Елена САФРОНОВА

 

Прозаик, литературный критик-публицист. Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Дети Ра», «Бельские просторы» и других. Редактор рубрики «Проза, критика, публицистика» журнала «Кольцо «А». Автор романа «Жители ноосферы» (М., Время, 2014)

Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии журнала СП Москвы «Кольцо А», премии Союза писателей Москвы «Венец» за 2013 год.  

Член Русского ПЕН-центра, Союза писателей Москвы, Союза российских писателей.

 

 

«ГЕРОИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

 

Являются ли протагонисты произведений современной русской литературы героями в «героическом» смысле слова?

 

Пролог

 

«Литературоведов – тысячи. Критиков – единицы!»

 

На презентации книги известного современного филолога и критика Сергея Чупринина «Критика – это критики. Версия 2.0» в январе 2015 года его коллега, критик и прозаик Владимир Новиков (1) в своем выступлении вплотную затронул вопрос сходства и различия критики и литературоведения. Новиков идентифицировал себя одновременно и как критика, и как литературоведа, для каждого дела «пишущего разными перьями».

«Литературоведов – тысячи! Критиков – единицы! Литературовед супротив критика – это все равно что плотник супротив столяра», - образно охарактеризовал разницу Новиков.

Краеугольным камнем этой речи была констатация некоторого даже превосходства критика над литературоведом, а «текущей» книжной критики, живо и ярко реагирующей на литературные новинки – над изысканиями филологической науки.

Пользуясь любезным «разрешением» Новикова, я апеллирую к читателям от лица практика, а не теоретика, действующего литературного критика, а не литературоведа.  

В статье задействованы источники и литература, служащие непосредственным откликом на текущий литпроцесс: газетные статьи, статьи и блоги из интернета, полемика известных литераторов и т.п. Я использую тот же массив информации и фактографии, который доступен широкому читателю-неспециалисту. Для этой многочисленной категории, в конечном итоге, и создаётся литература, и она имеет право высказывать ей – литературе – собственные пожелания.

Тема статьи: «Герои нашего времени». Являются ли протагонисты произведений современной русской литературы героями в «героическом» смысле слова?» – также не литературоведческая, имеет ракурс не научный, а практический. Это попытка постичь нравственные качества современной русской литературы через ключевые образы произведений, создающихся в России на протяжении последних 20 лет. «Проблемный посыл» статьи в том, что широкому кругу читателей важно сохранять наивное по своей сути, «детское» в хорошем смысле слова убеждение, что герои литературных произведений должны быть героями в общечеловеческом смысле.

 

Есть герои и герои

 

Амбивалентность слова «герой» в русском языке и в русской культурной традиции отмечают многие исследователи. Сошлюсь на статью Алексея Сёмкина (старшего научного сотрудника государственного литературного музея «ХХ век», музея М.Зощенко) из сборника статей и материалов IV Международной научной конференции «Мусатовские чтения – 2013» «Художественные традиции в русской литературе XX–XXI вв.» (2). Этот сборник еще не раз будет цитироваться в статье. Статья Сёмкина называется «Испытание героя. Ситуация утраты близкого как проверка личностной состоятельности: Гоголь, Чехов, Зощенко». Для нас особо значимо введение в тему:

«Поскольку речь пойдет об испытании героя, следует изначально определиться с понятием «героя», а именно – «героя времени». Формулировку «в поисках героя времени» можно понимать двояко, и действительно, здесь вполне очевидны две самостоятельные задачи. …Первая объяснена Лермонтовым в предисловии к соответствующему роману: поиск «героя нашего времени» есть обобщение наиболее явных, «типических черт» определенного поколения. Как положительных, так и отрицательных.

Вторую, нас собственно интересующую, Достоевский в связи с «Идиотом» обозначил вполне исчерпывающе: «изобразить положительно прекрасного человека».

Выбираю второе возможное понимание слова «герой». Меня, как действующего литературного критика, интересует, создала ли сегодняшняя российская литература образы протагонистов литературных произведений, перекликающиеся с идеалом Достоевского. Читая множество образцов современной прозы, написанных как именитыми авторами, так и начинающими прозаиками, я таких героев не вижу!

Сёмкин отмечает моральное деградирование центральных персонажей русской прозы, особенно заметное на уровне убогих героев Зощенко, и демонстрирует, что процесс человеческой «девальвации» литературных героев начался на рубеже XIX–XX вв.

Не вижу «героических героев» в современной русской прозе не я одна. В статье из электронного словаря «3словари.ру»: «ГЕРОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ» (3) сочетаются терминологическое и идеологическое разъяснение этого понятия. Составители статьи, опираясь на литературоведческие исследования Юрия Тынянова, Михаила Бахтина и Лидии Гинзбург дают определение: «Герой – это действующее лицо в литературном произведении, а также носитель точки зрения на действительность, на самого себя и других персонажей». Герои подразделяются на главных и второстепенных, на вымышленных и невымышленных, на идеальных, положительных, отрицательных и амбивалентных; в ходу также понятия автобиографический герой, лирический герой, герой-рассказчик и антигерой.

Далее в статье: «…на рубеже 1990-2000-х годов стало ясно, что современной русской литературе не хватает внятного, занимательного сюжета и героя, понятого как целостный образ человека – в совокупности его облика, мыслей, поведения и душевного мира. Нет нового жизненного типа, действующего и мыслящего по образцу литературного героя (гетевский Вертер, лермонтовский Печорин, Рахметов Чернышевского и т.п.)».

Словарная статья выражает мнение, что литература в миновавшее десятилетие не создала сколько-нибудь запоминающихся образов положительных героев нашего времени, однако ищет его, так как положительный литературный герой необходим. Эту точку зрения разделяют представители противоположных литературных «лагерей»: классик-«деревенщик» Валентин Распутин, к сожалению, ушедший из жизни в марте 2015 г. практически в свой день рождения: «К нашим книгам вновь обратятся сразу же, как только в них явится волевая личность – …человек, умеющий показать, как стоять за Россию, и способный собрать ополчение в ее защиту». И культовый автор «городской прозы» Ольга Славникова: «Депрессивное состояние общества объясняется не только отсутствием вменяемой экономики, но и зияющими высотами там, где прежде располагался фальшивый, крашеный, запойный, сумасшедший, а все же положительный герой».

В словарной статье также со ссылкой на Александра Иванова сказано: «Русскую литературу спасли в 1990-е годы Дашкова, Донцова, Доценко и Акунин», ибо «в отличие от Пелевина и даже Сорокина или Улицкой, в массовой литературе происходит интенсивный поиск героя».

В силу распространенности этих ожиданий, поиск героя – доминантная характеристика литературной ситуации рубежа 1990-2000-х годов, при этом поиск героя ведётся сразу по многим направлениям, что свидетельствует о нечётких представлениях о том, каким должен быть современный положительный литературный герой. «Героев нашего времени ищут и в XVIII веке (как Василий Аксенов в романе «Вольтерьянцы и вольтерьянки»), и в народной гуще (как Валентин Распутин в повести «Дочь Ивана, мать Ивана»), и в кругу сегодняшних молодых разночинцев (как Анатолий Курчаткин в романе «Солнце сияло»), и даже среди «новых русских» (как в романе Оксаны Робски «Casual»).

Здесь конкретен смысловой переход от термина «герой» как «главное действующее лицо литературного произведения» к общечеловеческому понятию «герой» - от древнегреческого «доблестный муж, предводитель» — «человек исключительной смелости и доблести». От литературных героев ждут подлинного героизма в поступках и поведении. Запрос общества к литературной страте определённо сформулирован, но не сходит с повестки дня. Значит, он на практике, в прозе, не выполнен.

