Григорий ГОРНОВ

 

Родился в 1988 году в городе в Москве. Автор двух книг стихов.

Публикации в журналах: "Студенческий меридиан", "Ликбез", "День и Ночь", "Журнал ПОэтов", "Новая Юность", "Зинзивер"  и др. Обладатель диплома I степени межвузовского литературного форума "Осиянное слово" (2013). Участник семинара поэзии Совещания молодых писателей при СПМ 2013 года. 

 

 

ПОЭЗИЯ СОСТОЯНИЙ

По следам книги Н. Делаланд «Сон на краю»

 

Книга Нади Делаланд «Сон на краю» начинается со стихотворения «Гербариум теней…», пространство и время в котором схематичны. Героиня вроде бы уходит из «библиотеки лены», но на самом деле статична в реальном измерении: «снятся этажи сознания». Её же ирреальное перемещение маркируют мотыльки, индуцируя три основных состояния. Героиня видит мотылька, потом ещё одного: «блестя попеременно то мёртвой головой, то крылышком руки».

Два стоп-кадра, которые будто бы фиксируют и отключают время и, подобно нескольким снежинкам, залетевшим под арку, означающим снежную бурю снаружи, приглашают в мир мотыльков: в «переулки хранилищ». В концовке появляется антитеза мотылькам: бабочка, выходящая в окно. При этом, если Бродский, обращаясь к бабочке: «есть люди, чей рассудок стрижет лишай забвенья; но взгляни: тому виною лишь то, что за спиною у них не дни с постелью на двоих, не сны дремучи, не прошлое - но тучи сестер твоих!» - под сёстрами подразумевает таких же бабочек, как она, то бабочка Делаланд представляет собой гиперорганизм (улей пчёл, муравейник муравьёв), состоящий из мотыльков: бабочку мотыльков. Чтобы получилась женщина, нужно три мужика: интересен образ, в котором Пушкин, Блок и Антониони сливаются в Надю Делаланд: «спускаюсь, шебурша шелками, в переулки».

 

Следующее стихотворение «Медленно обучаюсь передавать…», в котором вербализируется моя догадка о первом: «оттуда, где нет дышать, где остановка времени и пространства прорезь» (не та ли это прорезь, куда залетел мотылёк, снеся сам себе голову об острый край?) о переводе на метаязык: «с не языка другого — в язык». Можно было бы написать язык с большой буквы, но автор не любит проговаривать отгадки своих загадок и правильно делает. И хотя образ «передавать вещи на небо буквами» относит куда-то в пласты квантовой физики, это стихотворение о любви, где героев так по-цветаевски клинит одним клином.

 

«Лесов таинственный осе’нь…». А вот это стихотворение и красивое и страшное. Осень с ударением на второй слог - конечно же, смерть, с которой так устал бороться бродский и мандельштам. И Пушкин и Тютчев спокойно спят – вот вам и метафорированное отличие двух веков. Исчерпывающе. А может и нет… Занимает отраженный женской сущностью образ Маяковского: «А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы!» - «ляг на живот его берут губами» - по-евангельски самоотрешенная любовь к павшим листьям, застывшим в переходе между жизнью и смертью.

 

«Отходи в сторону, не иначь…». Мудрое стихотворение. Зачем иначить древо жизни? Оно есть было и будет, а всё земное отмирает, забираемое им и, видимо, переходит в дичь ветвей. А на ветвях плоды – стихи Нади Делаланд. Ура.

 

«перинатально спит на краю зимы…». Вообще в этой книге трудно провести границу между героиней и пейзажем. Ветки чёрные, просящие укусов и белые - отстраняющиеся – в полупрозрачном теле. Ветка предчувствия. Ветки чувств одновременных, противопоставленных, но интегрированных в одно. Но вот уже слышен подземный гул – начинаются роды весны. И ветки поменяются ролями, появятся новые доселе невиданные. Зарастут листьями. Дичь, одним словом.

 

«Прерывисто дыханье сквозняка…» Твоя Любовь – обморок вещей, лишенных сквозняка. То есть мы становимся зрячими, когда прекращается ветер. Возникает параллель со вторым стихотворением книги: опять квантовая физика. Дует сквозняк, створки накаляются, начинают светиться, и передаются на небо. По фотонам - по буквам.

