Нателла ЛАЛАБЕКЯН

 

Родилась в Ереване в 1961 году. В 1980 году уехала с родителями в США, где окончила два факультета Южно-Калифорнийского университета - искусствоведческий и филологический (русский язык и литература). Работала искусствоведом в Государственном музее искусств Лос-Анджелеса (LACMA). Выпускница (2008) заочного отделения Литературного института имени А. Горького. Автор нескольких книг стихов и прозы. Печаталась в газетах и журналах США, Армении, России. Председатель Общественного Совета литературной премии имени Риммы Казаковой «Начало». Член Союзов писателей Москвы и Армении. Живет в Лос-Анджелесе.

 

 

НЕСЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Рассказ

 

Удивительно, насколько жизнь полна неслучайными совпадениями. Наверно, с любым из нас происходило такое: стоит о ком-то подумать, как раздаётся телефонный звонок и на другом конце провода – человек, о котором только что вспоминалось. Возможно потому, что в каком-то невидимом измерении мы все взаимосвязаны друг с другом, и не только с людьми из настоящего времени, но и из времени прошлого. В предисловии к моей предыдущей книге я писала о том, как Римма Федоровна Казакова, моя литературная наставница, которой ко времени выхода этой книги уже не было с нами, помогла мне найти её название.

В прошлом году со мной произошла ещё одна удивительная история, на этот раз связанная с человеком, с которым я никогда не встречалась, - с поэтессой и прозаиком Ириной Одоевцевой, женой поэта Георгия Иванова. Её книга воспоминаний попала мне в руки в эмиграции лишь недавно. Я знала про эту книгу, ещё учась в Литинституте, но, живя в Лос-Анджелесе, где нет русских библиотек, а времени в Москве у меня всегда в обрез, так и не прочитала ее.

Спустя несколько лет я обнаружила книгу Одоевцевой дома у своей подруги, дочитывавшей последние страницы. Она согласилась дать мне её почитать и очень хвалила.

Начала читать в Лос-Анджелесе, а закончила в Ереване. Книга оказалась настолько интересной, что я готова была её проглотить за первые два-три дня, но я стала растягивать удовольствие, не хотела с ней расставаться, читала по несколько страниц в день. Я уверена, что ни один читатель не остался равнодушен ни к самой книге, ни к судьбе и характеру автора. Но ведь для каждого читателя новая книга - это его личное открытие.

Проникнутая светом и обаянием личности “маленькой поэтессы с огромным бантом”, книга уносила меня в незабываемый серебряный век русской поэзии. На её страницах оживали портреты моих любимых поэтов: Мандельштама, Блока, Георгия Иванова, а также многих других, в том числе Зинаиды Гиппиус, Мережковского, Адамовича, живших сначала в России, а затем в эмиграции. Одоевцева преподносила их имена читателям, как одну драгоценность за другой. О себе она говорила мало, но именно её образ, вырисовывавшийся за страницами прочитанного, потряс меня более всего. Самым ярким и необыкновенно дорогим для меня камнем этого литературного ожерелья стала сама Ирина Одоевцева. Поэтесса, друг многих поэтов, женщина, которая, благодаря своему жизнелюбию и силе духа, пережила революцию, эмиграцию и войну, а в конце жизни, уже в 92 года, вернулась в Россию. Но она вернулась не одна. Своей книгой мемуаров она вернула в Россию всех умерших вдали от Родины друзей. В предисловии к первой книге “На берегах Невы” она уточняет: “Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать” и просит читателей любить и помнить их, а в предисловии к книге “На берегах Сены” говорит словами Габриеля Марселя о бессмертии, которое дарит любовь (мне попалось издание, объединяющее обе книги).

Когда-то в юности она, мечтавшая стать поэтессой, ученица Гумилева, писала о себе:

 

Нет, я не буду знаменита,

Меня не увенчает слава,

Я, как на сан архимандрита,

На это не имею права.

 

Ни Гумилёв, ни злая пресса

Не назовут меня талантом.

Я маленькая поэтесса

С огромным бантом.

 

Не замечая бытовых трудностей послереволюционной России, она верила, училась, работала, слушая, запоминая и впитывая в себя необыкновенную литературную атмосферу начала века. Что она знала о своём будущем?

