Роман РУБАНОВ

 

Родился в 1982 г. в Курской области. Окончил факультет теологии и религиоведения Курского государственного университета. Автор книги стихов «Соучастник» (М.: Воймега, 2014). Публиковался в журналах «День и ночь», «Нева», «Кольцо А», «Урал», «Новая Юность», «Гвидеон», «Арион», «Сибирские Огни», «Литературной газете», сборниках «Новые писатели», альманахе «День Поэзии» и других изданиях. Участник Форумов молодых писателей России, СНГ и зарубежья. Лауреат литературной премии им. Р.Казаковой «Начало». Главный режиссер КТЦ «Звездный», актер Курского театра юного зрителя «Ровесник». Член СП Москвы.

 

 

ПОСЕЛОК ГОРОДСКОГО ТИПА

 

 

ПГТ

 

1.

 

Остывает ужин на плите,

догорает во дворе листва.

Золотая осень в пгт. (1)

Осень – золотая голова.

 

Улицы пустые. Тишина.

Сонно. Странно. Грустно и смешно.

И висит над пгт луна.

Проплывает облака бревно,

 

пролетает птица, скачет зверь

по лесу, в воде живёт карась.

Вылови, пожарь, свари, измерь…

Золотая осень. Понеслась.

 

Три мешка картошки накопай,

огород конём перепаши.

И обратно в город поезжай…

В город без тепла и без души.

 

2.

 

Какой райцентр – аббревиатура.

Какой посёлок, что ты – пгт.

Гостиница, больница, дом культуры,

военкомат, ментовка и т. п.

 

На Флора с Лавром дискотека в центре,

престольный праздник всё же как-никак.

Детишки утром спят, старушки в церкви,

студенты оккупируют кабак.

 

Очарованье пьяной дискотеки,

работников культуры, что поют

про «вены-руки-вены-руки-реки»,

ларьков, в которых водку продают.

 

Продлить рассвет. И, рваную рубашку

заправив, вспомнить, крепко зубы сжав,

летящий пепел, крайнюю затяжку

пред тем, как тронется маршрутка, завизжав.

 

 

*  *  *

                                                                Оле

 

Квартира съемная. Продавленный диван.

Лежим – мечтаем. Шепчешь ты: «На море

поедем этим летом...» Кто же спорит –

поедем. Покупаем чемодан.

Я не был там, на море, никогда.

Мне все равно. А ты была, и тянет

тебя на море. Значит, явью станет

мечта твоя. Зашелестит вода,

и море, как крыжовник (что за цвет?), –

зеленое, возникнет и поманит...

Лежим с тобой. Мечтаем. На диване.

И города и мира больше нет,

есть море. Что ж, купальник надевай

в горошек. Дочь в песке пойдет копаться.

Я закурю. А ты пойдешь купаться.

Но только за буйки не заплывай.

Не заплывай. Мечты – как сон в руке –

такие явные, в них можно погрузиться.

Спи и мечтай. И пусть тебе приснится

прибой и алый парус вдалеке.

 

 

*  *  *

 

Белгород –Москва. "Райцентр" Дьячкова.

За окном деревья семенят.

Проводница в блузке подростковой

робко спрашивает у меня:

 

– Кофе? Чай?

                 Как дурачок киваю.

Тарахтит стаканчик на столе,

в такт стихам как будто подвывая, –

Кофе, чай, «Последний вечер ле...»

 

 

*  *  *

 

То зайкой скачешь, то поёшь щеглом,

то чеховским медведем ночью бредишь...

И где-то на гастролях под Орлом

напьёшься, плюнешь и домой уедешь

 

Как есть, в чужих усах и бороде,

в костюмчике старинного покроя...

– А где артист такой-то? –Да нигде.

Ушел в запой. –Бывает и такое.

 

Бывает. Правда. Всё Шекспир соврал:

мир не театр, а большая свалка.

Ну кто из нас гастролей не срывал

вот так, с плеча, чтоб никого не жалко?

 

...На третий день заявишься домой

и в зеркало посмотришь – битый Гамлет.

И Станиславский, в раме за спиной,

чего-то там несвязное промямлит.

 

 

*  *  *

 

Трамвай по Верхней Луговой.

Дождь моросит колючий, дробный.

Пусть англичанин Ивлин Во

составит справочник подробный,

 

в котором скопище пройдох

в трамвае едут. Грязь и слякоть.

