Вика СУШКО

 

Родилась в г. Тольятти (Самарская обл.). Окончила Самарский госуниверситет (культуролог). Участник Форумов молодых писателей России, Совещания молодых писателей СПМ, Фестиваля «Филатов Фест» и др. Автор книги стихов «Де жа вю наоборот» и книги прозы «Дым в сторону реки». Публиковалась в журналах «Кольцо А», «Контрабанда» (Москва), «Город», «Графит» (Тольятти), «Молодежная волна», «Русское эхо» (Самара) и др. местных изданиях. Член СП Москвы. Живет в Самаре.

 

 

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

 

Таяние снегов

 

Что-то не так было с колонками в еще не старом доме некогда престижной ленинградской планировки. Из прохладной вода без всякого предупреждения превращалась в кипяток, потом внезапно на раздраженную кожу обрушивались ледяные струи. Молодая женщина за стенкой пронзительно визжала, материлась, судорожно выкрикивала отчаянные слова, и еще долго всхлипы бессилия, а то и вой, доносились сквозь водные потоки.

– Давай уедем отсюда. Не могу терпеть эту зиму, уже пятый месяц. Ну, пожалуйста, давай насовсем, – Тая прижималась к своему Илюше, тонкой рукой обвивая его живот, другой подтыкала под их тела ватное одеяло.

– Ну-ну, успокойся, конечно, уедем. Далеко-далеко. Так куда мы поедем? На далекий-далекий остров, да? Острова Гили, Ко-Панган, Тонга… Будем там греться на солнышке и пить голубые коктейли с барменом. И каждый вечер вместо телевизора смотреть на закат над океаном.

Сладостные слезы текли по бледным щекам Таи, и она еще плотнее прижималась к мужу. За шторкой боролось с одеялом теплое существо, что-то бормотало во сне, «маманя», «бебедя» и даже «нет, низзя». Ефросинья, их девочка, которая даже ночью не знала, куда девать неуемную энергию. Перед рассветом она порой забиралась в постель взрослых, долго устраивалась между мамой и папой и, наконец, уснув, то и дело пиналась и раскидывала ручки.

– Тебе надо просто выспаться, – спокойно говорил Илюша, целовал на прощание Таю в нос и уходил на работу.

– Нет, не так, – вслед ему кричала Тая, – давай я буду ходить на работу, а ты сидеть с ней дома и заниматься хозяйством?

Илюша усмехался в закрытые двери лифта. Во-первых, Тая бросила работу на втором месяце беременности, мучаясь токсикозом и отвращением ко всем окружающим. Да и что умела Тая? Сидеть в сторонке и смотреть по сторонам. Где Тая, почему не отвечает на звонки, на письма, на сообщения? Почему не установит вайбер, вацап, у нее вообще есть мобильный интернет? Чем она занимается весь рабочий день, черт побери! Смотрит в окно на то, как хохлятся воробушки и люди, у каждого своя история. Тая придумывает про них жизни. «Тебе бы записывать, были бы прикольные истории», – говорит Илюша. Но Тая не любит вот это все – шариковые ручки, еще хуже – клавиши, звуки клавиатуры. И вообще слова на бумаге как нечто оформленное, бумажная мертвечина.

В Илюшин обеденный перерыв Тая рассказывает историю про пенку от капучино и маленькую барменшу, которая тайком охотится за этими пенками, слизывает с чужих чашек, пока однажды ее не застукают с белым ободком вокруг губ. Пеночную маньячку уволят, но это не остановит ее, устроится посудомойщицей, уж над раковиной грязных кружек можно предаться своей страсти без помех… Тая легко отпускает свою историю в пустоту, муж заплатит за капучино и скажет, что ему надо на важную встречу, а Ефросинья потянет на качели, и Тая будет качать, качать и думать о своем, пока Ефросинья не свалится с качелей, и по детской головке ей не проедет деревянное сиденье. Мамы на площадке заголосят: «Кошмар» Кошмар!». Тая подхватит Ефросинью, унесет подальше от других мам, будет ее гладить, шептать успокоительные песенки и стишочки, но думать будет о другом, всегда о другом. О том, какая красавица пропорхнула вот только что мимо нее в розовом платье и невероятных туфлях (а ведь и она, Тая, была такой, и куда подевалось вот почти такое же воздушное платье), чуть сумочкой не заехала по лицу – не заметила Таю, потому что они в разных мирах, пока красавица не станет молодой мамой, но тогда Тая станет уже немолодой, а бесконечно усталой, преждевременно навеки усталой. И вот Тая плачет, а Ефросинья ее гладит по плечам, по голове: «Маманя, бобо! Бобо, маманя…».

