Сергей МАТЮШИН

 

Родился в 1943 году. Окончил медицинскую академию в  Твери и Литературный институт им. Горького. Автор нескольких книг прозы. Публиковался в журналах «Звезда», «Москва», «День и ночь», «Урал», «Уральский следопыт», «Крещатик», «Бельские просторы»,изданиях группы «Мегалит» и др.

Член Союза писателей России.  Живёт в городе Салавате, республика Башкортостан.

МАЛЕНЬКАЯ ТЁПЛЕНЬКАЯ КНИЖЕЧКА

Рассказ

 

1.

По данным Всеобщего института Рейсфедера Ваттмана, небольших записных книжечек различного формата в Российской Федерации на 2011 год около девятнадцати миллионов. Причём - все в разной степени заполнены: одни частично, другие наполовину; есть и такие, что исписаны от корки до корки. Р. Ваттман считает, что информационная ценность этих рукописей не зависит от степени заполненности. То есть всем текстам, на каком бы языке они ни были исполнены, присущ некий единый дискурс, хотя далеко не все авторы имели возможность общаться друг с другом. Страна большая, и иные географические и языковые барьеры попросту непреодолимы. Из чего исходил Ваттман, утверждая  некий единый дискурсе записей, оставалось неизвестным. Наиболее проницательные люди из верхних эшелонов власти подозревали, что некоторые свои методики Ваттман не раскрывает. Другие, их было меньшинство, обращали внимание друг друга на то, что последнее время Рейсфедер Ваттман слишком хорошо выглядит, помолодел, несмотря на огромную аналитическую нагрузку.

Как очередное достижение своего института Р. Ваттман преподнёс властям новость. Есть один общий признак у всех маленьких книжечек, изъятых у граждан: они тёплые, потому что владельцы хранили их во внутреннем левом кармане своих одежд, рядом с сердцем, и до принудительного изъятия никогда ни на минуту не расставались со своими инкунабулами. Некоторые сотрудники института Ваттмана считали, что от наличия этих книжечек зависит работа сердца их владельцев, сила и ритм сердечных сокращений: они, книжечки, играют роль то ли кардиостимуляторов, то ли ритмоводителей, то ли вообще являются новой частью всей сердечно-сосудистой системы. Владельцы книжечек постоянно что-то в них записывают, уединяясь на берегах рек, в лесах и рощах, на вершинах холмов; есть и такие, что делают записи, сидя на земле вблизи xpaмов и мечетей. Выборочный психоаналитический анализ показал: среди них нет религиозных фанатиков и даже просто ортодоксальных верующих. Ни язычников, ни христиан, ни мусульман, ни иудеев. Вопрос о религиозной подоплёке явления перестал рассматриваться. Социологические исследования тоже ничего не дали: владельцы книжечек принадлежали к самым разным слоям и прослойкам населения, но всё же большинство - к студентам старших курсов технологических университетов, молодым специалистам; вообще технократов был перевес. Среди заражённых не было ни доморощенных поэтов, ни художников, ни музыкантов, инсталляционистов или  перформансистов и ассамбляжников,  которых можно было бы заподозрить в неких творческих процессах - производстве черновиков, набросков, эскизов или нот.

Одна из облав в ранге профилактической разработки дала молодую супружескую пару; оба оказались фотографами, но признались в этом только после длительных адекватных процедур. Но добиться от них, что значат «козюбрики» в их записных книжках, так и не удалось. «Да ничего они не значат», - уныло бормотал юноша. «Значат, но значат ничего», - загадочно объясняла его жена. Супруги были признаны невменяемыми, но безопасными, их отпустили. Спустя неделю оба умерли, как и положено - в один день, в один час; книжечки их поступили в архив института Ваттмана, хотя десятки тысяч подобных, заполненных неразборчивыми каракулями, уже заполняли почти все архивные помещения института. Поначалу сотрудники проявляли беспокойство - эти бессмысленные книжечки вскоре некуда было девать. Проблема вскоре разрешилась неожиданным образом: ранний архив внезапно сам собой начал превращаться в цветной прах, оставалось его только собирать и вывозить на свалку, где всё сдувал ветер. Пёстрые безобидные облачка время от времени собирались над институтом и сыпали цветными лепестками.

