Дарья КОРОЧКИНА

 

Родилась в 2001 г. во Владимире. Учится на филфаке РУДН. Журналист, автор поэтического сборника «Белизною чернил. Стихотворный блокнот» (2018) и публикаций на порталах «Мел» и «Сириус». Участник семинаров критики школы «Пишем на крыше» журнала «Вопросы литературы» (2020) и Всероссийской Школы писательского мастерства ЦФО (2020). Публиковалась на интернет-портале Textura. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ГУМАНИЗИРОВАТЬ НЕНАВИСТЬ: НЕКРАСОВА И ФЕМИНИЗМ

Евгения Некрасова («Калечина-Малечина», «Сестромам»)

 

Евгения Некрасова – автор новый, современный. Но лучше так не говорить, потому что утверждаются феминитивы. А с ними писательницы и авторки. Раньше поэтессы боролись за право называться поэтами, сейчас стали поэтками – и все равно не успокоились.

Хотя женское в потоке тенденций ориентир некрасовской прозы, женщина –главная героиня, Некрасова видится другой. В отличие, к примеру, отверлибристок

О. Васякиной или Г. Рымбу это не грубый радфем и не претенциозный обратный сексизм. Однако феминизм для России – вещь непринято неприятная, отсюда – провокационный стеб со стороны отдельных критиков и читателей.

«Мне кажется, феминизм как-то перегружен негативной и агрессивной оценкой, потому что сам феминизм – это просто гуманизация», – говорит Некрасова в интервью, доступном на Youtube, поддерживая равноправие и закон о домашнем насилии. Зашкаливает термометр и внутрихудожественной социальности: сначала дебютного романа «Калечина-Малечина» (шорт-лист Нацбеста-2019, НОСа-2018 и др.), обострившего тему травмы, затем феминистичного сборника рассказов «Сестромам» (лонг-лист Нацбеста-2020, шорт-лист НОСа-2020).

В литературе это: ловля трендов? пропаганда? внутренний выбор? В любом случае злободневность, ядреная актуальность сейчас не возбраняются, настораживает другое: гуманизм – он про человека. И веришь в человека, и надеешься наконец на человека – уважение, нравственность все ж не про различие социальных ролей и гениталий. Но в рамках феминистских ценностей у Некрасовой выходит снова про оголенные проблемы пола?

В ее запутанном разножанровом мире – синтезе хоррора, сказа, янг-эдалта, магического и социально-психологического реализма – обнаруживается осуждаемое гендерное неравновесие: большинство мужчин либо узколобые-рукоприкладистые, либо аморфно-слабые эгоисты. Жестокий универсум вокруг главных героинь является во многом универсумом мужским, а роль у героев крупная, но жалкая – выполнять однофазово-статичную негативную функцию.

Так, в «Калечине…» Сомов и его команда стервятников-»подсомовцев» отвечают за травлю десятилетней девочки среди невыросших. Папа Кати – за травлю среди выросших: «Ты что, умственно отсталая?». Сосед по дачному участку дядя Юра, обманувший папу на деньги, оказывается педофилом. Других граней, как в дихотомичном классицизме, у героев мужского рода нет, в «Калечине…» они все деятельные персонажи без исключения отрицательные.

Вторая книга Некрасовой, сборник «Сестромам» – рассказы первые, дороманные, и совсем новые – сюжетно продолжает транслировать угрозы гендерного прессинга. Тема вырастает вместе с невыросшим Сомовым, и тут уже совершенно неважно, что у героев разные фамилии, каждый мужчина так или иначе травмирующий подонок.

Павлов: «Сказал – жрать, значит, тут же должен нарисоваться ужин, а что холодильник пустой, так это не его забота». («Павлов»)

Лужев: «Я – памятник мужчине. Я – золотой, бронзовый, стеклянный-оловянный-деревянный. Меня не снести с площади этой кухни, с постамента этой табуретки. Я – источник жизни, без меня вас всех просто нет». («Поля»)

Овражин: «Овражин разозлился, что жена не ценит его, не радуется, не обнимает его, не хвалит его, что он взял себя в руки и захотел искать работу. Он ударил её во второй раз. Лера ответила ему толчком в грудь. Он ударил её гораздо сильнее». («Лакшми»)

Некрасова создает свой, уже ставший фирменным, мужской собирательный образ – концентрированную смесь утрированной до агрессии жалости и стереотипа из тв-сюжета о насилии. Он представляет собой не мужчину-человека, но плотную массу мужских нравственных отклонений, направленных на женщину и интерпретированных писателем-женщиной. Терпеть подобное невозможно, да и не нужно, потому что автор вместе с героинями уже делает шаг, чтобы взять реванш.

