Татьяна ЖИРКОВА

 

Родилась в Ленинградской области, окончила Ленинградский политехнический институт им. М.И. Калинина. Работала в системе Ленэнерго. В настоящее время работает в школе. Была участницей конференций Молодых литераторов Северо-Запада, членом Клуба Молодых литераторов Ленинграда. Как прозаик публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград», журналах «Полярная Звезда», «Костер», «Чиж и еж», «Пионер», «Кольцо А». Автор книжки рассказов «Угол».

 

 

В  КОНЦЕ  ДНЯ

Рассказ

 

 

Не следует судить впереди идущих слишком строго;

надо всегда помнить, что за тобой тоже идут.

Б. Ручьев

 

Электромонтер Женя Свешников, развалившись на стуле в релейном зале подстанции, пускал колечки дыма в потолок. На столе перед ним валялась выцветшая схема с кучей блестящих винтов и гаек сверху. Из кармана Жениной спецовки торчала отвертка.

От курения першило в горле. Но Женя продолжал отрешенно следить за кольцами – большое, меньше, еще меньше…

Обрывки разноцветных проводов гроздьями свисали из металлической панели. В глазах рябило. И эти чего-то требуют…

- А вот и ни черта! – Женя встал и ткнул окурком в ближайшую гроздь.

Третий день Линьков отправлял его на монтаж релейной панели, которая по документам давно принята. «Да что ж это, каждый год за них отдувайся? В прошлом году обманули – две недели не разгибался. Кто-то будет деньгу сшибать, а ты, Женя, потей».

И сейчас бы не знал, если б не подслушал…

- Ведь эта работа в вашей смете, - уговаривал Линьков.

- Да берите вы ее себе, смету. Надо-то вам, и делайте. Посадите мальчика – деревянный что ли, пусть монтирует. Нас на другой объект перебрасывают. Понимаете, на другой.

Утром Линьков сказал:

- Вот панель. Делай, как в прошлом году. Практикуйся.

- Не буду, - ответил Женя.

- То есть, как?

- Не буду. Пусть монтажники доделывают.

Линьков покраснел.

- Нехорошо подслушивать.

- Нехорошо заниматься не своим делом, - парировал Женя.

- Я приказываю. Берите инструмент и в релейный. Вам ясно?

    

Женя сдунул с подоконника пыль, взял схему, расстелил на подоконнике, сел и уставился в окно.

Он любил короткий призрачный миг между зимним утром и днем, когда снег из темно-синего делается вдруг фиолетовым, потом васильковым и почти сразу белым или серым в зависимости от близости солнца.

- Та-ак, - входя, протянул Линьков. – Что сделано?

- Пусть монтажники… - Женя встал и, глядя в спокойные, ничего не выражающие глаза Линькова, выпалил:

- Вас люди боятся!

Слова вдруг посыпались сами собой, как камни с неба – неожиданно и хлестко.

- Я, я отстраняю вас от работы,- услышал наконец Женя.

    

Плотно запахнув ватник, Свешников быстро шагал через заснеженный подстанционный двор по утоптанной дороге мимо высоких закопченных трансформаторов.

Линьков, наблюдая в огромное окно коридора, ожидал, что монтер одумается и войдет с другого входа, но тот повернул в сторону, туда, где виднелись серые, огромные, как торпеды, выключатели, и припустил к складу.

Линьков дернул рукой, будто схватил надоевшую муху.

 

Он припомнил этого парня после техникума. Свешников сидел напротив и названивал приятелям. Это мешало сосредоточиться. Телефонный аппарат то и дело подталкивал разложенную на столе схему. Хотелось крикнуть – прекрати! Займись делом. Но тогда пришлось бы все отложить и искать ему это самое дело. И Линьков молчал.

Женю оформили электромонтером, его возмущало, почему не инженером. А Линькова раздражали притязания мальчишки, по его мнению, ничего не умеющего, не знающего ни оборудования, ни порядка производства работ.

С дежурными Женя сошелся быстро, распивал у них за пультом чаи, будто не замечая немого неодобрения Линькова.

Линьков обедал в одиночестве за своим столом. Расстилал полотенце, выкладывал бутерброды, яйца всмятку, доставал термос.

