Александр ШАПОШНИКОВ

 

Родился в 1979 г. Москвич, неоконченное высшее образование, работает в кино. Стихи ранее не публиковались.

 

 

«СВЕТЛО ПО НОЧАМ, ПОТОМУ ЧТО ЗИМА…»

 

 

* * *

 

Не горожане – сплошные чацкие, гамлеты и сурены,

верни свой билет  - и в пригород: май - покровитель побегам.

Там воздух в воронках от взрывов застывших сирени,

там тихий цветочный салют над рекою в честь неизбежной победы.

 

Беги из города в пригород, к Волге от грез московских:

где тщетны шпаргалки, где химия спорна, и физика пресна,

но рвутся бутоны на древах познанья антоновских и грушевских,

и поражение больше победы, а победитель чудесна.

 

 

* * *

 

На душе спокойно, когда солнце встает из Ильи Пророка,

и по Кирова пешеходной тянутся хоры пьяниц -

летом в городе Я на неделе так много пятниц.

Город верности, город ревности и урока.

 

В послушания превращаются самоволки

в город дара и радости, город Главный.

В тихом Норском под утро ложишься ты, Ярославна,

и прохладный ветер приходит с Волги,

 

и мальчишка влюбленный царапает «сука» напротив «Светы»,

под окном твоим щебетом детским ликуют ясли…

Легких снов, ярославна, простых и ясных!

Стрелка Волги и Леты. Город Елизаветы.

 

 

* * *

 

Моя. Лес. Сосны. Я с электрички.

Солнце. Теплая лень. Июнь.

У платформы спят дети. Личики

в слюне, клею.

 

Пригород. Аут. Гараж. Сараи.

Собаки. Гопники. Голый мент.

Господи, Господи, глюки рая

даруй им! Им и мне.

 

 

РОМАНС

 

У нее набухали соски, когда он смотрел на нее,

потом она мышкой пищала, как бы сына не разбудить,

на скрипучий диван проливался рекламный неон,

он знал, что это не он ей нужен, но не хотел беды.

 

И потому приходил, как только она звала,

поздравлял ее с праздниками, и она тут же звала его,

он приносил ей плоды с древ познанья добра и зла,

рвал тут же, тут есть сады, рядом с метро «Беляево».

 

А сыну ее приносил подгузники, а потом

машинки и пистолеты, и чмокал его в головку,

а потом не было ничего потом.

Мама сказала, что дядя уехал в командировку.

 

 

ИЮНЬ

 

Мучает отсутствие горячей воды и горячей любви.

Пух тополиный и мысли сбиваются в облака над асфальтом.

Москоу. Мозг закипает. Не спится. Сходит сирень, и сошли соловьи.

Попадаешь себе под горячую руку, как по пальцам – кувалдой –

 

вместо мозга – синяк. Не спится. Не спиться бы этим летом,

летной летней погоды дождаться бы ненадолго.

Вместо сердца – бифштекс, гематома, пирожное, котлета.

Полное отсутствие мысли, чувства и долга.

 

И во всех начинаниях – полная неуспеваемость,

эти авгиевы конюшни зимы и вины очисти-ка,

по статистике в Москве увеличивается спиваемость,

и, когда не спится, любимая, я попадаю в статистику.

 

Одна голова – хорошо, а две головы – это, мой ежик, - отвал башки,

по реке черной ревности, словно льдины в марте, плывут на меня ладьи,

и уже готов сдать назад,  готов заплатить бакшиш,

потому что больше всего не хочется быть троечником в любви.

 

Если хочется изменить, но некому, можно всегда изменить своим принципам,

Гарантируешь себе жесткий финал, но интересную драматургию.

Ты сбиваешь ритм, размер, рушится композиция, диспозиция,

начинаешь слышать чужую мелодию вместо зимней пурги, и

 

вдруг мир застывает, как на стоп-кадре… Время идет в рапиде,

медленнее и медленнее, сталкиваются враги, и

оба, пронзенные насмерть, как Пересвет или Ослябя,

падают сердце и мозг, тело твое ослабя.

 

Июнь. Кататония. Кожа уже остывает, катоды

рук женских теплых не заведут его, этот дефибриллятор

уже не работает. Тело чугунной колодой

падает на мизинец сознания. Окончание блядок.

 

Человек из подполья может презрительно повести плечами…

Человек чердака, человек сквозняков, человек антресоли,

я таращусь в ушедшую зиму ночами и вечерами,

превращаясь в ходячий и стонущий столб из соли.

 

 

СОКОЛЬНИКИ. РАЗГОВОРЫ С СОБАКАМИ

 

- Ева, напомни, что пили вчера: водку, коньяк, «Агдам»

в память об институте?.. Что ж ты глядишь волчарой?

Ну фас меня, Ева, дурында, я – твой Адам…

Сейчас погуляем и поеду мириться с Ларой.

 

- Бьютифул, ты не Бьюти, ты – полный фул!

Ты сгрыз с утра мою сумочку, тебе не бывать на даче!