Ей предстояло перенести на своих плечах не лёгкие испытания, потерю многих друзей…

Я живу в эмиграции и знаю, с каким трудом здесь сохраняются мечты, особенно творческие и тем более связанные с родным языком и литературой. А ведь у Ирины был шанс войти во французскую литературу, но она осталась верна родной, русской. В эмиграции, в Париже русские поэты искали спасение, объединяясь вокруг литературных журналов, организовывая литературные кружки, – такие, как у Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, и там Ирина продолжала слушать и учиться, а говорил больше Георгий Иванов – один из тех, кого можно назвать душой русской поэзии. Но именно Ирина являлась источником его вдохновения. Он был абсолютно не приспособлен к быту, и она взяла все житейские трудности на себя, к тому же он был по натуре пессимистом, в отличие от жизнелюбивой Ирины.

Я тоже знаю, как трудно делить свое время между творчеством и бытом, когда одна половина души на земле, другая – в небе. Несмотря на это, Ирина из мечтательной девочки превратилась в серьёзного поэта и прозаика. За кажущейся женской хрупкостью скрывалась огромная душевная сила, храбрость сердца и благородство характера. Ни о ком из писателей Ирина в своих мемуарах не сказала ни одного дурного слова, а ведь после оккупации Франции немцами многие из знакомых несправедливо отвернулись от семейной пары, ошибочно подозревая их в сотрудничестве с оккупантами. Это явилось для Георгия Иванова последней каплей горя после разлуки с Россией, войны и жизненного неустройства. Он потерял интерес к жизни. Но то, что убило Георгия, – сделало Ирину ещё более сильной. Она с любовью простила всех, сохранив дружбу с ними, продолжала работать и создала ещё много книг, в том числе книгу мемуаров, попавшую мне в руки. Три месяца я была полностью во власти этой книги и бредила Ириной Одоевцевой, рассказывала о ней мужу, друзьям, даже по телефону - живущим в Париже, Москве, Ереване, рекомендуя обязательно почитать, если они этого еще не сделали.

Через города и время я полюбила Ирину Одоевцеву всем сердцем, как когда-то другая женщина – Анна Колоницкая, о которой Одоевцева пишет с огромной теплотой и благодарностью в предисловии к своим мемуарам.

Анна, как и я, влюбилась в Одоевцеву заочно, намного раньше меня, ещё в советское время, прочитав её книгу, которая вышла небольшим тиражом в Париже. С неимоверным трудом она добилась разрешения туда поехать, разыскала поэтессу, уже больную, прикованную к постели, и, думаю, этим продлила жизнь Одоевцевой, способствуя её возвращению в Россию, встречам с читателями, переизданию здесь её книг многотысячными тиражами.

Воистину – неисповедимы пути Господа, творящего чудеса через любовь. Теперь уже образы этих двух женщин слились во мне воедино, вызывая мое восхищение.

В Ереване я дала почитать книгу другу-поэту, который также её до этого не читал. Своего экземпляра у меня не было, книгу нужно было вернуть в Лос-Анджелес. Из Еревана я возвращалась домой через Москву, где планировала провести хотя бы два дня, чтобы повидаться с подругами. У одной из них, некогда прожившей несколько лет в эмиграции, я остановилась, а со своими литературными подругами договорилась встретиться по сложившейся традиции в Центральном Доме Литераторов.

Туда я пришла первой и заказала бокал шампанского, скоро ко мне присоединились подруги, а за соседний столик, переговариваясь, сели две женщины: с одной из них – красивой и обаятельной заведующей литературно-творческим отделом ЦДЛ Натальей Познанской, - я была знакома, вторую Наталья представила мне: “Познакомься, это Анна Колоницкая!”.

Мне даже не приходило в голову, что с Анной я смогу когда-нибудь встретиться. Почему же нет? Ведь она ещёмолодая женщина из литературной московской среды, с которой, хоть и не так часто, как мне бы хотелось, я общаюсь. Видимо, такова сила наших впечатлений, отделяющая реальный мир от мира воображения, черту между которыми переступить порой кажется невозможным. И если Анне пришлось проделать длинный путь, преодолеть многие трудности, чтобы разыскать Ирину Одоевцеву, то мне встречу с Анной Колоницкой послало само провидение.

