Алан ЖУКОВСКИЙ

 

Поэт и прозаик, художник, литературовед, переводчик. Окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ. Кандидат филологических наук. Автор публикаций в изданиях «Новая юность», «Зинзивер», «Дети Ра», «Вопросы литературы», «Иностранная литература», «Новое литературное обозрение», «Топос», «Полутона», «Культурологический журнал», «Поэтоград», «Футурум АРТ», «Органон», «Пролог», «Вестник МГУ. Серия 9. Филология», «Ницше.Ру», «Agenda», «Orbis» (Великобритания), «MiPOesias», «elimae», «Foundling Review» (США), и др.

 

 

НОГАМИ ПО ДНУ

Импрессионистические миниатюры

 

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

 

За окраиной села находилось место, называемое Глинищем. С крыльца дома было видно, как огород спускался в шахматные доски кукурузы и кренился далее в сторону одной из многочисленных золотистых заводей. Там виднелись сочно-зеленые раины, заросли из ив и белых тополей. Живописная картина была прелестна и манила непреодолимо. В ней было все, присущее болотам и затонам, кроме невидного отсюда тростника, который – в этом ракурсе – заменила кукуруза. Разобрать характер, форму, направление заводей с крыльца было совершенно невозможно. Как мне представлялось, более того, как был я убежден, село, где я остановился, там кончалось. Точно оценить размеры болота перспектива мне не позволяла. Тем не менее, для глаза было очевидно, что оно протянулось не меньше, чем на пару километров. Непосредственно за ним в виде нескольких оранжевых штрихов нарисовался глинистый обрыв. Над ним тонкой ниткой, прошившей мясистую глину, стелилась линия хлебного поля, будто бронзовая трещина. Мне рассказывали, что около обрыва растут сосны; мне казалось, я их видел, но, силясь их представить, я понимал, что это так же тщетно, как пытаться представить себе легендарную музыкальную композицию, которой ни разу не слышал. Несмотря на это, подобно преступнику, я составил представление о том, что мне только предстояло увидеть, опуская невольно очевидные противоречия и нестыковки, и в нем почему-то не сомневался: мне казалось, что село заканчивалось болотистыми заводями, за которыми сразу возвышалось Глинище.

Прошло несколько вечерних часов. Небо синело сверху, и последним свет покинул контуры далеких деревьев. Я запланировал поход на Глинище на следующий день, а пока отправился в сторону заводей. Моё представление рухнуло в одночасье. По тропе я покинул пределы хозяйского участка, пересек край соседского и, к моему удивлению, вышел на неширокую темную дорогу. А далее – дома, дома… Село вовсе не кончалось, а то, что я видел с крыльца, оказалось не болотом, не рощей, пронзенной, словно кишками, узкой системой каналов, а разреженным и эклектичным нагромождением деревьев по берегам системы озер и стариц. Свернув с дороги и перейдя водоем по мосту, я увидел, что обрыв (Глинище) с ним напрямую не соединялся и отстоял очень далеко, что дома продолжались, что озера были внушительны, хотя и целиком заросли сухими холмами камыша. Стремящийся к идеальной прямоте – брусок  угольного столба – и волнистый пирамидальные тополя, венчавшие мое представление, ушли вправо, куда-то далеко в сторону.

 

 

АБРИКОСОВЫЕ ОБРЫВЫ

 

Две стрекозы сливались в вертолет с двойным пропеллером. Комар, как тоненький чертеж, спасался от жары и света. Дыры на изгрызенной листве, покрывшей два влюбленные ствола – два червяка в обнимку, подобно коже с нарушеньем пигментации, пускали белый свет в добавочные лазы. С грациозностью фламинго извивался белостволый тополь, и ворота из двух стоек вырастали наверху. Грязно сочетались облака и деревья, как будто смешали две несочетаемых краски.

