Андрей БОЛДЫРЕВ

 

Родился в 1984 году в Курске. Окончил филологический факультет Курского государственного университета. Лауреат Илья-премии, лауреат I ежегодного международного литературного конкурса “Проявление”, дипломант X международного литературного Волошинского конкурса (2012). Участник V и VI Форумов молодых писателей России. Cтипендиат Федерального агентства по культуре и кинематографии. Гран-при Илья-Премии (2006). Публиковался в журнале «Сибирские огни», в коллективных сборниках «Новые писатели», “Планка”, в Интернет-журнале «Пролог», альманахах “Илья”, “ЛАК”. Живет в Курске.

 

 

«ЖИЗНЬ ПО-МЕЩАНСКИ ГРЕЗИТ О ВЫСОКОМ»

 

ПЕТРОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

 

В Петровском жили, за семь вёрст ходили

за коньяком в ближайший магазин.

Вы говорили о Мамардашвили.

Я пожимал плечами: ну, грузин…

 

И, возвращаясь по дождю обратно,

по грязи, оступаясь и скользя,

друг другу становились мы понятны

без слов. Но объясните мне, друзья:

 

как лето с нами горько распрощалось,

как за столом сидели вчетвером,

как вечерами небо разливалось

трёхзвёздочным – в стаканах – коньяком –

 

как это всё душа в себя вобрала,

не расплескав, покуда жизнь урок

судьбы и смерти нам преподавала,

который я так выучить не мог?

 

Зачем живу я с мыслями об этом?

Зачем как дар бесценный берегу

петровский луг, залитый ярким светом,

и белую лошадку на лугу?

 

 

ТРОГАТЕЛЬНОЕ ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ

 

Пустая тара, пачка сигарет

на подоконнике. Окно во двор детсада.

Вот Ходасевич – да, а Слуцкий – нет,

не интересен никому. Досадно.

 

Читали наизусть, поддав слегка.

Вот Слуцкий – нет, а вот Поплавский – кстати.

…А в небе плыли, плыли облака

как лошади, рыжея на закате.

 

А то купили б сладкого вина,

позвали бы девчонок, всё такое…

Бог с ней, с поэзией. Но если б не она,

когда еще так собрались бы трое?

 

 

*  *  *

                          Игорю Белову

 

В барах варшавских гуляя,

белое с красным мешать,

падать в объятия мая,

падать и снова вставать.

Улицы в зелени тонут,

дождь принимая на грудь.

К местным русалкам бы в омут

сердца да занырнуть.

Музыкой и чудесами

полнится город ночной:

словно Иван Сусанин

бродишь по мостовой –

и, как Страстная неделя,

ночь подойдёт к концу.

Встанешь один у отеля

на Збавичеля плацу.

Больше и некуда деться

в страшном пожаре зари.

Не говори, что сердцу

больно, не говори,

если  внутри оборвётся.

Плачет душа-контрабас,

и навсегда остаётся

весь этот джаз, этот джаз.

 

 

*  *  *

 

Жизнь по-мещански грезит о высоком

и следует начертанному плану.

По вечерам с женою и ребёнком

хожу к фонтану.

 

Покуда истлевает сигарета,

я мысленно всё посылаю к чёрту:

опять бездарно прожитое лето,

свою работу,

 

усталый раб. Найти бы только средства

и навсегда с долгами рассчитаться,

на берег моря я замыслил бегство,

чтоб там остаться.

 

И так, в одну уставившийся точку,

иду. А моря нет, как не бывало.

Жена рукой поддерживает дочку:

чтоб не упала.

 

И всё земное меркнет на их фоне.

И, закусив губу, чтоб не заплакать,

я нажимаю кнопку на смартфоне:

вот кадр на память.

 

Вот так выходит просто, безыскусно,

запечатлеть мгновение детально.

И смутное подсказывает  чувство,

что всё нормально,

 

что счастья быть не может без трагедий,

что мы его не замечаем сами,

что радости и горести, как дети,

растут с годами.

 

 

ПЯТИГОРСК

 

Посреди аллеи на сырой скамье

скоротаю время, перед тем как мне

Кировским проспектом топать на вокзал.

Никуда на свете я не опоздал.

 

В этот час – как странно – ни души вокруг.

И дымится – в рваных облаках – Машук.

Водкой и нарзаном вечно утомлен,

в Цветнике играет вальс аккордеон.

 

Дождичек в апреле будет долго лить,

будто, в самом деле, некуда спешить.

Сесть в кафе «Печорин», заказать вина

и печаль земную осушить до дна.

 

Не пойми какого времени герой,

Пятигорск, прощаюсь навсегда с тобой

без тоски, без слова, без ненужных слез,

с белым растворяясь дымом папирос.

 

 

*  *  *

 

Куртки воротник приподымая,

выхожу один во двор пустой.

Для чего я жил, не понимаю,

в этом доме, с женщиной чужой,

просыпался с ней в одной постели,

с ней в одной постели засыпал,

думал, что люблю на самом деле,

и стихи про бабочку читал?

 

Эта осень так нас измотала,

что и не заметили сперва,

как однажды бабочек не стало

и с деревьев ссыпалась листва,

а потом и сил не оказалось

молчаливый твой упрёк терпеть. –

Только лишь взаимная усталость,

оттого что не о чем жалеть.

 

 

*  *  *

                                               Илье Садовникову

 

С тех пор, как вечный судия…

                      Лермонтов

 

Три тени подошли из мрака

к нам с другом с просьбой «прикурить».

Я знал, что точно будет драка,

и ждал, кто первым будет бить.

Но всё закончилось, однако,

как вовсе не могло и быть,

 

парадоксально, как во сне. На

скамье, средь ночи, впятером –

три курских хама и спортсмена

и мы – все вместе водку пьём.

Ты не поверишь, Мельпомена,

я им стихи читал потом.

 

Рты удивлённо открывали,

ещё – просили, – почитай,

внимали, полные печали,

а после, спьяну, через край

стакан водяры наливали:

«ну, за поэзию давай».

 

Я снова пил, читал им снова…

Но ясно мне открылось тут,

что здесь же, завтра же, другого

скорее, Господи, убьют

те, что сегодня верят в слово,

смеются, плачут, руку жмут.

 

 

ЭЛЕКТРИЧКА

 

Ехал я в электричке домой. Вечерело.

За окном проступала декабрьская муть.

Было холодно так, что уже не хотелось

ничего – только б в тёплой постели уснуть.

 

…Я проснулся за три остановки до Курска.

в под завязку набитом вагоне, пока

электричка стояла на станции тусклой.

И какая-то женщина, лет сорока,

встала с места и, бледная, простоволоса,

вдруг запела, как только мы тронулись в путь, –

«Снегопад, снегопад… Если женщина просит…»

Что-то вдруг обожгло и сдавило мне грудь.

 

Я спросил: «Кто она?», и попутчик мой нервно

объяснил мне: «Она, сколько езжу, поёт

в этой вот электричке. Актриса, наверно.

Да, поставленный голос её выдаёт.

Хоть и в старом пальто, но опрятно одета…

Две огромные сумки таскает сама…

Говорят, у неё умер муж, или где-то

он пропал, оттого она сходит с ума»

 

Громыхал и качался вагон переполнен.

Пар оттаявшей речи, шуршанье газет.

Я смотрел на неё, но лица не запомнил,

потому что лица у отчаянья нет.

И казалось, не слышал вагон номер восемь

её тихое пенье под грохот колёс:

«Снегопад, снегопад… Если женщина просит…»

…Не подал, отвернулся: обидно до слёз.