Марина ТАРАСОВА

 

Родилась в Москве. Первая  публикация была в "Московском Комсомольце",  в школьные годы. Окончила Московский Полиграфический институт, редакторский факультет. Автор девяти книг стихов и книги прозы "Гориславль", изданной "Советским писателем". Стихи и проза в разные годы публиковались в "Новом  мире", "Юности", "Неве", "Дружбе народов", в "Литературной газете".

Член Союза писателей Москвы и  Русского ПЕН-центра.

 

ЯБЛОКО

Рассказ

Сначала в чахлом небе этой планетки засветилась белая точка, снижаясь, она стала  расти. Кого еще сюда занесло? – с недоумением подумал я, уже поняв, что это не световой сигнал. Но по–настоящему я удивился, когда слабо фосфоресцирующий туманный сгусток опустился на каменистую поверхность и превратился в бледного ошарашенного человека. Как же он перемещался в пространстве? Я и не представлял, что может быть такое. Спокойно, - приказал я себе, отгоняя естественную радость, что я, наконец, не один под наждачным небом, с которого пока не сорвалось ни дождинки. Пусть знает свое место, сразу поймет, что я здесь хозяин, а он еще не вычисленный мной объект, космический подкидыш, - думал я, рассматривая его длинный, острый нос, очень высокий лоб, спутанные дымчатые волосы, нелепо собранные сзади, диковинный атласный наряд…Обличьем, а тем более одежкой меня не удивишь – видиосредства здесь отличные, и Малый и Большой Космос просматриваются насквозь, нагляделся всего. В мятый атлас его кургузого костюмчика въелся какой–то белый порошок, словно незваный гость долго- долго повалялся в сундуке.

Я молча уставился на него, ожидая, что он скажет в свое оправдание.

- Тот свет…- бормотал он. – Что делает мир со своими детьми? Я на том свете? – в его вопросе было куда больше любопытства, чем тревоги.

Я выучил пятьдесят шесть в пятой степени космических языков и быстро дифференцировал его несложные слова, но не понял их вполне.

- Почему же на том? На этом. Правда, со светом тут у нас плоховато. Солнца практически нет. Вечные сумерки. Перешли на самофосфоресцированье, - хотел я его подколоть.

- Я готов был подумать, что попал в ад, когда плюхнулся сюда, как последний аккорд какой–то сумасшедшей симфонии, - произнес маленький хрупкий человек, задумчиво разглядывая голые холмы без всяких признаков жизни, - если бы не встретил такого симпатягу, как вы…Вот только дышать мне трудно, воздуха не хватает.

Это я–то симпатяга, кого шпыняют и туркают почем зря. На клятой космической гауптвахте…Что ж, придется держать марку.

- Не задохнетесь, скоро привыкните. Ада не существует, это выдумки, - поспешил я обрадовать его.  - Да, здесь, конечно, не очень–то уютно, тем более, на свежий взгляд. Но зато мы с вами здесь одни. Планета необитаема. Представляете, что  было бы, если бы тут оказались тропические заросли? Вас бы начали кусать москиты, а насекомые,  как известно, являются пищей более крупных тварей, а те, в свою очередь…как бы вы стали обороняться от хищников, которых вам даже вообразить трудно?

- А вы тут привратник? – прервал он мои словеса.

- Я биоробот седьмой категории! – гордо представился я, выпятив грудь. – Ну да, в каком–то смысле, я смотритель. Наблюдаю за тишиной и порядком на планете, беру пробы воздуха.

- Как вы сказали? Био… - он запнулся.

Фу-ты, ну–ты, не знает, что такое робот! Или тоже придуривается?

-  Робот – это разумный, мыслящий организм, ну, аппарат, - сделал я в воздухе неопределенное движение, - способный производить множество операций.

Но мое объяснение, казалось, не произвело на него должного впечатления.

- Инструмент Божий? – с сомнением спросил он.

- Какой божий? Я робот – атеист. Мне присвоена седьмая категория, но скоро мой коэффициент повысят, дадут шестой порядок - здесь все наоборот: чем номерной знак ниже, хе – хе, тем, считай, сам ты – выше; роботы шестой категории умеют.. – тут я осекся, не потому что зарапортовался, - я увидел, что  он покатывается со смеху. Выходит, совсем не врубился!

- Но почему вы так напоминаете человека? И как будто стесняетесь этого?

- А на кого же я должен походить – на крокодила? – пошутил я.

