Зульфия АЛЬКАЕВА

 

Родилась в Ногинске (Богородске). Живёт в Электростали. Окончила факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова. Член Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века и Русского ПЕН-центра. Стихи и статьи печатались в журналах "Дети Ра", "Зинзивер", "Сибирские огни", "Журнал ПОэтов", «Западная Двина», «Ave», «Литературные знакомства», альманахах "День поэзии", "Московский год поэзии», «Южный город», «Эолова арфа», в газетах «Поэтоград», «Литературная газета» и в других изданиях. Автор четырёх книг стихов.

 

 

КЕДЫ НА ПРОВОДАХ

Рассказ

 

 Дедушка уже стал забывать, зачем ему ноги. Иногда в полумраке прихожей он копошился в карманах куртки, доставал паспорт, из паспорта – жёлтую, пропахшую табаком сторублёвку и долго размышлял, как отправить её по следу новенького блока сигарет «Тройка»… Жену попросить или дочь?.. Пойти в магазин самому мешала лень и мысль о тёплой, нагретой июльским солнцем «будке»: так метко жена прозвала облюбованный им уголок на балконе.

 Улица была не способна выманить дедушку из дома даже в самую приятную летнюю пору. Полдня проводя у окна с сигаретой в зубах, он тысячу раз окидывал взглядом двор с высоты десятого этажа: засекал, между прочим, кто, в котором часу и в какой автомобиль садился, чтобы отправиться на работу, когда в каком виде и с какой ношей возвращался. Седой лысоватый курильщик мог быть табельщиком, свидетелем, шпионом, участковым и просто народной совестью, если бы кому-то были нужны его наблюдения. Подобно тому, как брошенный сад зарастает лопухом и крапивой, так ум праздного пенсионера постепенно распухал, покрываясь сорняками пикантных подробностей чужих встреч и «тусовок».

 Сведения у дедушки никто никогда не запрашивал, а он всё пристальней всматривался в тротуары, закоулки, крыши и людей, высунув голову из балконного окна… Это и была его виртуальная прогулка на свежем воздухе. Чего он потерял на самой улице? Чего там не видел? Роль реального пешехода он великодушно уступал жене, дочери, зятю и внукам: девятилетнему Саше и четырехлетней Полиночке.

 Зато за внутриквартирные территории дедушка боролся отчаянно и вдохновенно, пуская в ход свои актёрские данные, замеченные режиссером местного театра Голубиным в пору его – дедушкиной - службы рабочим сцены... Именно Костика Ларина (так звали дедушку в юности) попросили однажды выйти с короткой репликой на сцену, когда неожиданно заболел актёр, играющий Аладдина в детском спектакле. Роль была короткой и тусклой, а воспоминания оказались долгими и яркими. Дочка каждый раз от души смеялась над любимой байкой отца; говорила, что он, мол, лампу Аладдина сыграл и рад, что хорошо светились в темноте его засаленные шаровары. Глядя на мать, хохотали Саша и Полина, что особенно злило деда и вынуждало его еще яростней отвоёвывать общие квадратные метры.

 Появляясь поздним вечером в самом просторном помещении квартиры, на кухне, и обнаруживая полну горницу людей, дедушка начинал принимать позы греческих богов. Опираясь левой рукой на столешницу с серебристым мраморным рисунком, другую руку он заводил к затылку, а правую ногу живописно отставлял вперед. При этом он надувал губы и расширял ноздри, а глаза прищуривал, притворяясь, будто рассматривает что-то важное на большом экране жидкокристаллического телевизора, висящего на стене. Дети продолжали беспечно резвиться с игрушками до окончания последних мультиков, но на взрослых вид дедушки действовал угнетающе. Из уютной, дышащей бабушкиными оладьями кухни срочно хотелось слинять. Все так и делали. Слишком велик был риск дождаться от деда приступа вредности, а затем и скандала из-за пустяка.

 Минут через пятнадцать на кухне оставались лишь дед и дочка. Стараясь не выдать тревоги и волнения, дочь Наталья продолжала сидеть за столом перед монитором ноутбука, чтобы подготовить очередную лекцию по психологии или социологии, потому что работала она преподавателем в гуманитарном вузе. Интернет был проведен именно сюда, на кухню, и переместиться в комнату она не могла, тем более что в спальне бабушка начинала сложный процесс усмирения и укладывания детей.