Стена, смежная с пультом, была всего лишь фанерной перегородкой, и Линьков слышал и взрывы смеха на пульте, и приглушенные голоса. Голос Свешникова выделялся среди остальных, и это задевало.

- Да плюнь ты на свою релейку, иди к нам в дежурные.

- Дежурные – это в школе у доски с тряпкой. Назывались бы вы диспетчерами или операторами, не стыдно и девчонке представиться.

И этот ответ озадачил Линькова. Он и сам не раз задумывался, хоть и не в названии дело, а все ж есть поразительное несоответствие работы названию. Вот и лезут в дежурные все, кому не лень, а после бегут без оглядки, не выдержав напряжения, в котором держит пульт любого.

   

Телефонный звонок заставил Линькова резко разогнуть спину. Он вскрикнул и пошел в релейную на негнущихся ногах, боль разрывала поясницу.

- Линьков, - привычно сказал он в трубку.

- Васичка, что-нибудь случилось? Ты долго не шел.

- Подожди, Зина, сяду.

- Спина опять болит? Ты снова забыл подушечку. Вот я сама принесу.

- Не вздумай, - рассердился Линьков, представив ухмыляющегося Свешникова.

Он замолчал, не находя, что еще сказать, и закончил:

- Перец этот работать отказался.

- Васичка, ты только его не ругай.

- А, ты все равно ничего не понимаешь. Что у тебя?

- Да вот, в магазин сходила. Мяса принесла. Что ты хочешь на второе?

- Делай, что знаешь. Я занят.

Не дослушав, Линьков раздраженно швырнул трубку.

Причем тут мясо, когда отношения с этим Свешниковым окончательно зашли в тупик.

Приступ радикулита, грубо прерванный разговор с женой совсем испортили Линькову настроение. Он взялся было за схему на столе, но тут же поднял глаза и уставился в простенок между окнами.

Задетое самолюбие не давало успокоиться. «Перец», «щенок», приговаривали губы. Он придвинул телефон и набрал номер Козырева.

- Слушаю вас, - слегка заикаясь, как всегда, приветливо отозвался Козырев.

- Линьков. Мне необходимо переговорить с вами, - быстро, точно боясь передумать, начал Линьков. – Сегодня. Могу я приехать в конце дня?

- В связи с чем раскипятился, Василь Петрович? – Линьков отчетливо представил хитроватые, смеющиеся глаза.

Он замешкался.

- Пожалуйста, пожалуйста, приезжай, когда пожелаешь. Я на месте.

Линьков положил трубку и провел рукой по вспотевшему лбу. Взглянул на часы, медленно поднялся и пошел на пульт.

Яркий солнечный свет, отраженный каменным полом, на мгновенье ослепил. Линьков страдальчески поморщился. Выяснять отношения он терпеть не мог, тем более с помощью посторонних.

« Ну нет, хватит, или он или… Щенок».

Тверже застучали тяжелые ботинки. Он рванул на себя дверь пульта, и, не придержанная, она грохнула за спиной.

К просторному помещению пульта с огромным столом посередине он давно привык, а сейчас будто впервые увидел. Старинные мраморные панели, сигнальные лампы, табло, деревянные часы с массивным маятником, бюст Ленина, красное знамя с золочеными кистями…

Полная «синтетическая» блондинка лет пятидесяти с улыбчивым сильно накрашенным лицом обернулась от стола.

- Лариса Сергеевна, я в управление. Передайте Свешникову, пусть поглядит выходное реле в схеме сигнализации, он знает, - спокойно, с расстановкой обычным своим невыразительным голосом сказал Линьков.

- Чтобы не скучать, - Линьков положил перед блондинкой тонкую шоколадку.

- Не сами ли вы их делаете, Василий Петрович! – кокетливо засмеялась Лариса Сергеевна. – Совсем меня избаловали!

- Живите сладко.

Все знали, что Лариса Сергеевна – любовница начальника подстанции, а Линьков, через пару лет собираясь на пенсию, надеялся успеть перевести Зину младшей дежурной в смену всезнающей Ларисы Сергеевны. Зина с семиклассным образованием абсолютно не разбиралась в электротехнике.