«Шагнувших не волнует» – девиз сеющей зло Анечки из рассказа «Сестромам». Шагнувших не волнует – лейтмотив прозы Некрасовой. Мужчина, спровоцировав своей жестокостью жестокость женщины, проявляет ее главную, засевшую внутри, демоническую силу – ненависть. Женская накопленная обида трансформируется в гнев, ярость сливается с освобождением, рождая (или возрождая?) новый уровень женской сущности – запрещенную тем самым гуманным обществом самость.

 

Под шапкой-ушанкой стучало, кулаки самопроизвольно собирались в шары. Впервые в жизни Света чувствовала бешеную, беспредельную страсть. Внизу живота выстукивало будто второе сердце – главное сердце. Этой страстью была ненависть. («Маковые братья»)

 

«Второе сердце – главное сердце» появляется внизу живота Светы, когда она собирается мстить за развороченную дедушкину «копейку». Оно напоминает спираль внутри живота Петровой из «Петровых в гриппе…» Сальникова, активизирующуюся для спонтанного убийства мужчин. Однажды весной холодная спираль пробуждается именно из-за цветущего красными побегами кактуса, рассказ «Маковые братья» тоже вырастает из цветочного образа – образа красного мака, двойственного символа смерти и женской красоты. Взявшись, как и Петрова, за нож, Света идет убивать, но, отпустив после эту идею, олицетворяет ангела смерти: во время ее визита испортивших машину братьев-подростков зарезают кроваво напавшие «пришлые». В рассказе «Лакшми» жертва Лера с внезапно отросшими дополнительными руками тоже мстит, в этот раз за домашнее насилие мужу, жестоко избивая его в ответ, несмотря на авторское уточнение «не из мести даже».

В системе Некрасовой насилие мужчины – факт, отправная точка. Насилие женщины – не со зла, а от отчаяния. Общественная задача уничтожить социальный произвол и неравенство принимает новый облик: но не побороть патриархат в русле радикального феминизма и не унизить мужчину, потому что так захотелось. Цель глубже и обнаженнее – причинить физическую боль, чтобы преодолеть замолчанную обиду. Перерасти ее, выбить через другого из себя. Жертвенность и жестокость – два полюса Некрасовой. Женщина – жертва, мужчина – жестокий. Потом наоборот. Такая вот смена ролей.

Отсутствует и любовь. Ну а как ей не истощиться вслед за человечностью?

Вместо любви – хозяйственный брак. По-другому СО. «Соприкосновения, сожития, соденежья, состолья, сосмотрения» – домашний ад равнодушия Потаповых, с которым Лола, выйдя замуж, пытается бороться. Сходный тип изображен и в «Калечине…» с тем отличием, что Лола «опотапилась», а мама Кати от папы ушла.

Или есть чопорное созерцание, переворот сексистской поговорки, что мужчины любят глазами: «Вера любила смотреть на мужчин. Щекотать, поглаживать, царапать их глазами. А чем они хуже картин или кино?». Героиня занимается во многом эгоистичным любованием и ближе к финалу слепнет.

Или лесбийская влюбленность, в которой Поля, уйдя от мужа и забрав дочь, находит себя: «Главный смысл в том, что нашлась, я нашлась, Лужев». В результате захаживающий раздраженный муж сватается к женщине жены и Поля теряется теперь навсегда.

Всё депрессивно движется вниз и, очевидно, у отношений женщин с мужчинами (не женщин и мужчин, а именно женщин с мужчинами) будущего нет. Физическое существование вместе, но духовно порознь усиливает и так экспрессивную социальность, подчеркивает ее внешний, лишенный на уровне героев рефлексии характер.

Но встречается в рассказе «Присуха» и перманентная любовь. Саша и Саша. Одно имя на двоих, «сообщающиеся сосуды»: «Если кто-нибудь из Саш заболевал на ходу, второй Саша это чувствовал. Если кто-то из Саш хотел позвонить-написать другому, второй Саша звонил тут же или они звонили-писали одновременно…» Такие отношения в некрасовском антимире возможны потому, что утрированы. Мифическая любовь – пародия на реалистичное чувство, аггравация любви. По итогу Саша влюбляется в другого, увиденного один раз в жизни, и, ощутив измену, уже вторая героиня берется за нож. Зачем? Чтобы убить родного мужа, конечно:

 