 

Вакуум на месте героя

 

Одно из одиозных направлений современной российской прозы – новый реализм. Русский «новый реализм» нельзя путать с «новым реализмом» французских художников, подписавших манифест направления искусства с таким названием в 1960 г. и ставивших себе цель интегрировать реальность повседневной жизни в искусство, – но родство между двумя этими терминами есть и семантическое, и концептуальное. Французские художники стали «внедрять» в свои работы всё, что видели вокруг, и внесли значительный вклад в развитие объектного искусства и ранних форм акционизма. Российский «новый реализм» считается придуманным на уровне термина прозаиком Михаилом Поповым. Кратко об истории этого понятия пишет в статье «Остается чрез звуки лиры и трубы» (4), опубликованной в интернет-журнале «Молоко» в 2010 г. Руслана Ляшева. По мнению Русланы, слова «новый реализм» применительно к современной русской литературе впервые прозвучали на писательской конференции, состоявшейся в Московской городской организации СПР 24 марта 1997 г.; вступительную речь на ней произнес Михаил Попов, автор термина (а также романа «Капитанская дочь», представляющего собой стилизацию под «Капитанскую дочку» Пушкина). Участниками конференции были известные писатели и критики, материалы конференции собраны и опубликованы в книге «Новый реализм» (М., 1997). Руслана Ляшева пишет, что на том форуме был: «…выражен типологический (теоретический) критерий термина «новый реализм», то есть традиция классики, неоплатоников, высокого искусства». «Новый реализм» воспринимался тем «ареопагом» как полноценное развитие и приумножение «старого», «золотовекового», пушкинского, гоголевского, толстовского», и потому приветствовался. «Однако слово «новый» вскоре смешало все карты», - далее пишет Руслана Ляшева. «Началась путаница, и «новыми реалистами» стали называть вообще всех молодых («новых») писателей», – якобы с лёгкой руки критика Владимира Бондаренко. В когорту «новых реалистов» со временем вошли имена Сергея Шаргунова, Захара Прилепина, Романа Сенчина, Германа Садулаева, Ирины Мамаевой, Натальи Ключаревой, Валерия Айрапетяна, Аркадия Бабченко, Ирины Денежкиной и др. В спор о «новом реализме» включился широкий круг молодых литераторов, писателей и критиков. Основные «идеологи» и сторонники не только факта существования, но и «достоинств» нового реализма – Валерия Пустовая, Андрей Рудалёв, а противники – Сергей Беляков, Михаил Бойко.

Спор о новом реализме не закончился ничем. Но сей спор придал живость и остроту литпроцессу нулевых. Как иронизировал Рудалев, без «нового реализма» говорить больше и не о чем. В 2010 году затеялся второй виток дискуссии о «новом реализме» на страницах «Литературной Газеты», в котором приняли участие Лев Пирогов, Андрей Рудалев, Игорь Фролов (прозаик и критик, заместитель редактора республиканского литературного журнала «Бельские просторы», Республика Башкирия), Михаил Бойко и другие. Дискуссию я внимательно прочитала, надеясь почерпнуть из неё постулаты о роли и месте героев в произведениях «нового реализма». Однако все полемисты обошли молчанием категорию «литературного героя», заодно и содержание произведений, причисляемых к «новому реализму». Все сосредоточились на форме, на реализации художественных приёмов и их «самостоятельности» и «состоятельности». Думаю, это никак не было случайностью. Приоритет формы перед содержанием значит, что в литературе «нового реализма» герой способен быть только протагонистом, то есть носителем основной идеи, нужной автору – но не жизнеспособным образом реального человека, даже «конструктом» человеческой единицы.

Я никогда не была ни поклонницей «нового реализма», ни сторонницей его горячего обсуждения. Для меня «новый реализм» суть концептуальный наследник «социалистического реализма», отражённый в кривом зеркале – взамен ликующего приукрашивания действительности в фокусе внимания оказалось смакование «свинцовых мерзостей жизни». Порой даже создаётся впечатление, что «новые реалисты» слишком буквально восприняли как руководство к действию высказывание создателя этой непреходяще актуальной формулировки Максима Горького: «Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе: стоит...». «Новые реалисты» тоже уверены, что стоит «просвещать» читателя тем, что ещё вокруг них отвратительно. Другое дело, что «правды жизни» в том и другом «реализмах» поровну.

Действующие лица повестей «нового реализма» - маргинализированные типы, утратившие духовные основы, смысл жизни, ведущие бесцельное существование, либо жертвы обстоятельств (войн, экономических кризисов, криминала, социальной несправедливости и т.п.). Возьмём примеры из книг двух значимых современных русских прозаиков: Романа Сенчина и Захара Прилепина, включаемых критиками в когорту «новых реалистов». У Сенчина на ранней и срединной стадиях творчества был сквозной герой: человек, страдающий от несообразности его желаний его возможностям, мающийся неспособностью самореализоваться. Затем он написал роман «Елтышевы», который произвел бурные споры в литпроцессе. «Елтышевы» значимая книга для писательского роста Сенчина, но увы – её герои просто антагонисты «достоевского» прочтения слова «герой»: это семья деградирующих россиян, которые вынуждены переехать из города в деревню и там, в отрыве от цивилизации, вмиг теряют человеческий облик – кто спивается и слабеет, кто звереет и убивает слабых (отец – сына и бабку), кто равнодушен к зверствам (мать семейства). Это не герои, а антигерои, несмотря на всю их жизненность. Очень ярким героем Захара Прилепина был подросток Санькя, центральный персонаж одноименного романа начала нулевых – молодой русский «нацбол» (национал-большевик), принимавший участие в различных митингах, антивластных акциях, затем карательных акциях против «чужих», а затем ставший убийцей. Из соображений идеологии своей партии.

В прошлом году у Прилепина вышел роман «Обитель» о советском лагере на Соловках, завоевавший ряд литературных премий, в том числе «Большую книгу». Там главный персонаж – бытовой убийца Артём Горяинов, отбывающий наказание и стремящийся сохранить не душу, а тело – выжить любой ценой. Захар, а за ним некоторые критики назвали «Обитель» плутовским романом, так как персонаж Артём Горяинов несколько повторяет персонаж Остап Бендер – он пытается выжить в чуждой ему системе, попирая моральные нормы и ища любую выгоду, затем бежать из неё. Когда побег оказывается бесполезным, Горяинов приспосабливается к системе опять же бессердечием, а затем бесславно гибнет. Персонажи обоих этих писателей явно не образцы для подражания и не люди чрезвычайной смелости и доблести. Однако они отражают известные, узнаваемые, вполне «земные» типажи.

Критик Лев Пирогов, чья статья «Погнали наши городских» (5) открывает полемику в «Литгазете», тоже выступил в защиту «нового реализма», прямо сказав в контексте «социальной роли литературы», что термин ему нравится. По мнению критика, из современной русской литературы исчез народ вместе с деревенской прозой, как его понятие, так и его психология. Это Пирогов воспринимает не только культурной, но и общественной катастрофой: проиграна «битва за читателя», литература не дает нынешнему читателю нужных моральных установок, что особенно важно для детской литературы. Дети в России не читают книг (есть статистика, подтверждающая этот тезис). Как сделать, чтобы они их читали и на примере красивых историй и позитивных героев духовно росли? 

Литература для детей – это страшная сила, говорит Пирогов, в 13–16 лет окончательно формируются социальные стереотипы. Пирогов даёт писателям советы, как писать для детей. Он считает важной чистоту жанра (простота изложения, чтобы сюжет детской книжки можно было пересказать в нескольких предложениях), «ходульность» – понятность, где свои, где чужие и «что хотел сказать автор», злободневность (привлекательные, как д’Артаньян, герои, но только современники), а также прицел не на создание «нетленки», а более приземленное желание написать интересно, просто, полезно.

По сути, говоря о формировании хорошей, читабельной и читаемой детской литературы, Лев Пирогов говорит о необходимости «правильного» литературного героя. Я согласна с Пироговым в том, что современным детям России нужен массив качественной, профессионально сделанной литературы, с главными героями в «достоевском» смысле слова. Тема детского духовного воспитания на образах «примерных» литературных героев очень важна, но как она реализуется на практике в России?

 

Герои для детей…

 

Для написания этой главы мне очень пригодился сайт учителя русского языка и литературы Шейко Татьяны Евгеньевны (6).

Мнение учителя обычной школы важно для учёта по ряду причин:

1. Учитель литературы для большинства - «первооткрыватель» российской литературы, и от его установок зависит круг представлений учеников.
2. Учитель по роду занятий должен быть человеком компетентным – начитанным, любящим чтение, разбирающимся в литературе. К несчастью, нередки исключения из этого правила, но равнодушный и необразованный учитель не ведёт собственного сайта и не делится мнениями о книгах сверх школьной программы.
3. Учитель обязан не просто давать детям знания, но и формировать их нравственный облик, потому учителя особо обращают внимание на «положительные» свойства литературных героев.

