Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Союз Писателей Москвы
Кольцо А

Журнал «Кольцо А» № 181




Foto 2

Гурам СВАНИДЗЕ

Foto 3

 

Родился в 1954 г. в Тбилиси (Грузия). По образованию журналист, социолог. Автор сборников рассказов «Городок», «Тополя», «Тёмные аллеи». Публиковался в российских, американских, белорусских, израильских и грузинских журналах («Нева», «Дружба народов», «Волга», «Сибирские огни», «Новая Юность», «Урал», «Неман» и др.). Рассказы переведены на эсперанто и опубликованы в журнале «Fenestro», а также в КНР. Два рассказа в авторском переводе на английский язык напечатаны в США. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

 

КУДА УЛЕТЕЛИ АНГЕЛЫ?

Рассказ

 

Я стоял на углу улицы Читадзе, у Дворца пионеров, ждал товарища. Был прескверный январский день. Мышиного цвета небосвод давил, дул промозглый ветер. Ещё кое-где слегка дымились руины на проспекте Руставели. Но проспект уже ожил. Было много прохожих, правда, совсем мало машин. Люди говорили вполголоса и тишина была кстати. Раздражала суета иностранцев, лопочущих от возбуждения и носящихся со своими фотоаппаратами, как бы в страхе, что вдруг «живописные» развалины исчезнут, и они не успеют их заснять.

Ко мне подошёл старичок и спросил, который час. Я ему ответил, он поблагодарил, потом вопрошающе посмотрел на меня и вокруг, а затем укоризненно закачал головой. Я кивнул ему, скорее из вежливости. Старичок ещё раз поблагодарил меня и продолжил путь. Я посмотрел ему вслед и увидел, что, пройдя метров двадцать, он остановился и спросил что-то у прохожего, наверное, время.

В это время сверху по улице Читадзе скатилась и, скрежеща тормозами, остановилась недалеко от меня иномарка. Из её салона, набитого «золотой молодёжью», доносились гогот и звуки рэпа. Из машины вышел юнец. Он был подвыпивший – раскосые глаза и неуверенные движения. Его полное лицо было пунцовым. Он раз-другой прошёлся бесцельно от открытой дверцы к заднему бамперу и обратно, ставя ноги иксообразно. Несуразность фигуры особенно бросилась в глаза, когда он стал ко мне спиной, – большая голова, жирное рыхлое тело, широкий таз. В правой руке он держал автомат, лениво как бы волоча его. Вооруженные люди в городе никого не удивляли и не пугали, потому что примелькались. Тем более днём. Разве что отпетых психопатов надо было остерегаться. Этот – не боевик, не хулиган, просто – отпрыск элитарного семейства, а его оружие как модное украшение. К тому же, я его узнал...

 

Семью годами раньше я как-то гулял по райским кущам Боржомского парка. Стоял летний полдень. Лес умиротворенно покоился в мареве солнечного света. Только моментами, шевеля траву, которая здесь всегда бирюзовая, накатывалось лёгкое дуновение прохлады. Именно в это время сосна источала пьянящий эфир. Я полулежал на мягком настиле опавшей хвои. Изо рта торчала хвоинка, а руки сами собой теребят шишку. Настроение было хорошее, даже расслабился.

Только что я побывал на стадионе, где проходили летние сборы команды борцов. Как сотруднику спортивного департамента, мне поручили провести инспекцию. Слегка покопавшись в бумагах, я направился в борцовский зал. Любо-забавно было наблюдать, как терроризировал гигантов тренер Давид. Сам он некогда выступал в наилегчайшем весе и был, конечно, малого росточка. Зайдя в зал, я застал тренера в тот момент, когда он, схватив за шевелюру, склонил к себе огромного парня и, сверля его глазами, кричал в лицо: «Так надо смотреть сопернику в глаза, быком, а не коровой!». Вместе со спортсменами я позанимался на тренажёрах, принял душ. Мышечная радость охватила всё тело и было приятно от ощущения, что я в хорошей форме. После плотного обеда отправился в парк...