Чтоб путешествующий мог

прочесть, увидеть и заплакать.

 

Над частным сектором горит

пригоршня праха. Ветер с ив ли

с берёз срывает колорит

убранства. И про это, Ивлин,

 

пиши, про жизнь и про любовь

пиши, как на боях без правил,

чтоб в Википедии любой

чудак ни слова не исправил.

 

 

*  *  *

 

Погасли окна. И, переходя

на шёпот, я спросил тебя: А знаешь,

что если ангелы с небес глядят

на нас, а в окнах света нет, и тьма лишь,

 

как в первый день творения, то мы

видны, как на ладони, видно даже,

как робко наше прошлое из тьмы

на стенах проступает белой сажей:

 

выходят бабки, деды и дядья,

и даже можно разглядеть лета их,

и, как на фотографии, семья

стоит и ждёт, и птичка вылетает.

 

Что видно им ещё? Ведь кроме тьмы

и пращуров, что в памяти блуждают,

есть те, кого мы называем «мы»,

и те, кто нам ничуть не досаждает,

 

допустим, совесть, мелкие грехи,

и крупные, и страшные – всё видно.

Погасли окна. Ангелы тихи.

И мы молчим безропотны, невинны,

 

как при рожденьи. Тенорок запел.

В крестильной тесной дышится свободно.

Вот крёстные, священник, вот купель,

вот погружают нас поочерёдно,

 

вот "Верую..." запели, вот свечу

зажгли, святые с севера и юга

глядят, вот я – младенец, я кричу...

И мы, проснувшись, смотрим друг на друга.

 

 

*  *  *

 

В храме Егория, после крестин,

тихой молитвой согрет,

разоблачившись отец Валентин

долго стоит в алтаре.

 

Все разошлись. Только сторож да он

да по стенам образа.

В северо-западный микрорайон

ехать всего полчаса.

 

Вот он и едет. И смотрит в окно.

Жизнь, как песок на весах.

А полчаса долго тянутся, но

что для него полчаса?

 

 

*  *  *

 

                                                            Отцу

 

Позвоню, – Что нового?

- Ничего.

По деревне хоть голым весь день скачи.

Пошумим на Пасху, на Рождество,

В основном по домам сидим, как сычи.

 

И я сразу представлю и тишину,

И поземку вьющуюся к крыльцу,

И собак, мечтающих на луну

Улететь. И всё расскажу отцу.

 

Он смеётся в трубку, – Ну, приезжай,

Посидим, покурим, поговорим...

Хорошо что праздники – первомай.

И простор за деревней – необозрим.

 

Вот за фермой – лес, а за лесом... гам,

Вроде трасса проходит. Да что гадать –

Тарахтят машины. – Ну как вы там

В Курске, сын?

- Да так, потихоньку, бать.

 

Мы закурим. И будем считать столбы.

Вот ведь линия как проводов идёт –

От его судьбы, до моей судьбы,

А потом как в сказке – наоборот.

 

 

*  *  *

 

Ветер к утру добрей. Ель

Тычется в облака.

Видишь ли, это Брейгель…

всюду его рука:

 

Люди, холмы, деревья...

Каждый безлик и хмур.

Будто бы всей деревней

вышли на перекур

 

дикой толпой заросшей –

траурный карнавал.

И под тяжёлой ношей

кто-то один – упал,

 

Кто-то, кто в мире этом

снова один, как перст,

острой полоской света

молча взойдёт на крест.

 

 

*  *  *

 

                          о. Константину Кравцову

 

Над Тундрой белой тихие псалмы.

И там зима, как будто нет зимы,

но только всюду снег и белый иней,

и тишина кругом, и Север – имя ей.

 

Над Тундрой белой хор глухонемых

поёт псалмы. Окрест – кресты и льдины.

Земля, вода и небо – триедины.

Идут стада увечных и хромых

 

босые к морю, будто нет зимы.

Вода жива, и море всех вмещает,

и тихий ангел воду возмущает

во исцеленье. Господи, взаймы

 

не просим. Только светом напои,

даждь этот свет, чтоб не пропасть в бессилье,

накрой нас снегом, как епитрахилью,

и все грехи мы выплачем свои.

 

 

*  *  *

 

Спустился к реке. Вот река. На реке рыбаки.

Надвинули шапки на лбы. Спиртом греют нутро.

Посмотришь на эту картину: ныряют кивки

и плещется рыба, то золото, то серебро.

 

И эта картинка, как в мультике – бамц – и замрет.

