Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Союз Писателей Москвы
Кольцо А

Журнал «Кольцо А» № 181




ПАМЯТИ ДМИТРИЯ СУХАРЕВА

Foto 1

 

Дмитрий СУХАРЕВ

(1.11.1930 – 11.11.2024)

 

Ушел из жизни Дмитрий Антонович Сухарев (Сахаров). На стихи Дмитрия Антоновича написали более 530 песен такие композиторы, как Сергей Никитин (вместе с ним было создано несколько музыкальных спектаклей), Виктор Берковский, Юрий Гарин, Александр Дулов, Вадим Мищук, Раиса Нур, Сергей Труханов, Ген Шангин-Березовский и другие. Сухарев занимался и театральной деятельностью: вместе с Геннадием Гладковым он поставил мюзикл «На бойком месте» по комедии А.Н. Островского. Руководил поэтическими и бардовскими семинарами, был членом жюри фестивалей и конкурсов, написал множество статей и очерков об авторской песне. Он был награжден множеством премий, в том числе Государственной премией по литературе имени Булата Окуджавы (2001).

По образованию он был биологом — окончил биологический факультет МГУ и аспирантуру при кафедре физиологии человека и животных. Имел степень доктора биологических наук, был лауреатом премии им. Л.А. Орбели и членом редколлегии нескольких международных научных журналов, а также действительным членом Российской академии естественных наук и почетным членом нескольких зарубежных научных обществ. Написал ряд трудов по нейробиологии. До конца жизни Сухарев был главным научным сотрудником Института биологии развития им. Н.К. Кольцова РАН.

Спасибо, Дмитрий Антонович, за наши любимые стихи и песни. Спасибо за мастер-классы, которые вы вели. Спасибо за искренний интерес к молодым авторам, душевную щедрость, и тот свет, которым вы столь щедро одаривали всех, кто был с вами знаком…

 

Элина Сухова

 

 

Стихи Дмитрия СУХАРЕВА

 

*  *  *

Бремя денег меня не томило,

Бремя славы меня обошло,

Вот и было мне просто и мило,

Вот и не было мне тяжело.

 

Что имел, то взрастил самолично,

Что купил, заработал трудом,

Вот и не было мне безразлично,

Что творится в душе и кругом.

 

Бремя связей мне рук не связало,

С легким сердцем и вольной душой

Я садился в метро у вокзала,

Ехал быстро и жил на большой.

 

И мои золотые потомки

Подрастут и простят старику,

Что спешил в человечьем потоке

Не за славой, а так – ко звонку.

 

Что нехитрые песни мурлыкал,

Что нечасто сорочку стирал,

Что порою со льстивой улыбкой

В проходной на вахтера взирал.

 

 

*  *  *

Вспомните, ребята, поколение людей

В кепках довоенного покроя.

Нас они любили,

За руку водили,

С ними мы скандалили порою.

 

И когда над ними грянул смертный гром,

Нам судьба иное начертала –

Нам, непризывному,

Нам, неприписному

Воинству окрестного квартала.

 

Сирые метели след позамели,

Все календари пооблетели,

Годы нашей жизни как составы пролетели –

Как же мы давно осиротели!

 

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята,-

Разве это выразить словами,

Как они стояли

У военкомата

С бритыми навечно головами.

 

Вспомним их сегодня всех до одного,

Вымостивших страшную дорогу.

Скоро, кроме нас, уже не будет никого,

Кто вместе с ними слышал первую тревогу.

 

И когда над ними грянул смертный гром,

Трубами районного оркестра,

Мы глотали звуки

Ярости и муки,

Чтоб хотя бы музыка воскресла.

 

Вспомните, ребята,

Вспомните, ребята,-

Это только мы видали с вами,

Как они шагали

От военкомата

С бритыми навечно головами.

 

 

ГАМЛЕТ

 

«Куда шагаем, братцы?» –

Печальный принц спросил.

«Идем за землю драться, –

Служака пробасил.-

За нашу честь бороться,

За кровное болотце

У польских рубежей».

«За вашу честь?

Ужель...»

Коли! Руби! Ура!

Пади, презренный трус!

Несметных тел гора,

Предсмертный хрип из уст,

Костей пьянящий хруст,

Пальбы разящий треск,

Пора!- гремит окрест.

Пора идти на приступ!

За честь!

За крест!

За принцип!

За землю!

За прогресс!

...Над тем болотцем стон

Который век подряд,

А в королевстве том

Опять

Парад.

Скрежещущих громад

Нелепая чреда –

Ползет, ползет тщета,

Дымится шнур запальный.