Один ассамблеец высказал мнение, что носители книжечек - реликтовые агенты империализма. Его осмеяли даже собственные ультра, потому что любителей что-либо записывать вблизи радаров, аэродромов, портов, промышленных предприятий не обнаруживалось. Упёртый ультра возражал: «Записыватели могут оказаться работниками этих объектов, им незачем находиться снаружи, они всё знают изнутри – будь то радар или предприятие ВПК». Ульра создали комиссию по расшифровке части записей, но ничего разобрать не удалось - настолько дурным почерком те были созданы.

Изъятия продолжались. Ваттман убеждал Ассамблею, что рано или поздно количество перейдёт в качество. К институтским мегакомпьютерам пришлось пристраивать мощнейшие вентиляторы, в институте становилось жарко.

Владельцы изъятых записных книжечек, лишившись их, продолжали тихо и быстро умирать - на берегах рек, вершинах холмов, в глуши леса, в парках и скверах. Дома или на работе - никогда. Причём трупы их не клевали птицы и не ели лесные звери. Погибшие постепенно мумифицировались и пугали своим  живым обликом посетителей рек и холмов.

Правозащитники настояли на закрытии сектора изъятия в институте Р. Ваттмана. Одно время даже появились слухи о роспуске самого института и отправке Ваттмана куда-то послом, так как уже третий десяток лет никаких прикладных результатов институт не давал, одна статистика. Ваттман отстоял свою значимость - мол, институт занимается научными иследованиями фундаментального характера, это имеет общечеловеческое значение, ведь эпидемия МТК (Маленьких Тёплых Книжечек) принимает характер пандемии, а с демографией в стране и Европе и без того серьёзные проблемы, не улучшают положение даже толпы мигрантов из Китая. Они тоже быстро заражаются синдромом МТК, у них же генетическая склонность со времён Мао Цзэ Дуна. Госассамблея смягчилась, но требовала создания хотя бы вакцины. Лоббисты Ваттмана организовали в Верховной палате Ассамблеи бурную кампанию в защиту института Ватмана: «Руки прочь от МТК!!!». Все СМИ имели этот логотип, и народ быстро и с новой силой возлюбил Рейсфедера Ваттмана, спасителя МТК. Вымирание остановилось. Для упрочения успеха лозунг заменили: «МТК - частная собственность гражданина, она священна и неприкосновенна!!!». Финансирование программ института было резко увеличено, как и его штат. Но, как это обычно  бывает, благодаря недальновидной либеральности, внутри огромного коллектива появились оппозиционеры, которые по-прежнему занимались изъятием и архивацией МТК. Новскоре книжечки появились и в самом институте Р. Ваттмана. Пришлось учредить Отдел внутренней безопасности (ОВБ), но изъятие МТК у сотрудников института привело к массовой гибели, причём мумифицировались прежде всего сотрудники новообразованного Отдела внутренней безопасности. Ни льготы, ни фантастические привилегии не помогали. Цветные пепельные тучки над институтом становились всё более плотными. Увеличивалось и количество мумий, особенно в лесах и по берегам озёр. Пришлось закрыть туристский доступ даже к Байкалу, Селигеру и озеру Рица. Северные агенты докладывали Госассамблее, что мумии появились даже на побережье Северного моря и Обской губы. Приняли программу утилизации этих мумий. Не получилось: местное население решительно не допускало операторов к своим погибшим соплеменникам. Опасаясь эпидемий, власти приказали тайно заменять мумии на пластиковые копии. Нефтехимические производства моментально расцвели. Но и количество мумий бывших  владельцев МТК не уменьшалось. Реформа провалилась. Скороспелый пластик оказался порядочной дрянью, муляжи разлагались, а натуральные мумии так и стояли, словно живые. Запахло тупиком, кризисом. Поползли слухи, что иу самого Р. Ваттмана имеется МТК. Тем более, что на территории института, превратившегося в город средней величины, было нечто вроде Сада Камней, где Ваттман периодически уединялся со своими помощницами, такого ведь не скроешь. Расследование результатов не дало, потому что ни малейших следов человека на песке Сада Камней ни одна комиссия не обнаружила, но все комиссии в полном составе исчезали без следа в этом саду. Несмотря на очевидную драматичность ситуации, в члены очередной следственной комиссии неудержимо рвались всё новые и новые депутаты Госассамблеи. Довыборы в стране шли непрерывно.Госассамблея заметно омолаживалась. Придумали провокационно снабжать в обязательном порядке МТК всех новоизбранных депутатов. Депутатские МТК быстро оказались на чёрном рынке.

