Ирина РЕЙС

 

(Псевдоним Надежды Шацкой). Родилась в Подмосковье. Кандидат технических наук. Печаталась в периодике, в сборнике «Ирония и юмор»: книга четвертая (2012), в интернет-журналах «Сатирикон-бис», «Наша улица», «Кольцо А».

 

 

ЩИ С КРЕВЕТКАМИ

Повесть

 

Недоверчивость – мудрость дурака».

Артур Шопенгауэр

 

Понедельник. Август. Жаркое летнее утро. Маленький тщедушный вьетнамец стремительно прошёл к столу, стрельнув из-под бейсболки в мою сторону глазами, похожими на шустрых чёрных тараканчиков.

– Happy birthday! – приветствовала я коллегу.

Не повернув головы, Тханг изобразил что-то вроде улыбки.

Волею судеб этот чужеземец стал для меня сослуживцем, да не простым – шефом. Чего только в жизни не бывает! Как-то встретила знакомого по институту. Узнав, чем занимаюсь, коллега всерьёз расстроился:

– Дожили! Ведущий научный сотрудник прозябает на заштатном заводике, пашет на вьетнамцев! Позор!

– Эх, – поправила я его, – бывший научный сотрудник. И где ты видел науку в последний раз?

В комнате, которую из-за тесноты и неизменно спертого воздуха называю то каморкой, то душегубкой, наши столы стоят буквой «Т». С утра до вечера, помимо монитора, шеф вынужден лицезреть и мой профиль. Судя по издаваемым носом звукам, похожим на фырканье или хрюканье, картинка не доставляла ему большого удовольствия. Впрочем, возможно, там, в его экзотической стране, столь странное звукоизвлечение считалось естественным процессом, например, в минуты особо острого умственного напряжения. И вовсе не означало пренебрежения к окружающим. Что гадать? Всё равно узнать невозможно.

Тхангу иногда кажется, что я полностью поглощена работой, и тогда он с упоением начинает почёсывать голову или тщательно прочищать пальцем нос, после чего долго и с интересом рассматривает извлечённое из-под ногтей содержимое.

Странные манипуляции коллеги я отношу исключительно к проявлениям юношеского невроза: как-никак, парень в чужой стране, едва понимает по-русски – сплошные стрессы. Но какие бы объяснения не находила, в последнее время его привычка слишком часто и усердно чесать голову стала настораживать. Кто знает, как они там все живут, в этом своём «доме», удаётся ли помыться?

«Домом» вьетнамцы называют двухэтажный коттедж, расположенный неподалёку от завода, где на площади в сто квадратных метров размещаются чуть ли не тридцать человек.

Часов в десять Тханг заваривает кофе прямо в огромном бокале. Вьетнамский молотый кофе с отвратительным резким вкусом и тяжёлым запахом я решилась попробовать только раз.

Слушаю шумные, смачные прихлёбывания и вспоминаю где-то прочитанное: у восточных народов принято демонстрировать окружающим наслаждение вкусной едой. Для чего? Бог весть, наверное, чтобы завидовали сытому счастливчику.

Месяц назад вьетнамец был назначен начальником отдела качества и технологии завода, и этот факт кардинально изменил его поведение. От былого приниженного, подобострастного исполнителя не осталось и следа. Даже походка стала развязной, осанисто-горделивой. Теперь, следуя восточному деловому этикету, новоиспечённый шеф обращался к подчиненным исключительно капризно-требовательным, не терпящим возражения тоном мессии, вещающим непреложные истины. Однако достичь нужного эффекта, во всяком случае, перед русскими коллегами, вьетнамцу не удавалось: окрики в трепет не приводили, а неоправданно-сердитые приказы вызывали скорее раздражение, нежели желание проявить рвение в работе.

Излишне суетливый, неуверенный в себе недавний студент, которому внезапно подфартило с карьерой, вызывал жалость. Было неловко за его кургузые курточки, короткие брюки, свободно болтающиеся вокруг тонких щиколоток и открывающие дешёвые сандалии и вечно сморщенные носки.

Любое деловое предложение или совет выслушивались Тхангом без эмоций, он демонстрировал отсутствие малейшего интереса к собеседнику. В этом и состояла «восточная хитрость»: если всё-таки приходилось следовать совету, он обставлялся, как собственная идея. А инициатор оставался без поощрения – экономия!

Мне уже доводилось работать с руководителями «восточной национальности» и потому не сильно удивляло неестественно-театральное, напыщенное поведение вьетнамцев и дурацкая манера вести диалог с подчинённым с видом величайшего одолжения.

Общение приходится сводить к минимуму, раздувающий щёки собеседник вызывает одно желание: поскорее закончить разговор. Видимо, сказывается советское воспитание и привычка разговаривать на равных – в школе, вузе, на работе каждый ощущал себя полноценным членом коллектива.