Поблизости от того места, где я расположился, играли дети. Две девочки забрались в гамак и тихо возились с куклами. Мальчишки восьми – десяти лет были заняты военными приготовлениями. Они разбились на два лагеря и замышляли друг против друга козни. Впрочем, не совсем так. «Военный совет» держали пять мальчиков, севших в кружок совсем недалеко от меня, так что можно было слышать, о чём они говорят. Их «противники», давно набив карманы шишками, стояли поодаль. Озадаченные серьёзностью приготовлений «противной» стороны, они с нетерпением ждали, даже не позаботились о названии своей команды. Между тем, им противостоял «эскадрон ангелов» – так называли себя державшие совет.

Среди совещавшихся тон задавал крупный отрок – светловолосый, большеголовый, несколько непропорциональный. Как я понял, его звали Серго. В какой-то момент он вскочил, проявляя характер, и обнаружил обтянутый в шорты довольно широкий таз и толстые ноги. А нрав он проявлял частенько, но... без рукоприкладства. Его «подчинённые» сидели, ошарашенные сложностью и неожиданностью игры, в которую оказались вовлеченными. Только один мальчик, судя по внешности, младший брат «командира», равнодушно развалился на травке, заложив руку за шею, и посвистывал.

Одному из членов военного совета, по имени Артурик, было поручено начертить план дзота. Он, крепко скроенный смуглый парнишка, быстро сообразил на этот счёт, и скоро Серго придирчиво вглядывался в «чертёж». «Такой дзот ангелам не нужен!» – возвысил голос главнокомандующий, потом, картинно скомкав бумагу, бросил её в лицо конструктора. «Немедленно подготовь новый чертёж!» – шипел он, разгоряченный административным пылом, не озадачиваясь аргументацией...

Ребёнок играл во взрослую игру – «долгое совещание», с «проработками», «разносами». Меня снедало любопытство, подмывало желание спросить о месте работы его родителей, прямо, без обиняков. Я, было, уже открыл рот и почему-то протянул руку вперёд, но осёкся ... От легкомысленного поступка меня уберёг громкий женский голос, неожиданно раздавшийся сзади. Он окликнул Артурика, иди, мол, кушать сливы. Артурик вопросительно посмотрел на «командира». Тот смерил его взглядом и бросил: «Свободен, но план дзота за тобой!».

Не меняя позы, продолжая пожёвывать хвоинку, только чуть повернув голову, я позволил себе ещё одно развлечение – понаблюдать за зачарованными курортниками, которые не просто отдыхают, а делают из этого ритуал. Смуглая молодая женщина в сарафане потчевала своё чадо сливами. Ребёнок ел фрукты сосредоточенно, тут же, не отходя от мамаши. А та с торжественно серьёзным и спокойным выражением лица ждала. Слив было две. Вот доедена последняя из них, и мать с чувством исполненного долга удаляется.

«Интеллигентские штучки!» Они стоили томительной заминки, и вражеский стан начал роптать, в сторону членов военсовета полетели шальные шишки. Но начальственный окрик Серго угомонил противную сторону, та присмирела. «Хорошо, что слив было мало, – съязвил главнокомандующий Артурику, – а теперь делом займись!»

Строительство «дзота» отложили на неопределённый срок. Стратег ограничился возведением «позиции», состоящей из сухих веток. Бой был скоротечным, не сравнить с томительно долгой подготовкой к нему. Взятого измором противника «ангелы» рассеяли быстро. Не повезло одному пареньку. Он замешкался и упал. Его окружили и немилосердно забросали шишками. Не от боли, очевидно, а от растерянности и обиды он заплакал. Тут последовал деловитый жест Серго, и избиение прекратили.

Но вот война кончилась, и началось обычное дуракаваляние, без генералов и рядовых, без «ангелов» и «конструкторов дзотов»: детвора обливалась водой из использованных одноразовых шприцов. Мальчишки сначала донимали девочек, потом гонялись друг за другом. Они толкались у крана, когда заправляли шприцы, разгорячённые, легкомысленные ... Артурика опять позвали. На сей раз он должен был съесть яблоко.