Очередная Закассамблея признала-таки распространение МТК национальной угрозой. «У всех есть всё необходимое и даже немного лишнего, благоденствие и достаточная сытость наличествуют в стране третий десяток лет, а популяция уменьшается! - возмущался один ассамблеист. - Нам необходимо интенсифицировать ваттманизм!». Недопустимость депопуляции из-за каких-то МТК понимали все - и народ, и Госассамблея. Производство МТК было свёрнуто, но спрос на них рос, развилось подпольное производство МТК, оборот составлял миллионы и миллиарды. Mалo что дало введение прогрессивного повременного налога на владение МТК. Тогда учредили налог на само желание иметь МТК. Ввели соответствующие строчки в резюме, графы в анкетах, разработали тестирование при помощи современных детекторов лжи. Результаты оказались неутешительными. Зараза расползалась. Даже в Закассамблее открылись пункты по обмену использованных МТК на новые. Таким образом, мысль Ваттмана о необходимости фундаментального накопления МТК получила воплощение, за что ему были вручены Знаки Почёта, а также усилено финансирование института. Пёстрые лепестки цветного пепла непрерывно сыпались на территорию института Ваттмана.  Иногда из них образовывалась нарядная метель.

Изъятия МТК становились очевидно бессмысленными, люди гибли целыми группами. Ассамблейцы сердились на Ваттмана: сколько же может длиться период накопления? Когда ждать результатов и рекомедаций? Ваттман обещал оптимизировать и интенсифицировать. Санкции откладывались. «А если в один прекрасный момент у нас мумий будет больше, чем живой рабочей силы, учёных, инженеров, врачей и учителей? - взывал в Госассамблее один. - Tак скоро весь наш ВВП будет состоять из одних МТК!». Прониклись тревогой, учредили инновации: в одном кантоне заминировали шутихами и опутали спиралью Бруно все подходы ко всем водоёмам и вершинам холмов. В другом кантоне заградительные полосы делали при помощи перекормленного пургеном крупного рогатого скота, благо в приверженности к МТК он замечен не был. Был и такой опыт: в лесах, скверах и парках установили автоматы, дававшие бесплатный стакан алкоголя в обмен на МТК. Алкоголь быстро исчез, а накопители автоматов под завязку были забиты фальшивыми МТК.

Спирали Бруно растащили по подворьям, противотанковые ежи оказались изготовленными из слабой стали, заржавели и рассыпались в прах. Шутихи отсырели. Ретропродукция крупного рогатого скота высохла, скот от обезвоживания отощал, пурген стал дефицитом. Один Набольший Мурза приказал завести в свой кантон контейнеры с ядовитыми пауками с острова Мадагаскар,  но тутошние лопухи, чертополох и полынь арахны жрать не стали, истребили всех тушканчиков и сусликов, принялись за любимых Мурзой сайгаков и енотов, Набольший рассердился и отравил всех пауков посредством распыления циклопентанпергидрофенантрена. Циклопентановую траву не желали кушать козы и коровы. Набольший Мурза подал в отставку. Центр  дал ему грамоту и отправил послом на остров Мадагаскар. Гоcacсамблeя пыталась внедрить и иные проекты, даже предлагала населению обмен МТК на цифровые плазменные телевизоры и вторичные иномарки, но и этим население не соблазнилось. Так и продолжало, неразумное, таскаться в боры и дубравы, на берега ручьёв и озёр, что-то записывая в свои МТК, обрекая себя на.

Настала пора радикальных мыслей и действий.

 

2.