– Да, маме очень больно, – сурово скажет Тая и потащит Ефросинью домой варить суп, мыть пол, стирать белье, спать, есть, читать, играть. Илюша приходит с работы уже под ночь, Ефросинья спит, ворочается, раскидывает ручки, Таи нет. Тая ненавидит же писать, вместо письма – звуковое сообщение, можно прослушать сколько хочешь, очень удобно, можно ставить дочери хоть каждый день, чтобы не забыла «маманю»: «Милый Илюша, мне надо уехать. Далеко-далеко. Не знаю, когда я вернусь. Береги Ефросинью, скажи ей, что я вернусь, когда будет лето. Я вернусь, и из крана будет идти теплая вода, и можно будет спать с открытыми окнами, вдыхая запах цветущей липы и – ведь бывает такое – будут петь соловьи. Мы будем слушать соловьев, дышать липовым цветом и заниматься любовью, как раньше».

В аэропорту Бангкока между рейсами ждать два часа. Еще можно вернуться, передумать. Потом тоже можно вернуться, но Тая не понимает, зачем – когда можно бесконечно наблюдать за жизнью вокруг. Маленькие смешливые азиатки, закутанные в цветастые ткани, мелькают рыжими пятками и то и дело щебечут друг с другом. Маленькие мужчины бодро машут руками, все время что-то объясняя. Все куда-то спешат, кроме Таи. Оттого ей кажется, что нет ее самой, Тая становится телескопирующим устройством, без оценивания, без долгой остановки на каком-либо объекте.

И вот уже самолет до полуострова, а затем ночной паром до маленького клочка земли. Тая попала в Тай и растаяла, растворилась. Дикое местечко, несколько бунгало над океаном, волны одна за другой, волны не могут остановиться, волной сносит с ног. Падаешь, неловко хохочешь, встаешь, падаешь, коленки в ссадинах, сохнешь под каким-то щедрым на тень растением. Тут все щедрые. А в воде черные гады, Тая думала, растения или какашки, что ли, но это оказалось живым, скользким, как бы не наступить. И кораллы сдирают тонкую кожу, коже придется загрубеть.

– Как поживаешь?

– Не знаю. У вас есть голубой коктейль?

– Что это?

– Просто голубой. Не знаю. А скоро ли закат?

– Заката ты здесь не увидишь, здесь рассвет. Закат надо смотреть на другом конце острова. Бери скутер напрокат – успеешь, у тебя еще час. Муж есть? Дети?

– Нет, я одна.

– Тогда приходи на вечеринку, Full Moon Party, это праздник полнолуния, будет очень весело. Коктейли, немного покурить травку, музыка отличная, я тебя приглашаю. Обещай, что придешь!

– Не знаю. Я хочу в какое-нибудь красивое место.

– Это надо ехать к Святой горе. Давай, я тебя прокачу, отлично проведем время.

– Нет, я сама.

Мокрые люди на маленьком катере, небо в брызгах, какой-то австралиец говорит:

– Вот туда надо обязательно забраться. Ты любишь подниматься в гору? Climbing, а?

– Не знаю. Наверное.