- Как дочурка? – спросила Лариса Сергеевна, дописывая что-то в журнал.

- Перед экзаменами дрожит, - гордо ответил Линьков. – На математические курсы в лекторий ходит.

Спускаясь по широкой лестнице, Линьков задержал взгляд на огромных окнах, потом на гладких плитах пола, на широких ступенях нарядной лестницы.

«Бог мой! Архитектор-то был умница, солнце – людям, на изоляцию ни луча не падет».

А старая, еще шведами построенная подстанция, отвечала на его шаркающие шаги почтительной тишиной огромных пустых коридоров.

У выхода Линьков нос к носу столкнулся со Свешниковым. Монтер быстро прошел мимо и запрыгал по лестнице.

- Я в управление, - крикнул Линьков.

- Пожалуйста, - безразлично отозвался монтер.

«Разрешил, директор, сорвал работу, и хоть бы тебе что».

На улице Линьков задумался, сравнивая невольно себя в молодости со Свешниковым.

 

На подстанцию он пришел с фронта. До войны успел окончить энергетический техникум, так что оформили инженером и дали комнату, сначала в общежитии, а потом начальник, оценив скромность и способности сотрудника, похлопотал, и Линькову выделили отдельную комнату, бывшую дворницкую, прямо на подстанции, просторную, но не отапливаемую и без воды.

Умываться он бегал на второй этаж, на пульт, а воду грел на керосинке.

Такое положение устраивало всех, неразговорчивого Линькова, привыкшего к одиночеству, дежурных на пульте, релейщик-то всегда рядом, с любой неполадкой беги к нему. И начальника устраивало, он теперь спал спокойно.

Вначале Линьков гордился своим положением, с готовностью помогал дежурным, знал только работу да комнату, в которую никогда не заглядывало солнце. Перед начальником, как говорили вокруг, очень знающим инженером пред пенсионного возраста, благоговел. А начальник принимал его работу, как должное и отвечал на сообщения едва заметным кивком.

Это продолжалось долго, пока одна из дежурных, которую Линьков только тогда и заметил, не остановила его в коридоре.

- Слушайте, так дальше нельзя. На вас ведь сели и едут.

- Хорошо еще не погоняют, - сострил Линьков и покраснел.

- Они не имеют права так вас эксплуатировать. В конце концов должна же и у вас быть личная жизнь. Это возмутительно! Вы сколько получаете?

Линьков ответил.

- Ага, - ненадолго задумалась Вера, востроглазая, усиленно молодящаяся дежурная. – Так. Пусть прибавляют оклад.

Разговор не прошел для Линькова даром. Вера теперь всем и каждому нашептывала, что лучшего специалиста обижают, эксплуатируют его знания, ничего не давая взамен. И, наконец, пустила слух, что Линькову предлагают другую работу, и даже помогут уволиться. И он непременно уйдет, если ему не увеличат оклад.

Вскоре вокруг заговорили то же. И вдруг оклад Линькову повысили.

Он помнил серые очень серьезные Верины глаза, то, как она торжественно сидела за пультом в нарядной кофточке, то, как сказала:

- Это ведь я увеличила вам оклад, - и засмеялась, почему-то прикрывая рот рукой.

«Зубов, что ли, нет?» - со страхом и жалостью подумал тогда Линьков.

Вера вызывала в нем жалость, возможно, тем, что старалась выглядеть моложе и это не удавалось.

- Вы любите театр? – перестав смеяться, спросила Вера.

- Вы… хотите в театр? – догадался Линьков.

- Ну, нет, - она опять засмеялась.

Потом они сидели в ресторане друг против друга, и сквозь шум и гам Вера рассказывала о себе, об умершем в блокаду сыне, пропавшем муже, о старых деревенских родителях, к которым так и не доехала в эвакуацию. А теперь вот осела в городе, и надо бы съездить туда, и совесть гложет…  Линьков впитывал ее слова, как губка. Бывший детдомовец, он знал, что в Киеве его ждет - не дождется родная тетка, старенькая тетя Маша, мамина сестра…

Вера не скрывала свой возраст. Линьков оказался моложе на десять лет.

Спустя месяц Линьков переехал к Вере…

 

В троллейбусе, стиснутый со всех сторон, Линьков постепенно расслабился и размяк.