Татьяна Шейко написала пост «Герои современной литературы» о феномене «героя нашего времени», который сформировала из книг Виктора Пелевина (культового писателя-постмодерниста, автора книг «Омон Ра», «Чапаев и Пустота», «Жизнь насекомых», «Любовь к трём цукербринам»), Людмилы Улицкой (автора как «семейных саг» «Медея и ее дети», «Казус Кукоцкого», так и книг о духовном становлении – «Даниэль Штайн, переводчик»), Сергея Довлатова (писателя-эмигранта, покинувшего СССР в 1979 г., умершего в США в 1990 г., автора острых «романов-фельетонов» о советской жизни), Олега Зайончковского (начавшего печататься в середине 2000-х, автора романа в новеллах «Сергеев и городок», «Петрович», «Загул», признанного продолжателем традиций русской классической прозы, развивающем тему «маленьких людей», пишущем о жизни «без прикрас»).

Героев этих в глазах Шейко роднит одно: они разные, но они все не положительные: «Это и герои, отверженные обществом, неспособные найти себя в нём, неудачники, провалившие все миссии, возложенные на него судьбой» (про персонажей Улицкой). Это герои, находящиеся в непрерывном поиске смысла жизни, поиске себя, поиске любви (герои Зайончковского), которым можно сопереживать, но не подражать. Произведения В. Пелевина Шейко воспринимает как сказки, так как они «не отражают, а изображают новые, абсолютно неправдоподобные, художественные реальности», а их герои теряют, обретают или ищут веру. Они заставляют читателей думать, но они уж слишком фантазийны, на людей порой не похожи. А каких героев хочет видеть в литературе Шейко? «Всё же мне хочется читать книги об уверенном в себе герое, пусть ошибающемся, набивающем шишки в нашем жестоком мире, но «правильно» ориентированном в жизни, любви, карьере. Хочется, чтобы героя-неудачника сменил другой тип», – пишет учительница.

Она ничего не говорит о героях С. Довлатова. Это объяснимо: среди героев советской прозы Довлатова практически нет «живых» персонажей – есть функции, обозначающие собой ту или другую нелепицу советского бытия, ибо Довлатов бичевал лживую социалистическую идеологию и творившиеся под прикрытием громких слов безобразия. К тому же они все не могут служить для детей образцом для подражания. Конечно, в советской школе, на базе которой до сих пор строится преподавание литературы, имело место «передёргивание», о котором писал и Довлатов: положительными героями с точки зрения идеологии называли скандалиста Чацкого, хулигана Павку Корчагина, юного убийцу Бориску Горикова (героя повести Гайдара «Школа») – все они герои только с позиции «цель оправдывает средства». Тем не менее, на них было положено «равняться». На кого равняться у Довлатова? Его персонажи – алкоголики, бытовые развратники, профессиональные лжецы (журналисты и партийные идеологи), циничные чиновники, работяги, которым всё «пофигу», колхозные «куркули», работники музея-заповедника Пушкина, не имеющие собственного отношения к Пушкину. На другой чаше весов – маргинал-рассказчик, развенчивающий все эти благоглупости, однако противостоящий системе пассивно – эскапизмом пьянства либо эмиграцией.

О том, что в России ищут подлинно положительных героев, свидетельствует акт книгоиздательской политики: крупнейшее российское издательство «Эксмо» переиздало в серии «Детская библиотека» роман Валентины Осеевой «Васёк Трубачёв и его товарищи» в трёх томах. Он предлагает идеально положительных героев 40-х гг. – пионеры в школе заканчивают 4-й класс в мае 1941 года, пионеры встречают Великую Отечественную Войну, находясь на Украине, пионеры после войны восстанавливают свою школу. Выпуск книги актуален к 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. Однако при всём желании невозможно назвать Васька Трубачёва с товарищами героями современной русской прозы.  Этот трёхтомник уже стал достоянием истории литературы. Современной прозе нужны столь же идеальные и положительные герои в современных условиях.

Есть ли они? Детская литература – не моя «магистральная» тема в критике, но представление имею. Подавляющее большинство литературы для детей сегодня не реалистическая – это фэнтези, фантастика, хоррор. Любимый герой подростков – Гарри Поттер. К любви детей к нему педагоги и литературоведы относятся скептически, но Гарри не сдаёт позиций. Его успех подвиг многих писателей создавать книги «под Гарри Поттера» - так, Дмитрий Емец написал цикл книг про девочку-ведьму Таню Гроттер, и Джоан Роулинг даже судилась с ним из-за плагиата, по её мнению, совершенного Емцем, но безуспешно. Сейчас он тоже пишет цикл о «Школе Ныряльщиков», сокращённо «шныров» – юных волшебников, ездящих на крылатых конях, прилетающих к земным детям, когда тем требуется помощь. Это прелестные ребята со своим моральным кодексом. Но взрослым хочется, чтобы дети воспринимали как вершину литературы классический реализм.

Недавно я в качестве литературного критика принимала участие в круглом столе по детскому и подростковому чтению, проходившем в областной детской библиотеке Рязани – города, где я живу. Это крупный город недалеко от Москвы, но культура его весьма ретроградна и «однобока». В Рязани есть университет, реорганизованный из педагогического института в 2005 г. Большинство выпускников пединститута работает в школах города, при этом заметен дефицит молодых преподавателей: нынешние выпускники университета выбирают другие профессии. Это значит, что действующие педагоги получали образование в советскую эпоху и преподают в традициях той школы.

Учителя русского языка и литературы и школьные библиотекари составляли основной контингент круглого стола. Речь шла о российской проблеме категорического подросткового не-чтения.

По статистике библиотекарей, в России в возрасте до 10 лет читают почти все дети. Россия по показателям читающих детишек этого возраста на втором месте в мире. Зато в 13-15 лет количество юных читателей стремительно падает, и по этой возрастной группе Россия занимает 32 место среди стран мира. Массовая потеря интереса к книге происходит между 10 и 13 годами. Именно для этого возрастного диапазона необходимо выработать меры эстетического воспитания и духовного развития; о них и говорили на круглом столе.

Для иллюстрации этого феномена были приглашены учащиеся Свободного лицея – негосударственной школы, в которой учатся дети обеспеченных родителей, а классы состоят из 9-10 человек. Но и там читающие ученики в своих классах «белые вороны»: быть читающим человеком в глазах современной российской молодёжи, прибегая к её же сленгу, «не круто». Где причины этого? Учителя вменяли этот факт в вину бездуховному обществу, семьям, где на первый план выведены вопросы материального обеспечения чад, а не их духовного развития, развращающему влиянию телевизора и интернета. Среди педагогов не принято говорить о преемственности нечитающих поколений – по распространённому мнению, в советской школе все ученики читали, а интерес к чтению утратили в 90-е годы.

По моим наблюдениям, это не так, и в «конце» СССР в российской провинции читать было уже не модно и не престижно. Одна причина – переезд в города вчерашних жителей деревень, у которых привычки к чтению не сложилось поколенчески. Вторая - неумение школы одухотворить процессом чтения. Об этом некоторые педагоги аккуратно высказывались: мол, после простых и понятных детских книжек ученикам средних классов приходится читать русскую классику, а это гораздо более сложный информационный пласт, и переход не все «выдерживают». Никто из педагогов не признает собственного неумения найти общий язык с учениками или неспособность заинтересовать их материалом любой скучности и сложности. Насколько я могу судить, общаясь с педагогами как журналист, они склонны замалчивать свои педагогические просчёты, а причину неэффективности обучения искать на стороне учеников.

Допустим, что учителя действительно ни при чём, не будем никого обвинять, а совместно поищем корень зла подросткового не-чтения и действенные средства против него. Тогда вырисовывается один путь: предлагать подросткам литературу, которая была бы им по возрасту и по развитию адекватна. Здесь идеально бы подошла мировая приключенческая классика: Дюма, Майн Рид, Конан Дойль, Стивенсон и т.п. Когда учеников лицея на вышеупомянутом круглом столе спросили, что любят читать они, мальчик назвал «Записки о Шерлоке Холмсе». Я считаю этот вариант чтения идеальным для юношества. С почтением названные мною авторы создали захватывающие книги с идеальной расстановкой героев, делящихся на «добрых» и «злых». Приключения таких героев воспитывают человека в духе личной смелости, благородства, законов чести. У нравящегося чтения больше шансов войти в привычку у молодых людей, а человека, привыкшего к чтению ради удовольствия, уже проще приучить к чтению не только ради удовольствия.

