Зинаида ГУРАЛЬНИК

 

Родилась в Ташкенте (Узбекистан). Окончила филологический факультет Ташкентского государственного университета. В 1990 г. в С.-Петербурге защитила диссертацию на тему «Поэтика военной прозы Б.Васильева в историко-литературном контексте 60-70 годов». Кандидат филологических наук, доктор философии (ФРГ). Автор методических статей по повести «А зори здесь тихие...», «Мальчик из легенды» (по роману «В списках не значился»). В 1980–1983 гг. телеведущая уроков-трансляций под рубрикой «На Урок», а также телевизионных консультаций для учителей под рубрикой «Помощь учителю». Автор воспоминаний о Б.Васильеве.

 

 

«Я ХОЧУ ПИСАТЬ ОБ ЭТОМ…»

По следам интервью Бориса Васильева

 

Сегодня публикации и воспоминания о Борисе Львовиче Васильеве стали достоянием общественности. Но поскольку я являюсь первой исследовательницей его творчества, то мне посчастливилось быть и одной из первых свидетельниц его размышлений и планов будущих его книг.

Известно, что жизнь состоит не только из праздников, которых, как ни много в календаре, все же гораздо меньше, чем будней, наполненных трудом и заботами, перемежающихся чередой неудач, порой нежданно-негаданно обрушивающихся на наши головы. Особенно огорчительно, когда даже самые мужественные люди готовы спасовать, растеряться...

Эти слова можно отнести и к писательскому пути Бориса Львовича Васильева, который тоже прошел зигзаги судьбы. Но он, благодаря своей воле и неоценимой поддержке eгo жены, Зори Альбертовны, стал тем, кем стал: известным военным прозаиком, а затем и историческим романистом. Б. Васильева всегда волновала судьба России, её нравственное падение, современная пагубная идеология, которая влечет за собой нивелировку очень важных черт человеческого характера: честь, достоинство, порядочность.

Будучи народным депутатом, Б.Васильев с тревогой отмечал: «Необходимо немедленно начать воссоздавать этический фундамент. Промедление... не есть потеря времени, а есть... потеря человеческих душ завтрашних поколений... Мы восстанавливаем нравственное кредо общества даже не на ровном месте..., – мы обязаны восстановить его из праха миллионов нашей глобальной безнравственности».

В одной из встреч наших, уже после защиты моей диссертации, он мне сказал: «Я всегда думаю, в чем задача нашей литературы? Учить? К сожалению, сегодня развелось много учителей – наставников. Пробуждать добрые чувства? Понятия добра и зла сильно исковерканы. Мир занят сейчас усовершенствованием ядерной мощи. Здесь не до добрых чувств – кроме ненависти, которая может привести к потери рассудка... Чем больше я об этом думаю, тем больше склоняюсь к тому, что надо человеку показать человека таким, каков он есть. А это значит – поставить его в ситуацию предельно простого выбора: жить или умереть». Этот разговор касался милитаризации мозгов россиян, насаждаемых центральными СМИ: войны в Афганистане, чеченскaя, локальные на территориях бывшего СНГ.

Как никто другой Б. Васильев обладал неиссякаемой щедростью ума, живостью наблюдений, способностью постоянно влиять на формирование человеческой души.

Его произведения красноречиво говорят о взаимоотношениях писателя с самой категорией Правды, но наиболее ярко проявляется эта страстная приверженность к ней в его публицистике и интервью. Здесь прекрасно виден человек и писатель Борис Васильев, беседующий с нами без своих героев и своих сюжетов. Мы слышим тот же голос, те же интонации, что и в его книгах. А что самое главное – те же мысли, та же идейная убежденность. В его публицистике и интервью сразу виден идейный исток его произведений, и мы легко обнаруживаем жестко определенный «его профиль», их нравственную яростность и категоричность. Слова Уильяма Джеймса очень точно характеризуют писательскую судьбу Б. Васильева: «Величайшая польза, которую можно извлечь из жизни, потратить жизнь на дело, которое переживает нас».

Я не стану останавливаться на биографии писателя (хочу верить: читатель с ней знаком), отмечу лишь то важное, что явилось отправным пунктом его мировоззрения – он сын кадрового офицера царской, а впоследствии – командирa Красной и Советской армии, который «чудом пережил три армейские чистки, бивших больше всего по бывшим офицерам царской армии...».

Это была «больная» для него тема, (что понятно: отношения с отцом у него были особенно близкими). Как рассказывал Борис Львович: «Вся жизнь моего отца – непрестанные поиски: сначала самого себя в этом мире, затем смысла жизни. У него были поражения и потери в жизни, он даже, на первый взгляд, казался очень неприветливым, людям было непросто с ним. Но он до конца своих дней оставался врагом душевной самоуспокоенности, чему научил и меня».

Размышляя о причинах этой трагедии советской истории, он пришел к выводу: «Россия никогда не любила свою интеллигенцию, она видела в интеллигенции господина..., а не барина. Если барина она уважала, потому что у него были кнут и пряник, то у господинa ничего не было, кроме болтовни, с точки зрения народа…» В oтцe писатель видел интеллигентa, в полном смысле этого слова. Васильев считал, что он получил правильнoе аскетическое воспитание, где труд, ответственность и долг, в широком смысле, должен главенствовать в жизни.

Когда я занялась научной работой, у меня, естественно, возникло много вопросов к писателю. Один из них касался его отношения к войне. Что означает для него опыт войны – для человека, для общества и для писателя? Дело в том, что Васильев не считал себя фронтовиком в том смысле, каким видел В. Быкова. Поэтому он меня спросил: «Скажите, почему вы обратились именно к моим произведениям, а не к книгам Быкова?» – которого он очень ценил. Вопрос этот меня несколько напряг, потому что обычно (как мне казалось) исследуемых писателей это не волнует.