Всю дорогу до стадиона я про себя прокручивал перипетии с маленьким начальником и улыбался про себя. «Дети всегда дети, особенно тогда, когда карикатурно подражают взрослым», – промелькнуло в мыслях.

Уже на подходе к залу можно было слышать, как немилосердно бросают друг друга на маты борцы и фальцет Давида.

Я поднялся в конторку, быстро просмотрел ведомости, поговорил с тренерами, через час уже был на вокзале. Перспектива четыре часа трястись в электричке не казалась удручающей, но и энтузиазма не вызывала. Купил газету в вокзальном киоске, сел на скамейку и успел прочесть всё до того, как подали поезд. В это время на перрон высыпала детвора. Я лениво взглянул на неё, вернее, её гомон привлёк моё внимание...

Мне показалось, что сегодняшних впечатлений, связанных с детьми, было достаточно. И как будто глазу не за что было зацепиться: обычные мальчики шалили, задирали девочек, а две учительницы пытались унять наиболее егозливых, покрикивая на них и раздавая подзатыльники. Тут я вспомнил своего товарища – детского тренера по баскетболу. У того была привычка, идущая, вероятно, от профессионального кретинизма – на детей он смотрел всегда оценивающе, пытливо: нет ли кого ростом повыше, при этом даже рот открывал от напряжения.

Среди играющих на перроне детей ему приглянулся бы только один подросток – очень высокий, стройный. Он-то и огрел своего сверстника – непоседливого толстяка по спине, да так, что тот взвыл от боли. Но толстяк не собирался сдаваться и, подкравшись сзади, стянул с обидчика кепку. На этот раз его наградили пинком. Но скоро не праздно-игривое, как в парке, а жутковатое любопытство вдруг овладело мной.

– Вы откуда? – спросил я мальчика лет девяти-десяти, незаметно севшего рядом со мной на скамейке. Он был рыжеват, голова чуть великовата при довольно худеньких и слабых плечах. Мальчик поднял глаза. Тут меня даже передёрнуло. Из его глаз вдруг пахнуло недетской тревогой и страданием. Вначале мне показалось, что мальчик, должно быть, плакал недавно. Такой слегка неприбранный вид бывает у детей, только-только успокоившихся. Но серьёзность сухих глаз говорила о том, что он давно не плакал.

– Мы из Телави, – ответил мой сосед по скамейке и быстро отвернулся. Ребёнок был поглощён вознёй, что устроили его товарищи на перроне. Он молча, болезненно, только сердце ёкало, переживал то, как два раза был побит его старший братец – тот самый неугомонный толстяк. Общее в них было – рыжий цвет волос и веснушки. Вот толстяк подошёл к нам, потирая одно место. Пола его сорочки была навыпуск и прикрывала предательски испортившуюся «молнию» на ширинке.

– Кто эта каланча? – спросил я его про обидчика.

– Сын учительницы, – ответил он, потом, ухватившись за слово «каланча», начал картинно хохотать, показывая пальцем на того высокого мальчика. Я спросил их фамилию. И сейчас помню её – Давитая.

– А кто ваши родители?

Меня смерил настороженным взглядом младший из братьев. Мальчик напрягся, как струна, и у него упало сердце, когда старший как бы мимоходом бросил: «Они погибли в аварии».

Я не захотел испытывать ребёнка и не стал выяснять, не детдомовцы ли они, углубился в газету. А в это время старший брат обзывал своего недруга: «Каланча, каланча!!»

Подали электричку. Это вызвало заметный ажиотаж среди детворы и беспокойство среди учительниц. Дети пошли штурмом брать вагон. Только одна девочка, маленькая, худенькая, стояла в сторонке, пережидая. Всё это время она сидела отдельно от всех, скрюченная – у неё болел живот. Я поднялся в другой вагон... Проехали две остановки. На третьей с шумом и гамом высаживались дети. Мои «знакомые». Как всегда, егозил старший из братьев Давитая...Девочку, у которой болел живот, я не увидел. От перрона шла тропинка к кирпичной ограде с тяжёлыми чугунными воротами. Ворота были столетней ковки. На них ещё красовались два ангела. Ещё до конца не облупленные.