Я успела ей сказать всего лишь пару слов о моем восхищении книгой. Мы сидели за соседними столами, Анна с подругой торопились на литературную встречу, меня же дома ждала моя подруга, и, чтобы хоть как-то продолжить общение, я предложила подвезти по дороге двух приятельниц. В Москве, как всегда, была пробка, которой на сей раз я была несказанно рада. Я, наконец, смогла поведать Анне о своем романе с Одоевцевой. Анна, очень приветливая и доброжелательная, в свою очередь, рассказала мне о книге своих воспоминаний об Ирине Одоевцевой ”Всё чисто для чистого взора...”, о которой я не знала. На следующее утро она пообещала оставить экземпляр для меня в ЦДЛ вместе с книгой мемуаров самой Ирины Одоевцевой. Мемуары Анны я читала взахлеб уже в самолете, по дороге домой.

Теперь обе книги рядышком стоят у меня дома, на небольшой полке моих самых любимых книг, поближе ко мне, в спальне...

 

 

МЕЧТА

Рассказ

 

Памяти Марка Мнацаканяна

 

Его уже нет в живых. Мы впервые встретились в Лос-Анджелесе по случаю праздника 8 марта, который организовал его двоюродный брат. Американцы не празднуют эту дату, разве что только историки знают про Розу Люксембург и Клару Цеткин. Но ностальгия по старым праздникам - это повод для общения людей с общим прошлым. В первые годы иммиграции наш друг даже создал клуб под названием “Мегратун”, что в переводе с армянского значит “Медовый дом”, члены которого периодически встречались в каком-нибудь кафе или банкетном зале для интеллектуальных бесед, а также отмечали несуществующие в Америке праздники: 23 февраля, 8 марта, старый Новый год. Если бы я выбирала название этому клубу, я бы назвала его “Ностальгия”. Несколько лет клуб просуществовал, благодаря энтузиазму организатора, объединяя армянскую интеллигенцию – художников, поэтов, врачей и т.д., облегчая первичный культурологический шок, который тяжелее всех после переезда на новое место жительства переносила интеллигенция.

Нам с мужем повезло, мы приехали сюда молодыми. И хотя мне приходилось поначалу делить свое время между музеем, где я работала на полставки искусствоведом, и медицинской клиникой мужа, который нуждался в моей помощи по бизнесу, я была рада, что у меня есть возможность хотя бы частично заниматься любимым делом. А недостаток творческого самовыражения я компенсировала стихами и частично, как это ни странно звучит, собиранием коллекции экстравагантных шляп. Мне кажется, именно этой комбинации множества событий, дел и занятий я обязана вниманию человека, который в сложный иммигрантский период моей жизни привнес радость детской мечты.

Но вернемся к празднованию 8 марта, куда я заявилась в умопомрачительном наряде, который завершала шляпа с пером, а в руках я несла пару только что изданных книг моих стихов. Наш друг познакомил меня и мужа со своим двоюродным братом Марком, пожилым господином благородной наружности, с острым взглядом человека, прожившего интересную жизнь. Он приехал в гости к своему кузену из Москвы. Я подарила им обоим по книге и уже не общалась с ними весь вечер, который я весело проплясала. Наш друг был занят организаторскими заботами, а о Марке я забыла, хотя подсознательно чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, направленный из зала. Не придавая этому значения, я весело продолжала кружиться в танце с подругами…

Продолжение последовало, и вскоре я получила от Марка письмо, которое он передал мне через своего двоюродного брата и моего мужа.

До сегодняшнего дня это письмо остается самым романтичным из тех, что я получала в своей жизни. Это было послание в стиле лучших традиций эпистолярного жанра, посредством которого мне представился этот неординарный человек. Оно было выдержано в выражениях достоинства, скромности и самоиронии - он называл себя котом в мешке, к тому же облезлым, который хочет из мешка выбраться и рассказать о себе и своей работе режиссера. Он ставил современные балеты и пластические постановки драматических спектаклей. К письму прилагались видеокассеты работ, которые он просил посмотреть, а также он говорил о работе, которая пока находится в процессе, - о постановке “Саломеи” на музыку Майлса Дэвиса и о какой-то сумасшедшей идее, которой он хочет со мной поделиться при встрече и на которую он осмелился, лишь прочитав книгу моих стихов. В лучшем романтическом стиле девятнадцатого века он взывал ко мне и просил о rendez-vous, обещая рассказать, показать и доказать разумность пришедшей ему в голову плана. Я была потрясена порывом и благородством тона этого письма. Господи, я с удовольствием общаюсь с творческими людьми, приехавшими из России и Армении, тем более, что он из моей любимой Москвы. Это именно я должна считать за честь общение с таким человеком. (Как оказалось, он был профессором, преподавал во ВГИКе сценическое движение, а прежде работал над постановками в Большом театре).