Глядишь, а над каждым по огненной сфере висит.

Считаешь: раз, два – как в считалке... Двенадцать. И вот

Разверзнется небо и глас имена огласит:

 

Иаков, Матфей, Иоанн, Петр, двое Иуд...

И кто там ещё? Буду долго затылок чесать...

А их, то ли к ужину верные жёны зовут,

а то ли Господь призывает творить чудеса.

 

 

*  *  *

 

Говори, молви, что-нибудь произнеси

мне, когда я даже на расстоянии…

Твои грузчики, Господи, на небеси

разгружают северное сияние.

 

Не молчи. Разлетится во все концы

скоро свет твоих сфер. И светил активы

разойдутся по вкладчикам. Боже, рцы!

Слов Твоих обратную перспективу

 

дай понять мне не разумом, но душой.

Всё Тобою сказанное сбывается.

Фредди пел: должно продолжаться шоу.

Пусть оно продолжается.

 

 

*  *  *

 

Мой дом уже из вида скрылся.

И ель, и сад едва видны.

Июнь в провинциальном Рыльске.

Билет студентам – вполцены.

 

Набитый до отказа ПАЗик

шумит как улей вразнобой.

Студенческие годы – праздник,

который не всегда с тобой.

 

Вот думаешь: окончу скоро

свою шарагу и – сорвусь.

Прощай, провинциальный город!

В Москву! В Москву!

 

Но перебесишься и вскоре

вернёшься ровно через год.

Тебя в провинциальный город

знакомый ПАЗик привезёт.

 

 

*  *  *

 

У реки сидят рыбаки,

курят «Приму», поклёвку ждут.

И у каждого из руки

вырастает ореховый прут.

 

На заплёванные крючки

ставки сделаны. Постучат

по орешинам рыбаки,

вслух мучительно промолчат.

 

Государыня рыбка, ну,

где ты плаваешь? Цып-цып-цып...

И крючками скребут по дну

Неудачливые ловцы.

 

Но всё это – напрасный труд

рыбку звать, не поймав, корить.

Толку, что их старухи ждут

у разбитых своих корыт.

 

 

*  *  *

 

                                                      Диме Савосину

 

Дедовский самосад куришь. Все пальцы жёлтые.

Вот оно, городской, счастье с дымком «районки».

Летние вечера пасмурные, тяжёлые.

Сахарная вода капает из колонки.

 

В школьном саду сидят на золотом крылечке

слева направо все самые дорогие.

Выпей, и, как всегда, станет немного легче.

Выпей и закуси горькую ностальгией.

 

Скоро опять в Москву. Будешь по серой ветке

белкой туда-сюда прыгать. Но душу греют

дедовский самосад и самогон соседкин,

магнитофон «Весна» серый без батареек.

 

Мы на крыльце стоим. Как на физкультминутку

выстроились. Рассвет чуть проступил штрихами.

Ты закурился, брат, мокрую самокрутку

передавай и в путь с третьими петухами.

 

 

*  *  *

 

То дожди, то солнце, то ветер, то холодно, то тепло –

не пойми что за погода, но дни чудо как хороши.

Бабочка календариком втиснется под стекло

и словно жизнь перелистывает – шебуршит, шебуршит.

 

Выйдешь с крыльца, как в космос, в вечер – повсюду такая синь...

От колонки по тропке бабка с ведёрком идёт домой.

Кошка дорогу перебежит, бабка крестится: сгинь, сгинь...

и с перепугу плеснёт в неё из ведра водой.

 

Соловей запоёт, пёс подхватит, выпь на реке всплакнёт,

на крышу сарая звёзд будто кто из мешка натрусил.

Соседский мальчишка через забор лихо перемахнёт

и побежит на речку, где плещутся караси.

 

И ничего не надо больше. Ведь вот она жизнь – село.

Сено-солома. Тишина. Жизнь прозрачна. Вот она вся.

Ты аккуратно в окошке гвоздь отогнёшь, вынешь стекло –

календарик выпорхнет праздниками шелестя.

 

 

*  *  *

 

                             Алексею Дьячкову

 

В лес соседний еду на рыбалку.

Лето. Намечается гроза.

У меня удилище из палки.

Наползла бейсболка на глаза.

 

Всё вокруг сверкает и грохочет.

Может быть проскочит стороной?

Наловлю карасиков и к ночи

возвращаюсь из лесу домой.