 

Я узнал этого с автоматом – Серго из «эскадрона ангелов». Быть, наверное, ему где-нибудь в дипкорпусе или коммерческом банке. Что стало c братьями Давитая? Того гляди, старший стал «мхедрионовцем». Что же младший?

 

Да, я перестал качаться на тренажёрах. Заметно похудел из-за недостатка питания. Что такое «мышечная радость», уже не помню.

 

 

АБИТУРИЕНТ ВГИКа

Рассказ

 

В нашем городке в грузинской глубинке о существовании в Москве института кинематографии (ВГИКа) мало кто знал. Трудно было найти среди нашего брата абитуриента этого вуза.

Нашёлся-таки...

Я познакомился с ним, когда стоял на бирже, на главной улице городка у гастронома, в свете витрины. За её стеклом высились пирамиды сгущенки, висели два батона вареной колбасы, а основание было уложено головками имеретинского сыра. Магазин почему-то называли «комсомольским». Мы, обычная местная молодёжь старшего школьного возраста и чуть старше, говорили о футболе. Взрослые ребята давали мне выговориться, даже чуть подталкивали меня вперёд. Я чаще многих бывал в Тбилиси и находился в курсе разных столичных баек о футболистах, которыми потчевал компанию. Это была единственная тема, поддерживая которую, мы изъяснялись вполне членораздельно. В основном матерились, гоготали по ерунде. Характерно, что при этом биржевики почему-то держали руки в карманах. Некоторые из ребят прикладывались к куреву. И не только затем, чтобы казаться взрослыми. Точно знаю, что один парнишка стыдился своего слабого голоска и надеялся, что курение сделает его брутальным. Бывало, вдруг все замолкали и алчно глазели на проходящих мимо припозднившихся девиц. Те ускоряли шаг и скрывались в темноте.

– Петре идёт! – заметил кто-то из нас. К компании приближался силуэт невысокого мужчины. Скоро в свете от витрины обозначилась фигура рыжеватого молодого человека, небритого и усталого. Его пальцы были черными, от него пахло краской. Петре работал наборщиком в типографии.

– Какие новости? – спросили его. Он махнул рукой в ответ, в знак того, что всё как обычно. То есть никаких новостей. Потом последовали вопросы, правда ли, что шрифт задом наперёд набирается, и что Петре умеет читать его в таком виде. Меня несколько покоробило, как ревниво-тревожно смотрел на нас этот тип. Никто вроде бы его не третировал. Через некоторое время он успокоился, освоился и на правах взрослого стал задавать тон разговору. Петре обратил внимание на копну волос, которую отрастил один из нас.

– Ты что, в хиппи заделался? – спросил наборщик. Его физиономия при этом была лукавой и выжидательной. В нашей глубинки ещё не знали, кто это такие. Парни посмотрели на меня. Я промолчал. Выждав паузу, Петре заговорил о хиппи и их волосатости, о бунте молодёжи на Западе. При этом показывал пальцем на парня с копной на голове. Тот даже зарделся от смущения. Получилась лекция. Кто, разинув рот, слушал, а чувак с совершенно деревенской внешностью впал в витийство.

Придя домой, несмотря на поздний час, я позвонил к своему другу Юре. Тогда в городке у телефонов были трёхзначные номера. Мне ответил его недовольный голос. На что я в ответ отрезал:

– В мире такое происходит! Что ты знаешь о хиппи? В конце концов, ты знаком с Петре, который работает в типографии...

 

Юра и я считались умниками в городке. Наши родители представляли местную интеллигенцию. Они носили макинтоши, а отцы ещё и цилиндры, что считалось шиком по тем временам. Мы любили поговорить о политике. У меня в комнате висела вырезка из журнала – фото архиепископа Макариоса и Фиделя Кастро в обнимку. Оба бородатые... У Юры – снимок Джона и Роберта Кенеди. Мы читали прессу и производили впечатление, когда парой гуляли по главной улице, а в правой руке у каждого газета. Кстати, телевещание ещё не достигло наших пределов.