В институт Р. Ваттмана я пришёл по спецнаправлению Ассамблеи год назад. Задание было простое – выяснить, в чём дело? Почему при гигантском финансировании Ваттман до сих пор не может разработать никаких толковых инструкций по борьбе с МТК. И вообще - тот ли он, за кого себя выдаёт? Или это атаман новой пятой колонны? Уточнить национальность, особенно по прабабке. Египет, Афган, Чечня, Дагестан, где, кем, кому служил, чего подносил. Где был в 1991 году? А в 2010?  Где  будет в 2012? Член или не член, и если член, то какой партии. Всё это я выслушивал вполуха, инструкторы прикидывались, словно сами не знали - член он или не член. Да и с прабабкой тоже - Ваттман, Фраерман, Цукерман, что тут непонятного? Факт обрезания выяснять? - серьёзно спрашивал я. Всенепременно! - акцентировали и уточняли инструкторы.  Прояснив методику, я проявил креативность: при наличии присутствия крайней плоти, убрать? Нет - поправили меня, - чтобы при грядущих опросах-уточнениях перекрёстного типа запутался в показаниях. А если у него того… уже? Интерпретируем в нужном направлении, - таинственно посвящали инструкторы. Надлежало ещё выяснить степень его плеромизации и патрофикации. Естественно, я запросил проценты. Пообещали.

 

Я смирно болтался по просторам секторов института, там и сям гекалитрами дул халявный корпоративный кофе, напропалую шарил по интернету - порносайты, стрелялки-ходилки, жопная жужжалка. В соответствии с рекомендациями инструкторов, живенько провернул несколько скоротечных романчиков с секретаршами и наиболее породистыми особями офисного планктона, прежде всего с теми, кто пользовал самого Рейсфедера Ваттмана. Но девушки оказались примерно бестолковыми информаторами, ни о чём они не могли рассказать, кроме как об уникальной могучести и неутомимости Рейсфедера, «моего ресика, федерчика, ватманчика», - у кого как. Со слов этих нимфоманок, Ваттман был человек добрый, щедрый, не грубый, разве что уж очень непостоянный. Обижало весталок, что Рейсфедер слишком склонен к тонконогим юношам с «козлиными задиками», тем более  что ни у кого из них, - всхлипнула одна, - и МТК-то нету. Перспектива возни с тощезадыми пацанами меня серьезно огорчила. А что же по делу? А ничего. Девушки уверяли, что ни в постели, ни в лесу, ни на бережках ручьёв Ваттман никогда не говорил о работе нынешней, но много о своей прежней, когда он служил садовником Генерального Сада Камней при Ассамблее, в Ассамблейском саде. Фонтаны, экзотические цветы, ласковые львицы, добрые быки, орлы, нектар, амброзия стаканами, всё поёт и благоухает. Свободное время ассамблеисты и ассамблеянки проводили в этом саду. Ваттман их обслуживал во всех отношениях и по полной.  Историй у него было пропасть, девушки мне охотно пересказывали его гераклическо- фавнические, равно как и кентаврические деяния. Оказалось, что первые МТK были замечены именно им, Ваттманом, именно в этом Ассамблическом саду.

История выглядела так.

 

3.

Однажды, сокрытый высокой травой, Ваттман, сидя на корточках, расправлял лепестки недораспустившихся незабудок. Рядом журчал ручеёк. Здесь должен был появиться Готерн, председатель Госассамблеи, со своими помощницами. Рейсфедеру было известно, что гурии Готерна любят полностью распустившиеся незабудки, при нюхании их они, гурии,и сами распускаются. Приготовленная для утех Готерна поляна, окаймленная золотыми шарами купальницы, получилась превосходной. Хрустальный ручеёк с чистым песчаным дном уютно ворковал, птички прыгали и порхали среди жасминовых кустов; ветерок был включён на минимум. На мелководье танцевально перетаптывались белые журавли, как бы пытаясь исполнить «танец маленьких лебедей». Пятнистая лань ждала знака Готерна, чтобы грациозно скакать туда-сюда по высокой параболе. Рыжая гривастая львица мирно посапывала в полудрёме, положив голову на мощную шею белого быка, вора Европы.  На спине его сидел красный орёл и чистил перья. Маленькие, с курочку, тиранозаврики паслись среди заговен папоротника.  Гигантский ящер тихо проломился сквозь пальмы, хвощи и лианы и  принялся аккуратно лакать воду из ручья. Кастальский неиссякаем. Журавли выклёвывали из чудовищных складок его шкуры паразитов. Бронтозавр нежно гладил их спинки своим чудовищным хвостищем, те курлыкали, как кошки.

