Сергей МАТЮШИН

1943-2012

 

Окончил медицинскую академию в г. Твери и Литературный институт им. Горького. Был членом  СП России. Автор нескольких книг прозы. Публикации в журналах «Звезда», «Москва», «День и ночь», «Урал», «Уральский следопыт», «Крещатик», «Бельские просторы», изданиях группы «Мегалит» и др.

Скоропостижно скончался 9 ноября 2012 года.

 

ПОСТАВЩИКИ ДВОРА

Рассказ

                                                                 

Август, сентябрь - пора благодатная, межень. В реках и озёрах оживляется клёв всякой рыбы, в лесу полно грибов и спелой ягоды. Как и что там у охотников, точно не знаю, не охотник.

На этот раз я вознамерился забраться в глушь Тверской области, на бесконечные - судя по карте - плёсы легендарного озера Селигер;  экзальтированные авторы путеводи- телей именовали озеро Селигер Селигерович.  Несколько книг, прочитанных мною об этом  крае зимой, настолько возбудили воображение и желание побывать там, что я еле дождался отпуска, чуть ли не наяву грезя о заброшенных монастырях и смирных монахах, кристальных озёрах, реках полных густеры и лещей, прелестных глухих деревеньках с добродушными старичками и старушками... Забегая вперёд, скажу, что стариков в этом богом забытом крае не обнаружилось, давняя война мужиков выкосила напрочь, а немногочисленное послевоенное поколение разбежалось в города. Сухонькие, полупроз- рачные старушки встречались, но по большей части настолько обнищавшие и одинокие, что вместо желаемого добродушия находил я в них хилую простецкую корысть и взаимную зависть - они непрерывно считали пенсионные копейки друг друга, и  речи их были перенасыщены взаимной неприязнью. Все жаловались, что вот смерть их где-то заблудилась. Впрочем, бедность и заброшенность - что могут породить?  Никакими распутинскими  «матёрами» и беловскими «ладами» нигде и не пахло. Бесконечное смиренное терпение, привычка обходиться неизъяснимой скудостью пищи и жизни горько удивляли. Это был край исчезающего бытия. Немного молодёжи встречалось только в крупных сёлах, центральных усадьбах. Но даже подростки с утра скапливались у магазинов, "сельпо" и "сельмагах", и  на корню скупали мутный, уже разбавленный дородными продавщицами вечный "тройной" одеколон, чтобы тут же  высосать эту зелёную гадость через неудобное горлышко (иные, впрочем, профессионально вытряхи- вали жидкость в кружки),  занюхав рукавом фуфайки, а в лучшем случае закусив куском рафинада; "приму" в зубы и - на трактор, за руль, на ферму, в поле,  на стройку дач нуворишей.

Край этот, разъяснили мне местные журналисты, из века был сверхдотационным: немногочисленное население; суглинки и бестолковый подзол родили плохо; в небольших городишках сколь-нибудь серьезной промышленности не было, всё какие-то сомнитель- ной наружности ремёсла. Всякую уборочную спасали студенты да солдаты, но всё равно многое так и уходило под снег - и картошка, и свёкла, и турнепс;  даже лён-спаситель не убирался полностью. Разреженное население жило подворьями, своими огородами и живностью.

Что касаемо монастырей и церквей, так они находились в состоянии совершенно запущенных руин; впрочем, если отрешиться и подбодрить воображение олеографи- ческими картинками из фальшивых путеводителей - руин вполне романтических, - в "мерзости запустения" есть, есть-таки неизъяснимая прелесть, - стоит только "возвыситься и отрешиться". В некогда знаменитом на всю Россию монастыре Нилова пустынь (основанном чтимым святым Нилом Столобенским) - дом престарелых, психоневроло- гический диспансер. Пьяненький счастливый главный врач радостно рассказывал мне, что удачно добыл несколько центнеров подсолнечного жмыха, будет чем зимой покормить обитателей. Я поинтересовался рецептом. Оказалось просто: размолоть, заварить, долго варить, процедить (там же шелуха от семечек),  нашинковать свёклы, можно и мороженой, моркови, чего попало, хорошо картошечки. А жиры? Так в жмыхе сколько масла остаётся!