И смотрит принц опальный

С рекламного щита.

 

 

*  *  *

Давайте умирать по одному –

От хворостей своих, от червоточин,

От храбрости,- не знаю уж там точно,

Какая смерть положена кому.

 

Так деды уходили в мир иной,

Окружены роднею и почетом.

Давайте, люди, уходить не чохом.

Я не хочу, чтоб сын ушел со мной.

 

А злобных и безумных – их в тюрьму,

Замки потяжелей, построже стражу!

К чему нам, люди, умирать всем сразу?

Давайте умирать по одному.

 

Да не свершится торжество огня.

Мы смертны, люди, но неистребимы!

Пускай траву переживут рябины.

Пускай мой сын переживет меня.

 

 

СОРОК ДВА

 

Я лермонтовский возраст одолел,

И пушкинского возраста предел

Оставил позади, и вот владею

Тем возрастом, в котором мой отец,

Расчета минометного боец,

Угрюмо бил по зверю и злодею.

 

Отец мой в сорок лет владел брюшком

И со стенокардией был знаком,

Но в сорок два он стал, как бог, здоровый:

Ему назначил сорок первый год

Заместо валидола – миномет,

Восьмидесятидвухмиллиметровый.

 

Чтоб утвердить бессмертие строкой,

Всего и нужно – воля да покой,

Но мой отец был занят минометом;

И в праведном бою за волю ту

Он утверждал опорную плиту,

И глаз его на это был наметан.

 

И с грудою металла на спине

Шагал он по великой той войне,

Похрапывал, укутавшись в сугробы.

И с горсткою металла на груди

Вернулся он, и тут же пруд пруди

К нему вернулось всяческой хворобы.

 

Отец кряхтел, но оказался слаб

Пред полчищем своих сердечных жаб

И потому уснул и не проснулся.

Он юным был – надежды подавал,

Он лысым стал – предмет преподавал,

Но в сорок два – бессмертия коснулся.

 

 

*  *  *

Запах дома, запах дыма,

Горько-сладкий дым степной

Тонкой струйкой мимо, мимо –

Надо мною, надо мной.

Травки пыльной и невзрачной

Терпкий вкус

                          и вздох коня,

Потный конь и дым кизячный –

Детский сон, оставь меня.

 

Знаю, все необратимо,

Все навек ушло от нас –

Травки вкус

                          и запах дыма,

И мангал давно погас.

 

Я иной судьбы не чаю,

Я другого

                   не хочу,

Но так часто различаю,

Напрягусь и различу –

Различу сквозь дым табачный

Этой женщины изящной

Эти волосы копной,

Угадаю дым кизячный,

Пыльной травки вкус степной.

Тонкий стебель,

                                горький вкус.

Низкий вырез.

Нитка бус.

 

Все ушло, что было нашим,

Все навек ушло от нас.

И мангал давно погашен.

И мангал давно погас.

 

 

*  *  *

Куплю тебе платье такое,

Какие до нас не дошли,

Оно неземного покроя,

Цветастое, недорогое,

С оборкой у самой земли.

 

Куплю тебе, кроме того,

Кассеты хорошего звука,

Кассетник включить не наука,

И слушай и слушай его.

 

Но ты мне скажи: отчего,

Зачем эти тяжесть и мука?

 

Зачем я тебя и детей

Так тяжко люблю и жалею?

Какою печалью болею?

Каких содрогаюсь вестей?

И холод зачем неземной

Меня неизменно пронзает,

И что мою душу терзает —

Скажи мне, что это со мной?

 

С обложкой весеннего цвета

Куплю тебе модный журнал,

Прочтешь три-четыре совета,

Нашьешь себе платьев за лето —

Устроишь себе карнавал.

 

С оборкой у самой травы,

С оборкой у желтой листвы,

С оборкой у снега седого.

 

С оборкой у черного льда...

Откуда нависла беда?

Скажи мне хоть слово, хоть слово.

 

 

*  *  *

Перед тем как уехать,

Я дал свой блокнот несмышленышу Анне,

И на каждой странице,

Вернее, почти на каждой,

Анна изобразила

Некий магический знак –

Закорючку

В развороте другой закорючки.

 

Перед тем как вернуться,

Я случайно заметил,

Что вокруг ее закорючек

Разрослись закорючки мои.

 

Я мог бы писать иначе,

Но не мог иначе писать,

Потому что магический знак, начертанный

Анной,

Помещен в середину страницы,

В глубину моего существа,

В тесноту моей подлинной веры,

В то тайное место,

Куда выпадают слова,

Словно соль в пересохшем лимане.