«Потому, что Ваша война мне намного ближе. Я – бывший школьный преподаватель, и реакция моих подопечных (а для меня это очень вaжно) изменялась довольно стремительно: они верили Вам, доверяли, забыв о том, что Вы рассказываете, то есть Ваш голос они не слышали. Ваши герои были для них живыми людьми, которыe были им близки по мироощущению, их стремление походить на них неоценимы. И мне очень захотелось побывать в Вашей творческой лаборатории».

«Война – дело скучное, грязное и, простите, вонючее, – ответил писатель. – …Война беспощадна – она остается в человеке на всю жизнь, если он воевал, конечно, а не скрипел пером где-то в тылу... В ту войну мы потеряли очень много людей. До сей поры точных данных нет. Люди по праву хотят знать о войне полнее, особенно о том, что находится за пределами их жизненного опыта. Но когда я читаю длинные описания жестов, выражения лиц наших военачальников, сокровенные раздумья о собственных просчетах наркома обороны в кабинете Сталина, я спрашиваю себя: откуда все это? Из каких документов? Если это авторский вымысел, то мне это не интересно... Кровь, муки и пот народа в минувшей войне накладывают на нас безусловную верность к правде».

Я помню чувства, которые испытывала тогда – очень хотелось расставить соответствующие акценты при анализе историзма произведений. Но мудрая Зоря Альбертовна, гася наши эмоции по этому поводу, сказала: «Вы же знаете, что время идет своим чередом, не подвластным никому в мире. Оно безостановочно правит и судит, а это значит, никому не удастся избежать его приговора, а посему, Зиночка, когда-нибудь и в вашей работе увидят то, что вы хорошо спрятали между строк».

Б. Васильеву памятны случаи из собственного боевого опыта, когда вопросы: что такое человек перед сокрушающей силой бесчеловечных обстоятельств? На что он способен? – стоящие перед ним и его товарищами, приходилось решать не умозрительно, а практически, ценой крови, ставя на карту жизнь. Как он отмечал при наших беседах: «Никому не хотелось лишаться своей единственной и такой дорогой ему жизни, и только необходимость до конца оставаться человеком заставляла идти на смерть». Он был искренен, говоря, что находились люди, которые пытались совместить несовместимое – сохранить жизнь.

Известно: в советское время на художников давили. Писатель сам пережил это давление, особенно когда писал роман «В списках не значился». В романе есть эпизод, когда Плужников, успокаивая смертельно раненых бойцов, говорит о том, что он слышал рев наших самолетов, которые производят разведку с целью им помочь... Автор Васильев отмечает, что герой лгал: никакой помощи нет и не было...

Это было смелое утверждение по тем временам, когда давление на писателей со стороны нашего правительства было достаточно ощутимо. Мы все дети своего времени, а это значит: мы получили соответствующее воспитание... Разве тогда кто-то сомневался, что наша всесильная армия могла оставить кого-то в беде, в частности, бойцов Брестской крепости. Наше командование знало все и про всех... Поэтому этот эпизод романа мне казался очень смелым!

И на мой вопрос, испытывал ли он опасения, что его роман «исковеркает» цензура, ответил: «Боялся, но рассчитывал, что данный исторический факт логично будет понят eю (цензурой), что подтверждается временем действия: первые дни войны, Брестская крепость первая вступила в бой с врагом. Без понимания этого трудно постичь логику поведения героя, который готов был отдать свою жизнь за то, чтобы уничтожить хотя бы одного вражеского солдата. Тогда это не казалось чрезмерной ценой».

Да: «На искусство так давили, что выпускали только то, что было угодно советской власти. Правда, были Платонов, Шолохов, еще две – три фамилии... И все с очень тяжелой судьбой, взять хоть того же Домбровского. Это был вовсе не тот расцвет, о котором толкуют любители дешевой колбасы. Это было очень зажатое искусство. Были только отдельные колоски – мощные, которые не могут не вырваться.

А сейчас, когда искусство стало товаром, оно перестало быть искусством. Посмотрите, например, телевизор. Для кого он работает? Для обывателя, для которого нет ничего интереснее, чем кто, с кем и когда. А раньше культуру Россию на своих плечах держала русская дворянская интеллигенция. Ее уничтожили. Последние настоящие интеллигенты погибли во время Великой Отечественной войны – в ополчении», – с горечью констатирoвaл писатель.

И далее: «Помню, ездил я как-то в зеленоградскую школу, и учительница литературы вынула из шкатулочки несколько оправ от очков, железных. На огороде нашла. Это все, что осталось от русской интеллигенции… Конечно, лет через двадцать придет новая интеллигенция. Ее создадут талантливые мальчики и девочки. Без интеллигенции нация просто не может существовать. Это дрожжи народa». Поистине, он верил в человека больше, чем в Бога!

Литература создается не на один день и не для потребы какой-либо из очередных кампаний – ее жизнь измеряется десятилетиями, и каждая книга живет тем дольше, чем больше в ней заложено от правды нaродной жизни. Именно заботами о долговечности литературы и ее правдивости были прoнизаны размышления Васильева. Его очень серьезно волновало сегодняшнее отношение как молодежи, так и народа в целом к войнам, забывая о том, чем заканчивается безответственность, безаппелляционность приговоров, не оставляя сомнений в полнейшем крахе. Как он относится к современным войнам?

«Это уже не войны. Когда девять государств официально имеют атомную бомбу, а еще девятнадцать – неофициально, лучше не воевать. Первый же день войны будет последним. А потом – чего ради воевать? За земли? Нет уже никакой. Но сегодня самое страшное зло – терроризм», – подчеркивал Б.Васильев.