 Дедушку все эти нюансы не волновали. Ему бесполезно было объяснять, что кто-то работает. «Работаешь? Да не сочиняй! – Кричал он на дочь. - Ты по гороскопам лазишь! Ночью надо спать. Уже одиннадцать часов! Иди в спальню!» Багровея от злости, дед раздражённо тыкал указательным пальцем в пульт управления, ставя звук телевизора почти на максимальную громкость. Просьба сделать ящик потише вызывала новую волну гнева. «Вот и шуруй отсюда, а я буду смотреть, что хочу и как хочу», - заявлял он. Упорствовал дед не только потому, что был глуховат – так он хотел достать дочь и заставить её покинуть кухню.

 Если ничего не выходило, он начинал выкуривать её в прямом и переносном смысле. Дед хватал с холодильника пачку сигарет и закуривал, потом широко открывал окно, и, опираясь на подоконник, высовывал голову на улицу. Однако едкий дым широким, обтекающим всю тучную фигуру курильщика облаком возвращался в тёплое помещение. Дед понимал, что некурящей Наташе дым и холод ночной улицы не понравится… Когда она уходила, он еще долго ворчал ей вслед. Если же дочь оставалась, неизбежно разгорался скандал, в который вмешивались бабушка и зять. На шум из родительской спальни иногда прибегала четырехлетняя Полина. Уставившись на старика большими зелёными глазками, внучка звонко выпаливала: «Дедуля дугацкий! Кугит, кугит…»

 

«Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Этим извечным уроком бабушка, кстати, бывший педагог, пичкала по утрам своего благоверного. Мораль в дедушку не влезала, как не впихивалась в малыша какая-нибудь ненавистная правильная каша.

 Что он мог откладывать, если планов никаких не было? «На потом» он регулярно оставлял не дела, но сам порыв к действию и даже к какому-либо заметному движению.

 Переполняясь неистраченной энергией, как аккумуляторная батарейка, он угрожающе повышал голос, когда выпаливал критику или ругательства. Все должны были, наконец, понять, что главные в доме люди не те, что работают в поте лица, наводят в квартире порядок и колдуют над газовой плитой, а тот, один, кто круглосуточно сторожит домашние стены. Как верная собака, точнее, старый паршивый пёс, во двор уже выползающий редко, зато лающий так звонко, что никто чужой не суётся, а свой уважает и косточку даёт.

 В организме ещё не такого уж старого человека с прекрасным аппетитом и язвой желудка происходили неизвестные науке химические реакции, вызванные гремучестью его основного ежедневного топлива: сигареты, кофе, цитрамон, молоко. Смесь была взрывоопасной, потому что преобразовывалась в бурчанье, рычанье, а то и в истерическое извержение матерных слов. Дед всегда был готов кого-нибудь укусить. И еще он высказывал требования. Говорил, например, что жрать нечего, что никто не занимается детьми. Кроме того, праздный пенсионер регулярно подкладывал близким пакостные сюрпризы: оставлял в холодильнике пустые пакеты из-под молока и кефира, украшал столы и шкафы на кухне липкими чайными ложками, корявыми корками, надкусанными конфетами, пятнами, крошками, а главное - порой забывал запереть за собой входную дверь, возвращаясь с лестничной площадки, куда иногда ходил курить. Когда деда уличали во всех этих странностях, он упирался рогом и ни в чём не сознавался.

 

 Бабушка, Ирина Ивановна, время от времени принималась стыдить мужа, строившего из себя глубокого старика. У них было удивительно разное отношение к жизни и к себе. Бабу Иру и бабушкой-то называть не хотелось. Она сооружала пышные прически, отыскивала на рынке модные платья и носила их исключительно с туфлями на высоких каблуках. Дочь по этому поводу даже говорила, что будь среди лифтёрш конкурс красоты, так бабушка несомненно заняла бы в нем первое место.

 Бабушкина вторая половина взята словно от другого яблока. Ее супруг на шесть лет младше, лишь пару лет как вышел на пенсию, но кто бы в это поверил, глядя на шаркающее в стоптанных ботинках, заросшее щетиной чучело.

- Посмотри, как ты обрюзг! Стал похож на беременную бабу, - наседала на деда Ирина Ивановна, - И хоть бы палец о палец ударил! Ни мусор убрать, ни посуду помыть, ни гвоздя забить не умеешь…Макароны, и те сварить не можешь!.. Все меня ждешь с работы, а чего бы, казалось, проще: вскипятил воду и кинул в кастрюлю рожки или спагетти. Сам бы поел и Сашу накормил после школы. Сделай, наконец, что-нибудь для дома, ты ведь здесь целый день толчёшься…

- Еще чего! Хозяйство не моя забота, - заявлял дедушка, с укоризной переводя стрелки на домочадцев, - скажите мне, для чего в этом доме две женщины?..

