Денис КАЛЬНОВ

 

Родился в 1991 г. Публиковался в журналах «Чайка» (Мэриленд, Большой Вашингтон), Слово/Word (Нью-Йорк), «Prosodia» (Ростов-на-Дону), «День и ночь» (Красноярск), «Литературная Америка» (Сакраменто, Калифорния), «Что есть Истина?» (Лондон), «Топос» (Москва), «Менестрель» (Омск), «Эдита» (Германия), «Дактиль» (Казахстан), «Сура» (Пенза, Россия), «ЛИКБЕЗ» (Россия); в русско-французском лит. проекте «CлоВолга». Лауреат международного конкурса им. О.Мандельштама «Germania goldener Grand» (2021).

 

 

ГОРОД ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ

 

*  *  *

 

Дождь моросит. Намокли сапоги

На стенах барельефных. Взгляд у маски

Рождён из смеси мощи и тоски,

И духов тьмы отпугивает в связке

С подобными себе, что над дверьми.

Темнеет Адриатика. В канале

Фигура убегает от чумы,

Теряясь в вихре гула карнавала;

Глядится слепок в зеркало воды,

Крещение Вивальди наблюдая,

Где в перспективе мнимой высоты

Влечёт фрагмент обещанного рая.

Все существа подобны одному,

Лишь слабый свет в деталях разделяет

Крылатых львов. И пение псалму

Тождественно. И литера взывает

К пространству, недоступному глазам,

Где зрение дарует только вера,

А время не привязано к часам

И нет понятий срока, даты, эры.

Темнеет Адриатика. Туман

Как призрак легендарного палаццо;

В конце дороги блёклый Флориан;

Фигуры за стеклом за стол садятся.

Соседствует с действительностью миф:

Два мира, на воде пересекаясь,

Рождают тайну. Снова ощутив

Которую, уходишь, не прощаясь

(С предчувствием, что будешь здесь опять).

Туннелю удивишься, как и прежде. 

И сможешь на сетчатке удержать

Два мира вкупе с Дантовской надеждой.

 

 

*  *  *

 

Дрожание метрических огней;

Фонарь статичен шахматной фигурой.

И здания похожи на людей,

Сверяющих себя с архитектурой,

Где длительную гласную берёт

Изгиб высокий в арке удивлённой,

Вбирающей стремительный полёт

Нетварной птицы, мыслью порождённой.

Мышление пытается скрестить

Всё видимое с кажущимся миром,

Единую выстаивая нить,

Чтоб Сириус и Боинги сапфиром

Светили одинаково в уме,

И каждый замечал пробор дороги,

Из детства вспоминая ряд примет —

Причину неосознанной тревоги.

Забытый фильм фрагментами сквозит. 

На этом месте постер был когда-то,

Который фотография хранит.

И сцена из давнишнего проката

Ступенчато идёт, почти как сон:

Мерцает город светом непривычным;

Тангейзера врата и Орион

Горят в калейдоскопе мозаичном;

Бездомный белый голубь в темноте

И беглый Ру́тгер вместе огляделись,

А сбой в распределительном щитке

Звучит, как электрический Ванге́лис.

Пульсация, движение и звук

Окрашены, как чувства, сложным цветом;

Дублирует металл структуру рук

Во тьме, уподобляясь силуэтам

Творений Джакоме́тти и Миро́.

Что, если жизнь лишь поиск архетипов

Сеза́нна в Арлекине и Пьеро

На плоскости вселенского изгиба?

Но может, что-то большее есть там,

В предчувствии пространства тихой ткани,

Что делит восприятье пополам, 

Скрываясь в нефизическом тумане.

 

 

*  *  *

 

Вот тот же мост, его не перейти

под знаком геральдической полоски;

встречают на изломанном пути

бытийных искажений отголоски

и ассоциативные ряды

на небе вместе с привкусом молочным.

Внезапное падение звезды

намёком на избыточность (побочность)

является, а значит, и в окно

душа стучится ночью, а не ветка;

наверное, всё вымысел здесь, но

фарфоровая птица-статуэтка

реальна на руках, как никогда.

И чувства настоящие Адама

и капли полуночного дождя,

и мысленные рифмы, анаграммы.

А лужа на асфальте всё блестит.

Пейзаж достроен. Будто акварельный

сновидец Круг и маленький Давид

оттуда смотрят в город параллельный.

 

 

OPPIUS MONS

 

В сумеречный час смешались тени;

парковые статуи в дожде,

кипарисы вдоль пути смиренны,

листья застывают на воде.

 

В поздний час лишь ты и этот парк;

аскетичной истины преданье

в шелесте листвы, и непрестанен

перелив цикад в ночной нектар.