Саша выползла. Ощутила себя грязной и мерзкой. Изменила человеку своему. Саша сходила на кухню, вернулась с худеньким ножиком, занесла его над спящим мужем. Рядом рыдал домовой. Гнать из дома такого нерасторопного. Другой бы что-нибудь выдумал – открыл бы кран, поджёг бы мусорное ведро, разбил бы окно. А этот стоял и растирал слёзы по мохнатой морде. Тут нож выпал из Сашиной ладони и брякнулся на пол. «Мужик придёт», – случайно подумал домовой. Саша села на пол, на лезвие ножа, только плосколежащее. Прошептала что-то. Домовой навострил уши в Сашину сторону. «Себястрашие». Это Саша поняла, что она сама страшнее всех – всего на свете. («Присуха»)

 

Молитвы, заговоры, потусторонние силы – фольклористика как ключевой метод Некрасовой вообще – организуют относительно благополучный финал (гражданский брак спасен, ура?), но важно другое: «себястрашие», осознание того, что она, Саша, женщина, сама страшнее всех, страшнее всего на свете – по-настоящему ценное авторское признание. И это отнюдь не про слабого мужчину-угнетателя – таковой в рассказе отсутствует – а про дикую, естественную природу женщины – ее свободу и ее волю.

Некрасова осторожно говорит: женщину нужно бояться. Всем. И, что весомо, ей нужно бояться саму себя. Иначе без контроля природные колдовские корни, второе сердце внизу живота пробьются сквозь тело, накопив желчь, так же неожиданно, как убийственная холодная спираль Петровой. Тогда тревожно будет не только родным-знакомым, но и оказавшимся не в нужное время не в нужном месте рядом. Так и происходит в «Калечине…», когда Катя руками Кикиморы вредит совершенно чужой беременной, мысленно – еще не родившемуся ребенку:

 

Катя слепила в уме:

Невыросший в животе,

Как лысый кот в мешке.

<…>

 

Кикимора вцепилась зрением в спрятанного ребёнка. Катя увидела, что беременная схватила ртом воздух, а свой живот обеими руками. («Калечина-Малечина»)

 

В романе табу на агрессию отделяет от Кати ненависть чужеродным существом: «Из-за плиты вылезло, сердито покашливая, низенькое созданьице в цветных тряпках» – оно и воплощает истинные желания девочки. Пока Катя не осознает отвращение к сковывающему миру, боится еще, зло уже притянулось. И по накатанной сюжетной траектории поползло дальше: кикиморские укусы, толкания под машину, удары супницей по голове так, что по-мертвецки лежи теперь на полу в луже крови – восемнадцать плюс, когда Кате десять (на книге стоит верное ограничение).

Вырвавшаяся на свободу агрессия начинает хладнокровно разламывать устаканившийся мир. Полученный ранее удар морально-физического насилия извне цепко и быстро собирает ненависть в кулак, центрирует наружное, формируя конфликт и композицию произведений в целом. Некрасова выбрасывает эмоции на поверхность, дает им телесную жизнь и показывает, как привычное может функционировать вкупе с иррациональным. Оппозиция подобно фольклорной парадигме, комбинируя и переплетая обе стороны, занимает место основного приема: мужчина-женщина, добро-зло, слабость-сила, реальность-магия и т.д..»Калечина-Малечина», неслучайно состоящая из двух частей, строится тоже на константе противопоставления: «Катя без Кикиморы» до и «Катя с Кикиморой» после. Хтоническая подружка появляется в напряженный момент предсмертного отчаяния, когда затравили представители враждебного лагеря – отец (м.р.), одноклассники (м.р.), учительницезавр (м.р.).

Месть данным персонажам логична, непонятно вот что: чем все же не угодила незнакомая беременная в электричке. В утробе мог быть кто-то, подобный Сомову, как думает Катя? Глобальное отвращение ко всем невыросшим? Проекция Катиной ненависти внутри живота на ребенка в животе женщины?

Эта ситуация, где выбор делать и не надо, не надо никому отвечать, не надо мстить, не надо причинять зло, подтверждает потребность создавать зло. И тогда тенью снова падает роман Сальникова, где первопричиной античеловечности А. Жучкова видит петровскую спираль: «…женщина – плодородная стихия, мать-земля, рождающая все из себя. А в мире Петровых ход жизни нарушен в самой сердцевине – в теплоте женского чрева, некогда отожествлявшегося с чашей Грааля. Если Грааль – символ пути и развития, то холодная спираль – инфернальная его подмена, аллегория бесплодия» (1).

Мотив неприязни к беременности, равнодушия к детям сквозит, извиваясь, и в творчестве Некрасовой. Некрасовский мир будто тоже нарушен в самой сердцевине. На стадии зарождения и детства. Материнство – способ реализоваться «выросшей» женщине, но отдельный, отделившийся ребенок – уже брошенное, как Катя, существо. А в его животе сплошная ненависть, которая растет и передается вместе с ним.