Учителя согласились с отсутствием однозначных положительных литературных героев для детей, примеров для подражания. Некоторые похвалились своими программами внеклассного чтения (в их составлении педагог относительно свободен, и это, казалось бы, дает надежду на то, что удачной программой книг для самостоятельного прочтения можно привить детям вкус к чтению), в которые включали книги, на которых росли они сами: «Четвёртая высота» Елены Ильиной, «Партизанка Лара» Надежды Надеждиной, «Улица младшего сына» Льва Кассиля – Макса Поляновского, «Повесть о Зое и Шуре» Любови Космодемьянской – книги о пионерах-героях Великой Отечественной войны. Все эти книги преподаватели видели примером настоящей героической литературы.

Актуальность этих произведений особенно педалируется в год 70-летия Победы, с чем не поспоришь. Но никому не пришлась по вкусу идея добавить в программу приключенческую классику – те же «Записки о Шерлоке Холмсе», удобные для чтения отдельные небольшие рассказы и повести. Впрочем, идея не встретила и разумных контраргументов: приключенческая литература заведомо несерьёзнее классики, приключенческая литература «не наша», а классика – наша, приключенческая литература – вообще не литература.

Все эти тезисы представляются, скорее, набором шаблонов, а не плодами собственных размышлений. Увы, система образования сильна в основном шаблонами. Удивляло, что никто из учителей не вспомнил о русской приключенческой классике (коль скоро считают правомерным делить литературное наследие на «наше» и «не наше»). Но если, скажем, авантюрные романы Осипа Сенковского или графа Салиаса (современников Пушкина и Достоевского) нынче библиографическая редкость, не всем знакомая, то есть советская детская классика Владислава Крапивина. Типаж «крапивинского мальчика» – типаж настоящего положительного героя, фантазёра, мечтателя, борца за справедливость – но педагоги о нем «не помнят». Героев «Сказок городка Немухина» Вениамина Каверина, современных сказок с архаически чистым сюжетом странствия, войны, борьбы за справедливость, как детский идеал не назвал никто. Даже героя «Двух капитанов», культового романа Каверина, Саню Григорьева не назвал никто!.. И никто не назвал «образцовым» героя «Детской книги» Б. Акунина, хотя от родителей подростков я слышала, что эту книгу ребята охотно читают.

У меня возникло неприятное ощущение, что педагоги искусственно сужают круг детского чтения «стереотипными» книгами «героического содержания». Стереотипы основываются на разных ментальных и нравственных базисах. Это может быть восприятие собственного воспитания и развития как идеала, годного для всех последующих поколений; беззаветная сентиментальная любовь к какой-либо книге из собственного детства; стремление следовать идеологическим стандартам, предлагая ученикам героев только определённого круга – скажем, пионеров-героев; и просто нежелание утруждать себя, расширяя собственные «рамки» чтения и затверженные элементы преподавания за счёт новых книг. Возможно, порой стереотипы приходят из области «коллективного бессознательного» – то, что всем знакомо, кажется единственно правильным. Всё это объяснимо и даже простительно, однако педагогам следовало бы помнить и о том, что чем меньше выбор («орбита» подросткового чтения), тем тяжелее найти настоящего героя!

Но вопрос о присутствии в литературе «положительно прекрасного человека», разумеется, касается не только детской литературы, хотя «детский» сегмент текущей русской прозы исключительно важен. Во «взрослой» литературе всё ещё более сложно.

 

…и для взрослых

 

Апеллирую к ещё одной статье из Мусатовского сборника: Виктория Дидковская, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и литературы НовГУ «Массовая литература как зеркало современной речевой культуры» (7). Дидковская определяет массовую литературу так: «Высокотехнологичный синтез искусства и бизнеса, возникающий вследствие все более глубокой интеграции культуры и искусства в рыночные отношения». Дидковская пишет, что специфическими чертами оной литературы являются ориентированность на массового читателя (что имеет следствием занимательный характер «масслита»), а также переосмысление традиционной поэтики, ведущее к «снижению» традиционных литературных жанров и их языка. Одно из ключевых понятий статьи Дидковской – «средняя языковая личность», выведенное языковедом Юрием Карауловым в книге «Русский язык и языковая личность» (8): это «средний носитель русского языка, который является средоточием всех его плюсов и минусов»… «Массовая литература связана с массовым обыденным сознанием, с языком текущего момента средней языковой личности, которая задает «образ читателя» ее произведений», – утверждает Дидковская. «Устройство» языковой личности в том, что слово как одна из минимальных составляющих лексикона, существующая в связях и отношениях с другими составляющими, позволяет получить представление не только о языковых знаниях, но и об интеллектуальных интересах и предпочтениях языковой личности, о её культурной ориентации в реальном мире. Дидковская иллюстрирует это цитатами из современных российских детективов, как одного из самых многочисленных подвидов текущей литературы, который не гнушаются писать и солидные писатели – к примеру, Леонид Юзефович, создатель цикла исторических детективов о сыщике Путилине. О детективном жанре Дидковская рассуждает как о заслуживающем внимания предмете исследования. Она считает: «Разноречивость оценок современного детектива связана с разнокачественностью самих детективных романов. Если часть из них безусловно относится к разряду «детективного чтива», то произведения Б. Акунина, Д. Донцовой, Д. Корецкого, А. Марининой, Т. Устиновой и др. уже стали классикой отечественного детектива. Их авторы хотя и являются деятелями «транзитивного типа», то есть Пишущими, по определению Р. Барта, но в их деятельности по производству детективных текстов ремесло одушевляется интеллектом, а «чем выше интеллект Пишущего, <...> тем меньше расстояние, отделяющее его от Писателя».

Герои детективов чуть ли не самые распространённые типажи современных литературных героев. На примерах употребления героями «сниженной» или цензурной, но простонародной либо вообще неграмотной лексики из детективов Т. Устиновой Дидковская делает вывод о сближении языка массовой литературы с языком медиальных средств. Через речевой склад героев детективов Дидковская показывает, что эти герои сильно «опрощены», похожи на среднестатистического россиянина, не «испорченного интеллектом», без привычки к искусству, познанию, духовным исканиям. Герой массовой литературы «нулевых» в России чаще всего не «положительно прекрасный человек».

Здесь уместно упомянуть ещё один сборник критико-литературоведческих статей «Язык – Культура – Общество» (9): материалы одноимённой научно-практической конференции, проведённой совместно Открытым Международным научным сообществом «Русская словесность: духовно-культурные контексты» и представителями всех российских писательских союзов. Тематика сборника очень широка. В работе Даниила Хотченкова (10) «Современная российская проза. «Роман карьеры» и «роман воспитания» акцентируется внимание на том, что «популярными жанрами современной российской прозы являются «роман карьеры» и «роман воспитания», предлагающие особые типы героев, связанных с историческими прообразами: немецкой литературой Просвещения, «Дэвидом Копперфильдом» Диккенса, «Воспитанием чувств» Флобера, «Обыкновенной историей» Гончарова, «Подростком» Достоевского. В романе воспитания «описывается взросление подростка, становление его личности, вхождение в культуру». Но автор отмечает, что, в отличие от текстов-прототипов, в центре внимания современной российской прозы все чаще оказывается не успешная социализация подростка, а его разрыв с традицией (семьей, школой), что суть объективное отражение действительности, где семья и школа утрачивают свое значение в воспитании. Отсюда романы о замкнутых мирах и замкнутом сознании: книг: «Дом, в котором…» Мириам Петросян об условном детском доме, «Чужая душа» Н. Горлановой и В. Букура – о неудавшемся удочерении беспризорницы интеллигентной семейной парой. «Роман карьеры» известен человечеству с XVIII в. как подвид «романов воспитания»: особенность его – описание нравственной эволюции героя, который приспосабливается к окружению и жертвует моральными принципами ради карьеры («Утраченные иллюзии» Бальзака, «Красное и черное» Стендаля, «Американская трагедия» Драйзера, «Вся королевская рать» Уоррена). Из современной русской литературы в пример Хотченков приводит книгу «Акварель» Евгения Сорокина, где прослеживается эволюция характера обычного человека Вадима Стеклова, сталкивающегося с дилеммой: что важнее – успех или моральные принципы, карьера или семейное счастье, и у него истинные ценности побеждают. Эта статья показывает ещё два жанровых направления, обозначенных в современной русской прозе и рождающих специфических героев. Эти жанры находятся на стыке «массовой» и «серьёзной», проблемной литературы. Статья Хотченкова служит удачным «переходом» от масслита к так называемой «большой литературе».