Снобизм – это не наше, но отвратительную фразу, типа «наши болваны», мы себе позволяли. Имелись в виду сверстники. Такое отношение к ним мы не афишировали. Но общения точно не хватало. Для нас было событием набрести на кого-либо эрудированного, с тонкими запросами. Ради такого случая можно было позвонить друг другу по телефону в любое время дня и суток.

– Надо бы познакомиться с Петре, – заключил наш полуночный разговор Юра.

 

Через некоторое время я и Юра прохаживались по главной улице. Беседовали, конечно, о политике.

– Вон Петре стоит! – воскликнул я. Тот стоял на улице перед входом в редакцию и курил, опять пальцы чёрные от порошка, рукава засучены. Мой энтузиазм несколько поубавился под настороженным взглядом наборщика. Но, узнав меня, он, вроде, отошёл и принял менторский вид. Видимо, вспомнил впечатление, которое произвёл на нашу компанию. Мы расспросили его о хиппи. Он сослался на книги и журналы, которые привёз из Москвы. У нас вытянулись лица от любопытства. В те времена в Тбилиси народ ездил не часто, не говоря о Москве. Так мы узнали, что Петре – абитуриент ВГИКа. Я проявил эрудицию и спросил, на какой факультет сдавал наш новый знакомый и перечислил их.

– На актёрский я не тяну – ликом не вышел, на сценарный тоже – по-русски писать не умею. Вот на режиссуру – это да! – ответил он.

Здесь наш собеседник отвлёкся, посмотрел в сторону и затараторил: «Смотрите, смотрите – Како побежал!» Како – директор продуктового магазина, полный мужчина. Он пытался догнать двинувшийся с места автобус – чуть подавшись назад, живот вперёд, быстро-быстро семенил короткими ногами, а руки поджал, скрючив вовнутрь запястья. Мы посмеялись такой забавной манере передвигаться. В этот момент из типографии вышел мужчина в очках с толстенными стёклами, весь черный от краски.

– Лясы точишь?! А кто работать будет? – зло бросил он Петре и при этом машинально указательным пальцем правой руки поправлял очки, а большим верхний зубной протез (тик?). Когда тот отвернулся, Петре театрально передразнил его.

– Заходите ко мне, – бросил он уже через плечо и назвал адрес.

Юра умилился «грациозности культурных потребностей» Петре (так выразился). Я отметил его наблюдательность и артистизм.

– Правда, глазки у него почему-то бегают, как у неуверенного в себе человека, – заметил мой приятель. Я с ним согласился. Мы не стали акцентироваться на этом обстоятельстве.

И напрасно, чуть не поплатились...

 

Петре жил в прилегающей к городку деревне. Весна входила в свои права. Стояла замечательная погода. Фруктовые деревья стояли в цвету, благоухали. Двор Петре показался нам серым, запущенным. На деревьях было много сушняка. То там, то сям стояли худые грязные куры, головы втянуты в оперение. Они никак не реагировали на наше появление. «Больные, что ли?» – подумал я. Дом был похож на хибарку. Внутри нас ждала ещё более удручающая картина: «Срач, помноженный на бедность!» – как выразился мой приятель. На фоне недоеденной пищи, частично заплесневевшей, лежащей на столе, наверное, не один день, свежими и яркими выглядели конфеты, которые приготовил Петре для нас. Они (штук десять) красовались яркими картинками на деревянном липком столе. От самого хозяина разило чесноком. Первое, что он заявил нам, что поругался с почтальоном, потому что опаздывал очередной номер выписанного им журнала «Советский экран». В углу комнаты на радиоприёмнике лежала стопка этих журналов. Петре расспросил нас о наших планах. Мы кончали школу. Он удовлетворенно отреагировал на наше желание поступить на факультет журналистики в Тбилиси. Пожелал успехов и добавил:

– Я уже пять раз проваливал экзамены во ВГИКе! Мне прямо в лицо говорили, мол, не поступить мне туда, но я попробую и в этом году.