Он тоже улыбнулся, смекнул, не так уж здесь страшно. Улыбка сильно молодила его, она у него была озорная, мальчишеская.

- Эта металлическая кастрюля, что украшает вашу голову, вам даже к лицу, а серые шнуры, которые вас опутали, как змеи, вам совсем не идут. Вы здесь всегда…находились?

- Нет, сюда попадают по распоряжению Космического Совета, - со значением сказал я.

На его крутом лбу появилась глубокая поперечная морщина.

- Каюсь, я прервал вас, вы рассказывали, как вознаграждают вас за успехи.

Нет, кое–что все–таки понял.

- Так вот, - оживился я, - роботы шестой и пятой категорий способны делать самостоятельные разработки, составлять космические программы, и так – до третьего порядка. А дальше, - ухмыльнулся я, - это уже элита, до них нам с вами далеко, сами подумайте, чем могут заниматься сливки общества?

- Действительно, а что же делают высшие? Механизмы первого разряда?                        --  -Первоклассные роботы, роботы первой категории, заседают в Космическом Совете. Это депутаты от населенных астероидов, из всех жилых щелей космоса.

Ха! Механизмы! Не буду же я открывать ему карты, рассказывать, что видел трехметровых, величественных красавцев, а не таких жалких коротышек, как он. Почему я до сих пор не узнал, что он за птица?

- Хватит осыпать меня вопросами. Для первого знакомства я рассказал вам больше, чем достаточно. Теперь настала ваша очередь.

- Поверьте, я и сам не понимаю, как попал сюда. Для меня это загадка. Я музыкант, но не в том…Какое сегодня число? Все перепуталось…Ведь три дня назад я умер. Ну да – пятого декабря 1791 года. Но кажется, прошло не три дня?

- Еще бы! Долго же вы добирались своим ходом! – воскликнул я, изумленный, что сюда могли прислать ожившего покойника. С чем только не столкнешься в Космосе!

- Сейчас 2040 – й год. Считай, 250 лет!

- Двести пятьдесят лет? Значит, нет никого в живых из тех надутых болванов, которые запрещали мои оперы, постоянно мне мешали! Более того, шесть тысяч гульденов долга, оставшегося после моей смерти, тю–тю! – потому что кредиторов просто не существует. Всех на Земле я обвел вокруг пальца! – и он засмеялся заливисто, звонко, как счастливый человек.

Нет, я никак не ожидал подобной реакции от этого замухрышки. Его занесло невесть куда, и не то что отчаянья, даже простой растерянности я не видел. И чтобы немного сбить с него фанаберию, я сказал:

- С Земли сюда недавно попала занятная штучка. У вас там жил один чудак, между прочим, ваш современник. Представляете, яблоко сорвалось с ветки, ударило его по кумполу, и он запечатлел это событие в математической формуле. А теперь ее нанесли на золото и в допотопной ракете отправили в Космос как некое свое достижение. Вот смеху–то было! Тут все так потешались!

- А над чем, собственно? Может, и меня так послали, правда, без упаковки…

- Раз  в с е  смеялись, значит, это смешно, - назидательно, как ребенку, объяснял я.

- И оно пришло   свежим? Не испортилось в дороге?

- Что не испортилось? – я уже терял терпение.

- Яблоко с формулой. Голден такой прекрасный сорт, сочный, сладкий.

- Вы же ничего не поняли. Прислали золотую пластинку.

- В самом деле? Но природа музыки столь же сверхъестественна, как мой прилет сюда, только она записывается не математическими, а нотными знаками.

Он опять завел меня в тупик. А ведь никакой конкретной информации я от него до сих пор не добился и поэтому сухо спросил:

- Сами–то вы где родились?

- Далеко отсюда. В Австрии, в Зальцбурге.

 

Я не привык верить на слово, да еще кому попало.

- Одну минуточку!

Я повернул настройку смотрового устройства. На экране возникли улицы вполне современного города, с большими отелями.

- Какие интересные кареты, передвигаются без лошадей! – его подвижное лицо в редких щербинках оспы, засветилось радостным любопытством.

- Вот он, вот он! Дом на Гетрейдегассе, где я родился. – Он впился янтарными глазами в старинный дом с фигурными воротами.