 

«перестану узнавать…» Как и в первом стихотворении – двоякость. С одной стороны, сон – наступает ночь, окно гаснет, а с другой – смерть – окно гаснет навсегда. Вообще посмертный ужас передаётся достаточно подробно: «не владея больше мимикой и речью машем крыльями тебе смеёмся плачем».

 

Проводы. Радость грусти – смехоплачь. Особенное состояние эйфории, перемешанной с ужасом, к нему до Делаланд никто особо не присматривался и тем паче не описывал так подробно. Вообще, погрузившись в эту поэтику, я попадаю в такую систему координат, где и жизнь и смерть и сон и явь не противопоставлены, а сосредоточены на одном полюсе. То есть «мир» и «мир иной» (в привычном понимании) вместе составляют «мир». Но у этого мира тоже есть мир, противопоставленный ему. Его нельзя увидеть, но можно обнаружить его следы здесь, на Земле и уже по этим следам представить его. Поисками этих следов и занимается автор, читая которого я обнаруживаю себя катионом на острие иголки люстры Чижевского или, если угодно, электроном на острие иголки микроскопа. Да, микроскопа. Одновременный круговой обзор. «Вспомню тебя — всю разом».

 

«смотри уже осень летит с подоконника в сад…» - снова отождествление героини и природы. Вообще суицидальность здесь просматривается, но нивелируется как раз отсутствием границ и тем, что и жизнь и смерть по одну сторону. И это даже не авторское мировоззрение. Христианское, по большому счёту.

 

«Год на девятом месяце — вовсю…» Стихотворение выбивается из ряда энергичностью сюжета, лишь концу возвращаясь в привычное сомнамбулическое состояние. То есть вначале нервы на просвет не видно, а к концу уже видно.

 

«Это — ноябрь, рассмотри его медленно, жук» Интересное слово «москвошвея», вызывает ассоциацию с фильмом «Москва слезам не верит» - «вы полагаете, всё это следует шить?»

«Ссыхаясь с терракотовой глиной» - опять вездесущая эстетика смерти. Поцелуй кровавыми губами.

 

«Не дари ты их мне — ни живых, ни мёртвых…» Излюбленная женская фраза предстаёт здесь в совершенно ином измерении. А хоровод с мотыльком, цветком, дырявым листком и кузнечиком, конечно, радует.

 

«Шла и посвистывала дырочкой» - ритмически опять же необычно энергично. Вернее, у автора нет неэнергичных, но обычно энергия другого кроя. Здесь – более земная, более угадывающаяся, более диалогичная.

 

«в оба жаберных сердца качая утренний» Интересная ирония. Октябрь – трансвестит. И плачет. Что же случилось? Видать, ноябрь изменил с осенью.

 

«Слава Тебе, показавшему мне свет» Смешивание двух рядов – бытового и сакрального - не выглядит притянуто, да и вообще гумилёвский трамвай проезжает и нормально, без всякого претенциоза: и луна и сорока, и носок недовязанный и блоки скачут. Блохи то есть. Опять же и рожденье и смерть уже увидены и узнаны. Всё, всё на одной стороне. На стороне Нади Делаланд.

 

«хочу быть крепкой старухой» Мёртвый бок. Мёртвый край. Сон на мёртвом краю. Получается, героиня здесь становится кошкой, которая спит на краю собственной старости. Как-то так.

 

«Молчит ночная фаланга света» - здесь идея в том, что молоко и свет, это не то что даётся, а то, чему даётся. Или, может, я ошибаюсь. Вообще говорение о стихах Делаланд по отдельности всё очевиднее сваливает меня в желание прекратить делать это и говорить о состояниях, об интонациях. Но состояния и интонации одни и те же. Замкнутый порочный круг.

 

«Посмотри в окно — всё ветрым-ветро» Такое женское, мудрое, русское стихотворение. Не синонимичный ли это ряд, кстати? Приятное.

 

«ошеломлённые они стекают вдоль» Хм. Хочется читать прозой: между нами повороты долгих улиц огромной распахнувшейся молитвы. Но это не потому, что автор так написала, а потому что мне так захотелось. А над Сокольниками атмосферный фронт. А вот и авторское подтверждение моей рапсодии о следах другого мира: «снег оставляет мокрые следы, монах склонившись долго их читает». Я не монах, но читаю уже долго. Яичницу шоль пожарить. В смысле, чтобы как у Бродского: «по наволочке лицо, как по скороводе яйцо».