Все выше и выше в горы, откуда вид в бездну океана. Через валуны протянут канат – чтобы держаться, не упасть. Упадешь – никто не увидит, ни души вокруг. Такая маленькая Тая, что она может? Кто она такая? Зачем мир такой огромный? И какой смысл созерцать его многообразие, ведь всего не увидишь, и даже если очень постараться, не удержит память. Насмотреться на океан, впитать в себя его стихию, ничего не понять про него и про себя. Тая пытается спуститься зарослями, но неудобная обувь скользит по хвойному покрытию, не удержаться. И она снова лезет наверх, только другой дорогой, не любит возвращаться тем же путем. Пытается пробраться скалами, ведь должен же быть путь. В три дня яростно печет солнце, она заматывает голову майкой, колени дрожат от усталости. Не укрыться в тени. По скалам разбегаются мелкие твари. А впереди только океан и ни души, подвернешь здесь ногу – никто не спасет. Тая складывает документы, деньги, фотокамеру в пакетик, заворачивает его в одежду, набивает рюкзак и прыгает со скалы в океан. Мокрая ноша тянет вниз, голову напекло, тело не слушается. И остается доверить себя волнам, волны никогда не перестают. Им можно отдать себя, волны выбросят тело на берег.

Все намокло, штампы в паспорте расплылись причудливыми пятнами, бумажные деньги склеились, фотокамера отключилась навсегда. Тая лежит на песке навзничь, пока не стемнеет. Ночью у воды холодно, надо бы переползти куда-то в тепло. И какая-то местная богиня мягко понимает ее, дрожащую от холода, ведет к своему шалашу. Под балдахином несколько кроватей – это массажные столы, пахнет самодельным маслом. Женщина укутывает Таю одеялом, дает тарелку с нехитрой едой, смеется, очень плохо говорит по-английски:

– Я делаю массаж, это моя работа. А ты? У тебя есть муж? Бэби? Хочешь, буду твоей мамой, а ты – моей дочкой?

Тая спит, как не спала последние два года, никто не пинается, не бьет пятками, ладошками. Тая спала бы и спала, но женщина будит ее, ласково говорит, пора завтракать – уже рассвет. Протирает свои массажные столы, между делом протягивает Тае кружку растворимого кофе и тарелку со вчерашним омлетом. Ничего вкуснее Тая не ела. Надо уходить.

– Оставайся, научу делать массаж, будем зарабатывать,– и хохочет, будто насмехается, но так по-доброму. Тая дает ей денег, женщина не берет, сердится, сажает гостью в лодку, с рыбаком. У рыбака лицо – запеченное яблоко, из складок горят божественным светом глаза цвета неба.

Таю возвращают в местечко с щедрыми деревьями, с черными гадами. В единственной лавке Тая покупает блокнот, ручку и пишет историю про то, как она встретилась с Богом, который обернулся женщиной с омлетом и растворимым кофе. Потом она пишет историю про бармена, приехавшего из Греции без копейки вкалывать на этом острове и нашедшего здесь свой рай. Потом она пишет историю про Илюшу, которого она когда-то очень любила, а потом они стали как брат и сестра. Про Ефросинью, Ефросинья то и дело падает с качелей, а потом успокаивает плачущую маму. Про девушку в розовом платье и красивых туфлях, у которой все лучшее и худшее впереди.

 

 

Журнальный столик

 

Ничего такого особого Яна не хотела. Маленький журнальный столик – разве бывает большой?.. – чтобы на нем какие-нибудь журнальчики про мировое современное искусство или даже моду, будоражащие стильные картинки, приятно листать, и обязательно специальный отсек для напитков. Чтобы там всегда было какое-нибудь вино, еще мартини, коньяк, малибу… под разное настроение. Вот эта возможность выбора! Чтобы выбор был под рукой, разве это роскошь? Островок стабильности в мире всеобщего хаоса. Все преходяще, кроме маленького журнального столика, который и не журнальный вовсе… Но мир был неласков к Яниным мечтам. Приходилось постоянно переезжать, по два переезда в год стабильно. Она перестала привязываться к вещам – и года не пройдет, все равно придется расстаться. К людям тем более – это же больно. Сколько длятся скайп-отношения? Кто поставил мировой рекорд?