Из-за поворота ручья, раздвинув гигантские папоротники, появился Готерн. 0н медленно брёл прямо по воде; сиреневая полупрозрачная туника еле колебалась соответствующим ветром. Наего голове чуть позванивали дубовые золотые листья императорского венка. Ваттман заволновался: простудитесь! Но ему было не положено как-то себя проявлять, Рейсфедер затаился в страдании, намериваясь при удобном моменте юркнуть в заросли гранатовых кустов.

Готерн уселся на пень и вынул из-за пазухи небольшую записную книжку в белом и муаровом атласном переплёте. Ваттман приметил выпуклое золотое тиснение на обложке: ГОТЕРН BTOPОЙ. Начальник Госассамблеи медленно и внимательно огляделся окрест, и принялся что-то записывать в свою книжку, периодически поглядывая на птиц, львицу, павлинов и небо.

При всяком его взгляде на небо, оттуда сыпался вроде бы цветной пепел, как это бывает после сгоревшего листа тонкой бумаги. Пепел имел форму лепестков. Львица, вол, птицы и журавли, бык и пятнистая лань поднимали головы, тоже следили полёт небесного праха.

Время от времени с тихим «aп, aп» Готерн, резво изгибаясь, ловил ртом и заглатывал лепестки, облизываясь словно кот. Своей раскрытой книжечкой он тоже иногда улавливал летящий лепесток пепла, после чего, захлопнув страничку с тем же «aп», Готерн с туповатой блаженной улыбкой долго смотрел перед собой, удовлетворённо кивая головой с псевдоримскими кудряшками; венок тонко позванивал. В такие мгновения он был похож на дурачка под солнцем. Упрятав атласную и муаровую свою МТК в складки туники, Готерн, уложив ладони на коленках, деревянно замирал.

С тихим треском прилетала дежурная большая стрекоза-коромысло, садилась  на его лысую макушкy. «Ой, да ну, - очнувшись, тряс головой Готерн, - щекотно же!». Пятнистая лань начинала свои параболические кульбиты. Журавли дивно синхронно перетаптывались, курлыкая в мажоре.

Из зелёных и цветочных недр постепенно появлялись помощницы Готерна, гурии-секретарши, в простеньких приблизительных нарядах лесных нимф. У них в руках имелись маленькие ониксовые кувшинчики-амфоры и венки из цветов повилики, которые они укладывали виток к витку на голову хозяина. Ну, там - тихое пение в семь голосов, лютни, магнификаты, свирели; хоровод порхающих. Затем девушки исчезали в своих родных кущах, а две-три оставшихся начинали ублажать Готерна.

Многому тут научился Рейсфедер Ваттман, садовник.

В травах, на бережке даже самого райского ручейка много не полежишь - всё равно сыровато. Очарованный, перевозбуждённый Рейсфедер увлекался, утопал в вуайеризме,  онанировал на ближайшие призывно раскрытые незабудки;  нажил жестокий радикулит и стал директором института своего имени, тем более что при первично-нормальном собеседовании обнаружил определённое знакомство с проблемой МТК.

Вот, собственно, и всё, что мне удалось узнать от некоторых бывших подруг Готерна ТеодораВторого, нынешнего начальника Госассамблеи, главного моего инструктора, и о хитроумном Рейсфедере Ваттмане, основном госакадемике, кондукаторе и фавне. Hе густо, хотя не безынтересно.

Но с чем я приду к пославшим меня, что возвещу страждущим и ожидающим? Сможет ли Сенат и народ Рима принять вразумительное и конструктивное решение на основе поставленной мною информации? Меня раздирало, и гражданское моё самосознание было в замутнении. «Где есть истина?» - спросит Пилат. «Господи, почему (зачем) ты оставил меня?!» - вопияла душа моя. Тем более, что я до настоящего момента так и не обзавёлся МТК.

 

4.