Приличная, аляповато раскрашенная часовенка, сильно смахивающая на дворовую беседку, обнаружилась над болотным родником, якобы истоком великой реки Волги. Сама же деревня Волгино Верховье была пуста. Неведомо чьи курочки бултыхались в дорожной пыли. Храм на холме, хоть и полуразрушенный, поражал своей мощью и грандиозностью, но и это были руины. Я долго сидел на камнях внутри его холодного, какого-то щемяще безнадёжного пространства, воображая некогда проходившие тут службы, дым ладана и хоровое пение, свечей мерцание живое и золотого голубя над царскими вратами... На погосте рядом - беспорядочное количество покосившихся гнилых крестов; не был тут никто сто лет.

На самом же озере Селигер, на его многочисленных, в самом деле дивных по красоте островах, махрово цвели элитные отели, турбазы, яхтклубы, -"только для белых". Скоростные катера летали по плёсам; парусники и яхты блаженствовали; фейерверки взлетали даже днём. На прекрасных песчаных пляжах островов нежились задастые киски, штуки по три, рядом ошивались "мачо" в чёрных майках; поди, сунься.

Иные острова были огорожены капитальными, специальными электронными бакенами и знаками недоступности; если приближалась случайная лодка зазевавшегося рыбака, бакены издавали адский вой. Среди вековых сосен некоторых островов высились нарядные разноцветные крыши и башенки правительственных и иных дач; мне издалека показали имения Г., Е. и П.  Но особенно впечатлила усадьба водочного короля Ку.: по абрису соснового бора, на грани подлеска и песка - одноэтажные бунгало с тростнико- выми стенами, крытые тростником же - как гигантские парики. И у каждого бунгало на высоченной белой (алюминий?)  мачте - флаг национальных республик. "Что это значит?" - спрашивал я. "Тут решаются вопросы", - отвечали журналисты.

Впрочем, всё это мне ни к чему, как и я" - всему этому.

 

Полдня плыл я на резиновой лодке по Селижаровскому плёсу по направлению к реке Селижаровке,  которая соединяла плёс озера с Верхней Волгой.

Речка шириной метров в двадцать вяло вилась среди низин и заливных лугов, украшенных многочисленными стогами и копнами.

Рыбы было много, килограммовые лещи не редкость. Из камышей и осоки часто вспархивали крупные утки; в прибрежном олешнике - рябчики во множестве. Несколько раз видел мощных лосей, маленьких косуль. Как-то на прибрежном песке обнаружились следы медведя, что ли. В другой раз кабанов. Было страшновато, но бодрило. Грибов, ягод – не меряно. Особенно хороша была сизо-синяя, очень крупная голубика в подсохших болотинах. Люди не встречались. Не было даже обязательной, пусть еле заметной тропин- ки вдоль берега.

 Первую остановку я сделал в деревне Корыто.

Как рассказала хозяйка, деревня названа была так потому, что стояла около очень глубокого плёса реки Селижаровки; теперь тут специальные рыбаки ловили угря. "Почему специальные?" - недоумевал я. "Да они как бы государственные, в Кремле работают". - "В Кремле рыбаками?" - "Да не, рыбу ловят для Кремля и министров". Выяснилось, что четыре тутошних мужика были поставщиками копчёного угря для нужд Кремля и некоторых московских ресторанов. Дома у них были кирпичные, добротные, выгодно отличались от десятка покосившихся халуп еле живой деревеньки Корыто. На крашеных коричневым морским суриком крышах - тарелки спутникового телевидения. Пара внедорожников у ворот. Но, как сказала хозяйка, ездили они по большей части на почти бесшумных чёрных мотоциклах. "На мотоциклетках дядьки ездят на дальние просеки стрелять разную мелкую птицу, даже скворцов, и мелких  косулек, их тоже коптят - и в Москву." - "Хороши ли косульки?" -"Ой, хороши!  Мясо у них розовое, нежное, с белыми прожилками жирка, ну прямо как молочные поросёнки.  Специально привозят из питомника, тут малины много, они любят».