Расставшись с болотистым местом, пройдя с километр поворотов и степные бугры, заваленные бараками, я вышел к широкому и глубокому проспекту рельефа, напоминавшему дно высохшей реки. Наверное, это памятник леднику. Вдоль отошедших зарослей – большую свою часть, затем загибаясь сюда, параллельно ему тянулось давно уже замеченное мною, но ускользнувшее на некоторое время охровое поле, начинавшее отклеиваться от воображаемого русла, посередине которого лежала дорога. Окаймлённый широколиственной прослойкой, в образовавшемся разрыве рос сосновый лес – параллельными уступами, каскадами, поднимавшими его к полю. Золотисто-синим виадуком старый бор повис над глубокими оврагами, ссыпая в них кору, как камни-самородки. Перевернутой пизанской башней наклоненный лес из ровных нижних ярусов и кренящихся сосен завершался, место расслоения становилось крутым склоном Глинища.

Скала стояла, как палатка, на границе бора; прямые грани, созданные внутренним каркасом, подпирали часть деревьев. Голые скалы в махровой обивке проросших сосновых кустов наступали на рыжие скаты. Обрыв, имевший форму серпа с удлиненной рукояткой, порос внизу абрикосами, плоды которых зрительно слились с песком и глиной. В основание оранжевого склона врезались две ровные естественные насыпи. С другого края проспекта возвышались соты белого песчаного карьера.

Мой попутчик собирал абрикосы; я поднялся на обрыв. Половина маленького дерева росла на краю пропасти, а вторая, соединившись с ней под землей, лопатой торчала из склона, под прямым углом к нему. Если фигуру шарпея выточить из топаза, она была бы сродни тогдашнему небу, арктическим снегам облаков. Кишащие змеями каналы обрыва бежали вниз с огромной скоростью, а полет меня интересовал всегда. Высота манила, будоражила. Я задумался о возможном и невозможном. И хотя мучительны были эти мысли, они укрепляли и лечили мою душу, без печали и без радости расставшуюся с привычным, с нею сросшимся представлением.

 

 

НОГАМИ ПО ДНУ

 

Если бы вчера вы поменяли местами грозовое небо туч и речные волны и немного подправили тон – вы бы ничего не заметили. В последние дни с небосвода почти не сходили приметы дождя, но сегодня, во всяком случае – утром, погода над Днепром установилась как никогда жаркая и солнечная.

Сегодня мы проснулись, когда небесное пространство еще только начинало закрашиваться июньской зарей. Все небо, совершенно все, без малейших синих полей, через полчаса состояло из сиреневых, алых и абрикосовых тонов. Четыре человека вышли из одноэтажного дома с небольшим садом, возвышавшимся над огромной ямой, забросанной битым кирпичом. Они отправились вперед по лесной дороге, и метров через пятьсот хутор скрылся за ее поворотом.

В небе появилась желтовато-рыжая полоска, на вид неотличимая от насыпей, что делались при строительстве пирамид. Путники вышли к местному пруду в форме зерна абрикоса и длиной метров двести. Искупавшись, они обсохли под листьями рябины. Когда на них смотришь снизу, они превращаются в линзы, пластиковые размывы и психоделические круги, наслаиваясь друг на друга.

Через пару километров прошитая мелкой речушкой неуловимая граница леса и заросшего сорняками поля с гигантским пирамидальным тополем исчезала в пользу сплошь заполненного камышом озерца. По его периметру над землей возвышались мощные, безразмерно раскидистые деревья. Песок был близок к тому, чтобы расплавиться. За полем, вмещавшим это озеро, под скрученно-сине-миндальными облаками, лежал огромный лес. Эффектнейшее сочетание: шиповник, здоровая, сочная листва метровой рябины, переплетенная с боярышником, в антураже высоких прямых сосен, зелёных только в самом верху.

Постепенно лес так истончился, что через него стал просвечивать Днепр, и все четверо не преминули направиться к реке. Дойдя до нее, они пошли вдоль берега, по течению – влево. Всегда нужно забираться в новые сферы, даже если их новизна – в едва уловимых чувствах. Путники сняли обувь и зашлепали по мелкой воде. Сами не заметив того, все четверо оказались по колено в реке. От берега их отделяли грандиозные заросли высокого густого камыша. Идти назад было далеко, сколько идти вперед – неизвестно. Они долго двигались, удивленные странным положением, вдоль камыша, своими ногами по днепровскому дну.