Юрий КРОХИН

 

Журналист, литературный критик, эссеист. Выпускник факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Работал в Гостелерадио, в «Российской газете». Автор книг «Профили на серебре» (издательство «Обновление», Москва, 1992 г.), «Души высокая свобода» (издательство «Аграф», 2001 г.), «Фатима Салказанова: открытым текстом» (издательство «Вагриус», 2002), «С оттенком высшего значения» (М., 2013). Автор публикаций на темы литературы и искусства в газетах «Культура», «Московские новости», «Аргументы недели», «Русская мысль», в альманахах «Стрелец», «Эолова арфа», втором Мандельштамовском сборнике, «Между двумя юбилеями. 1998-2003. Писатели, критики, литературоведы о творчестве А. И. Солженицына» и др. Академик Евразийской академии телевидения и радио. Член Союза писателей Москвы. 

  

 

 ВЕЛИКИЙ МОВИСТ

Мозаичный портрет

 

Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
А. Пушкин

          

 

Валентин Петрович Катаев – прозаик и поэт – всё-таки не был оценен по достоинству. Ни при жизни, ни посмертно. Хотя формально классиком русской советской литературы (термин «советская» можно бы и отбросить, употребляю его как категорию времени) он стал давным-давно. Нет, конечно, официальных наград и званий Валентину Катаеву хватало. В годы первой мировой войны юный офицер стал кавалером двух (!) Георгиев и ордена Святой Анны IV степени. А в советские времена - Сталинская премия, три ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени, звание Героя Социалистического труда, которое иронически именовали – Гертруда…

Но, кажется, все эти государственные почести не слишком-то радовали самолюбивого писателя; коллеги-завистники, презираемое им литературное начальство гением его явно не считали. Валентина Петровича куда больше волновало собственное место в неофициальной табели о рангах среди великих современников и друзей. До поры до времени старик Саббакин (псевдоним Катаева гудковских времен) помалкивал на эту тему, и только в преклонном возрасте высказался – прямо, по-стариковски. В «Алмазном венце».

Он являл миру разные лики: помогал Мандельштаму – и заклеймил Пастернака. Осуждал Лидию Чуковскую – и голосовал против исключения Александра Галича из Союза писателей. Выступал против своего друга Зощенко, несправедливо, на наш взгляд, критиковал Твардовского… О неблаговидных поступках Катаева, его цинизме и приспособленчестве не говорил только ленивый. Но что нам нынче до того? Очевидно и бесспорно одно: Катаич, как приятельски называл его Маяковский, обладал громадным талантом, которому завидовали.

У покойного Станислава Рассадина («Советская литература. Побеждённые победители», 2006) находим: «…Тем удивительнее, что он словно очнулся от постыдного сна и на старости лет создал Святой Колодец, Уже написан Вертер, лучшие главы Травы забвения – шедевры его «новой прозы». Новой не только для него самого, но давшей всей русской прозе этих лет новое, раскрепощенное дыхание».

Сегодня кажется странным и необъяснимым, что никто из писателей или литературоведов не написал серьезного беспристрастного исследования о жизни и творчестве одного из самых талантливых, если не сказать сильнее, литераторов ХХ века. Есть, разумеется, книги вроде превосходного комментария «В лабиринтах романа-загадки» М. Котовой и О. Лекманова или «Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалоги с ним» Б. Галанова. Но это работы, при всех их достоинствах, - субъективно-апологетические или историко-филологические.

Дерзновенную (и плодотворную!) попытку предпринял московский поэт, прозаик и мемуарист Сергей Мнацаканян. Его произведение, названное «Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева», - не обычная биография в стилистике серии «Жизнь замечательных людей», а хронологически выстроенный, тщательно воссозданный свод свидетельств современников Катаева, его друзей и недругов, завистников и выпестованных им молодых литераторов. Выскажу догадку – она, правда, лежит на поверхности – что образцом для Мнацаканяна были труды Вересаева «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни». Это вроде бы бесстрастное, фрагментарное повествование, в котором наплывают друг на друга, чередуются воспоминания, письма, статьи, создаёт эффект стереоскопичности портрета Валентина Петровича. Техника теперь шагнула далеко, так что вернее было бы говорить о голографическом изображении. Тем более, что метод, избранный Мнацаканяном, позволяет почувствовать аромат эпохи, показать её «формат», действующих лиц и ощутить совершенно живой, реальный до осязаемости образ классика с только ему присущими особенностями речи, юмором и самоиронией, непостижимыми изгибами характера. Все фрагменты этого историко-биографического повествования жёстко скреплены комментариями автора-составителя.