- Вон за тем окном я музицировал ребенком, прежде, чем пуститься в странствие по Европе. Отец натаскивал меня, как щенка, а добрая матушка, недовольная его строгостью, незаметно ставила на клавесин бисквиты с взбитыми сливками…Господи! Где в этом мрачном загоне, - он с тоской озирал каменистую долину, - найдешь клавесин? Хотя бы скрипка была…

- Это мы устроим!

Я нажал кнопку предметного Распределителя, которым часто баловался от скуки, и тут же из черной ячейки выскочила скрипка со смычком.

Маленький человек подхватил ее и нежно прижал к груди.

- Да вы просто волшебник!

Он смотрел на меня с восхищением.

Его тонкие пальцы буквально вцепились в смычок, и он заиграл.

Сначала мне показалось, меня опутывают серебряные нити, я ощутил приятное колыхание внутри, но очень скоро мне наскучило его слушать – музыка была непривычная и даже раздражала.

- Я сыграл вариацию на тему «Идоменея». Это моя ранняя опера.

- Вам не понравилось? – спросил он, заметив мой квелый вид. Лицо его не выражало огорчения, только стало еще более задумчивым.

- Музыку не постичь рассудком, это опасное и тревожное состояние души. Спрашивать, что такое музыка – все равно, как человеку, висящему над пропастью и схватившемуся зубами за куст, задавать вопрос, что такое истина?

Но зато легче легкого сорваться в пропасть,- не без злорадства подумал я.

- Весь мир для меня запечатлелся в музыке, как в магическом кристалле, я жил ею с детства и ничем другим не смог бы заниматься. Это праздник сердца, музыка как…

- Женщина, - подсказал я, давая понять, что у меня тоже есть воображение.

- Нет, дружище, - улыбнулся маэстро. – Музыка -  это бездна. Звучащая бездна. Музыке дано заглянуть в будущее и связать времена воедино. На прошлой неделе я получил должность капельмейстера собора Святого Стефана, а сегодня я уже здесь. Смерть такая нелепая случайность, она похожа на детский неуклюжий рисунок. Я слышал, как похоронщики торгуются у моего гроба с плаксой Зюсмайером, прилежным учеником. Они запросили восемь гульденов, пятьдесят шесть крейслеров. Ей богу, я столько же потратил на похороны моего любимого скворца!

- Но как же так? – изумился я. – Вы же сочиняли оперы! Да ваш брат композитор напишет пару песенок и весь век стрижет купоны.

- Песенки можно играть в трактире и сытно жить! – неожиданно резко сказал он. – Жизнь музыканта полна превратностей. – Он улыбнулся своей мягкой, немного рассеянной улыбкой и, насвистывая похоронный марш, продолжал, как ни в чем ни бывало:

- Последний, кто нажился на мне, был бедняга могильщик. Денек выдался мерзкий – с утра шел дождь пополам со снегом. На кладбище Святого Марка меня никто не провожал. Я трясся на дрогах и думал: соберет ли Зюсмайер мои черновики, сможет ли темперировать незаконченные клавиры? Будет ли, наконец, обеспечена моя семья? Кому охота тащиться в такую слякоть на край города? Могильщик – его тоже можно понять, работенка у него не из приятных – увидел, гроб никто не сопровождает, открыл крышку и бросил меня в широкую могилу для бедных, присыпав известью – смотрите, как она въелась! – а деревянный ящик снова поставил на дроги, чтобы загнать за гроши гробовщику.

- И вы еще оправдываете эту мразь? Так легко и весело обо всем рассказываете? Он же вас зарыл, как собаку!

- Каждое живое существо достойно сострадания. Милый мой! Ведь важно, как ты жил, а где и как тебя закопают – это такие пустяки! Разве вы не заметили, что я веселый человек? И почти все герои моих опер исключительно веселые и даже счастливые люди. Кого ни возьми: мой птицелов, предприимчивый цирюльник, влюбленные, убегающие из сераля, все мы – он доверительно прижал к губам палец, - улизнули из владений Царицы Ночи! А дом наш везде, потому что музыка не нуждается в переводе, и можно быть накоротке с целым миром.

- Как будто я не знаю, с какой помпой хоронят, если захотят! – пробурчал я, но уже так, для вида, потому что с каждой минутой этот загадочный человек нравился мне все больше. Только я не мог понять, чем именно.

Непоседливый и юркий, он стал вышагивать вокруг меня.

- Мой дружок итальянец постоянно вдалбливал, что я должен всецело служить одной только гармонии, не искать изменчивой людской дружбы. Какой вздор!

Озорное лицо маэстро выразило притворное возмущение.