Я обрадовался: наконец-то половлю легендарного угря, ни  разу  нe  пробовал эту знаменитую экзотическую рыбу.

- Э нет, сынок, - остудила меня хозяйка. - И в голове не держи. Увидят они тебя на плёсе, не сдобровать.  Сгинешь. Вот видишь вдалеке мосток деревянный?  За ним и лови чего попадёт, плотица там, густёрка.  Раки хорошие, крупные. А на плёс не ходи. Утопят.

- Прямо уж так и утопят! - улыбнулся я. - Что у вас тут за порядки такие? Частная собственность кругом, что ли?

- А испокон века такие порядки. Сколько живём, завсегда такие порядки. Матушка рассказывала, что и при царе так было,  и при коммунистах, и теперь. Всегда. А нам что? Мы смирные. Нельзя, так нельзя. А то рыбки кремлям да министрам не хватит. Разве мало еды надо депутатам, хоть царёвым, хоть теперешним? Много надо еды. Вот у нас тут по краям клеверных полян, специально сеют, гнёзда пчелиные в земле устроены, так ихние соты тоже в Кремль возят. Ты хоть раз ел мёд из земли, который с клевера? - кокетливо улыбнулась хозяйка. - И по грибы на  Селижаровке не ходи.  Побьют.

- А потом что, тоже утопят?

- Да не, зачем утопят. Посадят в машину и увезут в город Селижарово на вокзал, и отправят куда положено.

- Ну а это, - несколько заробел я, - бить-то будут?

- А когда как. Может, и побьют маленько. Когда как.  Вот ежели увидят, что супостат, не слушаешься, так и поколотят. У них такие чёрные палки с искрами и с молнией. Тык - и готово, вези тебя куда хочешь.

Нехорошо стало мне. Куда я попал? Что за спецзона,  где туристов и мирных рыбаков глушат шокерами?  Наверное, хозяйка от скуки фантазирует, стращает меня.

- Ну а грибы, их-то почему нельзя собирать?  Тут на всех хватит.

 Оказалось, дела так обстояли.

Периодически на маленьких автобусах приезжают три-пять человек с бельевыми корзинами. Они в определённых местах собирают исключительно белые грибы, только шляпки величиной "такие вот" - сложила в кольцо большой и указательный палец хозяйка. И маленькие грибочки, которые называются чесночники. Тут же, в деревне, в доме у рыбаков шляпки белых вместе с чесночниками маринуют и закатывают в банки. Маринады бывают разные. Потом эти люди нагружают свои корзины большими квадратными бутылками и отправляются за рыжиками, берут только такие шляпки, которые проходят в горлышки бутылок. И тоже маринуют, иные солят прямо в бутылках. Ведь рыжики можно кушать на следующий день после засолки. Когда бригада заготов- щиков уезжала в Москву, деревенским дозволялось ходить по грибы и ягоды, но на некоторые поляны, особенно где росли чесночники, всё равно было нельзя. Кремлёвские рыбаки следили за порядком строго. Бруснику, клюкву и землянику эти рыбаки у местных жителей принимали, но только крупную, исключительно одинаковой величины и цвета. Платили очень хорошо.

- Вон, вон, смотри, - ткнула пальцем в окошко хозяйка. - Работать поехали.

Двое в жёлтых блескучих  комбинезонах медленно плыли на казанке поперёк плёса, один, как гондольер  умело правил кормовым веслом, другой доставал  из воды за стеклянные поплавки сеть, выпутывал из неё длинных чёрных рыбин и складывал их в лодку. Странно, почему самых крупных рыбин он бросает обратно?  Мелких ладно, понятно, а крупные чем провинились?