«Сейчас занят, прости» – «Но мы же договаривались созвониться в среду в семь, ты забыл?» – «Я все помню, но сегодня утром мне назначили собеседование по проекту, по-твоему, мне стоило ответить: извините, у меня свидание по скайпу с моей девушкой?» – «Мне было бы приятно))) Прости, да, ты прав. Конечно. Только если бы у тебя было реальное свидание – в реальности, в каком-нибудь ресторане, например – ты бы его отменил?» – «Конечно да» – «А я почему-то не так уверена в этом» – «Ты опять начинаешь? Про то, что отношения в реальности имеют для меня больший вес, чем виртуальные? Это бред, какая разница, мы же сейчас вживую общаемся, я тебя вижу и даже не прервал разговор, как планировал. А, между прочим, сейчас мои коллеги ждут, когда я выйду в общий чат» – «Да, ты одновременно с ними и со мной, а я хочу, чтобы только со мной. Хочу тебя касаться…» – «Давай потом поговорим, не расстраивай меня, мне надо собраться с мыслями перед деловой беседой» – «Слушай, это уже не в первый раз» – «Я позвоню тебе в десять» – «С чего ты взял, что я буду сидеть и ждать твоего звонка? У меня других дел нет, по-твоему?» – «Ты с кем-то еще встречаешься?» – «Да! И не звони мне больше!».

Обычный обмен любезностями. Постепенно непринужденный флирт в сети перерастает в рутину вялых переругиваний. На опыте Яна поняла: в сети ругаться безопаснее. Послала собеседника подальше, сменила вкладку, отвлеклась на новости из зоопарка, сварила кофе, приняла душ, проверила, нет ли грозных сообщений. Не надо напрягать связки, уговаривать пальцы и колени не дрожать, выдерживать убивающий взгляд, пытаться не краснеть и не плакать. Плакать, глядя в экран, слаще – реви себе вдосталь, никто не мешает.

Только этот Ваня никак не отпускал ее. Вот только решит Яна, что все, сколько можно маяться, ждать, обижаться, выпрашивать крохи внимания, а потом их жадно клевать, смакуя, наслаждаясь, вспоминания потом еще неделю и больше – каждую такую крошечку. Решила, не звонила, не ждала, уходила с головой в работу, засыпала над книгами, или сидела после изнурительной умственной работы в барах с коллегами – чувствовала себя плохо, пробовала пробежки, медитацию, задумывалась уже, а не перейти ли лечебное голодание… И тут он звонил. Нет, сначала всегда писал: «Привет! Можно, позвоню?». Яна какое-то время не отвечала, надеялась, вдруг исчезнет, найдет другую, с кем поговорить, а он никак не исчезал – ставил лайки под ее постами, писал комментарии, не одна социальная сеть, так другая, всюду он есть, нигде от него не спрятаться… И Яна отвечала: «Да, привет, звони». Коллеги по работе в особо интимных беседах уже после пары бокалов чуть ли не требовали: «Брось его, он тобой пользуется, ему нужно твое внимание, а у самого точно есть девушка, а ты его будешь ждать годами…».

Они познакомились на одной из конференций, в Берлине, тут же стали переписываться, потом были семинары в Стокгольме, Копенгагене, Нью-Йорке. Яна подгадывала, чтобы оказаться с ним в одном месте земного шара, искала гостиницу рядом с ним. В Лондоне они бегали под дождем от одного паба до другого, слушали джаз, целовались на мостах. В Праге гуляли ночами по мощеным улочкам, трогали средневековые стены, в соборах слушали орган, держась за руки. Яна хотела бы, чтобы это не кончалось. Но три-четыре дня – и снова ехать куда-то, в разные стороны, ведь у них разные программы, университеты, темы исследований. «Как это обидно, – говорила Яна, – что мы не вместе, мы были бы идеальной научной парой, ты не представляешь, как много даешь мне новый мыслей, а представь, если бы так было каждый день…» – «Давай общаться в скайпе?» – предложил Ваня, и Яне оставалось только согласиться.