Здесь же имеешь дело с иноземцами, зашоренными многовековыми традициями архаичного Вьетнама, где так и не прижился искусственно-навязанный социализм. А вместо лозунга: «Все люди – братья» по старинке работает постулат: «Я начальник, ты – дурак».

Свою роль шефа Тханг старается исполнять предельно добросовестно – сегодня вывесил на стену бланк: «План работы на день». Нам с заведующей лабораторией Людмилой предписано заполнять бумагу каждое утро, хотя сидим с начальником в одной комнате, а ежедневные обязанности довольно однообразны.

– Ладно, пусть потешится, нам не трудно, – прокомментировала новую инициативу Людмила. – Посмотрим, что будет дальше.

Время от времени в нашу комнату заглядывает заместитель директора Линь, обрусевший вьетнамец, похожий на кота Базилио из-за характерных усиков и хитро прищуренных глаз за маленькими линзами очков. Образ сытого котяры дополняет плотное телосложение с заметным брюшком, сильно отличающее Линя от тщедушных в своей массе соотечественников.

Линь женился на русской женщине, прожил в России двадцать лет и, казалось, застрял между двумя национальностями, так и не решив, кем же является на самом деле: вьетнамцем, в силу обстоятельств оказавшемся в русскоязычной среде, или россиянином с азиатской внешностью, владеющим ещё и иностранным языком. Линь одинаково дистанцировался как от русских, так и от вьетнамцев и старался извлечь из этого своего промежуточного состояния максимум пользы.

Вальяжно откинувшись на стуле, Линь обожает долго и обстоятельно вещать Тхангу правильно поставленным голосом что-то по-вьетнамски, не обращая ни малейшего внимания на присутствие русскоязычных коллег. Так уж принято на заводе: никого не волнует, что речь вьетнамцев для русских – всего лишь шумовой фон каждого рабочего дня, тогда как вьетнамцы, в большинстве своём, по-русски понимают.

Вьетнамцы – хозяева, и это определяет всю атмосферу в коллективе.

Придя на завод, Линь не нашёл времени ни представиться, ни побеседовать, во всяком случае, с русскоговорящими сотрудниками.

Нам, бывшим «совкам», трудно понять основы азиатского делового этикета. Как ни крути, а заместитель директора по производству – не последний человек на предприятии, выпускающем тонны соусов в день. Позднее удалось узнать: его единственным местом работы в пищевой отрасли было полукустарное полуподпольное производство кукурузных палочек.

На работе сущность каждого раскрывается быстро: спустя месяц после появления на заводе Линь успел многих настроить против себя. Несмотря на серьёзную должность, ловко и изящно уходил от решения любых вопросов, спихивая их на подчинённых, не считаясь ни с компетенцией, ни с важностью проблемы.

Ни дать, ни взять, настоящая рыба-линь.

Однажды случайно залезла в Википедию. И удивилась полному сходству рыбы и нашего Линя, даже внешнему. «Короткое, высокое и толстое тело линя покрыто мелкой, плотно прилегающей чешуёй и густым слоем слизи. Линь предпочитает держаться в тихих, заросших мягкой подводной растительностью заливах рек, старицах, протоках со слабым течением. Хорошо себя чувствует в озёрах, больших прудах, заросших по берегам камышом и осокой. Обычно ведёт одиночный, малоподвижный образ жизни. Держится у дна, среди зарослей, избегая яркого света. Нетребователен к концентрации кислорода в воде, что позволяет ему жить там, где многие другие виды рыб выжить не могут. Питается донными беспозвоночными (личинками насекомых, червями, моллюсками), добывая их из ила. Взрослые рыбы, кроме животных организмов, поедают водные растения».

Вот и наш Линь поедает всех подряд и совершенно неприхотлив в еде…

Время от времени Линь зычным голосом изрекает очередную пустопорожнюю тираду, смысл которой с трудом улавливается за лозунгами: «нужно быть более внимательными в работе», «продукция должна быть качественной».

Наблюдая за вальяжным, излишне раскормленным мужчиной, постоянно ловишь себя на мысли: играет роль крутого начальника.

У Тханга, как у всякого менее талантливого имитатора, потуги подражать манерничанью Линя выглядят ещё более смешными.

Сегодня утром, войдя в нашу каморку, Линь первым делом уткнулся в листок с планами на день. И, только закончив чтение, поздоровался с присутствующими, давая понять: дела для него важнее, чем приветствие сотрудникам. Дежурно поинтересовался, как дела. Ясно, что визит формальный – курирует молодого начальника, проверяет, не обижают ли его шустрые русские тётеньки.

 

Среда. Август. Вьетнамский заводсильносмахиваетна зону: глухой бетонный забор поверху опутан колючей проволокой, ворота для въезда машин постоянно закрыты, на проходной строгий контроль. Стандартный производственный модуль да полусфера складского ангара для бутылок – вот и все сооружения. В непогоду под ногами постоянная слякоть, кое-как положенные бетонные плиты давно разбиты машинами и погрузчиками.