- Положено только по полметра, никак не больше и не меньше. У этих дядек на задах огородов такие сараюшки есть, коптильни. Там угрей коптят несколько дней, потом каждого в золотинку запечатывают и в красивую длинную коробку. А в субботу отвозят министрам и ихним министершам в Кремль. А сначала они живых рыбин в больших чанах держат неделю, там воздух пузырьками и еды нет. Угорьки совсем от всего очищаются. А солят их сразу живыми, потихоньку добавляя в эти чаны рассольчику со всякими травами, они наглотаются, вот и готовы, можно даже сырыми есть.  Полотенчиками обсушат, бечёвочкой обвяжут, и коптить долго, потому что дым холодный. Ольховые опилки, ягодки можжевеловые, опять же травка специальная. Вот порежешь такого, а кусочек аж весь прозрачный, как постное масло.

- Да... - облизнулся я. - Попробовать бы.

- А я тебе дам попробовать. У меня есть. Дядьки мне рыбинку, а я им пиво варю. Такого ни в каких заграницах  не делают. Сейчас принесу.

Пиво: медовый привкус, пахнет ржаным хлебом, чёрное, густое как двойной портер, плавают разбухшие изюмины и сморщенные бурые ягодки рябины. В голову ударило тут же - и так мне стало весело!  Подан напиток был в расписном деревянном хохломском ковшике с двумя ручками, очень удобно.

Хозяйка, подперев скулу пухлым кулачком, с улыбкой наблюдала за мной.

- Ну как? Это тебе не какая-нибудь там "Балтика" или ещё что. Пей, пей, - смеялась она. - Сейчас песни запоёшь. Знаешь песни?

- Невероятно, - искренне восхитился я и прикрыл в блаженстве глаза. - Просто невероятно, честное слово.

Клавдия-свет-Васильевна принесла деревянную дощечку. На ней лежала половинка лоснящегося копчёного угря. Нарезался он тонкими, изгибающимися ломтиками, они были совершенно круглые, жёлто-прозрачные. Вкус... нет, нет, я совершенно бессилен, и тут никакой  Даль не поможет, ни Набоков, ни словарь синонимов.

- Так это мы с вами, Клавдия Васильевна, почти как в Кремле! - бодро посмеялся я. - Осталось только бутылочку, штофчик рыжиков отведать.

- Ещё угостить пивом?

- Ох, пожалуйста, пжалста, если можно, ещё ковшичек, ковшичек…

             - Это не ковшик, это поставец, - чуть ли не пропела  хозяйка, наливая из рыжей глиняной кринки чёрное, густое как шоколад пиво; ягодки изюма и рябины нехотя переваливались через край кувшина.

- Отрыбачились, - сказала Клавдия.

 Я осоловело посмотрел в окошко.

Рыбаки вылезли на берег и разошлись. Один неспешно направился к нам, к дому моей хозяйки. Весёленькое моё настроение и возникшие было тайные сладкие надежды упорхнули. Я приложился к поставцу, но лучше  не стало.

И посмотрел на Клавдию вопросительно.

- Гришка за пивом идёт, - сказала она с улыбкой.

Встала, подошла к зеркалу в простенке. Вспушила русые, слегка кудрявые волосы. Бровки пригладила пальчиком. Поправила кружавчики  на воротнике.

Стукнула одна,  хлопнула другая дверь, коротко скрипнули половицы в сенях. Крепко потоптался - и вошёл пришелец в снежно-белых толстых шерстяных носках.

Был он высок, строен, ладен, выбрит до синевы на блестящих скулах, белёсо-кудряв. Глаза сизо-синие, как вода под небом. Белый свитер мягкой шиной охватывал горло. Но крупный кадык всё равно выделялся.