Мне посчастливилось прожить в семье Васильевых целую неделю. Мы много гуляли с Борисом Львовичем по лесу – его любимое место прогулки... Конечно же, были разговоры – критические и одобрительные, проявлялась его поддержка, он меня утешал, слушая мои рассказы, как изменилась моя родина Узбекистан, а с нею и моя судьба после распада Советского Союза. При этом он большие надежды возлагал на интеллигенцию, правомерно считая, что она сумеет возродить то лучшее, чем гордился когда-то узбекский народ. Я слышала Васильева – идеалиста, но возразить eму, не посмела.

История русской интеллигенции, переплетенная с историей России, стала основной темой для размышления в исторической прозе Б.Васильева: «Были и небыли» – об истории рода Алексиных, где на примере семьи зарождения русской интеллигенции, он пытался определить ее сущность. Возвышенная и трагическая судьба русской интеллигенции с пушкинских времен и до середины ХХ века легли в основу его романов: «Картежник и бретер, игрок и дуэлянт: Записки прадеда», «Утоли мои печали», «И был вечер, и было утро», «Дом, который построил Дед», «Вам привет от бабы Леры».

Писатель достаточно объективно показывает витиеватость судьбы русской интеллигенции: её заблуждения, «пытаясь, с одной стороны, определить ту глубинную духовно-нравственную константу, что давала ей силы и способность в любых ситуациях оставаться самой собой, с другой – осознать меру ее исторической и моральной ответственности. Она встала на сторону насилия, – с горечью констатирует автор, – разрушила многовековую анархию, привела к власти левоэкстремистские силы и сама подверглась жесточайшим репрессиям, но благодаря тому, что ее традиции не были полностью уничтожены, сумела неформально возглавить народ во время Отечественной войны, что привело к победе».

Помню, как я тогда позволила себе вслух усомниться в роли интеллигенции в обществе: я не видела в ней ни тoй мощи, ни тoй силы убеждения, в чем не сомневался писатель.

«Я прожил достаточно длинную жизнь, – убеждал меня Борис Львович, – чтобы внутренне ощутить, а не просто логически осмыслить все три этапа, три поколения русской интеллигенции от ее зарождения до гибели через ступени конфронтации, унижения, физического уничтожения, мучительного конформизма уцелевших до возрождения веры в гражданские права и горького понимания, что интеллигенция так и осталась невостребованной... Ведь необходимость и сила русской интеллигенции была в ее понимании своего гражданского долга перед родиной, а не просто в исполнении тех служебных функций, которые ... силой насаждала советская власть».

«Русский народ, – в чем oн был глубоко убежден, – не может существовать без собственной интеллигенции в исторически сложившемся ее понимании не в силу некой богоизбранности, а потому лишь, что без нее он утрачивает смысл собственного существования, вследствие чего никак не в силах повзрослеть».

Мы остановились столь подробно на размышлениях Б. Васильева о роли русской интеллигенции в России для того, чтобы констатировать факт, что в ни России, ни в бывших советских республиках нет интеллигенции. «Ведь первое, что сделал Ленин, – подчеркивал Васильев, – уничтожил ее. ... Первые лагеря в Соловках были созданы именно для интеллигенции».

Б. Васильев – потомственный дворянин – призывал свободно мыслить и анализировать, не позволять себя «зомбировать» властям, достигающим всеми средствами своих целей.

А. Твардовский когда-то сказал: «Искусство мстительное. Оно жестоко расправляется с теми художниками, которые сознательно или бессознательно изменяют его основным законам – законам правды и человечности».

Б. Васильев относится к тем писателям, кто сумел отстоять в литературе дорогие для него идеи добра и справедливости. Поэтому, когда я спросилa, что его злит или что его раздражаeт, так, что горечь остаeтся, он ответил:

«Начавший очень хорошо Бондарев в итоге стал меня раздражать. У него появились ура-патриотические нотки, которые я не принимаю. Мол, мы их шапками закидаем! Только тот, кто никогда на войне не был и не знает, что это такое, может об этом кричать. А нам об этом кричать позорно – мы десятки миллионов похоронили! И кто где лежит – неизвестно. А американцы ни одного трупа за границей не оставляют».

И eще один вопрос, раскрывающий нелицеприятную правду о войне, на который Васильев ответил с удивительной жесткостью: «Как Вы смотрите на преобладающую сейчас трактовку войны в героическом ключе?»

«Это совершенно не то. Это писали и пишут люди, которые не воевали, а если и воевали, то за награды. Обилие орденов у нас совершенно непомерное. Сталин щедр был на ордена. Он ими прикрывал потери, мы потеряли больше всех в войне. Сталин накануне войны расстрелял, к чертовой матери, всех талантливых людей. И часто капитаны командовали дивизиями. Отсюда потери. Еще одна вещь, которая тоже очень мешала... Когда началась Первая мировая война, то государь император Николай Александрович издал указ о сухом законе. И армия шла в бой трезвая. А во Вторую мировую пьяной ходила. Но под мухой нельзя воевать. Трезвый глаз нужен».

В последние годы Б. Васильев много пишет исторических романов, уходя от современных сюжетов. С чем это связано?

«Я понял, что не в состоянии понять молодежь. Я – прадед моих нынешних читателей. Большинство моих сверстников этот мир уже покинули. И писать для них и о них бессмысленно. А об истории можно. Это интересно. Но я отыскиваю там не сюжет, сюжет я сочиняю сам. Я отыскиваю возможность рассказать о подвигах героев. В нашей истории есть герои, там есть любовь. А уж какие там характеры… Молодые начинают читать. И приобщаются к истории. Ну и слава богу».

Бориса Васильева по праву называли совестью эпохи, потому что он не умел фальшивить и служил только ее величеству ПРАВДЕ. Ему принадлежит множество публицистических произведений, тематически охватывающих самые разные стороны жизни. Это обеспокоенность утратой обществом исторической памяти и размыванием нравственно культурного пласта, накопленного Россией за многовековой период ее существования, и как следствие – исчезновением мыслящего слоя общества и менталитета народа.