Сергей Мнацаканян пишет: «В семидесятые годы ХХ века Валентин Катаев приобретал невиданную ранее известность. Он писал книги, которых от него не ожидал никто. Это была вторая молодость, очередной взлет таланта, привыкшего удивлять. Его новые книги вызывали полемику, любовь одних, ненависть других…»

Понятно, почему столько споров и полярных высказываний вызвали последние сочинения Великого Валюна. Он вдруг перестал быть просто советским писателем, лауреатом, кандидатом и депутатом. Он оказался гением! «Восстановил своё место в кругу Маяковского и Багрицкого, Сергея Есенина, Юрия Олеши и Михаила Булгакова, Ильфа и Петрова, Нарбута и других знаменитых современников». Тут Мнацаканян совершенно прав.

Но что такое вторая молодость? Какой-то новый расцвет дарования? Не совсем. Это всё тот же накал таланта, что и оставался всегда, только был скрываем по не зависящим от автора причинам, небывалая прежде смелость оценок и суждений. Писал же Катаев стихи (всю жизнь!) – и очень недурные, не зря некоторые из его опытов одобрительно принимал великий и суровый Бунин. И прежние, пусть конъюнктурные, вещи отмечены печатью мощного дара. А уж проза последних лет действительно обжигает. В ней - потрясающее в своей предельной искренности признание того, что жизнь уходит, что осталось так мало времени, а надо еще многое успеть!

Как я уже заметил, книга Сергея Мнацаканяна – это свод свидетельств о жизни и творчестве Катаева, в который включены высказывания, воспоминания, отклики самых разных людей литературного (и не только) мира. Здесь и доброжелатели Катаева и его непримиримые оппоненты, такие, например, как сын Катаева Павел, обиженная им Лидия Корнеевна Чуковская, поэт Семён Липкин, Станислав Рассадин, Бенедикт Сарнов, Наталья Иванова, мемуарист 60-х годов ХХ века Э. Миндлин, фрагменты дневниковых записей Корнея Чуковского, Лили Брик, Елены Булгаковой, письма Пастернака…

М. Котова и О.Лекманов определяют «Алмазный венец» как беллетристические мемуары, хотя писатель настаивал, чтобы его произведение не воспринимали как воспоминания. «Терпеть не могу мемуаров», - категорически заявлял Валентин Петрович. Однако подлинность выведенных в романе персон и очевидность происходившего заставляют филологов трактовать его именно как мемуары и искать прототипы.

«Рассказывая в «Алмазном венце» о подлинных в своей основе событиях, Валентин Петрович умело пользовался целым арсеналом уловок, способных преобразить реальность почти до неузнаваемости. Главные среди этих уловок: превращение отрывков чужих мемуаров в подсобный материал для строительства своего собственного текста, а также резкое смещение акцентов и психологических мотивировок при описании событий. И наконец – сознательное умолчание о тех обстоятельствах, которые препятствовали автору «Алмазного венца» показывать читателю прошлое в нужном ему, автору, свете».

Ну что же, что верно – то верно. Мольер на подобные упреки ответил знаменитой фразой: «Я беру свое добро там, где его нахожу». Творческий метод Катаева такого рода переосмысления и заимствования допускал. При всём том Катаев, например, ни словом не обмолвился, как он предал своего друга Михаила Зощенко, а потом стоял перед ним на коленях, вымаливая прощение. Не упомянул, как клеймил «мулата» Пастернака, превознесенного в том же «Алмазном венце». Не вспомнил о словах Михаила Булгакова, сказанных в связи с его непотребным поведением, - «Валя, вы жопа». О многом умолчал Валентин Петрович. Но ведь не зря он подчеркивал: его проза – не воспоминания, и не надо искать в ней реалии прошлых дней. Проза-то действительно художественная. Давайте на этом и остановимся.

В отличие от Вересаева Сергей Мнацаканян, давший своему произведению жанровое определение «роман-цитата», включает в текст собственные комментарии. Они разные: абсолютно бесстрастные заметки, мнения заинтересованного наблюдателя, временами попросту провокационные замечания «о временах и героях». Не со всеми рассуждениями автора соглашусь.

Ну, скажем, он обильно цитирует воспоминания Александра Авдеенко «Отлучение», в которых тот описывает свою поездку на строительство Беломорканала и встречи с Валентином Катаевым. Придется дать краткую историческую справку.

17 августа 1933 года группа советских писателей и художников во главе с М. Горьким посетила Беломорско-Балтийский канал. Известно, что курировали строительство Г. Ягода и начальник ГУЛАГа М. Берман. Руководил стройкой Н. Френкель. Белбалтлаг возглавлял С. Фирин. По официальным (!) данным за время строительства умерло в 1931 году – 1438 «каналоармейцев», в 1932 – 2010, в 1933 – 8870. Поездка совписов на строительство была основательно спланированной PR-акцией, одобренной Сталиным.

Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» замечает: «Так впору было бы им выложить на откосах канала шесть фамилий – главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наемных убийц, записав за каждым тысяч по тридцать жизней…».

 Ничего этого не видит (и не помнит!) Авдеенко. Сам с гордостью щеголявший в форме офицера НКВД, он с холуйским подобострастием пишет о чекистах, занимавшихся «перековкой».

«Писатели едят и пьют, а чекисты рассказывают о житье-бытье на канале, показывают толстенные альбомы, всякого рода диаграммы, фотографии, брошюры. Деловые и гостеприимные, один симпатичнее другого. Семен Фирин заглядывает в каждое купе, спрашивает: как устроились, не нужно ли чего? Посидит две-три минуты в одном месте, в другом, отхлебнет прозрачного «Цинандали» и, прихрамывая, идет дальше. И писатели бродят по вагонам. Хлопают пробки, звенят стаканы. Не умолкают смех и шумные разговоры…»

Не знаю кого как, а меня, когда читал это, охватывала физическая тошнота. Ведь эту мерзость Авдеенко писал уже в конце ХХ века! Выходит, как тогда ни черта не понимал, так и к концу жизни не понял… Возможно, приводя обширные фрагменты воспоминаний Авдеенко, Сергей Мнацаканян преследовал именно эту цель: показать слепоту и непонимание очевидцем тех давних событий того, в каком дьявольском действии он принимает участие.

Диалоги Катаева с Семеном Фириным, которые приводит Авдеенко, ничего нового к психологическому портрету Валентина Петровича не добавляют: ну да, циник и приспособленец, изрядный ловкач, авантюрист. Но вот знаменательный штрих: «Когда я попытался пропеть дифирамб в честь его книги («Время, вперед!»), он бесцеремонно оборвал меня:

- Разоряетесь, шер ами, мне нечем оплатить ваше низкопоклонство».

Грубовато, резко, но вполне по-катаевски.

Если же учесть, что в приснопамятной экскурсии по Беломорканалу участвовали М. Зощенко, В.Шкловский, Б.Пильняк, И. Ильф и Е. Петров, Л. Леонов, то что же теперь судить Катаева?

 

Катаев, при том, что он боялся, по его словам, рассердить начальство, искал собственный стиль общения с властью, порой перебарщивая, но в основном удачно лавируя. Сергей Мнацаканян приводит обширный фрагмент из «Романа-воспоминания» Анатолия Рыбакова. В ЦК КПСС состоялось обсуждение кинофильма «Закон жизни» по сценарию упомянутого Александра Авдеенко, который чем-то рассердил Сталина. Доходит очередь до Валентина Катаева. Не успевает он закончить первую фразу, появляется Сталин и начинает говорить. Закончив речь, так же тихо удаляется. Катаев вновь произносит все ту же фразу – и опять появляется Сталин, и опять говорит (о роли рабочего класса, о шахтерах). И в третий раз повторяется ситуация. Высказавшись, Сталин обращается к Катаеву: «Извините. Можете продолжать». На что Валентин Петрович отвечает: «Мне незачем продолжать. Вы за меня все сказали». Наглость слов, брошенных вождю, потрясла Александра Фадеева, который устроил Катаеву разнос, но уже наедине…

Говорят, Валентин Петрович был вхож к всесильному идеологу Суслову, который ему якобы покровительствовал. Кто знает, с чьего благословения Катаева назначили главным редактором журнала «Юность», уж не того ли самого Суслова? Так или иначе, Валентин Петрович создал и возглавил один из лучших «оттепельных» журналов.

Сергей Мнацаканян цитирует поэта Петра Вегина:

«Аксенова «проглядели» и цензоры, и партийные руководители от литературы. Великий хитрец и приспособленец Валентин Петрович Катаев, тогдашний главный редактор «Юности», понимал, что он делал, поставив свою подпись на рукописи Аксенова перед тем, как отправить ее в печать. Вечное спасибо ему за это! И за многое другое, за многих других прозаиков и поэтов, «мовистов», как он их называл, и которых выпустил из заплесневевшего кувшина советской реальности, как стайку молодых джинсовых джинов, загнать которых обратно было почти невозможно».

Те давние времена вспоминает и Анатолий Гладилин.

«Через два месяца книга была окончена, и я отнес ее в журнал «Юность», который действительно печатал тогда довольно молодых авторов. В те времена сорокалетние считались почти молодыми ребятами. А мне на тот момент было двадцать… И вот очередной мой приход в редакцию. Захожу к Мэри (заведующая отделом прозы Мэри Лазаревна Озерова). Она говорит: «Толя, Катаев сказал, что под конец он даже всплакнул… Сказал, что прекрасная вещь и вас будут печатать в девятом номере».