- Здравствуй, Клавдия, - хозяйски сказал Григорий.

Неслышно прошёл к столу, капитально уселся на табуретку, уперев руки в колени, расставив локти, и стал похож на большую белую птицу.

- Здравствуй,  Гришенька! - удручающе резво проворковала Клавдия. - Ну как улов?

- Поднеси-ка мне пару поставцов, Клавдия. Только погрей чуток. Ветер там. А рыбу эту убери, тошнит уже. Стакан горячих сливок.

И обратился ко мне:

- Люблю, знаешь ли, пиво с горячими сливками. Сытно и полезно. Знаешь, как потом стоит!  Как маяк. Не пробовал?  У-у-у!

Он вытащил из обширного кармана жёлтой куртки две чёрные длинные рыбины, они ещё слабо шевелились, протестуя; скрутил их кольцом, кажется, завязал узлом и положил на клеёнку стола.

- Свари. Они большие, жирные.

И обратился ко мне:

- Кадушкин? - посмотрел он на меня безо всякого интереса. - Дачник? Или что? Турист, рыбак? Два дня. Наслаждайся. Потом - в путь, в путь. К Волге-матушке-реке. Там тебе будет попроще, посвободнее. А тут нельзя. Предупреждаю по-хорошему. Как человек человеку говорю. Понимай.

 

- Разве мы  знакомы? - изумился я.

Пивное лёгкое веселье, к сожалению, испарилось без следа.

 И всё же меня взъело:

- Кадыршин, а не Кадушкин.  В чём дело? Я просто... просто тут путешествую, плыву по Селижаровке,  рыбачу, потом по Волге поплыву. Запретная зона у вас тут, что ли?  Тогда знаки где, колючка, надолбы, противотанковые ежи?

- Какие надолбы? - посмотрел он на меня со скукой. - Будут тебе надолбы. Если хочешь поплавать по Волге, уматывай с Селижаровки. А то не увидишь ни Волги, ни Селижаровки.  Понимай. Кадыршин?

- Кадыршин!  Василий Ильич.

- Так вот, Василий Ильич... - начал было Григорий, но, глянув на подсунутый ему ковшик, взял его обеими руками (Кадыршин приметил чистые короткие ногти), прило- жился и до-о-олго, медленно, с чмоканием и паузами сосал сусло, изредка откидываясь, жмурясь, охая, и - опять прикладывался,  полуприкрыв глаза.

- А? Какое качество? Эксклюзив! Пил ли ты такое, Василий.. .э-э... Ильич?

- Нет, никогда, - сказал Василий Ильич.

- Ел такое, Василий Ильич?

- Нет, - сказал Кадыршин.

- А баб таких, - он кивнул в сторону Клавдии, - тискал?

 Клавдия хихикнула и отвернулась.

- Нет, - сказал я. - Не тискал, Григорий,  не знаю как вас по батюшке.

- Вот видишь, как бывает в жизни. Сначала ничего-ничего, а потом совсем ничего.

- Это в каком смысле?

Я недоумевал, не понял странное  присловие.

- У меня и намерений-то никаких в мыслях даже не было.

- А намерения, они ведь совсем не в мыслях появляются,  Кадрышин, в другом месте. По глазам вижу.

Ну, ладно, Кадрышин, так Кадрышин, чёрт с тобой.

Григорий подобрел, даже вроде бы слегка зарумянился и стальная сизость на скулах прошла. Высокий лоб его был гладок и бледен, ни одной морщинки.

Он смотрел на меня, Кадыршина, не мигая, однако не в лицо, а вроде бы в пах. Я непроизвольно отряхнулся.

- Почему, откуда вы знаете меня? - спросил я.