Но сколько это может продолжаться? Год, два, десять? Яне было тридцать четыре, с Ваней она чувствовала себя робкой школьницей, а ей нужно было думать о будущих детях. Понятно, что можно еще пару лет подождать, но ведь еще надо отношения построить, пожить вместе, наладить быт ученых. А где жить, если они в разных странах, придется жертвовать карьерой, на которую ушло десять лет…

– Где ты сейчас? В Минске? Долго там еще будешь? – Да. Почему ты спрашиваешь? – Я приеду к тебе? – Зачем? – А ты не хочешь меня видеть? У тебя есть другая? – Я просто не хочу, чтобы ты сейчас приезжала, я очень занят. У меня мама болеет, я каждый день у нее. – Ничего, я тебе помогу. – Не приезжай, я прошу тебя. – Раз ты так говоришь, значит, все кончено! Да? – Что ты опять завелась? Слушай, я не могу так больше. Да, считай, что все кончено, хоть ничего и не было. – Как это не было?! – Ну, поцеловались пару раз, и все. Мы же друзья, чего тебе от меня надо? – Нет, ты мне не друг. Друзья так не ведут себя. Ты пропадаешь на недели, тебе плевать на мою жизнь, ты пишешь мне, только когда тебе надо. – Стой. Стоп. Давай действительно расстанемся, и я больше не буду тебя мучить? – Ну уж нет.

«Со мной так нельзя, со мной так нельзя…» – бормотала Яна, размазывая слезы по щекам. Она была уже на вокзале в Минске, Ваня встречал ее, без цветов, без улыбки. Курил. Взял чемодан, посадил в машину. Она пыталась рассказывать, как добралась, и как ей нравится город за окном, нервно смеялась. Он молчал. «Это твой дом?» – «Нет. Заходи». Ваня закрыл дверь на ключ, бросил ее чемодан, толкнул в комнату. Яна хотела его поцеловать, хотела объяснить, что он не так ее понял, что она просто очень скучала по нему, что они же на самом деле созданы друг для друга, просто он еще не знает, а она недавно поняла – Яна и Ваня, даже имена вдруг к дружке тянутся. Яна плакала, просила перестать, пыталась обнять, пыталась убрать его руки, отбивалась коленями, кусала его руки, была каблуками о пол, кричала, когда получалось кричать – никто не пришел.

Цвели сады и парки, из окон лилась какая-то прекрасная советская музыка бабушкиной молодости, до поезда было еще несколько часов. Яна дошла до ближайшей скамейки и закрыла глаза руками – будто это был только сон, ведь никто не знает, никто не видел их вдвоем, надо лишь удалить переписку в скайпе и во всех соцсетях, заблокировать и больше никогда…

С поезда Яна отправилась сразу в лавку старой мебели и купила там столик с резными ящичками, дотащила его до квартиры – шла через весь городок, в одной руке покупка, в другой чемодан, с которым она объездила полмира. Теперь с собой повсюду таскать и столик. Поставила его в центр комнаты, подтянула к себе матрас и уснула со столиком в обнимку.

 

 

Мания

 

Опять он. Вчера, позавчера, и всю неделю, может, месяц, и некуда спрятаться. Есть только эта дорога – мимо помойки в канаве, гаражей, больничного забора; оборачиваюсь – идет. Поскорее бы автобус, невозможно прятаться за столб, лопатками чувствовать пристальный взгляд. Что он задумал? Всегда заходит через другую дверь, встает у окна, даже если есть места – это чтобы успеть выпрыгнуть, если я вдруг сойду на другой остановке. Намеренно смотрит в окно. Выходит со мной, всегда следом, идет в ту же в сторону. У офисной двери круто оборачиваюсь, делаю гневное лицо – а его нет, в последний момент успевает испариться.

С девяти до часу бабы слева трындят только об одном – когда же обед, да что дадут на обед, да скорей бы уж обед. Хотелось бы мне не обедать, но живот предательски сводит, да и как объяснишь всем этим бабам вокруг, почему не на обеде, нет, надо идти. В этом районе только одна столовая, и я, как все, иду туда, и там, конечно, он. Занимает дальний от меня столик, специально, чтобы не было претензий, вроде как смотрю на стену, а не на вас, что вы, женщина, пристали. «Сука, ублюдок, – яростно разжевываю я непрожаренное мясо, приговаривая – пошел ты, пошел ты…» – и смотрю на него в упор, пусть не думает, что я боюсь его.

