Юрий ПОКЛАД

 

Родился в 1954 г. в Свердловской области в семье военнослужащего. Окончил нефтяной факультет Самарского политехнического института. Публиковался в журналах «Юность», «Москва», «Аврора», «Подвиг», «Великороссъ», «Кольцо А», «Милиция», «Северные просторы», «Слово/Word» (США), «Чайка» (США); в альманахах «Петербургские строфы», «Заполярье – судьба моя». Повести выходили в сборниках издательства АСТ. Автор книги очерков и трех книг повестей и рассказов: «Осколки Северного Братства» (2012), «На край света и даже дальше» (2014), «Увидеть радугу» (2019). Живёт в г. Мытищи Московской области.

 

 

КТО В ДОМЕ?

Эссе о книге Мариам Петросян «Дом, в котором…» (ИД «Лайвбук». М., 2014).

 

Писать о книге Мариам Петросян «Дом, в котором…» в традиционной форме невозможно, это всё равно, что посадить в клетку солнечный зайчик и пытаться изучать его, классифицировать, относить к какому-либо виду животных, птиц или существ, которых вообще не бывает на свете.

Бессмысленно задумываться над тем, с какой целью эта книга написана, искать в ней сюжет и интригу; определённая линия повествования, безусловно, есть, но она прерывается несоответствиями во времени, пространными рассуждениями героев, не относящимися к происходящим событиям, и нескрываемой фантасмагорией, которая окончательно всё запутывает.

Эту книгу можно читать с любого места, и постепенно всё, так или иначе, становится понятным. Её можно расширять до любых пределов, потому что образы героев убедительны, их красноречие необъятно, взаимоотношения многогранны, интеллект удивителен.

Если же рассуждать отстранённо и пристрастно, то трудно поверить, что подростки двенадцати-пятнадцати лет, которые нигде толком не учились и не учатся, могут иметь такие знания и владеть таким лексиконом. Что они могут говорить о «нарциссизме» (Курильщик), уверять «меня пугают метаморфозы» (Сфинкс) и в подробностях знать содержание «Илиады» и «Одиссеи» (Шакал Табаки). Их диалоги пестрят парадоксами и глубокомысленной философией невозможной для юношей, почти детей. Но читатель внимает им, верит, не это ли главная победа Мариам Петросян?

Дом, описанный в книге, имеет мало общего, а скорее всего, совсем не имеет с реальным учреждением для детей, обладающих физическими и умственными особенностями.

Дом – это огромная метафора на 959 страниц, Йокнопатофа Мариам Петросян.

Дом – это место, где его обитатели жестоки в озорстве, мудры, как дети, и несчастны, как взрослые.

Дом – это ловушка, из которой никто никогда не выйдет, потому что он внутри каждого из его обитателей.

Дом – это счастье и несчастье одновременно, и чего больше – неизвестно и никогда не будет известно, потому что состояние несчастья или счастья – это профессия, от которой нельзя избавиться.

Дом учит жить в непрерывной беде, и это становится необходимым, потому что это оборотная сторона счастья, которая ценна не меньше, чем лицевая. Тот, кто проникся Домом, умеет быть счастливым и несчастливым одновременно, тяжело страдает от этого, но ему легче умереть, чем расстаться с Домом.

Дом – это место, где ребёнок пытается стать взрослым, но так и не становится.

Дом – это «пристанище комедиантов», «прореха на человечестве», «приют для одиноких сердец», «обитель братства» или то и другое, и третье, и четвёртое одновременно, и всё-таки что-то другое. Невозможно объяснить, что такое Дом.

Мир, придуманный Мариам Петросян, фантастичен и нереален, хотя всё в нём правда. Ничего страшнее правды придумать невозможно, поэтому автору книги доверяешь безо всякого напряжения, словно ты сам когда-то жил в Доме, кое-что позабыл, и она об этом напоминает.

Быть может, эта книга – конспект чувств Мариам Петросян, изложенных в форме диалогов и монологов героев книги. Но это слишком простое объяснение.

Читая любую, даже самую серьёзную книгу, надо всегда держать в уме то, что король может быть голым и что любой, замысловатый, на первый взгляд, сюжет, может иметь правила и законы примитивной карточной игры. Но автор книги «Дом, в котором…» играет не краплёной колодой.

Люди, придуманные Мариам Петросян, на самом деле не люди, таких не бывает, они действительно играют в какую-то игру, но без этой игры их просто не будет, они исчезнут, как исчезают электроны, когда останавливают своё движение. Мариам Петросян сделала этих людей калеками, помня о том, что любой человек в той или иной мере калека или больной. Здоровыми людьми заселить Дом невозможно, они его просто не заметят.

Обитатели Дома живут чувствами обычных людей, но существуют в своём мире, поэтому так интересны. Они статичны во времени, никогда не повзрослеют, это не дети и не взрослые, в этом особенность и притягательность их обаяния; суть их жизни – страдание, а оно возраста не имеет.

