Татьяна ЖИРКОВА

 

Родилась в Ленинградской области, окончила Ленинградский политехнический институт им. М.И. Калинина. Работала в системе Ленэнерго. В настоящее время работает в школе. Была участницей конференций Молодых литераторов Северо-Запада, членом Клуба Молодых литераторов Ленинграда. Как прозаик публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград» (1976, 1980), журналах «Полярная Звезда» (1978), «Костер» (2005), «Чиж и еж» (2005), «Кольцо А» № 60. Автор книжки рассказов «Угол» (1989, издана за счет средств автора).

 

 

ТРАВКА ПОЛЕВАЯ
Рассказ

В печной пасти догорают угольки…

           - Красиво? - улыбается Юнна.

           - Будто сказочный город.

Руки Юнны поглаживают, похлопывают, разминают. Плечо мое расслаблено, но вот его встряхивает сильная рука, вскрик замирает над «сказочным городом».

            - Ни у кого не боли и у Наденьки пройди!

Юнна быстро обвязывает красной шерстинкой мое плечо и руку и устало смотрит в пасть печи.

            - Завтра она забудет и о боли, и о неподвижности... Завяжите на ночь теплым платком. Всё.

            - Уж как и благодарить тебя, Юнна, не знаю, - бабушка достает заготовленный сверток.

            - Нет, нет! У нас все есть. А девочку вашу я люблю, - Юнна устало поднимает свое большое уже расплывающееся тело, - Давайте лучше чай пить! Баба Луша, слезай!

С печи, покряхтывая, осторожно спускает ноги тощая старушонка в халате неопределенного цвета и белом ситцевом платке.

           - Спину лечу, - поясняет Юнна.

           - Ох, легкая ж у ей рука!  Прям прохессор! Вот хоть в присяд!

           - Расхрабрилась! - смеется Юнна.- Давеча еле ноги приволокла. Пока только чай, баба Луша.

           - Спасибо за приглашение, Юнна, извини уж нас. Пойдем мы...
            Где-то в глубине избы отворяется дверь, мгновенно осветив полкухни. Мальчик лет десяти и совсем крошечная чумазая девочка, держась за створку двери, оглядывают нас несмело.

            -  Туля сие! - Юнна подхватывает девочку и громко окликает: - Федя!

И тотчас, будто он только и ждал, когда его окликнут, на пороге появляется тощий озабоченный мужик с вязанкой за плечами. Большими жилистыми руками привычно скидывает хворост на пол и, сдвигая на затылок засаленную кепку, виновато улыбается и вдруг говорит, глядя почему-то на бабушку:

           - Чтоб на два дня хватило.

            - Майта ёлла? - перебивает его Юнна.

Бабушка неловко раскланивается, и мы выходим в темноту.

Крепко  ухватившись за бабушку здоровой рукой, я семеню вдоль Юнниной веранды, потом по темной тропинке меж картофельной ботвы. Вот и калитка. Вдали светятся огоньки поселка. Почти как угольки в Юнниной печке.

           - Умница, и всем-то хороша, а лада нет, - причитает бабушка. - Ой, нет...

           - Почему?

           - Цены-то он ей не знает, вот что... Не знает, и потому дурак.

На утро я действительно не чувствую боли. Рука как рука. Я мчусь на солнечнуюполяну в ромашках и колокольчиках, где ветер пахнет сладким молодым сеном. Легко взмахиваю руками и кричу:

            -  Я птица! Я птица!

Ребята присоединяются ко мне. Раскинув руки, мы кружимся вместе с ромашками и облаками и наконец валимся на траву и глядим в небо. Земля под нами дыбится, перекатывается из стороны в сторону, будто старается сбросить нас в синеву. Становится жутко, мы хватаемся за руки и замираем. Замираем... Тише и тише колеблется под нами земля. Вот и стала...

У самого уха стрекочет кузнечик. Муравьишка стремглав взбирается по травинке и падает, сорвавшись...

Жарко. Кто-то начинает лениво ходить за бабочками, накрывая их сачком. Кто-то уже собирает землянику.