Меня слегка обескуражил романтические нотки письма Марка. Было очевидно, что я произвела на этого человека довольно сильное впечатление. В письме он обещал позвонить через 2-3 дня, за которые, он надеялся, я просмотрю видеокассеты, и я их просмотрела. Среди них мне особенно запомнился пластический драматический спектакль по мотивам Лорки “Дом Бернарда Альбы”. Это были работы большого художника, талантливого балетмейстера и оригинального философа.

Может, он хочет меня попросить о финансовой поддержке в постановке одной из пьес? Но, судя по кассетам, он – преуспевающий балетмейстер и режиссер, и уж точно не мне судить о его работах, какими бы они ни казались безумными.

Заинтригованная, я ожидала эту встречу с не меньшим нетерпением, чем автор письма. Через три дня раздался звонок и - встреча, которая превзошла все мои ожидания. Марк предложил мне танцевать Саломею! Слово “потрясение” и близко не передает мои чувства в тот момент. Скорее, шок. И слова “безумие” и “бредовая”, которые Марк использовал в письме, говоря об идее, на которой он настаивал, по-моему, тоже были слишком мягкими по отношению к ней! Человек, у которого танцевали примы-балерины Большого и играли в спектаклях известнейшие актрисы, - и я, с двумя годами балетных классов?

Балет – моя несбывшаяся мечта с самых ранних лет. Все свое детство я проходила на цыпочках, мечтая стать балериной, в то время, как моя мама сначала отправила меня на фигурное катание, которое она предпочитала балету, но после все же пошла на уступки, и я два года посещала балетные классы. Она также была категорически против моего поступления в ансамбль “Школьные годы” (куда благополучно поступила моя подруга по классам), считая, что гастрольные поездки будут отвлекать меня от занятий…

Что из всего этого мог увидеть Марк во время нашей встречи – я не знаю. Но ведь только волшебник мог разглядеть в человеке мечту его детства. Высказанное им ошеломительное предложение – скорее, было гениальной проницательностью, ведь он ничего не знал обо мне и о моей мечте, о которой я ему так никогда и не рассказала.

Оказалось, что идею этой пьесы он вынашивал много лет, даже показал рисунки с костюмами, которые он представлял для спектакля в стиле Бердслеевской постановки “Саломеи”. Поставить этот спектакль было его мечтой, и он долго искал исполнительницу Саломеи, даже назвал имя одной известной актрисы, с которой вел переговоры, но этого не случилось, и, как он считает, - к лучшему, потому что, наконец, нашел свою Саломею – меня.

Сила убежденности, с которой я стала его отговаривать от этой затеи, могла только сравниться с силой его убежденности в своей правоте и силой моей детской мечты стать балериной. Судьба давала мне возможность воплотить эту мечту в жизнь.

Две недели мы встречались, уговаривая друг друга в противоположном. Он попросил меня сделать несколько танцевальных движений, у меня возникла надежда, что он, убедившись в моей несовершенной пластичности, откажется от этой идеи, но вместо этого он показал мне серию упражнений, которые я должна была выполнять на протяжении трех месяцев, по истечении которых он вернётся в Лос-Анджелес для постановки спектакля. Марк был человеком действия, не зря когда-то, в Советское время он приехал в Москве юношей и добился столь многого. Он обзвонил несколько знакомых профессиональных балетных танцоров-эмигрантов в Лос-Анджелесе и на полных парах двигался вперед. Я продолжала его отговаривать, приводя все доводы, какие только приходили мне в голову. Для кого мы ставим этот спектакль? Кто будет нашим зрителем? Американцы, эмигранты, - кто придет смотреть спектакль со мной в главной роли? Но Марк верил в свои и мои возможности. В глубине души я сомневалась в своих сомнениях.