Заведу вместо тебя тамагочи! Ну, хватит, фу!

Хватит лизаться, это тебе не поможет, предатель!

 

- Тяпа, нет-нет-нет-нет, в лес мы с тобой не пойдем,

знаю: дед тебя приучил, любитель был животины…

Поедем к нему в воскресенье с тобой вдвоем,

навестим деда нашего в Вострякове на девятины.

 

- Эмпти, что ты, мой пупсик, дрожишь и не сходишь с рук?

Я отшлепала тебя ночью, прости, это же ничего не значит.

Хочешь палочку? Я бы тоже не отказалась от палочки, друг,

Но не складывается ни с кем, вот я и волнуюсь, зайчик.

 

И дальше Ева, Бьютифул, Тяпа затевают в траве возню втроем,

носятся друг за другом, словно приз им – свиная рулька.

Только Эмпти сидит на руках хозяйки, и по ее

беленьким джинсам течет золотая струйка.

 

 

* * *

 

Не пристало стучаться в закрытую дверь, ведь

это – уже не любовь, а сотрясение мозга.

По роговице горючие угли хлещут, как ветви.

Лето протухло. Сердце промерзло. Осень промозгла.

 

Пообщавшись с прекрасной спиной и божественной жопой

на окраине райской глуши, в ярославском чулане,

я молчу, я шепчу, и тебя раздражает мой  шепот,

тебя, совершеннейшую из Его начинаний.

 

Ревность-овчарка булькает, чавкает черной кровью,

эту кровавую кашу внутри уже не заштопать…

Прежде  чем Это назвать неудачной любовью,

мне навек попрощавшись с прекрасной спиной и божественной жопой,

 

посмотри мне в глаза, глаза цвета спитого чая,

ты, обладатель ослепительнейшего из нимбов,

ни за что не ручаясь, на вопросы не отвечая,

ты, состоящая из sachets и ч/б фотоснимков,

 

чтобы я, состоящий из гноя и крови венозной,

сердца гнома, духа дохлого кролика и любви,

просто встав на колени, воскликнул виновно:

«Ты победила, мой маленький, мой провинциальный Давид!»

 

 

* * *

 

Осень в Крыму начинается с тишины, со смерти ночных цикад,

с нужды надевать штаны, с могильного холодка над бокалом брюта,

с ропота тюрко-греко-татарского дремучего языка

мертвых листьев, с простуды, с мобильного без валюты.

 

Уши закладывает от перепада высот, от твоей счастливой улыбки – закладывает глаза,

словно крови прибавилось, бьется висок, и трепещет долина лона.

Бежим, моя девочка, не оглядывайся вперед, не оглядывайся назад!

Великой китайской стеною Ай-Петри мы спрятаны от циклона.

 

Улыбка не помещается на лице, расплывается по подушке, словно в плохом кинце.

Нам останутся гигабайты глухих фотографий, сухофрукты воспоминаний:

вертикальная набережная, набожный розовый куст, след на гравии, и в конце

мы уверены будем лет через пять, что все это было не с нами.

 

Греки, скифы, татары и тавры, кентавры и минотавры,  моря священный груз,

морок рынка: тандыр, золотого инжира варенье, хурма, барбарис, зира, перец.

Заслужить бы язык, на котором сказать, на котором связать крымский вяжущий вкус,

от поэтов святых: Иоанн Златоуст, Соломон и Давид псалмопевец.

 

В город лета и кошек, где хочется плакать и якать, и гэкать и шокать, где чуть

оступившись, ты падаешь  в Ялту ночную, античную яму, до детства раздетый,

оглашенный гордец, оглушенный медовым прибоем любовного шока, шепчу:

Айя-Ольга, Ай-Александр, ай да сукины дети!

 

 

* * *

 

Светло по ночам, потому что зима.

Развалины дылдины вавилонской,

выстроенной из книг. Печаль от ума.

Мороз без солнца.

 

Смеется дитя, смерть увидев во сне.

Снег шумит. Устаканивается погода.

Сердце просторней, чем мир вовне.

Волхвы у входа.

 

 

*  *  *

 

Мы жили на даче, мы пили из снега чай,

и звезды звенели в небе, как старый дачный хрусталь,

и в углу на стене проявлялся вдруг лик Христа,

когда на улице включали фонарь, и

собаки встречали нас с электрички, лая и гогоча,

лыжня приводила нас к чудесам, мы протирали глаза,

нам пели о рожденьи Спасителя ангельские голоса,

и мы засыпали обнявшись, не дождавшись финала.

 

 

* * *

 

Огромный старец Симеон и маленький Исус

в его морщинистой руке, как дивный райский плод.

Ты улыбаешься и вдруг роняешь вздох из уст,

и кашляет за Волгой гром, трещит февральский лед.

 

И сколько б ни было дано по милости Его

нам кратких встреч, но мы – вдвоем и на одном крючке,

там на иконе, что снята тобой на телефон,

ты приглядись: Он держит нас в закрытом кулачке.