Татьяна ЖИРКОВА

 

 

(Псевдоним Татьяны Веселовой). Родилась в Ленинградской обл., окончила Ленинградский политехнический институт им. Калинина. Работает в школе. Участник конференций Молодых литераторов Северо-Запада, член Клуба молодых литераторов Ленинграда. Публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград», журналах «Полярная Звезда», «Костер», «Чиж и ёж», «Пионер», «Кольцо А». Автор книги рассказов «Угол».

 

 

ТРОЕ

Рассказ

 

В среду в полупустом  автобусе двое ехали в аэропорт встречать любимую женщину - жену и маму.

Мальчик протер запотевшее стекло и выглянул наружу. Мужчина закрыл глаза. Всплыл вчерашний день. Мимо их дома шла женщина в сером плаще. И ничего бы особенного, если бы не восклицание сына:

- Смотри, как та тетенька похожа на маму!

Он подошел к окну.

- Да? Ну бывает.

- А ты говорил, все люди разные.

- У твоей мамы плащ  голубой, а у этой тети серый.

- Нет серый, серый. У мамы плащ серый.

- Но всё равно, это не может быть мама, мама в Москве.

Она была не одна, кто-то шел рядом. Но он смотрел на нее, пока она не скрылась за поворотом. Спросить сына, с кем шла женщина, он не смог.

Уверенность, что Саша в Москве, не исчезла, но пошатнулась.

На днях по телефону она сказала, что не останется до конца конференции. Сделает свой доклад, и во вторник – домой, чтобы хоть день-два побыть вместе.

Оба часто бывали в командировках. Встречать или не встречать, каждый решал сам. Но, подлетая к аэропорту, он начинал гадать, придет-не придет, чувствуя легкое головокружение и толчки сердца.

Сейчас он пожалел, что не отвез сына к родителям на время отсутствия жены, а договорился в институте, что неделю подумает дома над расчетами нового опыта. Он работал физиком-экспериментатором. Будь он на работе, он бы не увидел ее и не терзался бы теперь.

Во вторник они поехали в аэропорт. Самолет прилетел, Саши не было. Наверное не достала билет, и прилетит завтра. На завтра было решено снова ехать в аэропорт. А вечером во вторник они увидели ее на улице.

Сев, наконец, за компьютер, он запутался в расчетах. Потом  дважды проиграл сыну в шахматы, а когда тот расхохотался, радуясь победе, и ямочки запрыгали на щеках, он вышел на кухню, сжав кулаки.

Десять лет жизни, целых десять, и вот итог. Сын... Да его ли?  Ямочки... Да у кого их нет.

Он вернулся в комнату, сел к торшеру с книгой в руках, и стал внимательно вглядываться в мальчика, укладывающегося спать.

- Ведь мама прилетит завтра, правда?

- Обязательно.

Он подошел к кровати, поправил одеяло. И подумал с облегчением - "мой".

Сна не было. Разболелась голова, он выпил снотворное.

Наутро голова гудела, как с похмелья. Он пошел в ванную и встал под душ. С каждой каплей воды вливалась энергия. "Действовать!"

 Мысль, связаться с женой в сети и тут же всё выяснить, он отбросил. Позвонил на её работу. Женский голос ответил, что Григорьева в командировке в Москве. Другого ответа он не ждал.

Оставались знакомые, подруги, которые наверняка знали больше, чем он.  И это отпадало,  походило на слежку.

Он знал много неудавшихся семей и в глубине души никогда не был на стороне жертвы. Все зависит от нас самих, верил он. Свой брак он считал счастливым.

- Пап, мы не опоздаем?

Он очнулся.

- Если все будешь делать по-военному, то надеюсь.

За завтраком он подумал, что по правде он ее очень плохо знает. Сын их конечно сблизил, но теперь  отношения казались ему слишком поверхностными.

- Папа, у тебя что-то болит? - сын коснулся его лба – тридцать восемь и восемь!

Она безошибочно определяла температуру кончиками пальцев. Он вспомнил запах ее пальцев, и снова заныло внутри.

В полупустом автобусе он почувствовал себя одиноким, жалким, обманутым.

Некстати  вспомнилось, как однажды Саша влетела в комнату, блестя глазами, с улыбкой во всё лицо и с букетом белых нарциссов в руках. Как она бросила нарциссы на стол, и в комнате сразу же стало светлее, а потом кинулась на диван, не сняв туфель, и засмеялась.

- А что бы ты сделал, если бы я вдруг тебя разлюбила?

Если бы он не зажал ей рот поцелуем...