У своей калитки стоит Юннин сын - белобрысый Ленька и смотрит на нас из-под густой челки.

Он редко играет с нами. И сейчас стоит с мешком, из которого торчит пук травы.

            - Иди к нам! - кричат ему.

            - Некогда, - отвечает он твердо и спрашивает меня,- Как рука?

            - Вот смотри, все прошло! Здорово! - я подбегаю к нему. Глаза у Леньки, будто кусочки неба.- Твоя мама волшебница!

            - Скажешь, - он усмехается. - Это травы волшебные.

Перед семьей Юнны я благоговею, теряюсь, язык вдруг липнет к нёбу. Собственные мысли кажутся жалкими. Это же Юнна, которая исцеляет.

            - Я за пастушьей сумкой. Пойдем со мной?

От неожиданности я молчу.

            - Тутрядом. Быстро наберем. Идешь?

Взмахивая мешком, Ленька бежит впереди. Сбегаем с косогора, вдоль огородов пробираемся к пересохшей канаве.

Ленька  начинает срывать какие-то невзрачные травинки. К траве - в мешок, к траве - в мешок.

            -  Ну-ка, на что похожа?

Я ловлю на лету тонкую сероватую травинку. Пастушья сумка? Конечно, на пастушью сумку!

            -  На балалайки!

Он оборачивается и, щурясь, внимательно глядит на меня.

            - Точно. Пусть! Пусть будет балалаечник!

            - Да возле помойки этой травы сколько хочешь. Показать?

            - Нет. Только в чистой сила.

Наконец Ленька взваливает мешок на плечо и, легко выскочив из канавы, протягивает руку.

            - А что ты теперь будешь с ней делать?

            - Развешу на веранде, пусть сохнет.

            - Да она ж сухая!

Он улыбается.

            -  Сейчас покажу сухую.

Вдоль веранды быстро прохаживается незнакомая женщина. Городская, здесь не носят таких туфель.

            - Утром приехали, - шепчет Ленька, и громко говорит, обращаясь к женщине, - хотите, покачайтесь в гамаке. Там удобно.                                                                                                   

Вдруг женщина обнимает его за плечи и, наклоняясь, шепчет:

            - Он пойдет? У вас были такие случаи? Были? Да?

            - Были...  - переминаясь с ноги на ногу,  неуверенно отвечает Ленька.

            - Ипошел?  Сам? Своими ножками? Да?

            - Своими... ну да...

            - Нет, но ведь этого не может быть!  Не может… Подумай.

Она жалобно глядит на Леньку, зачем-то теребит его плечи. Наконец отпускает и, сжавшись, медленно идет к гамаку.

            -  Только это не быстро. Массаж, травы… - лепечет Ленька. – Постепенно…

Мы входим на узкую длинную веранду. Охапки трав и цветов свисают со стен и окон. И под скамьей – трава. В мешках и прямо так, веник на венике.

Душно. Мухи и огромные «малярийные» комары летают и ползают по стеклам.

            - В самом деле, пошел? - я заглядываю в небесные Ленькины глаза.

            - Не было еще таких. Мать глядеть даже не хотела. Видно, упросила. Думаешь, она что, не верит? Верит, еще как. Матери все верят.

           - Мальчик?

           - Одна нога, как палка... - он отворачивается. – Ну, ладно, - говорит он наконец.- В общем, смотри, вот сухая. Вишь, ломается. Сейчас нашу подвесим. - Он вываливает траву из мешка и, разобрав на пучки, ловко перевязывает каждый отдельной травинкой. - Так.

           - Да ты не бойся,- вдруг говорит он,- если мать взялась, она не зря...

И вот несколько дней я представляю, как увижу этого странного мальчика. Худое, изможденное болезнью лицо, нервные руки и ногу, которая «как палка».

На усадьбе Юнны все обыкновенно, все, как всегда. Федя колет дрова, мелькает Ленькина челка, маленькая Анита ковыляет возле хохлаток. Кричит петух. Все, как всегда...