Проблема героев современной русской литературы занимает авторитетные умы и решается в рамках научных и практических мероприятий. В Центре новейшей русской литературы при Институте филологии и истории РГГУ, директором которого является видный российский современный литературовед и критик Дмитрий Бак, в 2010 г. состоялся круглый стол под названием «Герой современной прозы» (11). В нём приняли участие писатели Павел Басинский, Александр Иличевский, критик Лиза Новикова и др. Во вступительном слове Дмитрий Бак назвал тему героя «фундаментальной для русской литературы». Басинский считает, что герой обязан быть не литературным артефактом, а живым человеком, требующим сопереживания, и он не видит в современной литературе подлинных героев. Возможно, оттого, что писатели не слишком интересуются жизнью и бедны фантазией. Иличевский охарактеризовал удачного героя как того, кто «создает струю времени», отсюда такое значение футуристического направления в литературе. Он попытался оправдать «неудачи» писателей на фронтах создания положительных (или хотя бы правдоподобных) героев естественными объективными трудностями российской жизни, в надежде, что сменится бытие – сменится и сознание. Но преподаватель РГГУ Жанна Галиева в той же дискуссии отметила, что не всё так мрачно, герой в литературе есть: он рождается в экстремальных ситуациях, на которые современная литература не скупится. Это может быть контркультурная или политическая ситуация (каковой порождён Санькя Прилепина), ситуация войны («продукт» – Жилин Маканина) либо болезни и физической неполноценности (дети Петросян). Но увы, каковы ситуации, таковы и герои – все вышеперечисленные персонажи, скорее, антигерои относительно определения Достоевского. Особенно мне лично антипатичен майор Жилин, главный герой «военного» романа Владимира Маканина «Асан», выжига, спекулянт, проворачивающий свои «коммерческие операции» на войне, продающий оружие и солярку вероятному противнику. Впрочем, не у меня одной образ Жилина вызвал резкое неприятие – офицеры и писатели с военным опытом подвергли «Асан» буквально остракизму за очернение армии.

Также успешно порождают героев кино и сериалы (доктор Хаус), но о «киношной» стороне «героизации» общества мы здесь не будем говорить. Наш предмет – литература. В литературе же герой сливается с автором, полагала критик Евгения Вежлян, приводя в пример героя Евгения Гришковца – это практически «альтер эго» писателя. Но все дискутирующие сошлись на том, что тип героя Гришковца не могут и не должны «повторять» другие писатели.

 

«Маленький человек» и «идиот»

 

Книжный обозреватель и публицист Надежда Горлова в электронном журнале «Человек без границ» републикует опрос с сайта «Московского вестника»: «Герой текущей литературы. Современный Башмачкин, какой он?» (12). В нём приняли участие поэты и прозаики Максим Артемьев, Константин Бондуровский, Ксения Букша, Жанна Голенко, Надежда Горлова, Полина Копылова, Наталья Макеева, Василина Орлова, Роман Сенчин, Дмитрий Черный, Алексей Шорохов. Почему прообраз современного героя – Башмачкин? На этот вопрос отвечает статья кандидата филологических наук, профессора Елены Петуховой (Санкт-Петербург) из Мусатовского сборника «Новое в рамках традиционного: маленький человек в романе Н. Соколовской «Рисовать Бога» (13). Петухова утверждает, что в обстоятельствах радикального переосмысления литературной традиции классика служит поводом для художественного исследования поставленных в ней проблем в системе координат современной действительности, и для «вечных» литературных героев в XXI веке открываются иные перспективы, возможны разные варианты их судьбы. «К «вечным» образам относится «маленький человек», никуда не девшийся из жизни и потому оставшийся в литературе», – пишет Петухова и приводит определение «маленького человека». Есть две основные тенденции изображения «маленького человека»: сострадательная, в рамках которой персонаж предстаёт обездоленным судьбой, невинной жертвой социального устройства общества, и обличительная, согласно которой он существо ничтожное, презренное или опасное, не достойное сочувствия. Но она тут же подчёркивает, что собственно гоголевский Акакий Акакиевич не вписывается в оба постулата этого определения. Нам важно, что «маленький человек» как действующее лицо литературных произведений назван «вечным» – так и хочется скаламбурить, «вечным двигателем» литературы.

Критик и литературовед Жанна Голенко видит сегодня не героя, а просто персонажа без героических черт. Прошла пора романов «Как закалялась сталь», «Журбины». Ныне «если из героя пытаются лепить «героя», то это, как правило, повествования о Чечне. Детективы Голенко выносит за скобки. У военной прозы она видит ту проблему, что автор «невоенный» с нею не справляется (Маканина, повторюсь, сильно «били» за «Асан», инкриминируя ему, кроме «очернения армии», ещё и незнание фактуры), а автор военный слишком «в теме» и не может должным образом абстрагироваться. Другого средства для раскрытия героизма персонажа, кроме войны, сейчас нет – гражданский долг, долг нравственный, «дело, которому ты служишь» — все эти императивы остались в социалистических реалиях. А в реалиях сегодняшних возможен один герой: в себе неуверенный, рефлексирующий, противопоставляющий себя окружающей действительности, неудачник, но гордящийся этим. Яркими представителями такого типа героев Голенко видит героев Андрея Геласимова, Ильи Кочергина, Ника Лухминского и других.

Преподаватель философии в университете Переславль-Залесского Константин Бондуровский считает, что «Маленький человек» современной литературы, персонаж, обитающий в десакрализированном, дегероизированном и дегуманизированном мире, мало имеет общего со своим классическим предшественником - он перестает восприниматься на фоне «больших людей», но сам становится «героем нашего времени», так как через оптику «маленького человека» открывается мир вещей в их изначальной феноменологической явленности (примеры - рассказы Дмитрия Бакина или повесть Закира Дакенова «Полетим, кукушечка»). Упоминает он и обратный процесс - встречу маленького человека с осколками культурного прошлого, руинированного большого мира, как отправной точки для обретения им самости и силы – это сюжеты книг Андрея Геласимова, пьес Василия Сигарева.

Месседж Романа Сенчина сводится к максиме: «Бумажные люди плодят бумажных героев». Лет пятнадцать назад писатели потеряли не то чтобы интерес к «ничтожным» людям, а верность тона в передаче их мнений, привычек и слабостей. «Маленький человек» сменился на героя-маргинала, героя-монстра, героя-идиота, и потому от прозы отвернулся читатель. Вывод Сенчин делает неожиданный: «Главным героем русской литературы последние полтора десятка лет является автор. Он, как кукловод, управляет персонажами-куклами, не особо прячась от читателя-зрителя». Сенчин упоминает Дашу Васильеву – героиню детективов Донцовой, постоянно занимающей почётные места в топах продаж; он считает, что публика любит Донцову, так как её залихватские персонажи похожи на живых. Также называет имена писателей – авторов волны «новой исповедальности»: Сергея Шаргунова, Ирины Денежкиной, Ильи Кочергина, Аркадия Бабченко, Максима Свириденкова, Анны Козловой. Но замечает, что «далеко на исповедальности не уедешь, необходимо возвращаться в русло традиционной русской литературы — к произведениям от третьего лица, с несколькими повествовательными линиями, с сюжетом крепким и связным. А эта традиция прервана».

В глазах молодой писательницы Ксении Букши, автора романа «Завод Свобода», финалиста «Нацбеста» 2014 г., сегодняшний маленький человек — это офисный работник на неруководящей должности, имевший большие надежды, но не оправдавший их, заеденный рутиной и постепенно озлобляющийся. В рамках раскрытия этого образа Букша не без иронии отмечает два «молодёжных варианта»: человек понимает, что ничего не в силах изменить, и может только отвлекаться и развлекаться; или он внедряется в какую-то политическую аферу. Оба варианта героя Букше явно несимпатичны.

Поэт, журналист, музыкант и общественный деятель Дмитрий Черный ближе всех подходит к нашему ракурсу темы: ему интересен и важен герой как «положительно прекрасный человек», жаждущий положительно прекрасным сделать и общество. Он полагает: «Современный литературный герой еще не родился. …он мелькает пунктиром в разных произведениях. Герой — тот, кто преодолевает действительность в определенных целях, кто является не только ее необходимой частью, но и преобразователем. А тот уровень героизма, до которого пока дотягивается современная литература и продолжающие ее телесериалы — увы, уровень героя-обывателя, хоть бандюгана, хоть опера, хоть антикиллера».