 

Стёртые сандалии скульптуры;

та же пыль с песком на той тропе;

мифы с явью здесь в одной судьбе,

только миф как сон в миниатюре.

 

 

*  *  *

 

Скиталец-месяц наугад

причалил к краю дымохода;

пустынный сеятель свободы

сегодня выбрал променад.

Из-под Овидиевой тени

глядит на уличный эскиз.

Консоли выступ да карниз

всё также ночью неизменны.

 

Откуда взялся персонаж,

что нарисован бледным мелом?

Бумага-облако — коллаж

создал асфальт заледенелый.

Ведь только в замысле картин 

кумир лирический честнее,

он дорисован, он один,

и будет вымыслу вернее.

 

Добавим синие тона

идей своих, но фрагментарно,

и коммуналку на Дегтярной,

где свет мерцает допоздна.

Хронометраж продлим олифой

и гуттаперчевую ночь,

чтоб горожанину помочь

минуть дороги суетливой.

 

Добавим фразу по пути:

«Неужто были трубочисты?»

И труб высокие ряды

из линий вытянутой кисти

усеют зимний горизонт,

где мост Обводного канала,

и где запомнился балкон

(там дежавю всё нарастало).

 

Зачем искусственный герой?

Отвечу: «Только для прогулки,

чтоб переулки и проулки

окутать ямбовой стопой,

и быть, как воздух, бестелесным,

одновременно здесь и там;

идти к глагольным существам

внимать изящную словесность».

 

Он гибче, легче и светлей

оттенком начатой пастели,

как проводник среди людей,

идущих вечером без цели.

Когда там будет глубина

палитры в истинных масштабах,

скиталец-месяц у окна

произнесёт: «И мне туда бы…» 

 

 

MYSTERIUM

 

1

Ноябрь, застыли лужи-зеркала,

и лёд по форме ангелоподобный,

но снега нет, а только лишь крупа

несётся в этих строчках пятистопных.

Вот первый шаг по улице, где свет

на миг случайно привлекает зренье,

показывая (мысленно) предмет,

который проступает постепенно.

А дальше аппликация дворцов,

но духа больше в тех домах, что проще.

В стране лепнин, высоких потолков,

найдёшь и сквозь года засов на ощупь.

Ну а сейчас здесь видишь в первый раз

прохожих, что сливаются с пейзажем,

скульптурами фасада становясь.

И дом во тьме мистически украшен.

Маяк заблудшим — вестник на столпе.

В жилье комод почти что изваянье,

а иногда привидится в толпе

балетный силуэт в тончайшей ткани.

 

2

«Реальность или сон?» — Стоит вопрос.

Ночной сквозняк несёт на площадь эхо,

и здания то вместе, то вразброс,

и шпиль Адмиралтейский, словно веха,

а в комнатах ночные зеркала

пространство продлевают. Сторонится

приезжий отражения угла,

там, где лицо помножено на лица,

и смотрят те глазами двойников,

которых новый житель не выносит,

и, одолев преграду из замков,

выходит за бутылкой кальвадоса;

сбивается с пути. И наугад

идёт, ведь ночью улицы иные,

и встречные прохожие молчат

между собой, как ангелы ночные

на крышах зданий. Всё вокруг молчит.

И в окнах света нет. Напоминает

невольно эта мощь гранитных плит

дорогу, по которой вновь ступает

(когда перечитаешь) Цинциннат.

А вдалеке зовёт своим напевом

какой-то образ; он наперехват

себя сам отражает справа. Слева

всё ближе виден абрис. Точно. Сфинкс.

Казавшийся в начале бессловесным;

на фоне во́лны; будто из глубин

прохожего встречает вечной песней.

 

3

«Я здесь давно, и ночью песнь моя,

которую почти никто не слышит,

о том, что до скульптурного литья

очей моих, я видел птицей свыше.

Я был и свиристелем, и дождём.

Мой дух преображался в новых формах,

бесплотным оставаясь только днём,

а ночью созерцал со шпиля город.

Я разделял с людьми особый дар:

объять в одну ушедшие эпохи;

я был в проулках, был я в свете фар,

восторгом застывающем на вдохе.

Сутулился на стуле, как пальто.

И ждал лишь тех, кто захотел вернуться.

И гулом наполняю до сих пор

все арки, хоть и мне не шелохнуться

в изящном теле, созданным навек.

Вторая часть лица моя безмолвна;

глазницу заполняет лёд и снег —

и так я вижу контур ореола

души твоей, которая вместить

пытается себя и этот город.

Позволь тебе на радость предложить

загадку в продолженье разговора».