 

 

ПЕРЕУЛОК

 

В Мельничном, вблизи завода

Мукомольного, вблизи

Вечности – себя до года

Возрастом вообрази.

 

Все арыки перерыла

Жизнь, а ты войди по грудь

В тот же – после перерыва

В пятьдесят каких-нибудь.

 

Что такое пятьдесят

Лет, когда вокруг висят

Ветви те же, что висели

В прошлом веке и вчера?

 

Легче птичьего пера

Пыль, мучнистая сестра

Вечности и колыбели.

 

В Мельничном без вечной спешки

Время движется – вблизи

Вешки, от которой пешки

Устремляются в ферзи.

 

Времени протяжна нота,

Мелет мельница, и нет

Обреченности цейтнота,

Быстротечности примет.

 

Мама вынесла мальца

В Мельничный, и нет конца

Вечности, и пыль мучниста,

Как цветочная пыльца.

 

Словно в саге романиста,

Время длится без конца.

 

 

ПРАЗДНЫЙ ДЕРЖА ЧЕРЕПОК

 

Если разбил пиалу, не горюй, поспеши на Алайский,

Жив, говорят, старичок – мастер искусный, уста.

 

Он острожным сверлом черепки пробуравит – и в ямках

Скобок утопит концы, накрепко стянет фарфор.

 

Ай да мастак, вот кому говорить не устанешь спасибо!

Нет ли другого усты – сладить с напастью другой?

 

Я бы отнес на базар черепки тонкостенного счастья.

Где там – ищи мастеров!.. Сам, бедолага, потей.

 

 

САМОЛЕТИК

 

Целовались в землянике,

Пахла хвоя, плыли блики

По лицу и по плечам;

 

Целовались по ночам

На колючем сеновале

Где-то около стропил;

 

Просыпались рано-рано,

Рядом ласточки сновали,

Беглый ливень из тумана

Крышу ветхую кропил;

 

Над Окой цветы цвели,

Сладко зонтики гудели,

Целовались — не глядели,

Это что там за шмели;

 

Обнимались над водой

И лежали близко-близко,

А по небу низко-низко –

Самолетик молодой...

 

 

ПАРОХОД

 

Не тает ночь, и не проходит,

А на Оке, а над Окой

Кричит случайный пароходик –

Надрывный, жалостный такой.

 

Никак тоски не переборет,

Кричит в мерцающую тьму.

До слез, до боли в переборках

Черно под звездами ему.

 

Он знает, как они огромны

И как беспомощно мелки

Все пароходы, все паромы,

И пристани и маяки.

 

Кричит!..

А в нем сидят студентки,

Старуха дремлет у дверей,

Храпят цыгане, чьи-то детки

Домой торопятся скорей.

 

И как планета многолюден,

Он прекращает ерунду

И тихо шлепает в Голутвин,

Глотая вздохи на ходу.

 

 

ГДЕ СВЕРКАЮТ ЧИМГАНСКИЕ ГОРЫ

 

   Сладострастная отрава – золотая Брич-Мулла,

   Где чинара притулилась под скалою.

   Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:

   Брич-Мулла,

          Брич-Муллы,

               Брич-Мулле,

                     Брич-Муллу,

                          Брич-Муллою.

 

Был и я мальчуган и в те годы не раз

Про зеленый Чимган слушал мамин рассказ,

Как возил детвору в Брич-Муллу тарантас –

Тарантас назывался арбою.

И душа рисовала картины в тоске,

Будто еду в арбе на своем ишаке,

А Чимганские горы царят вдалеке

И безумно прекрасны собою.

 

Но прошло мое детство и юность прошла,

И я понял – не помню, какого числа, –

Что сгорят мои годы и вовсе дотла

Под пустые, как дым, разговоры.

И тогда я решил распроститься с Москвой

И вдвоем со своею еще не вдовой

В том краю провести свой досуг трудовой,

Где сверкают Чимганские горы.

 

Мы залезли в долги и купили арбу,

Запрягли ишака со звездою во лбу

И вручили свою отпускную судьбу

Ишаку – знатоку Туркестана.

А на Крымском мосту вдруг заныло в груди,

Я с арбы разглядел сквозь туман и дожди,

Как Чимганские горы царят впереди

И зовут и сверкают чеканно.

 

С той поры я арбу обживаю свою

И удвоил в пути небольшую семью,

Будапешт и Калуга, Париж и Гель-Гью

Любовались моею арбою.

На Камчатке ишак угодил в полынью,

Мои дети орут, а я песни пою,

И Чимган освещает дорогу мою

И безумно прекрасен собою!