Елена САФРОНОВА

 

Прозаик, литературный критик-публицист. Окончила Историко-архивный институт РГГУ в 1995 году. Литературной работой занимается с начала 90-х годов. Публикуется в «толстых» литературных журналах («Знамя», «Октябрь», «Урал», «Дети Ра», «Кольцо А», «Бельские просторы» и др.). Ассистент на семинарах критики Совещания молодых писателей СПМ в 2012 и 2013 годах. Член Союза писателей Москвы, русского ПЕН-клуба. Лауреат премии «Венец» в номинации «Критика» 2013 года.

 

ПОЭТИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

 

Татьяна Кузовлева. «Мои драгоценные дни». – Нижний Новгород: ДЕКОМ, - 2013. – 328 с.

 

Новая книга поэтессы Татьяны Кузовлевой, основателя и первого редактора журнала СП Москвы «Кольцо А», вышла в серии «Имена», основанной в 1997 году. Эта серия создана специально для книг известных деятелей искусства (не только литераторов) – но не для их творчества, а для воспоминаний, размышлений, мемуаров, иными словами, для разговора «о времени и о себе». Тем не менее, мне кажется уместным включить воспоминания Татьяны Витальевны в ряд поэтических новинок – а почему, о том будет особый разговор, и продлится он, пожалуй, весь обзор.

В серии «Имена» выходили книги о Булате Окуджаве, Константине Паустовском, Ромене Гари и многих других интереснейших личностях. Татьяна Кузовлева посвятила свою книгу широкому кругу своих современников. Одно перечисление персоналий – главных героев этой книги, каждому уделена отдельная глава – приводит в благоговейный трепет: Михаил Светлов, Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юлия Друнина, Алексей Каплер, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, Борис и Зоря Васильевы… Книга разделена автором на три части. Первая – увы, самая объёмная – называется «Упрямо повторяю: живы». Рядом с блистательными именами ушедших поэтов и писателей, во второй части «В узком круге» - имена современников, которые живы, дай им Бог здоровья: Тамара Жирмунская, Сергей Филатов, Галина Нерпина. Третья часть носит название «скромное», словно бы будничное: «Обо мне и не только» - именно что «не только», в ней из мозаики собран целый мир. По-человечески приятно, что Татьяна Кузовлева не ограничилась тёплыми воспоминаниями о «героях былых времен», не побоялась публично признаться в любви своим собратьям по перу. Что греха таить – все мы знаем, как это порой сложно! А всё-таки любовь к человечеству складывается из любви ко всем отдельным его представителям, и никак иначе!.. Будем спорить, что хорошая поэзия – и есть Любовь?..

«Мои драгоценные дни» - щедрая лепта в сохранение памяти о «русской советской культуре» середины-конца прошлого века и о российской культуре начала нового тысячелетия. Лейтмотив её – поэтический, что подчёркивается и подзаголовком: «Стихом разбуженная память».

Стихи Татьяны Кузовлевой пронизывают книгу, служа своеобразными «указателями» - не строгими био- и библиографическими, а эмоциональными и живыми:

 

…Припоминаю тех, кому

Я нужных слов недосказала.

Я накрываю стол для них.

Ты, время, от меня не застишь

Всех тех, ушедших и живых,

Пред кем душа и сердце – настежь, -  

 

говорит автор в стихотворении, которым открывается книга. 