 

«Воды крещенской иглы, синева» - первая строка красива – отражение падающих звёзд. Кстати, интересно. Вот если стихотворение поднести к метафизическому зеркалу и прочесть отражение, что там будет написано? И существуют ли такие переводчики?

 

«Вестибулярный снег осваивает круг» Опять чудесным образом вербализируется увиденный мной ранее микроскоп: «Вся оптика моя — смотреть сквозь микроскоп снежинки на простор, с которым нужно слиться». Опять время размывается: «Вот, проснувшись лет шести, я снова от неё перо найду в кровати», вынося героиню на вечный сугроб вечного снега. «Господи, помилуй снег».

 

«Деревья в обмороке лютом» Очень пастернаковское стихотворение: стволы, стволы, свет, всё кружится, всё лит. И пахнет яблоками.

 

«Я живу в Домодедово, около леса» Здесь опять проявляется единомоментность событий: «где июнь только начался и неизвестно, где закончился август, сваливший от всех.» Автор как рыбий хребет вытаскивает позвоночник времени из причинно-следственной связи, солит светом и сластит снисходительными интонациями: так, мол, и так. «улыбаться дождю из лесного пруда.» - примерно так чувствует человек, одновременно принимающий ванну и душ.

 

«Смеющихся громко, бегущих под ливнем» Здесь автор опять обращается к лирическому герою «не ругай». Вот мнится мне, что Надя к любому, даже самому страшному бармалею, как прочтёт, как подойдёт и как скажет: «Э..э..эй! Не ругайся!» Так он и испарится на том же месте в дичь ветвей. Всех в дичь.

 

Всё ещё. Здесь хочется пробежаться по образам: «огненное шоу с бумажными платочками»,

«смеющемуся поезду со мной», «сквози сквозь тело снежная ограда», снег, идущий в кружке, «ломаный выпуклый вогнутый дом». А вот опять образ чижевского микроскопа: «буква на кончике карандаша».

 

«Это происки жизни, которая тащит гулять» Я уже не в первый раз замечаю, что героине свойственна черта уговаривать себя, если она во что-то некрепко верит. То есть наполовину освещённая деталь зачастую дорисовывается всё же чем-то извне, а не изнутри. А дорисовать изнутри она не всегда решается, потому что боится сломать крепежи более ранних подмостков.

 

«Задымление дня, освоенье туманом границ». Напоминает пейзаж Куинджи. И мысль пришла в голову: поначалу кажется, что если автор отойдёт от привычного стиля рифмовке, то потеряется стиль как таковой. Но вот в этом стихотворении рифма немного другая, но стиль не теряется. А читается легче.

 

«Атрофия листика, дистрофия» Опять уже испытанное при чтении книги ощущение, что автор, когда никто не видит, берёт ключ, поворачивает где-то, и у неё глазные яблоки разворачиваются зрачками внутрь, и начинает разглядывать большой муравейник. И дерево рядом.

 

«Снилась мне темнота. Как в детстве, в шкафу» хочется сказать, что в этом стихотворении, как и во многих других, пьерошная концовка. И в стихе, который висит визитной карточкой на литкарте тоже пьерошная. Не хочется это объяснять. Пьерошная и всё тут.

 

«у тебя умерли я звоню» а вот здесь время как раз обнаруживается: «не шепнёшь, не возьмёшь…»

 

«Вот библиотека Ахматовой, возле которой наполовину умерли два сома» Бродский и Рейн. Но оказывается один из них всё же Реформатский.

 

«Становится прозрачнее. Дома» Обычно поэты передают времена года, а Делаланд умеет передавать состояние каждого месяца. И это здорово.

 

«За это время я успела» Пока я это писал, я успел выкурить семь сигарет, пережить одну метель, сварить две сардельки, пять раз понюхать нарциссы, любоваться попеременно початой бутылкой виски и толстой книгой Бродского, написать сто тридцать смс подруге, три раза помять подушку антистресс, один раз прочесть книгу Нади Делаланд «Сон на краю».