 

Мы немного посидели за столом. За всё это время в комнате никто не появлялся. Спрашивать хозяина о членах семьи не хотелось. К конфетам мы не притронулись. Разговор шёл вяло. Настроение у принимающей стороны не улучшилось. Я невольно несколько раз переглянулся с приятелем. Петре, человек очень чуткий, заметил это. Каждый раз он изменялся в лице. Хотелось поскорее уйти. Мы даже забыли о книгах, где можно было прочесть о хиппи. В какой-то момент я позволил себе улыбнуться. Уж не знаю по какому поводу. Тут произошло нечто... Хозяин покраснел, вскочил на ноги и давай кричать:

– Пришли ко мне домой и издеваетесь, хлыщи! Гады интеллигентские!

Он схватился за нож. Ошарашенные, я и мой приятель повскакивали с мест и начали наперебой его успокаивать хозяина, что ценим его за ум и эрудицию. Здесь Юра пнул хозяина ногой. Тот упал. Мы, взбудораженные, выскочили во двор, даже сонных кур перепугали, потом проследовали на улицу и так бегом до её конца, пока не убедились, что нас никто не преследует.

Прошло время, в городке появились свои хиппи. Я и Юра переехали в Тбилиси. Петре по-прежнему работает наборщиком. ВГИК больше не осаждает.

 

 

МАМЕНЬКИН СЫНОЧЕК

Рассказ

 

Бывает так, что ни с того ни с сего в самых неожиданных местах и в разное время сталкиваешься с одним и тем же человеком. Кто воскликнет весело: «Мир тесен!» – только не Вахо, мой знакомый. В переходе метро с криком: «Что тебе надо, сволочь!» – он набросился на парня в очках. Собралось много народа. Вахо, пока его оттаскивали от опешившего прохожего, успел выдать тираду, дескать, «очкарик» давно его преследует. Освободившись от недружественных объятий, молодой человек поспешно удалился. Было заметно по его реакции, что моего скандального знакомого он не замечал и не помнил. «Теперь уж точно не забудет!» – подумал я, глядя на быстро удаляющуюся спину. Вахо служил в МВД. Его комиссовали. Причина – нервный срыв.

 

Придя на работу, я рассказал эту историю. Тему «мир тесен» подхватили. Сотрудники, перебивая друг друга, предлагали свои её вариации. У всех без исключения была своя. Офис веселился, пока своё слово не вставил Беня – известный зануда. Он из трезвенников, но если прикладывался к бокалу, то в настроении не прибавлял, а начинал плакать и перебирал свои беды. Ещё, получив зарплату, этот тип уединялся и тайком зашивал карман с деньгами. Однажды в кино он положил глаз на девочку с прелестными родинками на лице. Прошло время, пять лет, Беня опять-таки случайно столкнулся с ней, на этот раз в трамвае. Это была цветущая молодая женщина. Но вот вчера на проспекте Руставели он снова её увидел – болезненно-серое лицо было скукожено в тех местах, где когда-то красовались родинки, которые к тому же покрылись белесого цвета волосяной порослью. Они оказались злокачественного свойства... В комнате стало тихо.

Тут неожиданно подал голос ещё один фрик – Симон, нелюдимый субъект, молчун. У него был слабый голос, казалось, что он воспользовался паузой, чтобы включиться в разговор. Полагаю, что он пытался это сделать. Но никто не заметил. Единственное, чем он проявлял себя – это жуткий пристальный взгляд пустых глаз. Его гляделки будто смотрели, но не видели.

– Бене повезло. Он долго наблюдал незнакомку – пять-шесть лет, три эпизода. К тому же наш друг подметил сюжет и динамику. Исход, наверное, не трудно предугадать.