Так в сентябре 1956 года на страницах популярнейшего журнала появилась «Хроника времен Виктора Подгурского» совсем молодого Анатолия Гладилина…

Замечательно вмонтированы в текст книги фрагменты воспоминаний поэта Николая Старшинова, который в первые годы жизни «Юности» заведовал отделом поэзии журнала.

«Заслуга Катаева, - писал Анатолий Рыбаков, - в том, что он не препятствовал времени, наоборот, обладая отличным литературным вскусом, печатал одаренных молодых прозаиков и поэтов: Евтушенко, Вознесенского, Аксенова, Кузнецова и многих других. Журнал сыграл свою роль в том рывке, который сделала литература в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов…»

С этим утверждением, думаю, не поспорит даже самый ярый ненавистник Катаева. Валентин Петрович, что называется, благословил и дал путевку в большую литературу многим талантливым авторам, за что ему простятся иные из его «грехов».

В апреле 1975 Катаев написал поздравление-эссе своей любимой «Юности», блистательный, полный автоиронии и изящного кокетства текст: «Так вот, будущие мои биографы с большим удивлением обнаружат, что в один прекрасный день я стал редактором небезызвестного иллюстрированного ежемесячника под названием «Юность», придуманного мною в часы одинокие ночи во время бессонницы».

Повествуя о том, как не состоялись в журнале публикации «Маленького принца» Сент-Экзюпери и «Старика и моря» Хемингуэя, Катаев завершает свой пассаж так:

«- Довольно!- мысленно закричал я, и когда в редакцию поступили рукописи Анатолия Гладилина, Василия Аксенова и еще нескольких молодых прозаиков и поэтов, то я твердо решил не сдаваться, несмотря на зловещее гудение самых разнообразных «друзей» нашего молодого журнала. Хемингуэя прошляпил, Сент-Экзюпери прошляпил, а наших родных, русских гениев не дам в обиду!»

Так оно и было, за что большое спасибо Валентину Петровичу…

С удовольствием цитировал бы ещё и ещё всё то, что сообщает в своей книге Сергей Мнацаканян. Ему-то повезло! Он встречался с Валентином Петровичем, хоть и не коротко, но был с ним знаком.

«Давным-давно задумал я разобраться с жизнью этого незаурядного человека с немного хищным и отчасти брезгливым выражением лица, понять, как он прошёл свой путь, чтобы, выкручиваясь из всех перипетий эпохи, сохранить талант и «глазомер простого столяра»?.. Он – собеседник на пиру бессмертных. Только и всего».

А заканчивает свою книгу Сергей Мнацаканян вполне по-катаевски, во вкусе «Алмазного венца», с некоторой долей мечтательности и, пожалуй, мистицизма.

«Иногда мне представляется, как в неких надмирных сферах неторопливо прогуливаются в своем небесном Переделкине Валентин Катаев и Семен Липкин. Увидев их, Вениамин Каверин переходит на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с Катаевым (…). Издалека к ним приближается Корней Чуковский (…). Понимая, что смиренье пуще гордыни, Валентин Петрович встает на колени перед Михаилом Зощенко, бесконечно испрашивая прощения за очередное предательство. А Надежда Яковлевна Мандельштам опять благодарно вспоминает, как поэта Осипа Мандельштама с «беженкой подругой» - всегда голодных – приглашал пообедать процветающий прозаик Валентин Катаев…»

Говоря о «мифоманской» (Ст. Рассадин) книге Катаева «Алмазный мой венец», М. Котова и О. Лекманов замечают: «Во-первых, нужно признать, что некоторых персонажей своей книги автор «воскресил» из полного забвения (как, например, Семена Кесельмана) или – почти полного забвения (как, например, Владимира Нарбута). Во-вторых, многие сообщенные Катаевым факты имеют весьма существенное значение для истории советской литературы… И в-третьих – наиболее важное: процесс расшифровывания катаевских «крестословиц» вовсе не показался нам утомительным и «ненужным». Он представлял собой чудесное и увлекательное вознаграждение за те неизбежные трудности, которые с этим процессом были сопряжены…»

Это и в самом деле невероятно интересное занятие – разгадывать загадки, которые оставил нам Валентин Катаев, огромное наслаждение – читать его блистательную прозу, в которой так образно и предметно отразился противоречивый и жестокий двадцатый век, узнавать самого писателя и его гениальных друзей. Наслаждаться музыкальной и пластичной речью писателя.

Своей книгой Сергей Мнацаканян предоставил нам счастливую возможность увидеть Великого Валюна с разных точек зрения, оценить эту невероятную личность во всей противоречивости и сложности, осознать, наконец, что Валентин Петрович Катаев – крупнейшее и ярчайшее явление русской литературы ХХ века.

 

Октябрь-декабрь 2013