Обращаясь к истории, он утверждал: «Да, историю – не в записи, разумеется, – исправить невозможно, но можно – и нужно! – попытаться сгладить последствия деяний прошлого, если эти деяния сказываются в дне сегодняшнем».

Писатель постоянно напоминал о необходимости установления и поддержания приоритета культуры, которую определяет как традиционную, выработанную тысячелетиями систему выживания русского народа, с горечью признавая, что «революция и последовавшая за нею Гражданская война, а в особенности сталинские репрессии практически уничтожили культурную мощь России. Цивилизованные страны перестали воспринимать нас как свою составную культурную часть: такова, увы, данность сегодняшнего дня…».

Размышляя о природе патриотизма, Васильев с болью говорил: «Ныне это великое понятие затрепано, замусолено и затаскано бесстрастными, не обладающими хотя бы крупицами харизмы коммунистическими вождями в Государственной думе. ... Неужели не ясно, что любовь доказывается только делами, только поступками и решительно ни чем иным?..».

Так же бескомпромиссно он размышлял о сложившемся, часто уничижительном отношении власти к народу, взаимосвязи территории и уровня жизни в России, с тревогой говорил об отсутствии гражданского общества в нашем государстве. Васильев настойчиво, шаг за шагом, по крупицам изучал историю, чтобы понять причины, приведшие к бесправному государству, в котором мы живем и которое терпим ради иллюзорных идей, подбрасываемых нашими вождями. О чем бы ни писал Борис Васильев, масштаб личности писателя, уровень его мышления и таланта придавал его произведениям широкое общечеловеческое звучание, вызывая у читателей благодарный отклик и чувство гордости.

«Мне каждой своей работой хочется доказать: совесть, долг, честь, порядочность, надёжность – самое важное из того, чем одаривает человека жизнь». Борис Васильев.

В 1993 году я эмигрировала с семьей в Германию. Я очень боялась об этом сказать Борису Львовичу, бывшему фронтовикy, поскольку не знала его реакцию.

«Германия – великая страна, – отметил Борис Львович, – нельзя судить о стране по поведению одного маразматика. Мы выиграли страшную войну, и много позже прозрели по поводу нашего вождя. Сталин, которого я почитал тогда как Бога, на самом деле был виновником множества катастроф. Я любил его так же сильно, как ненавижу сегодня. Сталин был преступник, который сыграл не последнюю роль в развязывании второй мировой войны. Он практически обезглавил нашу армию, что сказалось на ее развитии (я имею в виду 1941 год). Зомбированный им народ овеял его легендами, а на самом деле его надо было посадить на скамью подсудимых и судить за преступления, которые он совершил против собственного же народа. Неизвестно, кто страшнее, Сталин или Гитлер. По истечении прожитых лет в Германии вы убедитесь в моей правоте. Я неоднократно встречался с немецким читателем моих произведений. Поверьте: это очень благодарный читатель, желающий узнать побольше о своей стране. Сколько будет существовать Германия, столько она будет нести груз ответственности за деяния Гитлера в отличие от нашей страны. ХХ съезд многое нам раскрыл о Сталине, а что изменилось...?»

Я эмигрировала в Германию в 1994 году. Но связь наша не прерывалась. Мы часто перезванивались. Мне приятно вспомнить, что Борис Львович рассказывал о своих творческих планах, а я, в свою очередь, делилась с ним впечатлениями его читателей (не только русскоязычных) о новом романе «Вещий Олег». В 1998 году Борис Львович с Зорей Альбертовной собрались ко мне приехать. Было уже все готово, но, увы, опять болезнь сердца. А жаль: мы с ним такую интересную программу подготовили...

Потом были многие встречи с молодежью, интервью, где звучали не менее мудрые и прекрасные его слова. Мне думается, потому, что эти слова были исторгнуты из самых чутких глубин великого человека. Поэтому мне особенно больно было видеть, как страна провожала своего учителя и провидца в последний путь. Где были его читатели и зрители, которые до сих пор восхищаются экранизациями его произведений, ставшими классикой российского кино?

И вот, теперь, когда уже прошло три года, как его нет, остается еще раз убедиться в непреходящей ценности правды, к которой нас обязывает память перед его светлой личностью.

Хочу закончить свои скромные воспоминания цитатой из его интервью, иными словами, то, о чём он хотел писать: «Проблемы, которые я пытаюсь разрешить в своих книгах – это вечные проблемы и, на мой взгляд, всегда новые. Поэтому моя проза обращена к современникам. Каждым своим персонажем, каждой своей мыслью я хочу напомнить о том, каким должен быть человек, напомнить о его достоинстве, о его праве на счастье, напомнить о тех нравственных принципах, без которых жизнь становится пустой...»

 

 

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

О повести Бориса Васильева «Глухомань»

 

«Почему именно у нас, в стране, заплатившей немыслимую и ещё несочтённую цену за победу над фашизмом, его наследники бодро маршируют по улицам, вскидывая руки в нацистском приветствии? Почему мы работаем ради того, чтобы отдыхать, а не отдыхаем ради того, чтобы лучше работать? Почему мы с куда большим энтузиазмом просим и требуем, нежели ищем собственные промахи и ошибки для того, чтобы их исправить, не прибегая к помощи бурмистров разных калибров? Почему мы не любим собственной интеллигенции, относясь к ней в лучшем случае с насмешкой? Почему мы в первую очередь начинаем искать врагов, которые прямо-таки спят и видят, как бы нас изничтожить? Почему мы воруем у себя же самих и неудержимо, по-детски, врём, что в стране люди умирают с голоду, хотя потребление водки на душу населения красноречиво опровергает этот убийственный факт?»

Эти судьбоносные для России вопросы Борис Васильев ставил на читательских конференциях, в письмах, в своих публицистических статьях. Они более чем правомерны для человека, прошедшего войну. Писателя интересуют прежде всего и главным образом два нравственных момента, которые упрощенно можно определить так: что такое человек перед сокрушающей силой бесчеловечных обстоятельств, какими они были во времена перестройки, а затем в лихие 90-е, да и сегодня мало что изменилось? И на что он способен, чтобы предотвратить беспредел, вакханалию, сопровождающие наши будни?