Каждый день я прибегаю на поляну, затеваются шумные игры. И только Леньки у калитки нет…

Неужели Юнна отказала? Этому бедному, которому отказали все?

Мальчик мне снится. Вот он прыгает на здоровой ноге, вот сидит на постели, и нога свисает из-под одеяла.

И однажды я перепрыгиваю канаву и падаю на колени возле Юнниной изгороди. Просовываю руки сквозь редкие жерди и осторожно раздвигаю смородиновый куст.

Посреди картофельного поля, опершись на лопату, стоит Федор, недовольно поглядывая на веранду.

           - Мне что, - слышится его приглушенный голос. - Я не гордый, могу и, как собака, в конуре поспать, аль под... под верандой.

Никто не откликается, и Федор налегает на лопату. Появляется озабоченная Юнна, рукава засучены, ухо вылезло из-под платка.

            - Надо вынести кресло. Погода хорошая, - быстро говорит она. - Пошли.

Выходят, осторожно неся большое кресло. Ставят под яблоней. Федор вновь берет лопату. А Юнна, склонившись, возится над креслом.

Сейчас вынесут этого, несчастного...

Наконец я решаюсь изменить позу, так болят коленки. Не отрывая взгляда от Юнны, ложусь на живот. Но проходит время, и все остается по-прежнему.

Юнна будто стирает что-то в кресле.  Но что можно так долго стирать, и в кресле, и без воды?

Наконец она выпрямляется, заходит с другой стороны кресла, и я вижу темный затылок, возвышающийся над спинкой.

Юнна приседает возле. Она делает массаж.

            -  Ой, ой! Отстаньте! Да отстаньте же! Да не  хочу я ходить!

           -  Отстаньте!

Противный голос.

Пот бежит по Юнниному лицу. А руки снуют.

            -  Спать, - шепчет мальчик.

Юнна опускает рукии улыбается. Я ясно вижу ее усталое, улыбающееся лицо. Она гладит мальчишку по голове и шепчет:      

           -  Спи, сынок, теперь спи.

Опершись о кресло, она медленно поднимается и, не разгибая спину, утирает подолом лицо.

Юнна лечит, лечит!

Мальчик там!

Я врываюсь в комнату.

           - Бабушка! Юнна лечит городского!

           - Так-так. Юнна? Опять лечит. Кого же на сей раз, милочка?

           - Городского мальчика, он не ходит.

           - Да что ты! Ну, чудеса!

Фельдшерицу тетю Лену так и разбирает смех. Толстые розовые щеки подпрыгивают, глаз не видно.

            - Что вы смеетесь? Ведь она лечит, а никто не мог...

            - Ой, уморила, совсем уморила! - тетя Лена утирает рукавом глаза. – Ну-ка, дай ручку. Как  она? Прошла? Я говорила, очень хорошая мазь.

            - Да, да, отличная, - подтверждает бабушка, появляясь в дверях с чашкой. - Выпейте, моя хорошая, чайку. Заварка - прям ах, такой аромат! Розовых листочков положила.

            - Это еще зачем?

            - А мне только в праздник дают,- вмешиваюсь я.

            - Господи, сколько у людей предрассудков.

            - Попробуйте, Лена, такой аромат! И в литературе ведь пишут, советуют.

            - В литературе много чего пишут,- ворчит тетя Лена, - вот и про Юнку напишут, лечит, мол, безнадежных. Все дураки, она одна умная. Вишь, мази нашла, вишь, травки заварила. Тьфу! От неграмотности все беды наши. – Тетя Лена возмущенно умолкает. – А ведь и деньги ей, небось, платят? - она поворачивается ко мне,  притворно улыбаясь.

           - Н-не, не знаю...

           - Ну что вы, Лена, откуда ей то знать? Да не берет Юнна ничего, трудяга бескорыстная. Сами посмотрите, одеваются кое-как, разносолов не едят, в доме-то стол да печка. Всё ж на виду, Лена. Давеча вот старуху одну вылечила от радикулита. Неделю та у ней жила, не то что денег не брала, так еще и кормила. А как пришла та с подарком, так и выставила и сказала…

           -  Ой, свежо,  свежо!..