«Пожалуйста», - он вспомнил косой взгляд монтера, и чуткий нерв тут же дернул сморщенную щеку.

«Неужели сейчас так плохо учат? Куда подевались толковые, исполнительные, дисциплинированные, такие хотя бы, как Нина Семеновна. Ведь и заработки неплохие, а кто приходит? То лодыри – все по подсказке, то женщины: у иной мужики одни на уме, у другой все время дети болеют. А то вот такой Свешников – пуп земли, перец, не подступись». Линьков шумно вздохнул и схватился за поручень, троллейбус резко затормозил.

«До чего дошло, - начал он прерванную мысль, - записки ему пиши! Тетрадь завел. А он будет инспекцию наводить, отговорки искать, что надо делать вперед, а чего вообще не надо. Наполеон!»

Линьков огляделся. Тянуло холодом. Он стоял один в пустом троллейбусе.

- Сломался я, папаша, - сказал водитель, входя в салон. – Слушай, папаша, - он вдруг повернулся к Линькову и улыбнулся, - что бы ты хотел получить в подарок, скажем, на день рождения? Понимаешь, деду жены мы валенки подарили. Хорошие такие, а он обиделся.

Линьков вышел. Водитель удивленно посмотрел вслед.

Не дожидаясь транспорта, зашагал знакомой дорогой. Он не умел вступать в разговор с незнакомыми, и всегда завидовал тем, кто умел. «Валенки, хм! Придумают же. Я бы тоже обиделся». Он вздохнул, нет, никто никогда не дарил ему валенок. «А хорошо ноге в мороз, легко! Надо бы присмотреть».

Линьков был недоволен собой, надвигающейся старостью. «Почему отказался от должности начальника? Предлагали же, просили даже. Ответственности испугался. Будто моя работа не ответственна. Сглупил в свое время. Великодушно оставил другому. А если иначе? Бумажная работа, и с людьми надо ладить. Может и не сглупил».

Большой аудитории Линьков всегда боялся, робел и терялся на людях, потел, предвидя необходимость разговора или выступления на большом собрании. Даже искал выражение лица, зазубривал фразы, и все равно потел. «Да что ты рожи-то строишь? Лучше меня в суфлеры возьми!» - смеялась Вера.

А Козырев согласился сразу.

«И этот Свешников согласился бы, ему палец покажи, руки лишишься», - неприязненно подумал Линьков.

 

После увольнения Нины Семеновны, инженера, с которым Линьков не знал забот, многое изменилось. Зачастую самому приходилось брать отвертку и помогать недоучкам. Вот тогда и оценил Линьков Нину Семеновну.

Он помнил ее почему-то всегда с тяжелой аппаратурой для проверки защит в руке. Ходила же она и без нее! И сейчас он испытал угрызения совести, как тогда, когда видел ее, согнутую, пробегающую мимо. Монтеры, эти двухметровые жлобы, редко таскали такие тяжести. Линьков помнил их с папиросками у окна в коридоре.

Простые схемы Нина Семеновна проверяла самостоятельно. На сложные приглашала Линькова.

- В схеме допущена ошибка, - строго говорил Линьков, если автоматика не срабатывала. И уходил, по-царски, ни на кого не глядя.

Ошибка устранялась, его вновь приглашали, он делал несколько контрольных замеров и, аккуратно записав результаты в журнал, ставил внизу очень разборчивую подпись.

Прежний начальник давно вышел на пенсию, но официальная сухая манера их общения пристала к Линькову. Он и не задумывался, что можно разговаривать с подчиненными как-то иначе.

Нина Семеновна и недели не проработала, как Линьков начал замечать, что она исчезает в одно и то же время дня. Он удивился, потом растерялся. Но она работала хорошо. И однажды в пультовское окно он увидел, как Нина Семеновна, выбежав из здания, вошла в полуразвалившийся дощатый сарай с хозяйственным хламом и плотно закрыла за собой дверь.

Несколько раз потом он наблюдал одну и ту же картину. Сначала в сарай, крадучись, входила худенькая старуха в сером платке и с большим угловатым предметом в руках. Едва успевала старуха прикрыть дверь, как появлялась Нина Семеновна, перебегала двор и тоже входила в сарай. Однажды предмет у старухи странно мяукнул и зашевелился. «Ребенок», - догадался Линьков.