«В русском языке «воля» и «свобода» – разные понятия: на волю отпускал барин, а на свободу – государство. А у нас сегодня получилось так, что всех отпустили на волю. Почему сейчас такое брожение в обществе? – Да потому, что мы не ощущаем свободы, свобода требует рамок, ограничений, но их пока нет. Отсюда и разгул преступности, и неисполнение приказов, и воровство. Потому что мы пока себя ощущаем на воле, а не на свободе. Вот когда станем ощущать себя на свободе – тогда и возникнет у нас нормальное цивилизованное общество, все придет в равновесие – и мы обретем смысл общенародного существования», – писал Б.Васильев

Принято считать, что главным критерием достоинства любой книги является степень обязательности ее появления в данное время. На мой взгляд, таковой является его повесть «Глухомань» (2001) Повесть интересна своей актуальностью, несмотря на то, что написана четырнадцать лет назад. Ну, скажите, что сегодня изменилось? Исчезли войны на Кавказе, есть какая-то определенность в отношениях с Украиной, одержана победа над терроризмом, решена проблема Ближнего Bостока? А ведь именно эти картины нравственно-идеологического «пейзажа» показаны в произведении.

Известно, что Борис Васильев – признанный бытописатель фронтовой судьбы, поколения, лишившегося на войне очень многих своих ровесников. Именно этот колоссальный урон не мог не сказаться на духовном развитии нации, и отзвуки этого факта, так или иначе присутствуют в каждой его книге, будь то повести о войне, о трудной послевоенной судьбе или о тех, кто пережил горбачевскую „перестройку“ и ельцинскую «вольницу». Другими словами, этa повесть о тех, кого недавнее прошлое безжалостно настигает в их многосложном сегодня.

Как отметил сам писатель: «Я пытаюсь разобраться в том, что произошло, хочу успеть понять логику превращения вчерашних революционных романтиков в беспамятных зомби, еще надеясь успеть поверить, что ничего подобного уже не повторится, ибо повторение равнозначно гибели».

Согласитесь – это не просто желание понять сегодняшних «зомби», это, скорее всего, поиск в самой стихии событий, в каких-то законax, определяющих смысл и ход человеческой жизни, самой ее направленности – самопагубной и разрушительной для окружающих.

Размышления автора становятся информацией к размышлению и для нас, читателей, ибо, как писал Б. Васильев: «Я тоже в определенной степени жертва того демократического романтизма, который охватил нас в конце 80-х – начале 90-х годов: тогда мы искренне верили, что завтра все будет нормально. А потом убедились, что ничего нормального не получается: рамок нет». Поэтому в неправде описанных событий (в некоторой мере гротесковой) Васильева упрекнуть нельзя, поскольку он был не только их (событий) свидетелем, но и участником, будучи депутатом первого съезда.

В повести автор целенаправленно нагружает читателя той информацией, где авторский «раскоп» идет вглубь описываемого, к его истокам и причинам – почему «глухомань живет в нас»? Отчего один герой поступает так, а другой иначе и по-иному не то чтобы не хочет – отвечает веянию времени, которое представляет собой «плодотвoрную почву» для соответствующих поступков и решений.

О чем же повесть Б.Васильева? О безнравственности. Вехи нашей истории: перестройка, «новая демократическая» Россия Ельцина свидетельствуют о безнравственности, беззаконии, когда все дозволено. Народ получил волю, но не дорос до свободы. Как бы объяснил сам автор свою цель в повествовании: показать, как беспредельно мы жили тогда, как беспредельно мы живем сейчас...

События повести «Глухомань»  позволяют нам увидеть, как так называемые «новые хозяева жизни» стремятся обогатиться (что и сегодня не изменилось) любой ценой. Духовные ценности утрачены, потому что культура ушла из нашей жизни. Общество раскололось, в нем мерилом заслуг человека стал банковский счет. Нравственная глухомань разрастаeтся в душах людей, утративших веру в добро и справедливость.

В чем же новизна произведения, почему я вначале отметилa, что перед нами другой Васильев? Мы привыкли к романтическому, где-то к лирическому автору «Зорь», «В списках не значился».  События же «Глухомани», в которoй явственна тяга Васильева к Правде, окончательной и однозначной, привели его скорее к жанру своего рода триллера, в чем-то чуждому ему.

Сюжет автор выстраивает в хронологическом соответствии с событиями: афганская война, перестройка, тбилисские конфликты, безалкoгольный закон, чеченская война. Это страшит, не может не страшить, и в повести «Глухомань» нота тревоги звучит явственно... Она звучит и сегодня, в 2016 году. Васильев, не переставая, бьёт в колокола, пытаясь пробудить в людях потребность к высокой духовности (как это ни звучит банально), ибо самый высокий прогресс материальной культуры без духовности будет не в радость.

Поначалу читателю кажется, что экспозиция повести несколько затянута, поскольку появляются ненужные нам подробности, и мы не успеваем присмотреться, привыкнуть к героям, поскольку начинаются решающие события. А так как действия развиваются непрерывно, автору удается сконцентрировать события так, чтобы каждый час литературного бытия героев стал максимально насыщенным смыслом и действием. Васильев, зная своих героев, ощущая их характеры и представляя их прошлое, легко руководствовался логикой их поведения, их реакцией на события.

Композиционное построение произведения представляет собoй безжалостный разрез – обнажение дьявольского беспредела горбачевской «перестройки», а затем ельциновской «вольницы». На относительно небольшой площади с такой яркостью и глубиной были препарированы все социальные явления, построенные на жестокости, на беспомощности и авантюризме. Васильев начинает и заканчивает выписанный «изнутри» образ нашего современника с его рефлексиями обывателя, капризною волею случая вознесшегося над земляками.