- А ты кто?

- Я мужик как таковой!

- Таковой Как, - однажды попыталась сыронизировать дочь, но дед не расслышал ее слов, а бабушка предпочла ничего не объяснять.

 

 Манера одеваться выдавала в дедушке не то чтобы чеховского человека в футляре, а скорее снежного человека в меховой скорлупе. Утеплялся он не в меру. Летом мог надеть на голову кожаную кепку с тяжелой подкладкой или зимнюю облезлую шапку. Объёмистую фигуру дед прятал в серую шерстяную кофту на пуговицах, а на ногах весь день носил теплые носки с ботинками.

Начитавшаяся умных книжек дочь советовала отцу меньше курить, во всяком случае, не по две пачки сигарет в день, потому что забитые шлаками сосуды нарушают кровообращение. Дед не соглашался. Он с раздражением объяснял, что ноги у него холодеют от старости. Вот, мол, сама посмотришь, как времечко побежит после полтинника, - обращался он к Наталье, - хотя время его явно никогда не бежало, оно плелось, а теперь и вовсе сидело на цепи в будке.

 «Ноги холодеют в холода. Только жопа тёплая всегда», - срифмовала как-то дочка, но произнесла стишок вполголоса, чтобы не достаться адресату на растерзание. Реальный же диалог был примерно такой:

- Папа, лето на дворе. Ты бы еще валенки натянул!

- Ночной воздух холодный, а я простужаюсь часто: чуть какой сквозняк – уже дохаю.

- Что ж тогда на балконе торчишь днём и ночью?

- А где мне еще курить? Вы меня уже выселили из квартиры, в угол загнали, как бомжа. Где мне поселиться? Где? Вот была бы у меня отдельная квартирка, сараюшка какая, я бы ушел от вас всех к чертовой матери. Один бы жил!

- Грязью бы ты зарос. Куда тебе без приходящей кухарки да уборщицы?

 На этом этапе спор переходил в стадию непереводимого кошмара, почти всегда завершаясь бабушкиным валокордином и желудочными спазмами деда.

 

 Со свободолюбивой натурой дедушки порядок не рифмовался, но под нажимом домашней общественности что-то делать ему все же приходилось. Изредка деда Костю можно было застать за мытьем посуды. И это хорошо, ведь помощь его влетает семье в копеечку. Не моргнув глазом, дед подставляет посуду под толстую струю горячей воды, а на губку выливает за раз добрую четверть дорогого моющего средства. Долго мусоля в раковине посуду, он каждой тарелочке, как гламурной девице, устраивает ванну с ароматной пеной. Однако после столь шикарной процедуры посуда становится чистой лишь наполовину, потому что дедушка не прижимает губку к тарелке - он слегка водит ею кругами по серёдке, наивно полагая, что все остальное сделает за него горячая вода.

 Примерно с тем же успехом дедушка подметал пол на кухне, и мог делать это даже пару раз в неделю. Но когда контроль бабушки ослабевал, веник или щетка на длинной ручке переставали появляться в его руках. Только заговори кто об уборке, он скажет: «Вы все с улицы грязь приносите – вы и убирайте. Какой от меня мусор? Я не сорю, я - человек домашний».

 Что творилось в «будке», то бишь на балконе, видимо, по мнению его хозяина, являлось творческим беспорядком. Ну, что здесь убирать? Пару грязных кружек и ложек, сладости, присохшие к детскому столику, захваченному дедом, посыпанное седой крошкой пепла мохнатое покрывало на балконном кресле, обгрызенные по кругу мятные пряники, пустые ячейки из-под таблеток?.. Бытовые мелочи, пустяки! Все это раздражало жену и дочь, но удачно вписывалось в пейзаж за окном, где зеленые железные урны возле скамеек ежедневно распухали от содержимого так, что и в окружности пяти метров красовался мусорный слой.

 Своеобразная мини-урна бытовала и у дедушки на балконе. Поллитровую стеклянную банку с жестяной крышкой, стоящую на столике, можно было назвать эпицентром бедствия, визитной карточкой «будки», просто это было неясно с первого взгляда. Постороннему показалось бы, что в банке хранятся коричневые огурцы, смола или краска. Но там на самом деле были любовно засоленные дедом окурки. Мутная водичка, предварительно налитая в банку, должна была окончательно утапливать бычки или же слегка пригашивать только что начатые сигареты в случае, если телефон или зов жены вынуждали курильщика срочно покинуть балкончик.