 Григорий отмахнулся с усталым вздохом:

- Население района четыре тысячи шетьсот восемьдесят человек. О чём ты говоришь. Всё  знаем, и тебя и два аршина под тобой. Ты в Селижарове останавливался

на два дня в  гостинице?  Останавливался. Плавал на катере на остров Столбный? Смотрел Нилоту пустынь?  Плавал, смотрел, разговоры там разговаривал... Не понравилась ему, вишь ты, тамошняя богадельня. А чего ты хотел? Курорты в другом месте. А в монастыре, вот отремонтируем, будет комфортабельная тюрьма для убийц. Пожизненная. Мы им там такой рай устроим, проклянут день, когда родились на свет. Вот ты грамотный, я смотрю, знаешь, что мочу пить полезно? Они там у нас будут свой  кал есть, а запивать мочой. Тогда тебе больше понравится?

             Я обнаглел:

- А мне келья найдётся?  С полным пансионом.

Григорий хмыкнул, налил пива, плехнул  туда полстакана сливок - и махом выпил.

- Ыы-к! - крякнул он. - Клавдия, я тебе грамоту выпишу.

 Клавдия чуть повела бёдрами:

- Гришенька, лучше премию. Мне что твоей грамотой, печку растапливать?

- Премию. - Нарочито серьёзно проговорил Григорий, откровенно пялясь на бёдра Клавдии. - Премию... Иди пока в светёлку , раздевайся. Будет тебе премия. В субботу шеф приезжает. Слетай за подругой в Верхнее Корыто. Чтобы всё сияло тут.

- А и не сомневайтесь, Григорий Мартынович,  разве мы когда подводили?

- Ладно. Иди пока. Погрей простынки. Я тебе рябчиков вчера принёс. Стомила в печке?

- А как же, Гришенька, а как же. Внутри яблочки, снаружи брусничка.

 Григорий протянул ко мне удлинившуюся ручищу, обхватил мою шею пальцами, тихонько потряс:

- Люблю, Кадыршин, после этого дела хорошо пожрать!

В общем-то я живо всё догонял,  как теперь  говаривают. Пора было сматываться.

- Пойду вон за мостик, спиннинг покидаю, может что попадется. А уж завтра в путь.

- За мостик? Ну поди, поди. Покидай. Может, что и вправду. И в путь. Правильно. Не задерживайся на нашей забытой речушке. Хотя я понимаю тебя, много тут соблазнов, - подмигивая, он подёргал головой в сторону двери, куда ушла Клавдия. – Рыбалка отмен- ная, охота, леса всего полны. Ружьё-то у тебя есть?  А, да, забыл, ружья у тебя нет. Прямо не знаю что сказать... Грибами не увлекайся. Исключительно те, что вдоль берега. В районе  десяти метров. Там тебя никто не тронет. Два голавля, три подлещика в сутки. Тебе же больше не надо?  Кружка земляники и кружка черники в сутки. Кружка брусники. Ружьё есть?  Ах, да, нету. Такой расклад, Илья Васильевич.

- Василий Ильич, - напомнил я.

- Ружья нет,  инструкций по птице и зверю не будет.

- Нету у меня ружья, - сказал я, жалея, что у меня нет автомата, пулемёта, гранаты...

- Фу ты,  оппился, - бурно рыгая и отдуваясь, сказал Григорий и поднялся. - Давай гуляй пока. Приходи через часа полтора.  Будешь рябчиков  с брусникой есть,  я тебе оставлю. Пойду порадую мою Клавдюшку пару раз.

И - бесшумно удалился в райские недра светёлки, где ситцевые в цветочек простыни и красное шёлковое пуховое одеяло уже были тёплыми, и среди всего этого изнывала желанием пышнотелая,  разрумянившаяся Клавдия Васильевна, - как-то так представлял картину Кадыршин.

 

Часа полтора проболтался я за мостом, почти сразу поймал три небольшие щучки. Но кому они тут нужны?  Если повсеместно порхают толстые копчёные угри, фарширо- ванные брусникой и грибами, и прямо в штофах растут и солятся шляпки рыжиков величиной с пятиалтынный.