В предварительной докладной я отметил, что, видимо, проблема МТК остаётся достаточно загадочной, но очевидно, что необходимость в них явная, ибо даже противники МТК втайне ими пользуются. Я предложил учредить новый институт радикального характера во главе со мной и имени меня, который занялся бы не бессмысленным собирательством материала, а только расшифровкой уже имеющегося, пока он весь не превратился в цветной пепел.

 О Готерне, разумеется, в докладной не было ни слова, ни междометия.Ни о цветном лепестковом пепле над институтом Ваттмана и садиком Готерна, - я же не хотел, чтобы меня заподозрили в визионерстве. Какую пользу может принести отечеству визионер? Запутанное он может только дополнительно запутать. И тогда поступательный прогресс может обернуться отступательным регрессом. Участие в таком деле - западло для настоящего патриота.

Кроме того, неоприходованных гурий в институте было ещё порядочно.

Учитывая значительную текучесть, остаточные явления кумовства и естественное значение старой дружбы, как и традиционное значение оболов, драхм, сестерций и серебрянников, крутогрудых гурий и худозадых мальчиков могло стать количество бесконечное. Я в том смысле, что ведь все без исключения источники информации о Ваттмане и Готерне должны быть учтены и должным образом обработаны. В этом всё дело.

Иначе мы никогда не разгадаем проблему МТК, если она вообще существует.

МТК - это Маленькие Тёплые Книжечки, которые часть населения всё ещё носит, прячет в левых  карманах своих разнообразных одежд и надежд.

 

ЗНАЧЕНИЕ КОЛЫБЕЛЬНЫХ ПЕСЕНОК  ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ МАЛЬЧИКОВ

Рассказ

Памяти А.

Некоторые помнят колыбельные песенки детства, если мама была ласковая, любящая; если она была. Или бабушка такая же, да еще добрая и терпеливая. «Давай еще!» - скажешь, бывало, ей, а она: «Мама заругается, спать пора». Но канючишь свое: «Ну еще немножко, тихонько!». «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, вот придёт сейчас волчок, Лешу схватит за бочок». А волчок этот, как в «Сказке сказок» Норштейна, был вовсе не кусачий, а вроде слегка запаршивевшей маленькой собачки, которая норовит забраться под одеяло в твоё тепло.

Когда мальчику было одиннадцать, я приходил к нему в комнату, разговаривал, потом мычал всякий вздор вроде песенок; благо знаю много всего, а чего не знал - сочинял тут же. Потом тихо целовал его в шею и брал обещание «спать, спать...».

Знаете, что говорил он мне, закатанный мною в одеяло, как в кокон?

«Папа, а ты завтра придёшь опять? Смотри, приходи!»

И мне приходилось днем отвлекаться от дел: выдумывать сюжет и персонажей, сочинять новую историю для продолжения прежней, чтобы к ночи удивить и порадовать моего мальчика.

Года через два мальчик мой уже курил сигареты. А позже я видел в руке его папироски, мастырки с марихуаной.

Однако искренность восприятия моих песенок и историй давала мне иллюзию уверенности, что это всё возрастное баловство, влияние «стаи».

Я и сам как-то попробовал его папироску. Ничего, кроме вони и тошноты, не ощутил. Мальчик сказал, что надо несколько раз, тогда, мол, словишь кайф, папа.

Отучу, был уверен я.

Спорт, путешествия, учёба, судомоделирование, фотография. Дела и девушки. Он был очень красив, но из поначалу многочисленных девочек остались лишь две стервы, старше его, патологически назойливые.

Не заинтересовался он скалолазанием и спелеологией, равно как и боксом, восточными единоборствами. Он становился постепенно тусклым и озабоченным. Но по-прежнему перед сном всякий раз говорил, умоляюще глядя мне в глаза: «А ты завтра придёшь опять?». И крепко обнимал меня за шею, и не отпускал слишком долго, и как-то я увидел слёзы в его глазах. А я, дурак, пресекал такую сентиментальность. Потому что ничего не понимал. Но его слишком пристальный, умоляющий, влажный взгляд все больше тревожил меня.

Теперь я знаю - сын прощался со мной.