Несколько дней он размышлял. Он представлял, что происходит в ветхом сарае. «Что ж она, кормила бы в релейной, и почему она не попросит отпуск?». Он все не мог придумать, с чего начать разговор об этом.

В самый глухой час ночи, когда все замирало на подстанции и вокруг, в ватнике, с мешком ветоши в одной руке и молотком в другой он, с оглядкой, пробирался к подстанции. Тихо щелкал замок, бесшумно отворялась смазанная накануне дверь. Линьков тенью пробегал по двору и скрывался в сарае. «Надо, надо создать ей условия, может и без отпуска обойдется, деньги, видно, нужны.  Такие работники не валяются».

За несколько ночей он довольно утеплил стены и потолок, законопатил щели, даже заменил растрескавшиеся доски. Следы своей ночной работы тщательно скрывал.

 

«Вас люди боятся! – он вздрогнул, вспомнив глаза Свешникова.

- Работать надо, а не дежурных отвлекать, - холодно отозвался он, тогда как внутри что-то оборвалось.

«Отчего? – хотелось спросить. – Разве я страшный?»

- Вы как машина, как робот, у вас на все правильный ответ, запрограммированный. И людей вы делите на угодных и не угодных.

Свешников выпаливал слова, будто расстреливал Линькова.

- После работы демонтируете эту панель, - сказал Линьков.

- А неугодный, так дави его, долой. Для вас люди – пустое место, нечто, что обязано подчиняться! – не слушая, продолжал монтер. – Что вы кому хорошего сделали? Работала тут одна, Вера, так вы…

- Молчать! – ручки и карандаши, подпрыгнув, полетели на пол. Пальцы в кулаке заныли. – Я, я отстраняю вас от работы.

Ухватившись за спинку стула, Линьков замер, и только рот беззвучно открывался, силясь вдохнуть.

Гулко хлопнула дверь.

Расстегнув ворот, Линьков наконец перевел дух. Налил чаю из термоса. Почувствовав облегчение, вышел в коридор и приник к окну…

 

«Старею, - думал Линьков, - бывало, за полчаса до Козырева доходил. Троллейбус не нужен был».

Пурга разыгралась, шагалось тяжело.

 

«Господи, какой ты слабый-то…» - послышалось Линькову в порывах ветра. Так Вера вздыхала когда-то.

«Слабый», - соглашался Линьков…

А пришла Инга, молодая, красивая – и бросил Веру, даже отсудил половину ее комнатушки. И на эту самую половину Ингу привел, смотри Вера, любуйся.

Линьков остановился. Хватил воздуха.

Нашарив в кармане монету, он вошел в автомат.

С Ингой после развода Линьков не общался. С дочерью виделся часто. И Зина полюбила девочку, а, впрочем, это ему было все равно. 

- Дочка, здравствуй, мама дома?

- Да, пап, сейчас.

- Здравствуй, Инга.

- Ну, привет, - голос не изменился ничуть. - Что стряслось?

- Да ничего. На кладбище бы съездить, к Вере… Поедем?

- Ой, ну нашел что вспоминать. Живи ты сегодня! – засмеялась. - Бывай.

«Тварь…» - Линьков повесил трубку.

 

«…Козырев гроб-то Верин опускал… На поминки не пошел. Терпеть не мог Ингу. С ним бы съездить». Он остановился, прижал руку к груди, так вдруг забилось сердце, хоть садись на снег. «Прости меня, Вера, ревность к сыну блокадному прости…»

 

«Не уходи. Мероприятие-то это – ради галочки. Галочки-то разве важны? Лучше постой со мной, посмотри, снег падает… Знаешь, мне сегодня сынок приснился…»

Линьков вздрогнул от ощущения Вериной головы на плече. Провел по плечу рукой.

«Я вот думаю, стать бы травинкой! Он ведь у меня – деревце – черемуха в цвету… Не пожил, значит деревцем стал… А мне бы травинкой под ним, стволика касаться…»

«Ну, завела свою метафизику».