Итак, в наши дни «большая литература» ищет столь же внешне ничтожного и столь же концептуально знакового героя, как Башмачкин, способного повернуть её в новое русло – но новый Башмачкин пока ещё не родился, как думает большинство деятелей современной русской литературы. От себя добавлю, что мне концептуально близкими образу «маленького человека» кажутся персонажи повести Захара Прилепина «Допрос» – Новиков и Лёха. Это два паренька, которых облыжно обвиняют в убийстве. Их притаскивают в полицию, на них давят и бьют, заставляя признать вину, они не могут доказать свою непричастность и защитить собственное достоинство – боятся власти, системы. Потом выясняется правда; полицейский не извиняется за ложные подозрения, а свысока бросает, что ребята ни при чём. А в качестве моральной компенсации предлагает Новикову визит в подпольный бордель. Важнейшая часть повести – нравственные метания ребят, которых унизили. Лёха от сознания своей беспомощности даже пытается повеситься. Повесть не предлагает катарсиса. «Мелкость» маленького человека перед системой показана в повести удручающе точно. Но в образах Новикова и Лёхи нет ничего героического. Эти «маленькие люди» герои «от противного», но образ положительного героя требует прямого раскрытия.

Опросов о положительном герое современной литературы проводилось много, один из них был опубликован в «Литературной России» летом 2014 года (14). Не стану приводить его полностью, но ряд респондентов предъявил претензии определению «положительного героя». Так, Сергей Шаргунов ответил, что он «против ложного оптимизма, не приветствует попытку насадить прилизанных и фальшивых персонажей – они убивают литературу». Шаргунову важен яркий герой времени, способный зацепить, произвести впечатление – но есть ли такой? Шаргунову не хватает в прозе обычных людей – инженеров, офицеров, учителей, врачей, таксистов. Но он верит, что те и другие герои возможны. Писатель Борис Евсеев тоже говорит, что «Понятие положительный герой – не вполне точное» и ищет «навсегда запоминающихся, полнокровных, душевно чистых, не продающих подряд всё и вся героев» – но не находит. Одной из причин этого видит он «мелкость» самих авторов, и удалённость писателей от истинного героизма и качеств, без которых тот невозможен. Философ Иван Гобзев прямо говорит, что не знает, кто такой положительный герой: «Незнайка, Буратино, Карлсон, Бильбо и прочие парни (и девчонки типа Рони и Пеппи) не такие уж хорошие. А взрослый положительный – это вообще что-то крайне неинтересное, это идиот Мышкин и прочие идиоты» – и все они до сих пор «живы» в литературе, например, Онегин был настоящим хипстером. Запомним это мнение! Читательское убеждение, что наиболее располагающие к себе литературные герои, как правило, не слишком «благопристойны» и состоят не из одних лишь положительных качеств можно воспринимать и как обвинение писательской практике выводить образы «безукоризненных», непогрешимых, сплошь сусальных героев. Хотелось бы верить, что это правило осталось в литературе социалистического реализма.

Герман Садулаев на вопрос о положительном герое ответил короче всех: «Уже есть. Теперь у нас есть Стрелков». Гораздо дольше объяснить, почему этот ответ нельзя принимать всерьез, так как он являет собой стопроцентную и ядовитую иронию, чем выдать такую чеканную фразу.

Нельзя не упомянуть и о таком аспекте современной российской литературы, как произведения духовного содержания – реминисценции на религиозный сюжет, тексты, где главные герои – священники, монахи, глубоко и искренне верующие люди, или где фабула сводится к духовному прозрению, раскаянию, обретению человеком Веры. В принципе, такая литература никак не является «новоизобретённой» – вспомним «Волшебную гору» Томаса Манна или «Преступление и наказание» Достоевского (список книг-примеров во всех национальных литературах окажется более чем внушительным). Однако в текущей российской литературе создаётся весьма много книг, где религиозное просвещение и внушение правильного с точки зрения религии образа мыслей и поведения выведено на первый план, становясь не элементом сюжета, а целью написания книги – в таком случае не столько художественного произведения, сколько духовного месседжа. Обилие такого рода книг, чьи ряды всё время пополняются, и регулярность их выпуска издательствами (как специализированными церковными, так и «широкого профиля») даже породили формулировку «современная православная проза». Этот термин вызывает споры меж литературоведами, кто-то ставит в нём на первое место «прозу», кто-то «православие», но в любом случае этот жанр уже невозможно вычеркнуть из картины текущей литературы. Хотя подавляющее большинство образцов «православной прозы» распространяются через церковные лавки, воскресные школы и их библиотеки, но случаются их прорывы и на полки «светских» книжных магазинов.

Казалось бы, именно «православная проза» должна формировать образ «положительно прекрасного человека» и широко транслировать его в массы. Возможно, проблема поиска такого героя решена «православной прозой»? К сожалению, все неоднозначно. Даже верующие читатели, поклонники «православной прозы», отмечают, что зачастую авторы таких произведений слабы в литературном плане. В результате или не могут литературно грамотно, интересно изложить свою историю, или во имя просветительского эффекта вырисовывают неправдоподобную канву и нежизнеспособные образы персонажей. Изо всей «православной прозы» только книга отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые» – о «простых» россиянах, верующих, воцерковлённых, приходящих к Богу или в мирской жизни соблюдающих Заповеди Божии, – заслужила безусловного признания как литературно выдающееся произведение. В 2012 году книга вошла в список финалистов литературной премии Большая книга и победила в читательском голосовании, а также была выдвинута на участие в конкурсе «Книжная премия Рунета 2012» и удостоилась премии «Книга года» в номинации «Проза года».

К сожалению, это пока единичный пример книги, которой удалось «примирить» художественность и православное содержание. Чаще же искусству и церкви не удаётся «найти общий язык», огорчительным примером чего служит недавний (разыгравшийся весной 2015 года) скандал вокруг постановки оперы Вагнера «Тангейзер» в Новосибирском оперном театре режиссёром Тимофеем Кулябиным. Как писали в прессе, после нескольких оперных спектаклей на центральную площадь Новосибирска вышло более тысячи верующих, протестующих против постановки оперы «Тангейзер», а по письму митрополита Новосибирского и Бердского Тихона прокуратура возбудила дело об административном правонарушении в отношении директора театра Бориса Мездрича и режиссёра. «Верующих оскорбила эротизация Христа», – поясняла сторона, считающая себя пострадавшей. Общественные волнения дошли до Министерства культуры, которое в порядке «соломонова решения» сняло с должности директора театра Бориса Мездрича, а митрополита попросило отозвать заявление из прокуратуры. Новый директор театра первым делом запретил демонстрацию одиозной оперы.

К счастью, в литературном поле таких громких потрясений до сих пор не было (произнося эти слова, хочется суеверно постучать по дереву, чтобы не сглазить). Но ситуация с «Тангейзером» внушает сомнения в возможности современных писателей «породить» целую плеяду религиозно безупречных и литературно ярких персонажей. Ни в коем случае не умаляя просветительских и писательских заслуг о. Тихона Шевкунова, будем искать «положительно прекрасного человека» в «светской» художественной прозе.

 

Единственный настоящий мужчина

 

К радости многих и многих читателей, в современной русской прозе есть один настоящий герой, «положительно прекрасный человек», не лишенный человеческих качеств, делающих его образ психологически убедительным.

Это герой цикла исторических детективов Б. Акунина Эраст Петрович Фандорин. Цикл, начатый романом «Азазель», сегодня представляет собой 12 романов и один сборник малой прозы – «Нефритовые чётки». Последний том цикла пока – «Чёрный город».

Цикл изображает жизненный путь молодого человека из обедневшего дворянского рода, начинавшего рядовым чиновником в полицейском управлении, а к концу жизни ставшего гениальным сыщиком и весьма значительной персоной в царской России. Каждый роман Акунина – это история одного раскрытого преступления или серии. Выражаясь современным медийным языком, фандоринскому циклу присуща «сериальность», каждый следующий роман в его структуре содержит новые приключения одних и тех же героев. Главных сквозных персонажей два – Эраст Фандорин и его слуга-японец Маса, остальные представители окружения Фандорина появляются в романах от случая к случаю, иногда через несколько книг. Так, хитровский мальчишка Сенька Скорик из романа «Любовник смерти» «вернулся» в цикл в романе «Чёрный город» мсье Симоном, кинематографическим продюсером.