Я даже к окну отошла, до того противно стало смотреть на тетю Лену.

           - Ой, не верю. Ну, скажи честно, ты бы как она лечила б, неужели б не брала бы?

           -  Я бы? Я бы? – распалилась бабушка. – Я бы брала! Потому что это труд! Это пот! Это не то что в машине ездить, да лекарства раздавать. Это труд, время, здоровье! Я бы брала. А Юнна глупая, трижды глупая, свои тратит и ни копейки не берет. Ну, скажи, разве не дура?

           - Так-так, - тетя Лена встала, поправила юбку, - значит, мы только лекарства раздаем. Так-так. - Она пошла к  двери.

           - Да что вы, Лена, все на себя-то мерите? Я к слову, а вы уж ухватились. И вы тоже, медики, народ лечите. Без вас бы не знаю, как бы и болели все. Спасибо вам за благородное дело.

          - Ладно, ладно, благородное... Я вот что еще. Это Федор говорил, что Юнка взятки берет. Он как-то пятерку ейную в магазине менял.

          - Федька? Пять тысяч?

          - Так-то. А ты говоришь.

          - Нет уж, постой! - бабушка встала между тетей Леной и дверью. - Погодите, Лена, разберемся. Во-первых, Федька на «железке» работает не за спасибо. А во-вторых, когда это он говорил? Я ведь, Лена, к нему пойду, узнавать. Уж вы говорите сейчас и здесь.

Тетя Лена как будто даже растерялась.

           - Да вот, говорят...

           - Кто?

           - Я ведь, Лена, знаю, Федька завидует, Юнна-то не чета ему. Гляди ведь, что робит. Да Федьке-то это и во сне не снилось. Но чтоб так подло, не верю я, Лена. Говорите правду, всё, как есть.

           - Вот прицепилась, - пришла в себя тетя Лена. - Говорят, говорил и пятерку менял.

            - Говорят, это кто?

            - Да все, все видели и слышали. Ну-ка пусти, Фома неверующий, некогда мне, я, между прочим на работе.

С видом победителя тетя Лена идет к двери. Бабушка устало опускает руки и растерянно глядит ей вслед.

            - А вдруг он сам их берет? - вырывается у меня.

            - Смотри-ка... Ишь ты! - Тетя Лена замирает в дверях.

            - Да что ты, девочка! - бабушка с опаской взглядывает на тетю Лену.

Но та продолжает, не раздумывая.

            - Вот ведь как. Ах ты, хитро. Это она значит его подговаривает. Самой-то брать вроде неудобно... А Федька по-простому. Ну, бывайте, бескорыстные.

Она спохватывается и быстро выходит.

            -  Дальшена хвосте понесла, сорока, - ворчит бабушка, подходя к окну.

            - А за что она Юнну не любит?

Бабушка следит из-за занавески, как тетя Лена удаляется по улице.

            - Стыдно, наверное, училась, а идут не к ней, ученой, а к Юнне необразованной. Знания-то знаниями, да врачу-то, видно, практика важней. У Юнны богатая практика. С детства с матерью врачует. А у этой, что ни болезнь – сульфадиметоксин, да анальгин с бисептолом, - бабушка усмехается, - да гордыня в придачу.

            -  А чем она гордится?

            -  Дипломом, видать, - смеется бабушка, - бумажкой.

И вот я возле Юнниной усадьбы.

Кресло так же стоит под деревом. Никого вокруг. Тишина.

Меня тянет подойти ближе. Я срываю несколько розовых цветков, отряхиваю коленки и вхожу на усадьбу.

Если что, к Леньке, узнать, целебны ли цветы.

Скидываю босоножки, чтобы не хлопали по пяткам, и по меже крадусь к креслу.

            -  Стоять!

Роняю цветы и босоножки.

            -  Яблоки тырить, так здесь нет.

            -  Я. Я…

            -  А вот сейчас как за косу отдеру!

            - Я думала, ты спишь.

            - Я ночью сплю, как все. Дальше что?

Я поворачиваю обратно.