 

В летнем отпуске такая прелесть

тихая, особая, своя...

вот в деревню въехал. Загорелись

окна в доме. Облака белья

 

рвутся из прищепок, кучевые.

Простыни стирала утром мать.

Но гроза прошлась дождём, и мы их

до утра решили не снимать.

 

Сохнут облака. Сверчок стрекочет,

звёздочки горят на небеси.

Я курю в тиши июньской ночи.

И поют в пакете караси.

 

 

АВГУСТ

 

                                                   Маме

 

Вздохнув, калитка всхлипнет тихо,

проснётся август во дворе

и выйдет сад: где облепиха,

две вишни, яблоня, сирень.

 

Там тёплый ветерок, украдкой,

пройдя высокую траву,

читает старую тетрадку

почти всегда одну главу.

 

Над садом млечный путь скисает.

Сад шелестит в ночи листвой.

И громко яблоки бросает

на крышу душа домовой.

 

Мелькнув в окно, луна в портьере

запутается до утра.

Там спицы в старом шифоньере

неспешно вяжут свитера.

 

От нарастающего гама

шмелей, таскающих пыльцу,

проснётся на рассвете мама,

чтоб завтрак собирать отцу.

 

 

*  *  *

 

Залозье – хутор за речкой. Срежешь пару лозин,

гонишь коров на пастбище, в траве кузнечик строчит.

Или на велике, помню, ездили в магазин,

а обратно везли хлеба горячие кирпичи.

 

Подъезжаем к речке, а там дядька и мой отец

сидят, ловят рыбу, курят. Каждый себе на уме.

Я трясусь на багажнике «Аиста». Лету конец.

И у меня самый звонкий, такой заливистый смех.

 

И по кочкам, по кочкам...  батя уже вдалеке.

И вот уж Стрекалово. Баб Нюра идёт за водой.

Ребята меня ссаживают, и я бегу налегке

мимо старого клуба, где тополь растёт молодой.

 

Каникулы кончатся. Я уеду. Пройдёт сто лет.

А когда вернусь сюда, здесь всё будет уже не то.

Нет Залозья, баб Нюры и даже «Аиста» нет,

и только тополь старый стоит. Стоит старый то....

 

 

*  *  *

 

Вот и снова приходят мои бабка с дедом.

Говорят со мной. Каждый смирно сидит на стуле.

– Ты опять не вымыл руки перед обедом?

– Ты опять натощак курил? Не кури, унулик.

 

У деда палка в руке. Кривая пастушья палка.

У бабули в руках решето, а в кармане пряник.

Вот ведь, жизнь моя, детская глупенькая считалка.

А я думал, что это праздник.

 

А я думал… Слышу: «Ты думал? Индюк тоже думал.

Не спеши делать выводы. Кто бы там воск не плавил,

только Бог задувает свечи. Но Он огонька не сдунул.

Только Пётр отпирает рай, а с мечом ходит Павел,

 

а ещё трубит… Впрочем, сам почитай Иоанна.

Ты, поди, читал? Значит знаешь всё. Вот и будя».

И потом их за ниточки вверх осторожно тянут,

И они исчезают, и снова приходят люди.

 

 

*  *  *

 

Дождь зарядил. Тонкой плёнкой накрыл деревню.

Так накрывают мебель во время ремонта.

Ходишь на ощупь, не находя дверей, но

всё остальное находишь. Вот дом, уж он-то

 

твой. Обознался. Бывает. И стало страшно.

И ничего не ясно – зачем мы? кто мы?

знаем отчасти, но так ли всё это важно?

Важен молочный запах родного дома,

 

важен солёный привкус ржаного хлеба,

важен молочный зуб в бирюзовой чашке,

важен прокисший запах скота из хлева.

Господи, дай мне вспомнить. Да как же тяжко!

 

Вязнешь в траве размокшей, и запах речки

тянется, пробирается во все щели.

Я говорю. Если я говорю. Но речи,

речи моей не слышно. Лишь еле-еле

 

слово моё позвякивает, бряцает.

Тускло всё и гадательно. Савл, Савл,

Как ты был прав. Но что-то вдали мерцает,

и нет никакой тьмы. Ты не оставил,

 

значит, меня. И я разрываю плёнку.

Пахнет теплом и дымом – мороз по коже.

Тянется по песку лёгкий след ребёнка.

Кто это? Это я. Это я, Боже.

 

Примечания:

1. ПГТ –  поселок городского типа