Строго говоря, эти воспоминания – не столько «исторический источник» по каким-то событиям. Хотя на события книга чрезвычайно богата, как и биография Татьяны Витальевны. В ней несколько страниц (глава «Скажи, кто твой друг…» о Сергее Филатове) относится к одному из самых спорных периодов новейшей истории – столкновению президента и Верховного Совета в октябре 1993 года, когда родилось печально знаменитое «Письмо 42-х», под которым стоит и подпись Татьяны Кузовлевой. Письмо это до сих пор рождает острые дебаты: правомерен ли был тот документ, оправданы ли были предложения творческой интеллигенции? Как большинство споров, и этот не рождает истину. Однако Татьяна Кузовлева готова отвечать по крайней мере за саму себя, о чём откровенно пишет в воспоминаниях, будто перед духовником:

«Когда меня спрашивают сегодня, не раскаиваюсь ли, что моя подпись поставлена на следующий день после подавления мятежа под «Письмом 42-х», в котором говорилось о том, какой ценой пришлось заплатить за предотвращение гражданской войны в стране…; когда интересуются, не думаю ли я теперь по-другому, я отвечаю, что под таким письмом я бы и сейчас поставила свою подпись – только ради того, чтобы октябрьские события 1993 года стали нам всем уроком на будущее…» Будучи поэтом от Бога, Татьяна Кузовлева тут же с языка суровой прозы переходит на язык возвышенного стихосложения:

 

Из этих лет, взметённых Русью,

И многогрешных, и святых,

Ни от чего не отрекусь я,

Не прокляну ни дня из них.

 

Но тихо вымолвлю:

- Так было.

Я в этом времени жила.

Любила. Душу не сгубила.

Друзей своих не предала.

 

…И я у Господа просила,

Чтоб у черты добра и зла

Освобождённая Россия

 Своих мужчин поберегла.

 

Нет, воспоминания Татьяны Кузовлевой – источник иного рода: он воспроизводит не хронику исторических фактов, а прежде всего атмосферу, которую они порождали либо в которой творились. Чаяния и настроения своих современников, как и собственные, в ту или иную эпоху, на фоне разных житейских перипетий Татьяна Кузовлева делает «эпицентром» своего повествования – и кто сказал, что человеческие мысли и ожидания менее весомое историческое свидетельство, чем официальный документ или исследовательский труд?.. Чуткими «маячками» той атмосферы и служат стихи, разбросанные по книге драгоценными камнями в горной породе (если продолжать известное сравнение Маяковского о «словесной руде» в лучшую сторону). Это либо строки Татьяны Кузовлевой, адресованные тем, кто был ей близок и дорог – либо стихи самих этих людей.

Так, самая первая глава «Крылья он забрал с собой» - о Михаиле Светлове – открывается стихотворением Татьяны Кузовлевой «Мастер»:

 

О Мастер, научи меня лепить,

Дай мне секрет смешения породы.

О Мастер, научи меня любить

Твои победы и твои пороки.

 

…Но доживи, но только доживи

До той поры,

                        пока я тоже встану.

 

 

Это стихи из 1962 года, когда комиссия по работе с молодыми авторами при Московском отделении Союза писателей СССР рассылала «гонцов» по литобъединениям Москвы, чтобы найти там стоящих молодых поэтов – и дать им, выражаясь в стилистике той эпохи, «путёвку в жизнь». Наиболее талантливым авторам «светили» публикации в солидных изданиях, например, «Литературной газете», поэтические вечера в ЦДЛ и возможность сделать другие шаги к признанию. Как сегодня резюмирует Татьяна Кузовлева: «…1962 год, с которого всё в моей литературной судьбе завертелось».

Глава обильно напитана стихами Михаила Светлова:

 

Я другом ей не был, я мужем ей не был,

Я только ходил по следам, -

Сегодня я отдал ей целое небо,

А завтра всю землю отдам!

 

Отряд не заметил

Потери бойца

И «Яблочко»-песню

Допел до конца…

 

…Полночь пулями стучала,

Смерть в полуночи брела,

Пуля в лоб ему попала,

Пуля в грудь мою вошла…

 

Я сам лучше кинусь

Под паровоз,

Чем брошу на рельсы героя…

 

И целиком приведено стихотворение «Итальянец», написанное в 1943 году, во время Великой Отечественной войны, по свидетельству Татьяны Кузовлевой, звучавшее на всех фронтах и широко известное в тылу, а в наши дни уже не столь популярное, как хрестоматийная «Гренада», остающаяся «визитной карточкой» Светлова:

 

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

 

…Никогда ты здесь не жил и не был!..