            - Туфли не забудь.

            - А я на тебя хотела посмотреть, - говорю я вдруг.

            - Гляди, - он садится в позу и задирает нос.

            - Нос хорошо видно.  Обуваю босоножки.

           - Между прочим, я в мать, а она актриса. Да куда ты? Меня Сашей зовут, а тебя?

           - Надя.

           - Погоди. Моя мать актриса, а я одноногая крыса... Как рифма?

           - Н-нормально...

           - Да...- он отворачивается. - Иди, бегай...

Я подхожу к креслу, беру Сашину руку и шепчу ему в ухо:

            -  Что ты! Ты обязательно пойдешь тоже, обязательно! Ведь тебя же Юнна лечит!

Саша хмыкает.

            -  Она же все может. Она... она волшебница!

Он резко оборачивается.

            - Может, еще скажешь, колдунья? Чокнулась, деревня? Она же травами лечит! Травами!

           - Я и говорю.

           - И вообще, подумаешь, дефект. Да Байрон был хромой, Гомер – слепой, а Рузвельт так вообще ходить не мог, - он выпрямляется в кресле и пристально смотрит на меня, так что мне становится неловко, стыдно, что я-то вот хожу, и одновременно так его жаль, - как я, - заканчивает Саша.

Мы умолкаем. С поляны слышны ребячьи голоса.

            - Тебя кричат.

            -   Да. До свидания. Можно, я завтра приду?                 

            -  Приходи. Мы в шахматы играем и в шашки, - тихо говорит Саша.

Я захожу к Юнне каждый день. Я не умею играть в шахматы и старательно учусь. Я уже люблю эту игру, этих коней, эти пешки. Иногда за игрой Саша начинает вполголоса декламировать любимые стихи.

            - А, это он нарочно! – возмущается Ленька. – Бдительность усыпляет, - и проигрывает.

            -  Специально, - соглашается Саша, - чтобы с Надькой сыграть, а то вон как глядит. У, бука!

Я краснею, теряюсь, со мной происходит непонятное. Мне вдруг становится стыдно своих запыленных ног и помятой юбки…

Дни мелькают.

Из города я захватила несколько книг, чтобы прочесть за лето. Но они так и лежат в углу. А Саша, оказывается, давно их читал, и я «проглатываю» их за несколько вечеров.

            -  Что это с тобой? Не узнаю,- удивляется бабушка.

А во мне борется добро со злом, если только зло - то, что мне хочется нравиться Саше. Я чувствую, как мало знаю, мало видела и слышала по сравнению с ним.

            - Каждому человеку отпущен свой срок, дан определенный запас жизненной энергии. Но один ест, пьет, кой-как работает, гуляет и всё... А другой тратит ее во всю, пока не сгорит, как Гагарин, как Высоцкий.

            - Но для этого нужно призвание,- отвечаю, - талант. А что делать мне, например, у меня нет никаких талантов.

           - Запомни, - говорит Саша.- Не в том дело, чтобы зла не делать, а в том, чтобы делать добро. Это, между прочим, отличает человека от травы.

           - О, что-то очень сложно,- вступает Юнна.- А я люблю траву! Просто надо, наверное,  жить по-честному, помогать друг другу.

Юнна теперь и при мне массирует Сашину ногу. Обволакивает мазями, закутывает в шерсть. Он не кричит больше, что не хочет ходить, что ему больно, а лишь подолгу преданно смотрит на Юнну. Еще бы не смотрел. Одни ресницы сантиметра два длиной, оттого и глаза будто излучают свет. Благородное лицо, - говорит бабушка, - сама проста, как травка полевая.

Еще бы не смотрел...

Вечером я вспоминаю в подробностях их разговоры, взгляды, взвешиваю слова...

Теперь я пристально и подолгу рассматриваю себя в зеркале. Как блин круглое лицо с толстыми веснушчатыми щеками и маленькими невыразительными глазками.

           - Зеркало-то до дыр проглядишь, - смеется бабушка.
           И нос-то... к небу тянет…

           -  А ты на ночь утюг привяжи, - советует бабушка. Все бы ей смеяться.