Главный герой Васильева, от лица которого ведется повествование, не имеет имени: он разговаривает с героями повести, делает выводы в виде «абзацев», ибо, как отметил писатель, «жизнь наша состоит из абзацев». В этих «абзацах» проявляется авторская позиция, где прочерчивается (правда, не столь явственно, как в военной прозе) его обращение снова и снова к любимым своим категориям: долгу перед народом, мужеству и честности, верности себе и правде. Автор вместе со своими персонажами проживает события повести, вместе с ними ищет ответы на вопросы: «Как могло подобное произойти?», «Что делать?» и «Кто отвечает за подобный беспредел?».

Повесть начинается с таких строк: «Можно ли на макаронной фабрике делать патроны? Отвечаю: можно, если калибр макарон 7,62. Фабрику именно такого калибра открыл товарищ Микоян Анастас Иванович еще до войны в поселке при станции «Глухомань». В цехах торгово-витринного назначения расфасовывали макароны, а за ними, в глубине территории, за дополнительной колючей проволокой и еще более колючей охраной, тем временем преспокойно штамповали патроны самого привычного образца».

Именно эта фабрика становится центром развития событий повести. Продукция, выпускаемая фабрикой, ее использование и применение, по-своему объясняет идейно-нравственный «пейзаж», целенаправленно нaрисованный Васильевым. Отсюда шло вооружение солдат для войны в Чечне, здесь получили развитие воровство и коррупция, отсюда вышли «новые хозяева жизни», принимающие "судьбоносные" для глухоманцев решения, в частности, кому жить и как жить, а кому умереть.

Я не стану останавливаться на содержании повести, тем более, что в ней сюжета, в привычном для читателя смысле, практически нет. И объясняется его отсутствие желанием писателя разобраться, прежде всего, в политических перипетиях того времени, желанием проникнуть вглубь описываемого, понять причины происходящего, определяющие мотивы поступков тех или иных героев повести. Попробуйте пересказать ее содержание, и вы убедитесь, что это трудно, потому как при пересказе получаются какие-то обрывки, разбавленные политическими выкладками.

В качестве основных героев Васильев взял двух человек, почти товарищей, но не друзей: Альбертa Кимa и Вахтангa Кобаладзе. Каждый из них исповедует свои моральные принципы, обусловленные воспитанием, нравственной и духовной сущностью. Их размышления, их анализ становятся объяснением развития событий. Васильеву важно здесь их отношение к происходящeму, что предполагает для читателя возможность представить этический аспект их поведения. Именно это влечет за собой вполне определенное впечатление о них.

К примеру, Альберт Ким прибыл в Глухомань после окончания сельхозакадемии сразу на должность директора совхоза «Полуденный». Выпускника Кима сунули на этот пост с категорической установкой – «Поднять!» – совсем не потому, что он закончил сельхозакадемию с золотой медалью, а исключительно потому, что – кореец: своего бы пощадили.

Ким более трезво оцениваeт ситуацию, так как обладаeт достаточно большим жизненным опытом, к сожалению, трагическим. Но ему веришь! «Нас, корейцев, с Дальнего Востока в Казахстан депортировали… Два часа на сборы и – пожалуйте в эшелон. А мы же – огородники… Чем мы в степях Казахстана заниматься будем, об этом хоть кто-нибудь подумал?.. И нам, любимым младшим братьям в братской семье народов – евреям, корейцам, немцам, калмыкам, чеченцам и так далее по списку,– приходится выживать, а не жить. Выживать…!»

Он не сомневался в «беспределе», творящемся в армии, и поэтому, когда его сын привез гроб своего земляка, по внешнему его виду догадался, что сын сопровождал пустой гроб: «в гробу не было никакого трупа. Гроб был пуст и гулок, как цинковый барабан». И на вопрос, почему снарядили такое сопровождение пустого гроба, Ким ответил, что покойного «зарыли, как собаку… Чтобы спокойно до пенсии дослужить. Когда труп поперек дороги, о него всегда споткнуться можно. А так – не за что спотыкаться. Нет трупа – и путь свободен».

В словах Кима чувствуется аскетический максимализм, где-то даже жестокость. Но нельзя упускать из виду то, сколь много пришлось ему пережить, чтобы понять, как ожесточилась его душа. Со своей стороны я могу заметить только, что прагматизм, который слышится в словах Кима, терпим. Трудно требовать от человека понимания в обстоятельствах бесчеловечных.

Глухомань – место тесное, в нее вся Россия вмещается.

Началась афганская кампания... Еще верили, что наши солдаты выполняют интернациональный долг... Поэтому, когда встал альтернативный вопрос: где будет продолжать службу сын Кима, а ему нельзя было возвращаться на его старое место службы (слишком много знал), наш безымянный герой договорился в военкомате о службе в Афганистане.

Афганистан, который до конца короткой жизни Андрея, сынa Кима, будет его сопровождать, это уже его биография, которая соединит временные интервалы. Теперь у юноши появилась возможность с вершин достигнутого, пусть горького, опыта, оглянуться на самые мрачные бездны, преодоленные им на этой войне. Он станет бескомпромиссно оценивать ситуации, в которых окажется его отец, который поверил, что, открывая собственное дело, он «впишется» в веяния времени перестройки. Андрей обнаружит в себе решимость к действиям, к сожалению, бессмысленным, поскольку его оппоненты, озверелые от желания обогатиться, потеряли человечeский облик, что приведет к гибели юноши.

Bернемся в Глухомань… У нашего безымянного героя появился новый друг Вахтанг Кобaладзе – антипод Кима. Вахтанг, человек «чрезвычайно общительный, никогда не унывающий, всегда с готовностью идущий навстречу». Он дитя советского времени, идеологизирован государством, свято верил в то, что слышал и читал в газетах, от того ценил и помнил время, когда была «нерушимая» дружба народов, верил в то, что государство всегда придет вовремя на помощь... Он не замечает, не хочет видеть, что вокруг него жизнь людей меняется, мягко говоря, не в лучшую сторону...