Эраст Фандорин и «фандоринский» цикл не обделены вниманием критики. В первом издании романа-диптиха «Особые поручения» (изд. «Захаров», 2000 г.) есть послесловие Льва Данилкина о феномене «фандоринской» прозы (15). Впрочем, в статье Данилкина почти ничего нет о Фандорине-герое, критика больше занимает литературная игра, которую начал с читателем создатель Фандорина. Напомню, что когда выходили первые романы за подписью Б. Акунина, их автор был инкогнито – никто в широкой публике не знал, что это Григорий Чхартишвили, журналист, японист, главный редактор журнала «Иностранная литература». Это ведал только узкий круг посвященных, в том числе Данилкин, который заигрывал с читателем и заставлял напрягать мысль – кто же автор? Когда уже инкогнито раскрылось, критики периодически возвращались к творчеству Акунина, в том числе и в связи с его литературными мистификациями – Анной Борисовой (якобы «авторшей» современной городской фантастики) и Анатолием Брусникиным (от его лица писатель создавал историко-приключенческие эпопеи).

Но нас интересует образ Эраста Фандорина как современное воплощение «положительно прекрасного героя». А об этом аспекте вряд ли есть солидные исследования.

Даже авторитет Данилкина, критика весьма известного, многие в литературоведческих и научных кругах ставят под сомнение, вменяя критику в вину то, что он занимается рецензированием книг «масскульта» и популярность обрёл, работая в коммерческом журнале «Афиша». Точка зрения, что настоящий художник или настоящий учёный не может «снисходить» до работы в коммерческом издании и с коммерческими изданиями, довольно живуча, хотя внятной аргументации её мы тоже не услышим – боюсь, это также нечто из области шаблонов. Возможно, уже упоминавшаяся выше (и даже оспоренная уважаемыми литературоведами) рецепционная установка, что детектив – это не литература (в лучшем случае, «не совсем литература»), помешала образу Эраста Фандорина быть полноценно рассмотренным критикой и литературоведением и выдвинутым на пустое «свято место» положительного героя русской текущей литературы. Рада подчеркнуть, что её не разделяют некоторые серьёзные авторы. На вышеупомянутом круглом столе «Герой современной прозы» в Центре новейшей русской литературы Павел Басинский заявил: «Разве что Эраст Фандорин из книг Бориса Акунина - вполне зримый и идеологически наполненный персонаж».

Выделение моё, так как положительная оценка Басинского коррелирует с моим видением Эраста Фандорина.

Неоценимую помощь в подготовке этой статьи оказала работа Аллы Головачевой, известного чеховеда, старшего научного сотрудника отдела по изучению и популяризации творческого наследия Чехова в государственном центральном Театральном музее им. А.А.Бахрушина из Мусатовского сборника: «Дилогия Б. Акунина как полилог великой русской литературы» (16). Имеются в виду последние романы цикла – «Весь мир театр» и «Черный город».

Впервые на симпозиуме Достоевского в 2012 г. Алла Головачева, тогда директор Чеховского музея в Ялте, сделала доклад, предтечу нынешней статьи, на материале романа «Весь мир театр». Являясь давней поклонницей творчества Акунина, в особенности фандоринского цикла, Головачева высчитала, опираясь на интервью и заметки Акунина, что должен быть написан и выпущен заключительный роман, в котором Фандорин уедет из России с «белой эмиграцией». На такой исход его «биографии»  «намекает» и цикл романов о наследниках Эраста – правнуке Николасе Фандорине, герое дилогии «Алтын-Толобас» и «Ф.М.», родителе мальчика Ластика и девочки Гели, центральных персонажей «Детских книг». Однако в настоящее время «точка» в цикле стоит на моменте убийства Эраста Петровича. Так кончается «Чёрный город».

Статья Аллы Головачевой рассматривает «Весь мир театр» и «Черный город» в рамках мирового культурного контекста и контекста русской классики. Она усматривает в двух остросюжетных романах аллюзии к творчеству Чехова, Достоевского, Толстого, Булгакова, к мировой философии, и многие другие параллели, не явственно бросающиеся в глаза широкой публике, но доставляющие истинное удовольствие учёному. Головачева относится к фандоринскому циклу не только как к увлекательному чтению, но и как к материалу для литературоведческого исследования. Надеюсь, что вскоре и другие литературоведы последуют её примеру.  

По моему мнению, Фандорин идеально продолжает линию героев приключенческой классики мира. Недаром в сборнике «Нефритовые чётки» есть реминисценция на тему «Записок о Шерлоке Холмсе» Конан Дойля и «Похождений Арсена Люпена» Мориса Леблана – «Узница башни». В ней гениальный вор Арсен Люпен «обставил» двух знаменитых детективов – Холмса и Фандорина. Помимо забавного «пародирования» основ детективного жанра, в сближении персонажей Фандорина и Холмса есть нравственная перекличка. Оба сыщика стоят на страже правосудия, то есть, в прочтении Акунина, на страже Добра. Арсен Люпен, при всем своем уме и обаянии, олицетворяет Зло. В данном случае Зло победило, но Добро искренне пыталось его одолеть, и посрамленные положительные герои не оставляют надежд побороть Люпена. Рабиндранат Тагор писал: «Зло не может позволить себе роскоши быть побежденным. Добро может». Цепочку культурных аллюзий фандоринского цикла, начатую Головачевой, можно продолжать до бесконечности.

Борис Акунин вывел формулу оптимального расклада для современного романа с убедительно положительным героем. Долгая любовь публики к фандоринскому циклу служит самым веским доказательством «жизнеспособности» этого образа. Разовые неудачи, просчёты на сыщицком поприще (как в «Узнице башни») избавляют образ Фандорина от сусальности и ходульности, о неправдоподобности которых справедливо говорили Шаргунов и Евсеев. Зато во всех «фандоринских» повестях чётко обозначено противостояние Добра и Зла, а какая идея выше?

Вернёмся к «Узнице башни» и сопоставлению образов Фандорина и Холмса. Холмс волей своего создателя является частным детективом, то есть никто ему не даёт задания, он борется со злом по собственному выбору и превращает это в профессию (в этом Шерлок Холмс «положительнее» Фандорина, потому он и базовый образ в системе координат мировой приключенческой классики). Статус Фандорина сложнее. Порой он человек на службе «системы», за что и получает упреки от других персонажей. В «Статском советнике» (романе о «боевой группе», противостоящей на словах самодержавию, но на деле сеющей кровавую бурю, причиняющую зло невинным людям), где наш герой –  чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе, любовница Эсфирь прямо называет Эраста «сатрапом», так как сама симпатизирует бунтовщикам. Фандорин отвечает словами о вечной российской беде: злу (революции) служат порядочные и чистые сердцем люди, добро (законность, правопорядок, покой в государстве) охраняют мерзавцы. На нелицеприятные краски в адрес других чиновников автор не скупится, они карьеристы, интриганы, злоупотребители властью, особенно на фоне Фандорина, и государева служба для них источник личных выгод. А для Фандорина – идеология жизни. Дело чести. Кстати, именно в «Статском советнике» Акунин остро ставит вопрос о правомерности позиции «Цель оправдывает средства». В романе «Статский советник» главным злодеем, осведомителем «бомбистов», был высокий полицейский чин князь Пожарский. Он подкидывал информацию о полицейских операциях «бомбистам», выдавал бомбистов жандармам, а объяснял это всё просто: «Третий радующийся». В российской экранизации книги позиция Пожарского выражена грубее и яснее: «Сожрите друг друга». В ходе повествования Фандорин, выданный Пожарским террористам, чуть не погиб, но в итоге подставил под удар и гибель самого князя. Оказалось, императорская фамилия негласно поощряла высокопоставленного негодяя, зная о его неблаговидных методах. Выяснив всё это, Фандорин отказывается оставаться на прежней должности при новом московском генерал-губернаторе Великом князе Семёне Александровиче.

Итак, Фандорин не всегда остаётся рабом системы. Мне «выходка» Эраста Петровича, отказавшегося занять место, на которое прочили Пожарского, представляется ещё одной чертой «человечности» образа Фандорина: у героя есть характер и собственная система ценностей. Он не может предать свои убеждения, даже ради карьеры, даже ради возможности продолжать деятельность во благо Отечества.