Однажды Саша говорит:

           -  Чувствую в икре тяжесть. Понимаешь? Точно – пойду! – и трижды решительно стукает по деревяшке кресла.

И я начинаю мечтать, как мы с Сашей пойдем повсюду, как я поведу его по поселку, на поляну, в лес. Мы будем идти долго, долго будем смотреть на одни и те же цветы, петь одни и те же песни, говорить и слушать друг друга, и он, наконец, будет смотреть не на Юнну, а на меня…

Но захочет ли он идти со мной?

Сашина нога порозовела. Юнна ходит усталая и счастливая. А мне скоро-скоро в город, каникулы заканчиваются…

И улучив минуту, когда мы остаемся одни, я, будто между прочим, говорю:

            - Завтра я иду за малиной!

            - Во сколько?

            - О, раньше раннего, в пять.

            - Я с тобой.

Мурашки по спине...

             -  В пять у этого  крыльца.

Ночью я не могу заснуть. Тревожные видения носятся перед глазами. Ветер стучит куском антенны по стеклу… Сплю я или не сплю?

Вот робко просачивается в щель утренний свет, и я выскакиваю за дверь.

Темно и холодно.

Но солнце уже подкрадывается к горизонту, золотит восток. Обильная роса предвещает хороший день. Ноги промокли и хлюпают в босоножках. Быстро катит солнце и, когда я подбегаю к Юнниному дому, меня догоняет его первый прохладный луч.

Пусто на крыльце. Дверь заперта...

Бегу вокруг дома. Что случилось?

И вдруг вижу, Саша идет навстречу, медленно, опираясь поочередно на палки. Он выше меня на целуюголову и гораздо шире в плечах. Отбросив палку, Саша протягивает руку. Она холодная и влажная.

            -  Я обошел усадьбу. Господи, какая бедная усадьба. Одна картошка.

Обошел! Хочу ответить и не могу...

Мы медленно выходим на поляну.

Солнце торжественно поднимается из-за дальнего леса, быстро укорачивая тени деревьев и трав под нашими ногами.

Ногами…

Поют  и трещат в каждом кусте птицы.

            -  Дерни скорей за руку! Это я?

            -  Ты идешь по нашей поляне!

            - Она великий врач! Народный. И я буду не я, если не добьюсь этого звания для нее, - торжественно говорит Саша.

           - Юнна не любит почестей.

           - Это не почести. Это клиника, деньги, благодарные пациенты, любимая работа! Это много, и это то, что надо Юнне.

           -  Раньше думал, как это ходят? Вот, думал, чего уж никогда не смогу… 

Появляются комары, и Саша с  удовольствием щелкает себя по лбу. Вторую палку он тоже где-то бросил.

             -  Букашек-то!

Он замирает над паучком.

            -  Какой хороший, резвый! Гулливеры мы несчастные.

Он смеется. Медленно поворачивается и, запрокинув голову, глядит в небо.

            - Мечтал быть архивариусом. А теперь еще подумаю. Потренируюсь, и в прыгуны. Думаешь, не получится? Как здорово - ходить!

Идем дальше.

Вдруг Саша говорит:

            -  А может, буду штангистом? А что, руки у меня сильные! Ну-ка, для начала Надюшку подниму!

Я бросаю его руку и отбегаю в сторону. Смеясь, прячусь за дерево.

Но никто не идет за мной. Тихо шелестят листья. Оборачиваюсь. Саша сидит на траве и сосредоточено глядит на свои сомкнутые руки.    

            -  Пришли...

            -  Обопрись, обопрись на меня. Ты устал. Просто ты устал.

Я помогаю ему встать. Мы делаем шаг, и он снова падает.

            -  Не сгибается, вот что… А скажи, мы много прошли? Да?

Мы действительно ушли далеко. Так далеко, что мне становиться страшно.

            -  Жди здесь, я мигом. Я Федора приведу, Леньку. Хорошо? Только ты здесь будь, да? Садись на свою куртку, а моей кофтой отгоняй комаров.

