Владимир САЛИМОН

 

Родился в 1952 г. в Москве. Автор многих книг стихотворений. Главный редактор журнала «Золотой век» в 1991–2001 гг. Лауреат литературных премий, в том числе Европейской поэтической премии Римской Академии (1995), Новой Пушкинской премии (2012), премии «Венец» (2017) и др.

 

 

ТРЕТИЙ ГЛАЗ

 

*  *  *

 

Поле голо, лес темен, река

для ее обитателей, верно,

мелководна и неширока.

А для нас – велика непомерно.

 

Мы сажёнками плаваем в ней,

по-собачьи и по-лягушачьи,

полагая, что этот ручей

здесь течет для услады ребячьей.

 

Лес затем существует, чтоб в нем

собирать поутру землянику,

поле, чтоб у костра вечерком

вслух читать интересную книгу.

 

Если б все было именно так,

как себе мы рисуем порою,

разве стал бы курить я табак,

пить вино и браниться с женою?

 

Стал бы ссориться по мелочам

я с друзьями, на власть обижаться,

и больничным не верить врачам,

и сирен полицейских пугаться?

 

 

*  *  *

 

Деревья гнулись и качались,

как будто мы на корабле

в открытом море оказались,

в ненастье на пути к земле.

 

Уже вдали маячил берег,

и мы, не зная, что нас ждет,

открытие каких америк,

на всех парах неслись вперед.

 

Мы принялись крутить педали

быстрей, лишь только вдалеке

на солнце крыши засверкали

в ближайшем к роще городке.

 

Я лгать не стану, что приятен

и сладок дым отчизны мне,

но ведь и солнце я без пятен

представить не могу вполне.

 

Должно быть, их существованье

необходимо, чтобы нас

не ослепляло звезд сиянье

столь вредное для наших глаз.

 

 

*  *  *

 

Чем руины империи, нету

лучше места, чтоб выпить вина,

принести клятву другу-поэту

в дружбе вечной на все времена.

 

Взявши Герцена и Огарева

дружбу за образец для себя,

на крови побожиться, дать слово,

что теперь мы до гроба друзья.

 

Полоснувши ножом перочинным

палец, кровью заляпать пиджак

новый, в клетку, с клеймом магазинным,

в ГУМе купленный за четвертак.

 

Был пиджак мой испорчен, конечно,

но есть вещи куда поважней,

что врезаются в память навечно

много больше других мелочей:

 

как был ножик остер,

как хлестала

кровь из пальца, как била струёй,

что была она огненно-ала,

невозможно горячей живой.

 

 

*  *  *

 

Половина шестого утра.

Для наглядности вообразите –

вы проснулись, поскольку пора

вам вставать, но еще спать хотите.

 

Хоть на улице полу-светло,

рассвело только наполовину,

но сквозь реденьких штор полотно

свет струится, как сквозь паутину.

 

В этот сумеречный ранний час,

как схожденья огня, в подтвержденье

Божьей милости, жду всякий раз

твоего поутру пробужденья.

 

Ты проснулась, а значит еще

жизнь не кончена, все поправимо.

Говорю, подставляя плечо:

Ты нужна мне, ты необходима!

 

 

*  *  *

 

Ночью, соглядатай поневоле,

чтоб об оборотной стороне

жизни нашей разузнать поболе,

я лечу, спешу на свет в окне.

 

Я все вижу, слышу, понимаю,

потому что зрение и слух

так обострены, что я не знаю,

как еще не стал и слеп, и глух.

 

Как не помутился мой рассудок

оттого, что глаз я не смыкал

иногда по двое-трое суток,

оттого, что внове узнавал

 

долгими бессонными ночами,

видя, как бегут по потолку

тени,

за железными дверями

слыша безутешную тоску.

 

Редко шум застолья раздается,

чаще на три голоса поют,

песню тянут, словно из колодца

ледяную воду достают.

 

 

*  *  *

 

Неразделимы свет и тень,

хотя в полуденную пору,

в безоблачный июньский день

тень, словно мышь, ныряет в нору.

 

Она уходит вглубь камней,

земли, песка,

в траве высокой

она таится средь корней,

на ветерке шуршит осокой.

 

Не потому ли жарким днем

холодным камень остается,

что – тень ли? тьма? – засевши в нем,

на милость солнцу не сдается.

 

Как смерть Кащеева, она

от наших глаз надежно скрыта,

под скорлупой заточена

внутри замшелого гранита.

 

 

*  *  *

 

Третий глаз, в удел мне данный,

видит то, что зуб неймет,

как на землю сквозь стеклянный

купол неба дождь идет.

 

Дождь слепой через дорогу

хочется перевести,

руку дать ему в подмогу,

поддержать его в пути.

 

Долго ль, коротко по свету

будем мы бродить, Бог весть.

Кто-то кинет нам монету,

кто-то вынесет поесть.

 

Нас неверно принимая

за слепца с поводырем,

только нас судьба иная

поджидает за углом.

 

 

*  *  *

 

Прояви благоразумность –

без нужды не поминай

детство, отрочество, юность.

И Толстого не читай!

 

Но куда там – не забыто

ничего до мелочей.

Несмотря на Гераклита,

роюсь в памяти моей.

 

Вспоминаю, умиляюсь,

от восторга слезы лью,

впав в унынье, горько каюсь,

но и верю и люблю.

 

Так, найдя в кармане куртки

за подкладкой медный грош,

покупаешь к чаю булки,

приглашаешь молодежь.

 

Угощаешь их, как будто

за божественный свой дар

кто-то, где-то, почему-то

заплатил вдруг гонорар.

 

 

*  *  *

 

Всю ночь крутился с боку на бок,

как если б приключился вдруг

со мной нервический припадок,

кисейных барышень недуг.

 

Но, верно, дело обстояло

сложнее, чем на первый взгляд –

и простыня, и одеяло

еще следы борьбы хранят.

 

Быть может, в схватке рукопашной,

своей рискуя головой,

сошелся насмерть с силой страшной

я, как прославленный герой.

 

Как муравей, что в одиночку

разит огромного жука.

Как матадор, что ставит точку

в судьбе бодливого быка.