То, что у человека нет рук или ног, говорит лишь о том, что у него нет рук или ног, и ни о чём более. Их отсутствие не делает человека нравственно лучше или хуже, лишь усложняет его жизнь.

Физический недостаток не может помешать человеку стать тем, кем ему хотелось бы. Просто надо очень хотеть. Но они не хотят.

И если на протяжении первой части книги у читателя ещё появляются слабые проблески надежды на то, что «это же дети», то финал её такой надежды не оставляет. Курильщику, наблюдающему за подготовкой к поединку Помпея и Слепого, до последнего момента кажется, что это игра, которая вот-вот закончится, он никак не может поверить, что это всерьёз, что сейчас произойдёт страшное. Но страшное происходит, Слепой убивает Помпея, и всё, описанное на протяжении предыдущих двухсот восьмидесяти восьми страниц. выглядит в совершенно определённом свете.

Никаких «бедных больных детей», которых следует пожалеть, не существует; в заведении, называемым Домом, очень напоминающим колонию для малолетних преступников, действует несколько сплочённых шаек, банд, в той или иной мере враждующих друг с другом. Имён у обитателей заведения нет, есть клички. Существует «хозяин Дома» – Слепой, в поединке за то, чтобы сохранить звание хозяина, он и убивает претендента по кличке Помпей.

Любопытно смотрится на этом фоне совещание воспитателей Дома в начале третьей части книги, которое ведёт номинальный директор Дома по кличке Акула. Запуганный (исключая Ральфа) коллектив ничего не значащих для Дома людей пытается делать вид, что он чем-то там управляет. Расправа над Крёстной быстро ставит всё по местам.

Сказать, что это книга об одиночестве, значит сказать, опять же, слишком просто и однозначно, то есть ошибиться. Вдруг приходит на ум странная и страшная мысль о том, что все мы живём в огромном Доме, что никакой «наружности» не существует, деваться нам некуда, любая попытка бегства – бессмысленный жест отчаянья.

О прошлой жизни обитателей Дома сообщается скупо, оно в контексте книги не слишком важно, даже вообще не важно. Несмотря на взаимопомощь и братство, в Доме достоин уважения только тот, кто умеет выжить в одиночку. Кто-то кормит этих, якобы, детей, кто-то учит, но всё это неважно ни для самих детей, ни для тех, кто их кормит и учит. Они как будто специально проходят воспитание жестокостью, но как сможет помочь в дальнейшем эта «школа жизни» безруким, безногим «колясочникам»? Почему именно их нужно воспитывать столь безжалостным образом?

«Наружный» мир вызывает у обитателей Дома ненависть и страх, он им не нужен, но и «наружному» миру не нужны физически и морально искалеченные люди с психологией и повадками уголовных преступников. Можно ли представить, что тот же Слепой возвратится к любящей маме, которая когда-то сдала его в Дом, иона будет готовить ему утром омлет и кофе с молоком? Слепой – человек, познавший власть. Человек, познавший власть, обречён. Ему ничего уже не понадобится в жизни, кроме власти, и её количество всегда будет недостаточным. В Доме он недосягаемая величина. В «наружном» мире станет обыкновенным инвалидом, лишённым зрения, если не выдвинется в лидеры преступной группировки, что весьма вероятно.

Мир Дома, как и уголовный мир, пронизан жестокостью, которая иногда превращается в любовь, и любовью с элементами жестокости. Эта совершенно особого рода любовь имеет мало сходства с любовью наружного мира, она искренней, глубже и безжалостней. Никаких детей в Доме, конечно же, нет, есть существа, не успевшие стать детьми, которых подлость собственных родителей вынудила превратиться непонятно во что, но они научились испытывать счастье именно в этом состоянии. Последствия такого неестественного превращения радикально повлияли на характер и мировоззрение этих существ. Вспоминается почти столетней давности повесть Вячеслава Шишкова «Странники». Она о беспризорниках. Сравнение достаточно условно, тем более что автор книги «Дом, в котором…» намеренно не уточняет, в какое время происходят описываемые события, однако суть насильственной деформации душ людей сходна. Но герои той книги стали беспризорниками по несчастному повороту судьбы – гибели родителей на Гражданской войне; героев книги «Дом, в котором…» родители лишили своей любви сознательно, сдав в заведение, именуемое Домом.

Тех, кто попытался умилиться обитателями Дома, я бы хотел предостеречь: вы бы убежали от этих ребят минут через пять после начала общения, если не быстрее.

И всё же эта книга пропитана настоящей любовью. Атмосфера любви остаётся неизменной, даже когда дерутся насмерть. Как Слепой с Помпеем или Слепой с Чёрным. Потому и Самая Длинная Ночь знаменательна не загадочной смертью Краба, а поисками Толстого, заблудившегося в темноте Дома. И читатель радуется вместе с «состайниками», когда Сфинксу удаётся его разыскать. Хотя, куда б этот Толстый мог деться: в Доме нет выхода, есть только вход.