Григорьев вспомнил маленький стол, стоявший в то время в углу комнаты и за ним Сашу. То, как  она мудрила над очередным рисунком.

Представил ряд ее работ на стене, которые он как-то снял и спрятал перед приходом своих коллег.  Девчонку под березой, которой почти не видно, край платья, руку, да волосы. Марию Стюарт - утомленную девочку с прической башней, в высоком затейливом воротнике. Кривого пьяницу с  глазами мыслителя...

Круглая по циркулю голова со странными трубочками на макушке и круглыми глазами, названная им "пустая голова", каким-то непонятным образом всегда его смешила.

Григорьева удивляла незавершенность рисунков, хотя  манеру рисовать скупыми линиями он про себя одобрял.

- Слушай, учись компьютерному дизайну. Ты ж не глупей других! Брось  этот карандаш, не в первом классе. Ты же инженер, строитель!

- Почему нельзя то, что любишь? - Саша глядела на Григорьева глазами кривого пьяницы на ее рисунке.

- Ну так учись рисовать! Ты же не умеешь! Что это такое? - тыкал он в стенку пальцем.- Что это? Голова? Это же чурбан!

- Правильно! - смеялась Саша, в детском восторге сжимая его указующую руку . - Бывают такие головы - настоящие чурбаны!

 И Григорьев принялся методически отучать Сашу от ее занятия. Оказывалось, в доме нет туши, то исчезала готовальня, ломались перья, скребли фломастеры. Бумага намокала, потому что вода из единственного цветка, зеленого аспарагуса, случайно вытекла на неё...

Саша сушила бумагу, но та закручивалась, корёжилась. Саша снова всё покупала.  Угол напротив окна постоянно был завален рисунками.

Заходили приятели, и Григорьев поспешно набрасывал на Сашин угол специально приготовленную тряпку. В общем-то, он не задумывался, почему ему так хочется, чтобы Саша перестала рисовать. В доме порядок, еды полный холодильник,  сама никуда не бегает, как другие. Но Саша брала карандаш, и настроение Григорьева портилось.

Сыну исполнилось два, Сашино увлечение продолжалось.

- Ну как, картинку дорисовала? - спрашивал иногда Григорьев.

- Нет ещё, - просто отвечала Саша, не замечая издёвки в его словах. - Как думаешь, эти глаза хитро-добрые?

Она вытягивала руку с рисунком и, прищурившись, смотрела на Григорьева, а потом на рисунок. И с такой серьёзностью, которая неизменно удивляла и злила его. Не понимает, дурёха, какой ерундой занимается.

- Автору видней.

Саша не обижалась, как хотелось бы Григорьеву, а продолжала терпеливо водить карандашом.

Женщина на стуле перед наполовину белым, наполовину черным окном с колючим цветком на подоконнике вызывала отчаянную тоску и жалость.

Этот рисунок долго преследовал Григорьева. До тех пор, пока однажды в обеденный перерыв он не помчался в универмаг, отстоял очередь и купил большую готовальню и набор мелованной бумаги.

- Берите два, - сказала продавщица. - Это редкость, художники заказывают.

Он взял три.

Он думал, как придет домой, выбросит белую тряпку и положит перед Сашей дефициты. И в автобусе думал о том же, и в метро. Я же с тобой! Всегда, и в лунную ночь и в ясный день!

 

Григорьев повернулся к задремавшему сыну. Обнял его, посадил на колени и осторожно прижал к себе.

- Приехали? - спросил мальчик. - А мама сегодня прилетит?

- Не прилетит - сами к ней полетим!

- В Москву? - ямочки на щеках радостно запрыгали.

- Ну давай, поспи немножко. Еще далеко.

Не дожидаясь лифта, перепрыгивая через четыре ступеньки, Григорьев миновал семь этажей и очутился в комнате.

Угол был пуст. И на стене пусто.

- Ты сегодня раньше, - сказала Саша, входя из кухни. - Пойду включу чайник.

Вопрос застрял в горле. Григорьев неопределенно дернул рукой в направлении угла.

- А, - мотнула головой Саша, - ты прав, к чему всё это...

Пили чай, Григорьев рассказывал об институтских делах, как будто это было самое важное.

Через несколько дней дефицитную мелованную бумагу сын по-хозяйски заполнял каракулями.

 

Успели вовремя, самолет уже приземлился.

Пока Григорьев выбирал белые хризантемы, Саша с сыном встретились, и теперь стояли рядом с ним.

- Смотри, мама в красном плаще, - сказал сын.

- Да у меня и нет другого, - удивилась Саша.

- Ладно, бежим, - спохватился Григорьев. - Автобус подошел.