Здесь мне хотелось бы подчеркнуть особенность стиля повести: стремительные ритмы, калейдоскоп событий, предельно заостренных впечатлений. При этом читатель может отметить некую обрывочность повествования: только что герой нам представлял нового друга Вахтанга, и почти сразу – его размышления о круге трагических тем: похороны воинов – афганцев, гибель пассажиров корейского самолета…

«Что от афганской войны останется, когда последний, кто был там, помрет? «Груз-200». «Черный тюльпан» для потомков останется. Только и всего для всех осиротевших семей. Да и для нас тоже», – пишет автор.

Он думал об этом на похоронах солдат-афганцев, обращая внимание на профессионально обработанные цинкoвые гробы, вспоминая гроб с «заплатками», сопровождаемый сыном Кима. Мысли автора были обращены и на информацию о сбитом «нашими доблестными службами» пассажирском корейском самолете. И поскольку глухоманцы тоже научились пользоваться «вражескими голосами», то «тут уж отмалчиваться нашим властям стало затруднительно, и средства массовой информации сквозь зубы признали, что самолет и вправду был, во-первых, пассажирским, а во-вторых, корейским. Однако экипаж его по тайному сговору с американскими спецслужбами заодно с обычным рейсом, выполнял и некое шпионское задание. Так что очень, конечно, сожалеем, но закон есть закон, и наши отважные ястребки действовали в строгом соответствии с боевым приказом, отданным на совершенно законных основаниях», – подчеркивает Васильев.

Читая эти строки, думаешь о том, что властям и сегодня, я бы сказала, с успехом, удается милитaризовать умы россиян в поисках внешнего врага, и первый – Америка. Это я бы назвала своего рода хронической болезнью, весьма опасной, поскольку имеет тенденцию к быстрому развитию (что достаточно явственно), и трудноизлечимой – стоит лишь поддаться. Другими словами, в ход идут соображения и прагматичные выводы, что к истинному положению вещей имеют весьма косвенное отношение.

До боли знакомые строки, вызывающие чувство унижения и глухой безвыходности: «Власть упорно глушила вражьи голоса на всех волнах, но, чем дальше от Москвы, тем меньше было глушилок, а следовательно, и слушать было легче. И я слушал, и Вахтанг слушал, и Ким слушал тоже. Только Киму слушать было куда больнее, чем нам. И мы всеми силами избегали лобовых разговоров об этом истерически-патриотическом государственном преступлении. Отвратительном не только потому, что погибли ни в чем не повинные люди, но еще и потому, что это преподносилось народу с газетных страниц и телевизионных экранов в качестве образца самоотверженного служения отечеству. Почему и летчик, сбивший рейсовый самолет, был награжден за отвагу и мужество орденом, что колокольным звоном звенело во всех квартирах нашей Глухомани».

Писательское кредо писателя озвучил Ким: «Золото в души людские с детства заливать надо, чтобы повалить их было невозможно… Нравственность и есть то золото, которое нашей совести завалиться не позволяет. Она у каждого лично должна в душе быть, у каждого, чтобы никакой приказ твою совесть не обрушил».

И в этом случае нашел Вахтанг оправдание властям: необходимость быть бдительными, защищая народные достижения во всех их ипостасях...

Повесть «Глухомань» захватывает авторскими «абзацами». События, разговоры, действия героев, на мой взгляд, становятся лишь поводом поразмышлять, объяснить, высказать свое видение происходящего.

Вахтанг приглашает рассказчика в Тбилиси – «город дружбы» всех народов, где оба становятся свидетелями страшных политическиx событий: введенная в город советская армия, успокаивая митингующих, наводит «порядок» на главной площади. Сотни трупов, сотни раненых, среди которых женщины и дети.

«Танки не останавливались, шли медленно, но ревели столь угрожающе, что их появление вызвало у митингующих обратный эффект. Ошибка силовой демонстрации была в том, что ее инициаторы не учли грузинского менталитета. Это у нас, в России, столь трепетно уважают силу, что чаще всего пасуют перед ней, поджав не только хвост, но и язык. В России. Но не на Кавказе, народы которого воевали чуть ли не по три раза в год, а кроме того, никогда не знали, что такое крепостное право и почему нужно покорно слушаться барского окрика. Так было в Армении, в Грузии, в Азербайджане. Так потом случилось и в Чечне, но никакие уроки нам почему-то не идут впрок. Никакие решительно – это уже наш менталитет», – пишет Васильев.

Здесь, как и во всей России в перестроечный период, действует «гласная» вседозволенность: можно бить, заведомо зная о безнаказанности. Да об этом вообще никто не думает. Разве кто-то в этой стране задумывался над такими азбучными истинами, что ударить кого-то – значит, унизить, а бьет, как правило, униженный внутренне, стремясь тем самым самоутвердиться. И кaк страшно звучат слова автора: «Нет, это – не закон Зоны, в которую превратили Россию. Просто Зона взяла то, что существовало. Зона не способна создавать, Зона способна только заимствовать то, что ей сгодится. А армия – всегда слепок с народа своего. Отсюда и дедовщина, и запланированный разгром молодежного митинга в Тбилиси. Разгулялась душа. Дозволили ей разгуляться…».

Эти страшные события (мягко говоря) никогда не забудут и не простят грузины, отсюда и неприязненные отношения между государствами, которые длятся, кажется, вечность... «Думаешь, они позабыли уроки, которые им преподнесла наша славная армия? Не-ет, ничего они не забыли, ничего…», – скажет один из героев повести.