К вечеру живот у меня скрутило, из-за мяса, наверное. Отпустили пораньше. Сижу на остановке, как не хочется домой, дома никто не ждет, господи, один интернет, да, дома меня каждый вечер ждет интернет и некуда его послать, а потом придет Коля, будет молчать, нечего ему мне сказать, только про то, что устал и надо побыть одному. В интернете. Но это все же не такая тоска, когда без него, а придется, куда я еще пойду.

И вот рядом подсаживается он, впервые так близко осмелился, в ручищах его большой плюшевый медведь. И запах пота, пива, дешевого одеколона.

– Когда, – говорю, – успел?

– Что вы сказали?

– Успел выпить когда? За обедом вроде компот пил.

Прибалдел он от моей смелости, не ожидал, что я первая в атаку пойду.

– И медведь у тебя мерзкий, дурацкий подарок, не буду я его брать. Лучше бы букет подарил и конфеты. Конфеты я люблю.

Онемел совсем.

– Пойдем, муж не скоро вернется. Тебе же этого от меня надо? – и тащу его за собой. – Что прикидываешься, будто не знаешь, где я живу. Все ты, тварь, знаешь.

 

* * *

Жаль, что ты пива мне не взял, один выпил, а одному пить нельзя, тоска накроет, потом остановиться не сможешь. Что, молчать будешь? Молчи, кури, мне все равно. Еще час мужа не будет, не парься. Медведя своего не забудь, не нужен он мне. Дорогой, наверное. Обратно можно сдать, если чек остался. Скажешь, дочке не понравился. Отвернись, оденусь, не смотри. Господи, зачем вам, мужикам, это надо? Ведь никакой радости, стыд и срам. А еще месяц за мной следил. Да не отпирайся, все я знаю, что я дура.

Вот скажи мне теперь, что со мной не так? Чего я кому плохого сделала? А теперь представь: рост метр девяноста, длинные густые волосы, небесные глаза, тело Аполлона, конечно, я влюбилась, но и он в меня – не веришь? Я красивая была тогда, но все равно тоже не верила, что так повезло, что он, такой писаный красавец – тоже. Назначили свадьбу, а за два месяца до регистрации он разбился на мотоцикле. Я память потеряла, лежала пластом, только слезы телки, два ведра мать подставила, по обе стороны подушки. А на третью ночь пришел ко мне, смотрит своими небесными глазами и говорит: не отменяй свадьбу, выходи за Кольку, он лучший человек на земле, позаботится о тебе. Утром Колька ко мне приходит и рассказывает мне мой сон – к нему тоже его друга душа явилась.

Свадьбу сыграли. Больше он к нам не приходил. Колька и правда лучший, повезло мне, конечно. Это я так раньше думала. Мы все ребенка хотели, и я, и он. И не было, не было годами, а потом внематочная беременность – яйцеклетка застряла в левой маточной трубе, труба разорвалась, и ее удалили. Через год я забеременела снова, счастливая летала, пока узи мне не сделали… Снова яйцеклетка в трубе. Удалили правую. Это мой день рождения был. Колька мне букет шикарный принес в палату, а я лежу, не двигаюсь, шесть соседок, ни с кем говорить не хочу, только слезы рекой, а ведро подставить некому.

Врачиха сказала, не отчаивайтесь, можно ЭКО сделать, это она хорошо пошутила. У нас таких денег никогда не было и не будет, а бесплатно не получим мы, без прописки… Я год не разговаривала. Потом заговорила с Колей, а он меня как будто не слышит. Привык молчать. Он еще молодой, ему бы детей… Найдет себе другую, я бы на его месте точно ушла. Каждый день возвращаюсь домой с работы, жду его, думаю, вот сегодня не придет, вот не вернется больше, можно не ждать. А он приходит, трезвый, после работы домой, и сидит в интернете, молчит. А ты вот ходишь за мной, караулишь, зачем? Влюбился в меня, да? Дай тогда нам денег, а? Мне очень надо, я ЭКО сделаю, я тебя буду каждый день благодарить.