Зуб за зуб, насилие на насилие, да. Но отслоившиеся сущности с различными фантастическими превращениями–способ будто оправдать физическую жестокость женщины. Попытка разъединить тело и зло: это не я, оно само. По факту «некрасовские» существовали и существуют в энергии холода постоянно, а магия, колдовство и фольклор – порождение их запределившегося потустороннего «я».

Если эмоционально-идейный стержень «Петровых…» –болезнь и смерть ребенка, «пророчество о безбудущности человечества, причина которой – нелюбовь» (2), то стержень Некрасовой – жертвенность и жестокость женщины, причина которой такая же нелюбовь. Разросшаяся нелюбовь между людьми и к себе под влиянием внешнего мира, утратившего теплоту и сочувствие.

Центральный рассказ «Сестромам»тоже материализует этот стержень нелюбви: жертвенность, ненависть-месть и жестокость– три базиса Некрасовой.

Сестромам – старшая сестра вместо мамы (про отца ничего). Но, несмотря на сложение двух слов женского рода, все же род мужской: Сестромам хворал, варил, пек, таскал… Смыслом жизни Сестромама является Анечка. Смысл жизни Анечки – избавиться от Сестромама. Излучаемое с обеих сторон неумение выражать любовь аккумулирует тотальную нелюбовь, а гиперопека старшей сестры – «Дно твоё женское перемёрзнет. Рожать не будешь (будто Сестромам весь изрожался)» – представляет собой не заботу, но кривое проживание потребности в материнстве, вероятно, из-за недостатка родительского внимания. Все та же неосознанная травма родом из калечного детства.

Характерное желание мести созревает в животе и у Анечки-эгоистки. Она не вызывает больной сестре вовремя скорую, Сестромам умирает. Тогда героиня инстинктивно продолжает мстить за других – попросивших: убивает чужого мужа-пьяницу, пугает мальчика до пожизненной импотенции, царапает машину… Помогает людям.

К чему приводит такое благодеяние? Пф, шагнувших не волнует. Некрасова оставляет героиню практически безнаказанной: так, синячище на руке и бритые височки в крови после падения Анечки с поезда, но живая же. А Сестромам, наведывающийся в образе мифологической птицы после смерти к младшей, попадает в рай. В раю, в финальном предложении, появляется у старшей сестры и женский род:

 

Шагал-шагал Сестромам вверх по пушистому воздуху, и встретились ему ангелы. Уложили в мягкую люльку из облачков и принялись баюкать. Сестромам угощала их пряниками и ждала, когда придёт мама. («Сестромам»)

 

Гендерное определение – пуант-ключ к одной из интерпретаций. Некрасова снова работает в ракурсе феминизма. Сквозь авторский месседж и общую актуализацию проблемы можно найти и намек на отчаянный выход из нее.

Какой?

Ненавидеть, избегать и сбегать. В другую нереальную реальность. Бояться и мстить. И в общем получается, что «Сестромам» и «Калечина-Малечина» не только сделаны одинаково, но и говорят об одном и том же.

Поэтому, прочитав Некрасову, признать, что она достойна, – признаться в своей женской слабости, оскорбленности и ранимости. В накопленной обиде, в психологических травмах, в сидящем внутри живота комке ненависти… Признаться и принять: мягкой люльки из облачков не будет. Вокруг новый разрушенный внутри мир –безжалостных мужчин, жестоких Анечек и брошенных детей.

Это снова все-таки про пол? Кажется, нет. Ведь феминизм Некрасовой, уничижение мужчин, не зациклен на мужчине – и потому не радфем. Феминизм Некрасовой, психотерапия для женщин, не только о женщине – и потому не обратный сексизм. Он о ничтожности реального, вещественного мира, в котором больше нет места любому человеку.

Тогда пророчество Сальникова о человеческой безбудущности становится одновременно и пророчеством Евгении Некрасовой. Относительно ее финалов, описывающих наступившее светлое завтра, всегда уместна фраза «вроде все хорошо». Ну да, вроде все хорошо. Так же хорошо, как в «Сестромаме»: Анечка жива, Сестромам в раю.

Но, может, без иллюзий?

Положительные развязки историй Некрасовой больше похожи на блеклые миражи (потому некоторые, например, и отмечают смазанность позитивного финала «Калечины…»), а человеческая близость, замужество, беременность, ребенок – всё исконно гуманистическое – каждый раз загораются красным цветом опасности.

Какое здесь будущее человечества впереди?

 

Жена – женщина, муж – мужчина. Женщины не могут быть как мужчины, потому что не могут бить как мужчины. («Лакшми»)

 

Гуманизм шагнувших не волнует. Было бы кого любить.

 

Примечания:

1. https://magazines.gorky.media/znamia/2018/4/spasti-salnikova-petrovy-vokrug-nego.html

2. Там же.