- Ну и досталось ему от меня! Сколько раз я готов был его отравить за трескучую, нудную музыку! – он лукаво подмигнул. – Я высмеивал его надутую физиономию и высокопарную речь. У меня совсем не ангельский характер.

- А чем он отвечал вам?

- Он говорил, что я гений.

- Он над вами тоже смеялся. Так, наверное, шутили в старину!

- Ценю ваше остроумие. В том–то и фокус,  он говорил это всерьез. Он делал серьезно абсолютно все. Говорил о музыке – что может быть несноснее разглагольствований музыканта о собственных сочинениях? Это напоминает болтовню старика о былых любовных победах. Серьезно сморкался  в  большой носовой платок с вензелем. Серьезно готовил свои невкусные спагетти, скользкие, как мучные черви. Он всерьез считал себя отменным кулинаром, а стряпал он так же, как сочинял музыку. Да, да, мой итальянец закормил меня спагетти! Он всегда скупился на свежий сыр для соуса, сначала от его угощенья у меня начались рези в животе, потом желудочные кровотеченья, а потом я и вовсе слег и даже не мог выпить кружечку пива в «Серебряной змее». Что произошло дальше, вы знаете…

- А вскрытие делали? – поинтересовался я. Что–то меня в его рассказе насторожило.

- Что делали?

- Потрошили вас, проводку вынимали? – нарочито небрежно спросил я. – Причина смерти установлена?

- Нет, друг мой. – он как–то  странно улыбнулся. – И очень жаль. Я уверен, если во мне хорошенько покопаться, то наверняка можно обнаружить какое–нибудь устройство, наподобие вашего. Ведь я тоже искусственное создание, игрушка Высшего Разума. Моя судьба была предрешена еще в утробе матери и, конечно, скрыта во мне какая–то маленькая пружинка,  perpetum mobile  музыки. Я постоянно ощущал это.

- Мой итальянец – единственный человек на Земле, кто догадался, что я не  о т т у д а. Проклятая догадка отравила его сознание, ржавчиной разъела жизнь, парализовала творческие силы. Мой приятель допытывался, как я создаю свою музыку, злился, что я  запираюсь. Если бы я сам знал – как?

Его зоркие глаза снова стали печальными, озираясь по сторонам, он вежливо спросил:

- Скажите, а здесь поблизости нет какой–нибудь другой…планеты?

- На расстоянии ста световых лет отсюда есть планета Поющих Бутонов.

- Я так и знал…бессмертие души не может быть столь унылым. Но я же не бабочка, чтобы порхать среди цветов.

Я даже почувствовал досаду, что он с такой легкостью может покинуть меня. Но ведь для этого непостижимого человека легко - все!

- Существуют и другие планеты, сплошь состоящие из музыки, там просто нет ничего другого, - соврал я, чтобы подразнить его. – Но очень далеко придется лететь. С вашей–то скоростью?

- А куда мне спешить? – он подхватил скрипку. – Правда, я не очень–то вам верю….-  в его глазах блеснули лукавые искорки.

В это время большая Летающая Тарелка, вынырнув из студенистого воздуха, зависла прямо над нашими головами.

- Подождите! Вас подбросят! – Я готов был подать сигнал на посадку. – Я знаю всех перевозчиков!

- Воздушные Хароны, ха – ха! Я встретил эти механические литавры, когда летел сюда, видел путешественников…Остекленевшие, уже не человеческие лица…Нет, я попытаю счастья в одиночку!

Он церемонно поклонился и легко оторвался от каменистой поверхности.

Я подивился, как быстро он набирает высоту. Наверно, такие, как он, не подвластны силе притяжения.

Он так и летел, обняв скрипку, пока не стал крохотной, словно нарисованной, звездой.

Как же его имя? Забыл спросить.

Но зачем забивать себе голову тем, что никогда не пригодится…Мне не вернуться туда….

Я уныло взглянул в книгу регистрации транзитников, в ней не было ни одной записи. Пнул ногой обломки ракеты, в которой пришла сюда золотая пластинка, сданная в Космический архив. Как же выглядит яблоко? – трудно вспоминал я. Вспыхнувшее видение обдало меня золотистым светом.

Почему я не попробовал удержать своего гостя? Я бы привык к его взволнованной речи, к его будоражащей музыке.

Две патрульные Тарелки снова появились в полосе обзора. Что вы здесь забыли, механические  литавры Космоса, ловушки для дураков?