Но разбросано в снежных полях

Итальянское синее небо,

Застеклённое в мертвых глазах…

 

А также стихами поэтов светловского поколения – Марка Максимова, Ольги Берггольц, заодно и эпиграммами, в том числе на самого Михаила Аркадьевича. Так что если – пофантазируем немного! - эту главу из книги Татьяны Кузовлевой прочтёт человек, далёкий от искусства, знающий только, что океанский лайнер «Михаил Светлов ту-ту!»,  то даже у него сложится цельное впечатление о поэте, подарившем имя пароходу…

По такому же принципу построены и все прочие главы воспоминаний (особенно о поэтах – Борисе Слуцком, Евгении Винокурове, Юлии Друниной, Белле Ахмадулиной, Римме Казаковой). Возникает устойчивое подозрение, что Татьяна Витальевна пишет для широкой публики и в её составе действительно имеет в виду и такого вот «тёмного» читателя, которому нужно буквально азы рассказывать. Оглянувшись вокруг, с горечью констатируем, что она где-то права…

Впрочем, среди адресантов тёплых слов есть и персоналии, чьи имена не столь на слуху, как Михаил Светлов или Борис Слуцкий. Для меня, скажем, стала открытием фигура Евгении Самойловны Ласкиной – редактора отдела поэзии в журнале «Москва», жены поэта Константина Симонова, матери кинорежиссёра и прозаика Алексея Симонова. О Евгении Самойловне Татьяна Витальевна пишет как о легендарном редакторе. Не столько по собственному опыту – у них состоялась «Единственная встреча» в 1960-м году, и глава называется именно так – но по опыту великих русских поэтов, с теплом и почтением относящихся к Евгении Ласкиной, писавших ей проникновенные письма – даже из ссылки, как Ярослав Смеляков. Вообще, глава памяти Ласкиной очень композиционно сложная и информационно насыщенная. Видимо, в силу скудости личных воспоминаний об этой замечательной женщине, уместившихся в одно стихотворение:

 

Узка, как продолжение дороги,

Журнальная каморка. Ералаш

Бумажный. Я застыла на пороге:

Влететь сюда – немыслимая блажь!

 

…И вижу Ваше ясное свеченье,

И смуглое прекрасное лицо.

Окно. Арбат. И чувство притяженья.

И родственности тайное кольцо, -

 

и объективной невозможности сказать о Евгении Ласкиной мало, Татьяна Кузовлева приняла решение показать её в преломлении поэтических взглядов. В главе приведены письма от трёх поэтов, которые Алексей Симонов включил в автобиографическую книгу «Парень с Сивцева Вражка». Это Владимир Луговской, Ярослав Смеляков и Владимир Корнилов. Соответственно, рассказано и о них самих.

Ярослав Смеляков и Владимир Корнилов – на одной чаше весов. В раскладе советской истории они жертвы государственной политики: трижды судимый и чудом выживший Смеляков и автор подборки в «крамольном» альманахе «Тарусские страницы» (со стихами и прозой бывших репрессированных, политзаключённых и «нынешних», на тот момент, диссидентов) Корнилов. О том, какого лиха хватили они, Татьяна Кузовлева говорит откровенно и сочувственно. К сожалению, Владимир Луговской – на другой чаше весов: в главе упоминается его стихотворение 1937 года, воспевающее «чистки», которое назвал «подлостью, невиданной в традициях русской поэзии» драматург Александр Гладков, разом лауреат Сталинской премии и узник сталинских лагерей… После тех строк Луговской написал много прекрасных героических стихотворений, готовящих молодёжь к мужественной борьбе с любым врагом – но сам, едва началась Великая Отечественная, оказался в эвакуации в Ташкенте… Всё это сделало Владимира Луговского неоднозначной фигурой русской поэзии. Татьяна Кузовлева (в этом мнении она не одинока) считает лучшим произведением Луговского его позднюю поэму «Алайский рынок», которую определяет как: «…его исповедь. Суд над собой». Она цитирует из «Алайского рынка» знаковые строчки:

 

…Что мне сказать? Я только холод века,

А ложь – моё седое остриё.

