хромающий
на табурете я
над головой повесилась
в рамочке дева с персиком
зелень в окно и редкая
радость от бытия

где же вы крачки с клушами
обыкновенным гоголем
может ко мне подниметесь
крошками накормлю
я превращусь в черемуху
ветки раскину до неба
и пропоёт мне вечное
радуга – гамаюн

 

КРЫЛАТЫЕ КАЧЕЛИ

 

«Мир кожи и меха» в Сокольниках,
мир света и снега в Сокольниках,
мир позднего детства в соку.
Железным звенел треугольником
с экрана нам Игорь Угольников
про то, что страна не кончается
и что 90-е лгут.

Лечили тогда с осторожностью
любую печаль подорожником,
отваром простуду поправ.
В коробке шептались художники,
и всем диафильмом стреноженным
мечтали отринуть проекторы,
мечтали уйти в dial-up.

И мальчик, тонувший в «Титанике»,
портретом расцвечивал спаленки
да майки на плоской груди.
Когда мы окажемся взрослыми,
тогда мы окажемся взрослыми.
Кого-то в подъезде зарезали.
И радость не ждёт впереди.