Эта книга о том, что в горе люди любят друг друга гораздо сильнее, чем в обычной жизни. Примерно, как на войне, когда неизвестно, каким будет следующий день, и будет ли он вообще.

Эта книга о том, как нам стоило бы друг друга любить.

Эта книга – не инструкция, скорее, рекомендация. Как именно поступить, пусть каждый решает сам. Может быть, построить свой Дом. Это очень просто, если есть уверенность в любви. Но это невозможно, если дом будет изначально предназначен для противоположных целей.

Прочитав первые двадцать страниц, я сделал вывод, что эту книгу читать не стоит; прочитав следующие сто, решил, что можно попробовать; прочитав ещё двести, понял, что надо прочитать обязательно; закончив чтение первой части, был крайне удивлён своим первоначальным желанием не читать.

Очернять или обелять героев книги – дело бессмысленное, сколь они симпатичны, решать самому читателю, но нельзя забывать о том, что эти люди не представляют себя вне Дома. Так, когда воспитатель (в контексте книги это наименование сатирическое, неправдоподобное и даже циничное), говорит Слепому о том, что в два счёта вышвырнет его из Дома, Слепой недоумевает: неужели непонятно, что вне Дома он просто не существует. «Наружность» – это другая Вселенная, она не убивает, она растворяет в себе; жизнь обитателей Дома начинается и кончается в Доме, дальше нет ничего.

Это даже Ральфу трудно представить, а уж он-то глубоко проникся атмосферой Дома, сросся с ним, не случайно же в него вернулся.

Прочитав девятьсот страниц этой необычной, странной, захватывающей, и, несомненно, талантливой книги, я был готов к фейерверку кульминации. Не обязательно реалистической – фантасмагорической, фантастической, любой. В кульминации должны будут палить 122 миллиметровые артиллерийские орудия, всё небо Последней Ночи Сказок украсится неслыханной красотой и разноцветьем волшебной красоты гирлянд. Яркий талант Мариам Сергеевны Петросян блестяще подтверждён девятьюстами страницами предыдущего текста. Она должна была достойно справиться с финалом книги.

Она не справилась. Напряжение вдруг снизилось с тысячи вольт до десяти или того меньше. Герои книги стали вялыми, непохожими на себя. Таким людям Дом не нужен. Таким людям вообще непонятно что нужно.

Последняя Ночь Сказок выглядит бледно и как-то торопливо, словно автор устал от чересчур длинного текста книги. И сами сказки лишены блеска. Это просто ловко придуманные забавные истории. Герои уже собрали рюкзаки, они готовы разбежаться из Дома. Никто из них не хочет за него бороться. Дом уже не символ счастья и духовной близости, это всего лишь архаическое здание, готовое разваливается от старости. Им его не жаль. Но на самом деле, им не жаль себя.

И Дом действительно развалился. От ненужности. От предательства.

Не 122 миллиметровые орудия палят в финале книги, – всего лишь хлопушки с конфетти.

А как же быть с тем, что описано на предыдущих девятистах страницах? Где искренность чувств? Где братство? Где любовь? Как смириться с их потерей? Забыть? Считать, что ничего не было? Уехать на автобусе, который был спрятан на помойке? Уехать куда? В «наружность», которой не существует? Зачем?

Бывшие «состайники» разбегаются. Одной группой, двумя, тремя. Неважно, сколько групп. Это группы предателей. Они врали, что Дом им нужен. Нужна «наружность», она тянет их к себе. Она неизбежна для тех, кто поверил в её реальность.

Напрасен столь длинный эпилог, хорошо бы оставить из него лишь последние два абзаца, которые как нельзя более созвучны основному тексту книги, коротко и точно её итожат. В этом случае конфетти себя оправдывает.

«Размахивая подзорной трубой, Вонючка выкрикивает троекратное «Ура!», размазывает по лицу слезы, огрызается на старших: «Чего уставились? Счастья не видели?» – и выстреливает из запасной хлопушки, осыпав вскарабкавшегося на подоконник старшего разноцветным конфетти».

«Женщина ставит на землю чемодан. Дом возвышается перед ними приземистой серой брешью, попорченным зубом в белоснежных рядах соседних домов. Женщина приподнимает солнечные очки, рассматривая табличку над дверью.

– Это оно и есть. Видишь, как мы быстро дошли? Разве стоило из-за такой малости брать такси?

Мальчик равнодушно кивает. Здание кажется ему слишком мрачным.

– Смотри, мам… – начинает он, когда раздается далекий хлопок, и их с матерью осыпает разноцветным конфетти. Мальчик отступает на шаг, удивленно рассматривая очередную порцию радужных бляшек, усеявшую асфальт. Часть конфетти застряла у него в волосах и на одежде. Он отбегает на несколько шагов назад, чтобы видеть окна Дома, и ему отчетливо слышится, как кто-то в его недрах, невидимый снизу, несколько раз выкрикивает хриплое: «Ура!»

 

Так кто же в Доме?

Да никого.

Действительно, никого?