 

Другим откровением для меня оказался портрет театроведа Овсея Любомирского, соседа Татьяны Кузовлевой и Владимира Савельева по «писательскому» дому на Малой Грузинской. Признаться, я впервые услышала это имя. Но дело не в том! Глава о Любомирском «Яков, ну вот!» - при всей её памятной «дотошности», целая новелла об одинокой старости. Человек растерял или похоронил близких, чудом избежал репрессий после разгрома Еврейского антифашистского комитета (в пору борьбы с космополитизмом), жил один в 12-этажном доме. Пока были силы – спускался с 9-го этажа пешком и поднимался так же. Потом силы стали таять, но гордость не позволяла ему просить кого-то о систематической помощи – а может, и некого было просить... Он привязался к соседке Татьяне Кузовлевой, тогда молодой маме, и периодически обращался к ней за мелкими любезностями: заштопать перчатки, сохранить на лето зимнее пальто – чтобы в его квартире не потравила одежду распоясавшаяся моль, которую хозяин больше не может ловить молниеносным взмахом руки… Главная же услуга, какую на протяжении нескольких лет Татьяна Витальевна оказывала Овсею Иосифовичу – каждое утро стучала в его дверь «и как можно громче произносила: «С добрым утром!». И не отходила, пока не услышу: «Я жи-ив!». От этого ответа всякий раз больно сжималось сердце… Он умер спустя два года после нашего переезда на Преображенку – в 1977 году».

Чем не трогательный до комка в горле рассказ?.. В этой главке нет ни одного стихотворения, кроме того, которое посвятила Татьяна Кузовлева своему пожилому другу – но она вся насквозь поэтична, как хорошая песня.

Необходимо воздать должное прозаическому слогу Татьяны Кузовлевой – он кристально чист и задушевен. Сочетание не то чтобы невозможное или редкое, но мемуарные произведения, прямо говоря, не всегда служат образцом литературного мастерства. То автор не хочет ничего «приукрашивать» в угоду правде и впадает в голую документальность; то, напротив, не может преодолеть соблазна насытить книгу собственными рассуждениями (и то сказать, где же ещё «вывернуть душу», как не в мемуарах, на которые часто возлагаются надежды сакральные, исповедальные), отчего и впадает в резонёрство; а то просто не способен найти баланс между подробностью и живостью изложения. Рада подчеркнуть, что книга-исповедь Татьяны Кузовлевой при всей подробности её жизнеописания и масштабности ценной информации о других героях получилась исключительно увлекательной, интригующей как содержанием, так и умело выстроенной формой. И многочисленные цитаты из стихов, которые могли бы «разжижить» текст или рассеять читательское внимание, здесь, напротив, служат какими-то «перекатами» для прозаического повествования. Не говоря уж о том, что иные стихи – самостоятельные произведения искусства:

 

Там, где ухает филин пророчески,

Где сосны поднебесная стать,

Где готова по имени-отчеству

Я любую травинку назвать,

 

Где не надо ни славы, ни почестей,

Там встает, как двойная беда:

И боязнь потерять одиночество,

И боязнь, что оно навсегда…

 

Это стихотворение, уже выходившее в составе книги «Одна любовь» (М., Время, 2012), Татьяна Кузовлева предпослала главе «Она и он» - о Юлии Друниной и Алексее Каплере. Стихи как в магическом кристалле отражают всю непростую историю любви, чьё описание в прозе заняло почти тридцать страниц…

Конечно, книга «Мои драгоценные дни» - не поэтическая антология. Это, я бы сказала, поэтические воспоминания. «Стихом разбуженная память», пришедшая и к читателю на одном дыхании, как стихотворение.