Я помогаю Саше снять его красивую голубую куртку, кидаю ему кофту, и пускаюсь прочь, но несколько раз оборачиваюсь, пытаясь запомнить место.

Почти весь поселок у Юнниного дома. Самой не видно. Сашина мать что-то кричит охрипшим голосом. Она схватила меня в охапку.

            -  Саша где?

Но я так запыхалась,  что не могу говорить.

Юнна появилась со стаканом воды. Вроде бы пью, но вода выплескивается из стакана.

Вдруг Юнна вскрикивает: «Федя!»

И все видят, темная  фигура отделилась от дальнего леса. Федор несет Сашу…

Мать бросается к ним. Но Федор отстраняет ее и она, утирая глаза, покорно идет рядом.

            - Я ходил, мама, я ходил! – повторяет Саша, но, кажется, он сам не верит в то, о чем говорит, - Я ходил. – Он замечет меня. - Вот она знает, она видела.

Я подтверждаю:

           - Да, мы шли утром по росе...

           - Да будет фантазировать, инсценировку устроили!  - тетя Лена дергает меня за руку.-  Замолчи! Еще из порядочной семьи!

           -  Как вам не стыдно, Юнна Тойвовна, - громко и отчетливо произносит человек в новеньком сером костюме.

Я только тут замечаю, что все местные начальники собрались у Юнниного дома во главе со своим шефом.

            -  Да, я лечу, - вспыхнула Юнна. – И что же?

            -  А то, - вступает шеф спокойно, и оттого его слова кажутся еще более жесткими, - что у вас нет на это права. Вы лечите неизвестно чем, эффективность вашего, так называемого, лечения не подтверждается никакими документами и фактами – мальчик ходить не может. Вы подрываете авторитет отечественной медицины.

           - Да она взятки берет! – выкрикнул кто-то из толпы.

           -  Да, да, и это тоже,- подтверждает шеф. – Безнравственно.

           -  Взятки? Я беру... взятки? Да я же ничего не беру, ни копейки, ни с кого! – Юнна выступила вперед и сорвала с головы платок. - Ну, кто? С кого я что брала? Ну!

           -  Федька брал, - говорит тетя Лена.

           -  Нет!

Юнна обернулась к Федору. Но он не смотрит на нее, он опустил голову.

            -  Брал...- тихо произносит Юнна.

Федор встрепенулся, тряхнул головой:

            - Ну и брал! – выкрикнул он. – А чем бы ты их всех кормила? На что бы мы жили? На мою зарплату? Каждый день в доме лишние рты!

У него задрожал подбородок.

Юнна метнулась к нему, обняла, что-то шепча.

            -  A ну, убирайтесь! – заорал Федор, кидаясь на толпу.

Нагнулся, схватил пригоршню земли и швырнул в шефа.

            - Советую вам прекратить знахарство, а то придется оставить этот дом, - отряхиваясь, сказал шеф.

            - Давай, давай, вали отсюдова, - огрызнулся Федор.

            - Чухонская рожа, - тихонько сказал кто-то рядом.

            - Зачем вы так, - укоризненно заговорила бабушка, стараясь подстроиться под ускоренный шаг шефа. – Юнна – великая труженица! Скольких вылечила, числа нет, ни одного отказа. Это же талант, просто талант!  Взаправдашный экстрасенс! А вы… За что обидели человека?

             - Да что вы такое говорите? Вы соображаете или нет? Знахарство - это преступление! Вы что, преступника оправдываете? Так вы не судья.

             - Ну и вы не прокурор! – крикнула вдогонку бабушка.

 Мы не успели позавтракать, как к нам ворвалась Сашина мать.

             -  Это правда? Он ходил? Ты видела? Ты видела?

             -  Да!  Он ходил, ходил. Как вы! Поверьте же!

             -  Мы летим на Кубу. Там врачи. Эта прогулка… это какой-то бред!

             -  На Кубу? А Юнна?

Дверь за актрисой захлопнулась.

            Взревел мотор.

Я выскочила из дома, и помчалась за синим автомобилем, быстро исчезающим в пыли.