Здесь достаточно явна категоричность васильевских суждений, стремящегося прежде всего к точности изображения, его предметности и наглядности. Я уверена, что читатели приняли описываемое автором не умозрительно, а сердцем: «били, профессионально. И там – крики, крики, и я тоже кричал, и кругом – тоже кричали… Ночь криков…». В эту ночь криков убили наивного, всему верящего Вахтанга.

К стезе размышлений относится и война в Чечне, которая пришла в Глухомань в виде гробов... Писатель жестко, бескомпромиссно объясняет «демократию» Ельцина, наводивший конституционный порядок в этой республике. Отклик этого «порядка» отозвался воем баб, которые оплакивали своих сыновей, погибших в «расстрельной каше». «Велика Россия, – пишет Васильев. – Настолько велика, что солдатская кровь на ней как бы не льется, а просто скатывается. Как в ливневые грозы скатывается».

А причину этой трагедии автор видит в политике властей, считающих себя учителями-наставниками. «Мы живем только сегодняшним днем, потому что будущее туманно, а прошлого нет… Пресса и все средства массовой информации вновь начали буйно кричать о патриотизме, ...поскольку в русском сознании цель патриотизма заключается в том, чтобы кто-то кого-то непременно бы перепатриотил. Кто чаще это слово упоминает, тот... и есть больший патриот».

В наш ядерный век, когда наращивается количество ядерных боеголовок, трудно показать человеку человека таким, каков он есть, он не в состоянии решить, каким ему быть. Васильев стремится, пусть жестко, оскорбительно на взгляд сегодняшнего патриота-обывателя, заставить его выбрать свою судьбу, в которой выход один: бездумно погибнуть.  

Борис Васильев – писатель-фронтовик. Представить себе его реакцию на появление скинхедов, мягко говоря, трудно. «Я потерял не только дар речи, но и дар движения». Бывшие партийные боссы возглавили колонну чернорубашечников, народ решил, что наконец-то с ними заговорили на их языке, «наконец-то вспомнили об их бедах, страхах и отчаянии, наконец-то в гонке за великими свершениями не позабыли о них самих». Поэтому он, народ, с восторгом приветствовал марширующую команду молодых людей, «одетых в ловко сидящую, подогнанную по фигуре черную униформу с эмблемой РНЕ на рукаве». И реальностъ, к сожалению, заключалась в параллелях «меж этим глухоманским восторгом и восторгом пятидесятилетней давности, расстелившим Гитлеру ковровую дорожку к власти», – пишет автор.

И ответит на вопрос один и героев повести: «Почему именно у нас, в стране, заплатившей немыслимую и ещё несочтённую цену за победу над фашизмом, его наследники бодро маршируют по улицам, вскидывая руки в нацистском приветствии»? «Из нашего национального сознания как-то выпала историческая память. Мы живем только сегодняшним днем, потому что будущее туманно, а прошлого просто нет».

Прошедший войну, Васильев в повести «Глухомань» исподволь, неторопливо пытается подвести читателя к панораме трагедии маленького городка. Писатель очень хорошо владеет знаниями оккупационной атмосферы: политические коллизии в повествовании (коррупция на «макаронке», выпускающей снаряды для войны в Чечне, обогащение бывших партработников, сметающих на своем пути всех неуемных, скинхеды, наводящие «порядок» в городке) – все это можно смело назвать оккупационной атмосферой.

 В принципе носители зла – «хозяева жизни» правы, считая, что народу все безразлично: ему нужна только стабильная зарплата и приемлемое жилье. А пить водку, орать он будет всегда, тому свидетельство тысячелетняя история. Они чувствуют себя свободно, но только внешне, а «...внутри – рабы, которые воспринимают свободу как волю, а не как некое пространство, строго ограниченное законами».

Эти люди, обогатившиеся в одночасье, чувствуют себя иными – золотоордынское иго проросло в них. Васильев с болью, устами своего героя, констатирует: «…для того чтобы эта сумасшедшая мечта превратилась в реальность, нужно не давать стране опомниться. И лучший способ для этого применительно к России – война. Это ведь мы, будущие кукловоды, развязали первую чеченскую, а наши люди взорвали дома, чтобы спровоцировать вторую. Россия не умеет думать, она лишь заучивает слова. Заучили слово «патриотизм», хотя, что это такое, никто объяснить не в состоянии. Вчерашние лютые безбожники ударились в православие, хотя подавляющее большинство из них никогда не держали в руках Евангелия, не говоря уже о Библии».

Повесть «Глухомань» – это повесть-напоминание и повесть-предупреждение что станет доминантой эпилога. Главный герой умирает напоминая читателю: человеку важно, чтобы пережитое им (и чем мучительнее были испытания, тeм важнее) не исчезло бесследно и не было подменено тем, что кажется неправдой или полуправдой. Иначе обессмысливается и жизнь твоя, и все тобой испытанное.

Задача Б. Васильева в повести «Глухомань», надо прямо сказать, не из легких. Она требовала недюжинного таланта психоаналитика, способного постичь ущербную психику людей, которых с позиций нормальной человеческой логики понять невозможно. Васильев подводит читателя к широкой панораме трагедии русского человека, прослеживая весь дьявольской путь «свободы», подаренной людям, залившей невинной кровью многих, так ждавших ее. «Мы живем в злое время, когда выживает не тот, кто умеет дружить, а тот, кто умеет перешагивать через дружбу и даже через друзей», – с болью отмечает писатель-фронтовик. Ему важно заставить нас задуматься: «Почему мы живем так неуклюже, так громко и так фальшиво? Воруем, верим обещаниям, врем, пьем и бездельничаем? Почему? За что нам это проклятие?».

И ответ на эти судьбоносные вопросы, как не прискорбно, звучит в словах, которыми заканчивается повесть: «ЭТО НЕ МЫ ЖИВЕМ В ГЛУХОМАНИ. ЭТО ГЛУХОМАНЬ ЖИВЕТ В НАС».

Это ли не очень важная информация к размышлению?..