Такие люди, как Марк, умеют убеждать. Возможно, я бы и смогла станцевать Саломею, но я боялась подвести Марка и не столько показаться смешной или непрофессиональной в глазах людей, сколько провалить его и свою собственную мечту, о которой он ничего не знал…

Через две недели Марк уезжал по приглашению в Монголию ставить балет в Государственном национальном театре оперы и балета, обещая по завершении работ позвонить мне.

Через три месяца он позвонил, сказав, что готов приступить к репетициям и что отказался от другой работы ради нашего спектакля.

На этот раз я была непоколебима, убеждая его согласиться на это другое предложение. В его голосе зазвучали нотки обиды, наверное, он подумал, что я не доверяю его профессиональному видению…

Через пару месяцев после последнего разговора с Марком я сломала ногу, катаясь на лыжах, и моя жизнь потекла совсем в другом направлении. Впервые в жизни я смогла от начала до конца прочитать Библию и историю Саломеи в первоисточнике, написала новую книгу стихов, из них два стихотворения стали песнями на музыку Константина Орбеляна, который познакомил меня с замечательной поэтессой Риммой Федоровной Казаковой, а она, в свою очередь, порекомендовала мне поступить на заочное отделение в Литературный институт в Москве. Судьба одаривала меня рядом знакомств с необыкновенными людьми, каждый из которых протягивал руку помощи, не давая пасть духом в эмиграции.

По окончании института я написала еще одну книгу стихов. После ее презентации в Ереване мы сидели на террасе гостиницы и пили чай с нашим другом, двоюродным братом Марка. Как оказалось, наш друг недавно виделся с ним, и они вспоминали меня. Марк всё ещё жалел о том, что я отказалась от роли, он так и не поставил спектакль, не найдя другую Саломею.

С Марком мы еще раз встретились, спустя три года. Он снова приехал в Лос-Анджелес, на этот раз проходить курсы химиотерапии: у него был рак. Я узнала об этом и попросила о встрече. Друг передал, что Марк очень плохо себя чувствует и стесняется своего вида, избегая встреч со знакомыми. Но через какое-то время показалось, что его здоровье идет на поправку, и он согласился встретиться со мной. Это произошло в кафе, где собрались Марк, его двоюродный брат, я и мой муж. Марк сильно изменился из-за болезни, полысел и похудел, но глаза по-прежнему смотрели остро и проницательно.

“Ты изменилась, - обратился он ко мне, - но глаза остались прежними. Напрасно ты отказалась у меня танцевать”. Уже будучи больным, он все же реализовал свою идею, поставив “Саломею”. Ее станцевала известная актриса. В этот момент мне захотелось ему рассказать о своей детской мечте стать балериной, которую он разглядел во мне несколько лет назад, сказать, что никогда не считала его безумцем, а, скорее, ясновидящим, и что на самом деле я ему очень благодарна за то, что он, сам того не подозревая, угадал мою мечту. Его предложение для меня было равносильно ее реализации.

Но разговор ушел в другом направлении, и вскоре он почувствовал недомогание. На прощание я подарила ему книгу, посвященную памяти Риммы Федоровны Казаковой, открывшей мне дорогу в литературный мир, но уже ушедшей из жизни… Теперь ушел и Марк, двое необыкновенных людей, которые умели не только мечтать, но и воплощать мечты в жизнь, свои мечты и мечты многих других, встретившихся им на пути.

Недавно я устраивала для друзей праздник старого Нового года. Мне помогал в подготовке наш друг, кузен Марка. В предпраздничной беготне мои волосы пришли в полный беспорядок. И, хотя я не ношу шляп уже более десяти лет, замаскировала отсутствие прически этаким шлям-пом-по в виде золотого цветка в черной сетке. Эта шляпа была последним пополнением моей старой коллекции. Друзьям старый Новый год понравился. Вспомнили прежние добрые времена, начало эмиграции. Я, как всегда, протанцевала весь вечер, но в какой-то момент мой взгляд остановился на брате Марка, и я вспомнила то самое 8 марта - день нашей первой встречи с Марком…