Где ты? Свалил? Ничего, завтра увидимся на остановке. Никуда ты от меня не денешься теперь.

 

Куда прятать деньги

 

N не знала, куда прятать деньги. Оставлять дома представлялось верхом безрассудства. Что может быть ненадежнее дверного замка. Ночью N клала деньги под подушку, а днем таскала их с собой, пока один чувак чуть не стащил, или это ей показалось? Познакомились в обеденном перерыве в столовой, помог донести поднос, угостил ватрушкой, после рабочего дня снова встретились, караулил ее на проходной (почуял запах деньжат?), проводил до дома, у подъезда стал прижиматься, ручищей лезет под кофту, а там у N пояс для купюр, сама сшила. Чтоб их достать, еще два замочка расстегнуть надо. Чувак нашарил первый замочек, не понял, замялся, N успела сбежать.

Нельзя, конечно, хранить в банках – это самая верная дорога остаться ни с чем, путь диких лохушек. Еще бабуля погорела со сберкнижкой в 90-е, и мать облапошили на МММ. Вот бы где-нибудь спрятать, чтоб никто в жизни не догадался! N примеривалась к маминой люстре, к отходящему кафелю в туалете и щели в полу ванной, к мешкам с бабушкиным барахлом. Всюду мерещились опасности – вдруг мыши, дети, родственники какие нагрянут, вот если прям сейчас звонок в дверь, и перепрятать никуда не успеешь. N вспомнила один совет (от начальницы, которая уж точно лохушкой не была): если хочешь что спрятать, положи это на самое видное место. Нет ничего непредсказуемее очевидных решений. И тут в дверь позвонили.

У N было триста тысяч. Такую сумму в нашем городке за месяц не заработаешь, и за год, в общем, тоже вряд ли. N не помнит, когда начала копить. Однажды она поняла, что ей самой особо ничего не нужно. Питаться она может картошкой, макаронами, овсянкой, индийским чаем с маминым вареньем. Одеваться прилично ей некуда – на фабрике не оценят, даже на корпоративных пьянках, одни бабы там, и все простые. Пришел момент, когда N потеряла надежду как-то наладить свою личную жизнь. Хобби там или мечты какой у N не было никогда, все ей казалось бессмысленным. Но спускать заработанное на нелюбимой работе в никуда было все же жаль. N все-таки ждала, будто что-то произойдет, и деньги резко понадобятся. Причем произойдет что-то хорошее.

С колотящимся сердцем N заглянула в дверной глазок – там стоял чувак, с цветами. И улыбался своей жертве. N, покорная судьбе и уже как будто готовая ко всему, побежала с деньгами в зал, осмотрелась и положила свои стопочки бумажек на телевизор, виднее некуда.

«Здравствуйте, – сказал чувак. – А почему вас сегодня на работе не было? Я скучал», – и сунул ей гвоздики. N пригласила гостя в зал, поставила цветы в вазу. Пили чай, говорили о производственных проблемах на фабрике, потом чувак застенчиво вытащил из портфельчика бутылочку коньяка. N покорно выпила и как в омут с головой предложила: «А давайте мы с вами телевизор посмотрим!». Стали думать, как телевизор включается, N призналась, что не включала его лет пять, пульт не нашелся, чувак врубил в розетку, только он не ту розетку выбрал, не знал он, что в одну включать еще иногда можно, а в другую ни за что. Огненный столб осветил скромную комнату и лица двоих одиноких людей, волею судьбы заметивших друг друга спустя десять лет совместного труда радиозаводе. Уста их соединились в пламенном поцелуе, потом он спас ее из горящего дома, а она спасла его, потому что у него никого не было дома, кроме телевизора и кота, да и кот помер год назад, а теперь он знал, как горят телевизоры и как сделать женщину счастливой.