 Подаренные дочерью изящные фарфоровые пепельницы с восточным орнаментом пылились в дальнем шкафу балкона. По мнению деда, банка была гораздо вместительней и практичней.

 

 Глядя в телевизор и занимая свой наблюдательный пост на балконе, дед хорошо разбирался в политике и в том, что творилось во дворе. Внукам перепадала не самая большая часть дедушкиного досуга. Такие заботы, как накормить, напоить, одеть, погулять, он всецело оставлял маме и бабушке, а вот контроль над Сашиными уроками мужественно брал на себя, скрывая от всех, что за отдельные домашние работы он на пару с второклассником периодически получал «тройки». Во-первых, дед Костя питал надежду на верность собственных решений мудреных школьных задач. Во-вторых, он ленился и немного стыдился то и дело спрашивать совета у образованной Наташи. Открыв для себя порочную практику деда, дочь старалась перепроверять уроки сына. Как не проверять, когда в сочинении про летние каникулы Саша с дедом наколбасили вот такое: «Из окон поезда я наблюдал, как на лугах паслись стада коров, овец, гусей и уток»?

 Внука дедуля любил и баловал булками и шоколадками, которые покупал для него в свои редкие вылазки в магазин. Он как личный адвокат ревниво следил за каждым недовольным писком мальчика. Нужен внуку компьютер поиграть в гонки или в футбол, дед хмурил брови и устраивал бучу дочери, требуя немедленно уступить ребенку ноутбук. Любой Сашин конфликт с младшей сестрой дед так же пытался разрешить в пользу мальчика. Словом, за счет бесхозной дедовой энергии, накопленной на солнечном балконе, КПД капризов внука увеличивался раза в три к удовольствию второго и гордости первого.

 Полина побаивалась грозного дедулю и хвостиком ходила за мамой, особенно после истории с дедушкиными волосами.

- Мам, а можно я дедуле бантик нацеплю? - предложила как-то маленькая озорница.

- Не выйдет, Полиночка, не за что бантик цеплять, у дедули Кости волосики больно жидкие, - объяснила Наташа.

- Жидкие? – удивилась малышка, - волосы жидкие, как какашки, да?

Полина покатилась со смеху и долго еще сообщала всем членам семьи о свойствах дедулиных волос, а тот, разумеется, злился и рычал на дочь: «Дура ты, Наташка! Хамка! Чему ребенка учишь?»

 

 Однажды Полина медленно плелась из детского сада. Держась за мамину руку, она, как обычно, выглядывала на крышах голубей и вдруг замерла, показывая рукой на электрические провода.

- Ой, что это? - вскрикнула она, - ботинки висят. Я боюсь – они мне на голову свалятся!

 Наталья успокоила ребенка, пригляделась к диковинке и предположила, что слегка провисшую линию провода, прочерченную чуть выше панельной девятиэтажки, в промежутке между домами украсили вовсе не ботинки, а кеды. Держались они на длинных связанных друг с другом белых шнурках. Их происхождение Наташа объяснила хулиганской выходкой каких-нибудь пролетающих мимо вертолётчиков.

- Фантастика! Какие тут вертолёты? Это как пить дать проделка работников ЖЭКа. Они ремонт на крыше делали и ради хохмы кеды чьи-то решили проветрить, - со знанием дела констатировал дедушка, когда Полина рассказала ему о находке и даже ткнула пальчиком в сторону чуда, видневшегося из окна квартиры.

- Дедуль, дедуль, ты - большой! Встань на лесенку, достань ботиночки, - упрашивала Полинка.

- Нет, Полин, даже папа твой на лесенке до них не дотянется. Высоко висят, а жаль, - сокрушался дед, - обувка новая, и мне бы впору пришлась.

- К чему тебе кеды? Ты же не спортсмен? Тебе до аптеки и то в лом доплестись.

- Что ты понимаешь? Я когда был таким, как Саша, первым футболистом во дворе считался.

 Поймав недоверчивый взгляд дочери, дедушка распетушился не на шутку. Лицо приобрело кирпичный оттенок, а значит, противоречить ему уже было опасно.

- Хорошо, футболист так футболист, - согласилась Наташа. - Успокойся, ради Бога!