Далее Фандорин будет действовать как частное лицо в «Коронации», а в тандеме «Любовница смерти» и «Любовник смерти» инкогнито, но читатель, конечно же, узнает Гэндзи и Неймлесса. Да и в «Весь мир театр» он будет человеком «на покое», оказывающим полиции услуги. Но в рамках «консультирования» он сделает больше, чем полиция, и совершит натуральный подвиг – спасёт труппу театра от взрыва, отлично подготовленного маньяком. Конечно, эти «подвиги по расписанию» – элемент приключенческого жанра, потому могут выглядеть нарочитыми, но без них «положительная прекрасность» Фандорина была бы неполной.

Напрашивается и ещё одна «претензия» к образу Эраста Фандорина. Со своими изысканными манерами, галантностью и гипертрофированным понятием о чести Эраст Петрович – однозначно персонаж «не нашей» эпохи, как говорится, уходящая натура. Борис Акунин это отлично понимает и обыгрывает общественное мнение о прадеде и правнуке Фандориных. Эраст Петрович в дореволюционной России уважаемый человек, предмет вожделения женщин и зависти мужчин. Все окружающие смотрят на него с восхищением. Николас Фандорин (весьма похожий на героического прадеда) в современной России – «чудик» не от мира сего, который выживает только благодаря жене Алтын, хваткой и практичной даме. Иными словами, годится ли Эраст Фандорин не на «мёртвую» роль «положительно прекрасного человека», но и на деятельный статус героя, на которого можно равняться?

Полагаю, годится, и в следующих тезисах постараюсь объяснить, почему.

«Историчность» образа Фандорина можно (и даже нужно) трактовать как знак преемственности современных россиян их героическим предкам. Человечество устроено так, что «Золотой век» и «золотых людей» ищет в прошлом, которое склонно романизировать и приукрашивать. В наши дни в России очень сильны тенденции «укоренить» патриотические чувства современных молодых людей в блестящем славном прошлом (тут наблюдаются некоторые «перегибы», но не о них речь). В эту концепцию великолепно укладывается литературный герой предреволюционной – славной, сильной, богатой – Российской империи: Эраст Фандорин.

Но даже если «умерить пыл» и не прибегать к столь выспренним аргументам, Эраста Фандорина есть за что уважать (и чему подражать) и с точки зрения наших дней.   

Фандорин одарен сверхъестественной способностью не проигрывать в азартные игры. Это единственная его мистическая черта. Все прочие сверхспособности – невероятная физическая сила, выносливость, спортивность, логический склад ума – имеют материалистическое объяснение: они плод долгих усилий, тренировок, жажды к новым знаниям, иначе – результаты неустанной работы над собой.

Его любят женщины, ибо он очень интересный мужчина. Чуть ли не единственный настоящий мужчина в текущей русской прозе, не побоюсь этого умозаключения. Фандорин демонстрирует истинно рыцарское отношение к женщинам: защищает, оберегает, жертвует собой (в «Черном городе» бросается спасать жену, хотя и давно её разлюбил, и попадает в ловушку: на рыцарство его и поймали враги). Он честен со своими возлюбленными: всегда предлагает дамам руку и сердце или, когда не может дать женщине счастья, или не замечает взаимности, «отпускает» её. Никогда не мстит женщинам, но всегда готов прийти им на помощь.

Если нам нужен современный герой-наставник для юношества, самосовершенствование Фандорина – веский козырь в его пользу.

Но Фандорин не сверхчеловек. У него ряд запоминающихся черт, которые можно принять и за слабости – заикается, зависит от вещей (щегольской одежды, бытового комфорта, своих любимых нефритовых чёток). Ловя преступников, он иногда совершает провокации – принимает чужие личины, злоупотребляет доверием. Но Добро не может твориться в белых перчатках. В образе положительного героя не может не быть психологических «развилок» и моральных коллизий. В затруднительных случаях Фандорин действует по соображениям собственной чести, а не по общепринятым меркам. Честь привела его к гибели, описанной в «Чёрном городе». Финал романа – казнь Фандорина его противниками – построен мастерски: возможно и продолжение, и точка. Точка литературно и концептуально объяснена тем, что ушло время «гениальных одиночек», борцов со злом с открытым забралом. Вспомним, ведь и цикл о Шерлоке Холмсе заканчивается тем, что старый детектив признает свою неуместность в новом мире. Пришло время сражений армий, в том числе и на «невидимом фронте». О невидимом фронте, о внешней разведке и «штатном» разведчике Алёше Романове следующий цикл Акунина – роман-фильма «Смерть на брудершафт» в восьми книгах. Он примитивнее, но и зрелищнее фандоринского цикла (не зря жанр его автор определил так кокетливо – «роман-фильма»). Но об Алёше Романове стоит написать отдельную статью.

Простимся же с Эрастом Фандориным на трогательном признании, что он пока лучший положительный герой и уникальный настоящий мужчина, которого породила современная российская проза.

 

1. Выступление Владимира Новикова. Живой журнал Людмилы Осокиной от 29 января 2015 г. http://ludmila-osokina.livejournal.com/318170.html
2. А.Д. Сёмкин. Испытание героя. Ситуация утраты близкого как проверка личностной состоятельности: Гоголь, Чехов, Зощенко. / Художественные традиции в русской литературе ХХ-ХХI веков: Сборник статей и материалов IV Международной научной конференции "Мусатовские чтения - 2013". Великий Новгород, 26-28 сентября 2013 г.  - Великий Новгород, 2014. - 481 с. - стр.340-350. 
3. Сайт «Словари» http://www.3slovary.ru/publ/sovremennaja_russkaja_literatura/geroj_literaturnyj/6-1-0-430
4. Сайт Т.Е. Шейко https://sites.google.com/site/sejkotatana/classroom-news/reminderthatitsashortweekthisweek
5. Интернет-журнал «Молоко», Руслана Ляшева, «Остается чрез звуки лиры и трубы»  http://www.hrono.ru/text/2010/ljashe0310.php
   1. «Литературная газета» от 10 марта 2010 г. Лев Пирогов«Погнали наши городских». http://old.lgz.ru/article/11875/2010-03-10/
   2. В. Г. Дидковсккая. Массовая литература как зеркало современной речевой культуры. / Художественные традиции в русской литературе ХХ-ХХI веков: Сборник статей и материалов IV Международной научной конференции "Мусатовские чтения - 2013". Великий Новгород, 26-28 сентября 2013 г.  - Великий Новгород, 2014. - 481 с. - стр.121-134.
   3. Ю.Н. Караулов «Русский язык и языковая личность», М.: Издательство ЛКИ, 2010. — 264 с.
   4. Сборник «Язык – Культура – Общество». Сайт REFdb.RUhttp://refdb.ru/look/1277255.html
   5. Даниил Хотченков «Современная российская проза. «Роман карьеры» и «роман воспитания» https://www.facebook.com/groups/104173863008532/803003063125605/?notif_t=group_activity
   6. Сайт Центра новейшей русской литературы http://www.cnrl.ru/index_news_15.html
   7. Сайт журнала «Человек без границ» http://www.manwb.ru/articles/arte/literature/NewHeroe_NadGorlova/
   8. Е. Н. Петухова. Новое в рамках традиционного: маленький человек в романе Н. Соколовской «Рисовать Бога» / Художественные традиции в русской литературе ХХ-ХХI веков: Сборник статей и материалов IV Международной научной конференции "Мусатовские чтения - 2013". Великий Новгород, 26-28 сентября 2013 г.  - Великий Новгород, 2014. - 481 с. - стр. 405 - 421. 
   9. Сайт газеты «Литературная Россия», №37от 12 сентября 2014 г. http://www.litrossia.ru/2014/37/09046.html Опрос: «КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ГЕРОЙ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ?».
   10. Б. Акунин. Особые поручения: роман. – М. Захаров, 2000. – Послесловие Л. Данилкина.
   11. Алла Головачева. Дилогия Б. Акунина как полилог великой русской литературы./ Художественные традиции в русской литературе ХХ-ХХI веков: Сборник статей и материалов IV Международной научной конференции "Мусатовские чтения - 2013". Великий Новгород, 26-28 сентября 2013 г.  - Великий Новгород, 2014. - 481 с. - стр.371-404.  (старший научный сотрудник отдела по изучению и популяризации творческого наследия Чехова в гос. центральном Театральном музее им. А.А.Бахрушина (Москва).