Надя ДЕЛАЛАНД

 

 

 

*  *  *

 

Митя? Алеша? Сережа? Валера?

я целовала его за верандой

папа его был пожарным а мама

ровно его забирала в шесть тридцать

он подарил мне жука уже мертвый

жук был спокоен в кармане с утенком

жук был в кармане с каштаном и желтой

проволокой чтобы сделать колечко

если б меня не забрали внезапно

не увезли бы на черное море

а в сентябре не отдали бы в школу

мы и сейчас может быть были вместе

Митя Алеша Сережа Валера

 

 

*  *  *

 

там капает вода вывязывая шнур

дрожащего стекла стекающего света

и женщина во тьме нагая от кутюр

разводит в очаге дыхание и лето

в ее ресницах след цветущих фонарей

она легко поет и ничего не плачет

я чувствую рассвет и прямо у дверей

рожаю первый луч он девочка и мальчик

ты чувствуешь рассвет как будто в глубине

молочное свече – нье и еще на коже

и пахнет молоком и снегом и ко мне

подходит жизнь и мы

похожи

мы

похожи

 

 

*  *  *

 

все мертвые становятся детьми

беспомощными ничего не могут

самостоятельно им все не слава богу

одень переверни печаль уйми

их на руки возьмешь и напролет

всю ночь прижав к груди по дому носишь

поешь им песни внятно произносишь

никто из них однажды не умрет

сажаешь их под домом и в окно

все время смотришь не взошли ли листья

ли листья не взошли но можно литься

дождем и лица вытянув и нос

достанешь ночью косточку зерно

светящееся семечко из почвы

запьешь его дождем и станешь молча

вынашивать внутри себя всю ночь

потом родишь и снова двадцать пять

часов подряд то пеленай то нянькай

корми грудным дыханием и в майке

иди копать

 

 

*  *  *

 

О, выправи мне слово, логопед,

пока седлает осень лисопед

и, как лиса, летит к опушке леса,

роняя листья – хрустки и сухи,

мне кажется, что я пишу стихи

(о, как ни назови их – будет лестно!).

Я все еще крапива красотой

осенней, засыпающей, вон той –

небесной, упоительно закатной.

Как будто бы я тоже ухожу…

Нет, еду, еду, рук я не держу,

смотри, он сам везет меня обратно!

Впадая в прелесть легкого письма,

любуюсь тем, как красная тесьма

кленовой строчки прилегла уютно,

как все совпало точно и само

всей радостью везет меня домой,

мы едем-едем, ангелы поют нам.

 

 

*  *  *

 

– Понимаешь, – говорит она, наклонившись к подруге, –

он мне совсем не нравится. Абсолютно.

Ни лицо, ни фигура, ни голос. Пожалуй, голос

все же нравится. Голос, глаза и руки.

Как у Гофмана, помнишь? – Подруга курит,

отряхая прах в жестяную банку.

– Я как будто сошла с ума, я все время помню,

что он есть, он течет у меня по венам, –

продолжает девушка, поминутно

открывая мессенджер, проверяя

не пришла ли весточка от того, кто

ей совсем не нравится. Абсолютно.

 

 

*  *  *

 

иногда так случается – вдруг человек

становится тебе невыносимо дорог

каждый день тебе его мало

он свет и воздух

вода и пища

и ты бьешь себя по рукам

чтобы есть поменьше

дышать пореже

но совсем перестать ты уже не можешь

 

то есть можешь конечно

конечно можешь

 

 

*  *  *

 

гравюры дюрера светясь

впускают в глубину

нет объясни какая связь

что я в себе тону

что проступающим из тьмы

ключицам и бедру

так драгоценно быть на мы

пока я не умру

пока не разобщатся все

молекулы пока

мне еще девять восемь семь

шесть пять одна рука

мне столько а теперь скажи

словами а теперь

попробуй заново ожить

в сияющую зверь

как хорошо что я мертва

что я трава и мох

что ходят по воде слова

и водомерка-бог

 

 

*  *  *

 

так облачно что божья благодать

течет сквозь воздух и не угадать

куда как прорастет ее мицелий

 

сияющий но я стою в окне

и вижу снизу видно же по мне

рой всполохов протанцевавший к цели

 

жизнь радостна ее нельзя корить

она ребенок и не изменить

прыжков и беготни и хохотанья

 

она щенок котенок воробей

она жива и разве что убей

ее замолкнет стихнет перестанет

 

сквозь точку на ту сторону себя

протиснется и снова зарябят

запутанные нити световые

 

на той ли я стояла стороне

с той стороны окна скользят по мне

ее лучи живые