 

Слушатели приглушенно загудели. Сам Беня, который, кстати, приходился дружком Симону, зарделся от удовольствия. Далее последовало:

– С моим «объектом», – снова приглушенный гул в офисе, – я сталкивался четыре раза на протяжении 20 лет.

Здесь сотрудники заулыбались. Рассказчику было немногим больше двадцати лет от роду. Всё стало на свои места, когда Симон продолжил:

– Мне было лет пять-шесть. Родители взяли меня погулять в Мушдаид. Меня не баловали. Мама очередной раз отказала мне в какой-то снеди. Из соображений, что «запачкаюсь». Я заплакал. В этот момент мы проходили мимо одной из скамеек парка. Гляжу, на ней развалился полный мальчик. Он пребывал в совершенно кафешантанном настроении, безмятежно покачивал свисающей ногой. Парнишка кушал пончик, в котором мне только что отказали родители. Рядом сидела его мамаша. Вид у неё был уставший и благостно-заботливый. Она не без удовольствия наблюдала, как уминало пончик её чадо. Ещё одно такое изделие мамаша держала в руке наготове.

 

Рассказчик вошёл в раж. Присутствовавшие слушали не шелохнувшись.

– Прошло лет десять, пока я их снова увидел на улице. Впереди шёл подросший увалень. Голова у него была большая, пузо, глаза узкие, зад широкий, ноги короткие. Надо признать, совсем не красавец. За ним увивалась мать, явно озадаченная. Наверное, между ними произошла размолвка. Он показывал характер, притворялся, будто не замечает родительницу.

 

Симон отмечал бенефис. В кои веки раз привлёк внимание публики. Он вальяжно заложил ногу за ногу, в глазах появился блеск.

– Судя по всему, они – нераздельная пара. Она – одинокая суматошная мама при единственном дитяти, он, вероятно, больной, – здесь снова приглушенно загудел зал.

– А сейчас третий эпизод, – заявил Симон и многообещающе улыбнулся.

 

– Как-то я заглянул в окраинный район, в рабочее предместье. Там жили в основном русские, что работали на заводе, к которому прилегало местечко. Я проходил мимо биржи. Она явно маялась от безделья. Слышу, как один из компании умиленно (на свой лад) говорит: «Наблюдаю за мальцом, моим братцем, как он погрёмой трясёт. А потом пиндык ею себя по кочану!» Компания заулыбалась и опять сникла. Вдруг оживилась. Я съёжился, показалось, что меня будут тузить. Но оказалось, что биржевики переключились на другого прохожего. Он шёл позади меня. Я оглянулся и кого вижу – того дитя, но без матери. Он повзрослел, щетина на лице появилась. В руках у него был кулёк с семечками. Заметно было, что его здесь за местную достопримечательность держат. Мальчуганы, которые были помладше недоросля, начали тузить его, кулёк отнимать. А он вцепился в него не отпускает, и кричит: «Мама! Мама!!» Кто-то со злости его по-настоящему пнул, а он снова матушку зовёт. Взывающий голос изменился и шёл откуда-то из груди, звучал мелодраматично. Такое ощущение, что ради этого голоса, уже знакомого, биржевики и задирают этого увальня. Нервы щекотал. Кого ещё больше раззадоривал, кого наоборот – заставлял прекратить издевательства. Из-за поворота появилась мать. Она бежала неуклюже, женщина в возрасте, и кричала: «Аленька, Аленька!!»

 

Некоторые из присутствовавших сотрудниц расчувствовались. Одна достала платок и вытерла нос, как бывает, когда собираешься расплакаться.

– Я жду четвёртый эпизод. Будущее вполне угадывается. Извечная пара – пожилая мать и сыночек при ней. Как страшно за него, если он останется один. Но бывает и наоборот, – заключил Симон.

Народ опять затих. Я, как инициатор общего разговора, решил его закончить, закруглить тему. Но меня опередил Беня. Он выпалил:

– Люди не то что часто, а регулярно обнаруживают, что мир тесен! Чем чаще, тем вероятнее! Случайность стала похожей на правило.

 

Сотрудники пожали плечами и вернулись к своим делам.