Но разве многие из нас могут ежевечерне приходить к постели своего взрослого тёплого мальчика с новой песенкой или занимательной историей из своего детства, юности? Как я безнадежно заблудился в берендеевском лесу. Как попал в жуткий водоворот на плоту, и плот развалился подо мною. Погибал в байдарке, перевернувшейся на порогах. Лазил по чужим огородам и брошенным домам, битком набитым ужасами и привидениями, а под заборами чужих садов вверх лезвиями лежали ржавые косы, напороться можно было насмерть. Дрались с соседскими ребятами из барака «до первой кровянки».

У нас по вечерам зачастую своя дымная хмельная жизнь, общение. Не до мальчиков наших одиноких, ждущих историй на ночь, поцелуя и «спокойной ночи». Наконец гости рассосутся. Уже очень поздно. Но ты спохватываешься и спешишь в спальню. А мальчик посмотрит тебе в глаза и отвернётся к стенке. «Завтра, милый, честное слово, завтра».

«Знаю, опять обманешь».

Марихуана постепенно перестала удовлетворять, приелась, надоела.

И пришел неизбежный героин.

Героину не нужны занимательные истории. Песенки его не забавляют. Ничего его не смешит. Колыбельная кажется маразмом, а поцелуй - слюнтяйством. Что по сравнению с цветными космическими глюками и экзотическими фантазиями истории о том, как я добывал дикий мед на клеверной меже, лазил по шкуродёрам пещер, как морочил девкам головы Блоком и Северяниным. Как построил самолет с резиновым двигателем и он навсегда улетел за реку. Непонятные картины в душном музее, сияние октябрьских звёзд в ущелье, взвинченная игра бледных актёров в авангардистском спектакле, бешеный бой жереха на стрежне, хитроумные похождения Остапа Бендера, язвительные изыски Вуди Аллена, мессы и хоралы Баха, песенки Вертинского, Ветхий Завет и «Бог есть Любовь»... Что все это по сравнению с эйфорией, которую мгновенно дарит Сатана Героин? Ничего. Героин отнимает все, давая взамен сладкие видения, избавляя от тревоги и страха смерти.

Мальчик мой умер от передозировки, так умирают все героиновые наркоманы.

Умер он в горячей ванне, в родном доме, среди своих глюков.

Я поздно спохватился.

Вытащил его, тёплого, из ванны. Положил на пол. Искусственное дыхание, массаж сердца, уколы. Но зрачки уже ни на что не реагировали, и он был синий, почти фиолетовый, и изо рта и носа тихо шла пузырями розовая пена.

Я подвязал подбородок, связал руки и ноги. Полотенцами с дробленым льдом обложил лицо, грудь, плечи. Синева ушла, лицо стало восковым.

Приехала и уехала реанимация. Приехали и уехали двое из прокуратуры. Жену увезли с инфарктом. Собака сидела рядом с сыном и тихо выла.

Я обнял его и шепнул в тёплое ухо его:

- Потерпи немного. Скоро мы с тобой встретимся. Мы же любим друг друга, поэтому нам с тобой расставаться никак невозможно.

«Я подожду, - ответил он мне Ниоткуда с любовью. - Папа, потерпи, я подожду».

Ночью сын пришел ко мне в спальню нагой, каким я его вынул из ванны - синий, фиолетовый. И улыбнулся, присев на край постели: «Ну, как я пошутил, папа?». В глазах потемнело, я одобрительно кивнул - и сын исчез навсегда.

Пока он так и не услышал моих главных приключенческих историй. А сенсорный голод, отсутствие новых впечатлений приводит к поиску иллюзий, к сладкой тихой смерти в тёплой ванне родного дома, на руках любящего отца, потому что матери вынуть двадцатилетнего сына из ванны не по силам.

На руках чернеющего от горя отца, не сумевшего вовремя рассказать занимательную или поучительную историю, не поцеловавшего в тёплую шею и не услышавшего в ответ на «спокойной ночи» - «Смотри, завтра опять приходи ко мне».

На руках отца, не сумевшего понять значение колыбельной песенки для взрослого мальчика.

А ведь последний взгляд его был такой тревожный, умоляющий. Наверное, это уже был взгляд Ниоткуда.