Слезинку смахнула: «Иди уж, галочку зарабатывай. Вместо сердца-то доска».

Нахлобучила на него шапку, засмеялась и вытолкала за дверь…

    

Однажды к нему в кабинет вошла незнакомая старуха.

- Помоги, родимый! Спаси от позора мою седую голову.

- В чем дело?

- Понимаешь, - старуха подняла выцветшие слезящиеся глаза, - Сынок-то мой угомонился, не пьет. Только- то жить они начали, а тут… - старуха заплакала, вытащила из сумки огромный платок и принялась вытирать глаза.

- Что же тут? – поторопил Линьков.

- Любовь промеж них, - выпалила старуха, сморкаясь, и снова пустила слезу, – нешто не видишь?

- Да бросьте, мамаша, от дела только отрываете,- Линьков хотел уже встать, но старуха снова заплакала, громко, навзрыд.

- Нешто можно семью-то рушить? Дочечка ведь у них. Позор мне, позор!

- Чего вы хотите? - рассердился Линьков.

- Уволь ты ее, Нинку-то. Я-то старая, хворая, что ж мне-то теперь? А люди, люди-то что скажут! Встречает он ее. Начальник к тому ж. В кино уже два раза звал. А вчера она и согласилась. На тебя одного надёжа – уволь! Всю жизнь каяться будешь, что семью разбил, - убежденно закончила старуха.

Линьков силился вспомнить, как ему удалось заставить Нину Семеновну подать на расчет. В то время он считал себя самым несчастным – Инга изменяла ему. Он следил за ней, расставлял ловушки. Вот уж к его-то работе можно было придраться, абсолютно не думал о делах. И все же Нина Семеновна ушла. Линьков помнил только, что будто пили чай, и все говорили, говорили… И, уходя, вроде бы она чмокнула его в щеку.

 

Пришел… Постоял в подъезде, отдышался.

- Наконец! – засмеялся Козырев. - Уже встречать тебя собрался.

- Пурга, - проговорил Линьков, снимая пальто. – Просить тебя пришел. Убери с моего участка Свешникова.

- Что, не подчиняется?

Линьков вкратце рассказал об утренней ссоре.

- Каков храбрец! – засмеялся Козырев. – Не равнодушный, редкое качество.

У Линькова дернулась щека.

- Мне это качество уже вот, - он провел ребром ладони по шее.

Козырев задумался.

- А как у него с интеллектом?

- Пуп земли, - съязвил Линьков.

- Так ведь и заберу! - засмеялся Козырев, - инженером на соседний участок.

- Ну-ну, смотри, как бы после локоть не куснуть.

- Пора нам развязывать наши узлы, - продолжал Козырев, не глядя на недовольного Линькова. – И с монтажниками давно пора разобраться.

Лицо Линькова пылало, он не ожидал такого поворота. Однако он никогда не спорил с Козыревым, и сейчас не стал.

- Ну, а как у тебя? Как жена, девочки? – перевел он разговор на другую тему.

Козырев присвистнул.

- Давно ж мы не виделись. Ты разве не знаешь? Один я, один как перст! – он поднял тонкий сморщенный палец. – С женой давно разошлись… А дочки, дочки навещают, иногда. Да, вот так вот.

- Раньше чаще виделись, - проговорил изумленный Линьков. – Помнишь Нину Семеновну? Ну, ту, что у меня-то работала? Ты тогда часто приезжал, должен вспомнить. Так вот, разве ее сравнишь с этим…

Козырев замер.

- А знаешь, - медленно начал Козырев, глядя куда-то мимо Линькова, - сказать, почему она уволилась?

Линьков открыл было рот, чтобы оправдаться.

- Сбежала, - нахмурился Козырев. - Испугалась… жизни испугалась…  Как же я её искал…

«Господи! Так вот что! Но я-то ничего же не знал! Это же все старуха!» - хотел закричать Линьков.

- Веру сегодня вспомнил, - проговорил он. - Съездим как-нибудь, а?

Козырев кивнул.

    

По-прежнему падал снег, таял на разгоряченном лице.

Люди спешили, обгоняя друг друга. Переполненные троллейбусы проезжали мимо. Фигура Линькова, удаляясь, сливалась с толпой.