Сегодня утромна проходной охранник Николай безуспешно прогонял худую деревенскую псину, имевшую отдалённые признаки родства с овчаркой. Собачка была молодой и потому не успела разочароваться в людях. Она заглядывала в глаза и радостно виляла хвостом, будучи уверенной, что её огромное стремление подружиться и быть полезной кто-нибудь обязательно оценит.

Хмурый заспанный народ равнодушно проходил мимо.

– Доброе утро! – приветствовали Николая, забирая ключи от своих комнат.

– Утро добрым не бывает, – ответствовал тот своей дежурной фразой.

Николай приехал с Украины и бессменно жил прямо в проходной каптёрке. Получалась выгода для всех: вьетнамцам не нужно было искать двоих, а то и троих сменщиков, что в условиях полулегального существования работников завода и множества других производственных тайн, было очень удобно. Николаю же шла двойная ставка, да ещё, порой, премии за добросовестный труд. И это, не считая доходов от так называемых экспроприаций готовой продукции и иных материальных благ, совершаемых работниками «из местных», и, в заранее оговорённых случаях, «не замечаемых» Николаем.

Пока солнце не превратило складской двор в испепеляющую пустыню, я решила проверить новую партию бутылок, выгруженную с фуры прямо на бетонные плиты. Растягивая удовольствие – ужасно не хотелось возвращаться в душное помещение – огляделась и заметила того самого симпатичного пса, трогательно ластившегося к рабочему-вьетнамцу. Тот погладил собачку, разделяя её радость от знакомства, и пошёл открывать склад.

– Эх, бедолага, шла бы ты отсюда, недолго тебе жить осталось, – озабоченно произнесла кладовщица Галя, проходя мимо щенка, беззаботно развалившегося возле меня в ожидании начала дружбы.

– Да, ну? – переспросила я удивлённо, догадавшись об истинном смысле сказанных слов. – Собак же едят корейцы, кажется, так…

Галина посмотрела на меня, как на бестолковое дитя и, выдержав приличную паузу, вполголоса произнесла:

– В округе уже собак не осталось, да и кошек тоже…

– Она же худенькая, из неё разве только холодец получится, – попыталась неловко пошутить.

Не хотелось принимать услышанное, но не доверять Галине не было оснований: деревенская жительница работала на заводе с первых дней и знала всё и обо всех.

– У нас на складе парень работал, однажды мы с ним остатки снимали – Фыонг его звали, так у него аж глаза загорелись, когда под мешками разбежалась куча тараканов. Бегал за ними и ловил. Отвернётся и в рот запихивает, думал, я не вижу. Потом смутился, видать, заметил, как я глаза-то вытаращила, сделал вид, что гонялся за тварями, только чтобы убить.

– И что? Прямо сырыми их ел? Вроде они их жарят…

– Лам как-то рассказывала, что у них там собирают жуков и тараканов для еды, больших только, – Галина показала пальцами размер насекомого сантиметров в пять. – И опарыши… большие, жирные, под корягами в лесу водятся. Они их собирают, как грибы, и едят сырыми, говорят, полезные, белка в них много…

Солнце выбралось из-за облаков и не на шутку начало припекать, как и обещали синоптики. Настало время уходить в свою тесную душегубку. Больше же некуда.

Выходя после работы с завода, я поинтересовалась у Николая, не видел ли собачку, что с утра прибегала?

– Так её ещё в обед съели, – мрачно изрёк вахтёр.

Шутки шутками, а глупый щенок действительно исчез.

 

Четверг. Август. Как ни странно, сегодня привелось общаться с вьетнамскими коллегами почти на равных. Изменив своей начальственной манере, Тханг неожиданно вежливо спросил, обратившись ко мне по имени:

– Что такое «ат-жика»? – и показал текст электронного письма, написанного наполовину по-вьетнамски, наполовину по-русски.

Я тут же изобразила на бумаге примерную рецептуру смеси, которую обычно хозяйки делают дома. Потом решила распечатать информацию из интернета, скорее для себя: проверить, правильно ли вспомнила состав приправы. На четырех страницах поместилось более десятка рецептов – сетевой народ щедро поделился знаниями. Здесь были и «настоящая аджика от русской бабушки» и оригинальные рецепты кавказской кухни, и даже способы приготовления.

И ушла по делам в цех.

Вернувшись, нашла Тханга, сопящего над моими бумагами всё в том же состоянии раздумья и сомнений.

Господи, как же раздражает это их упрямство и недоверчивость, отнимающие столько сил и времени! То ли держат нас за идиотов, то ли постоянно ищут подвох. По себе, что ли, судят?

– Нет, – пролопотал вьетнамец, – это не соус.

Почему-то решил, что аджика – это моно компонент. Вытащил подаренный поставщиками сырья плакат с изображением различных видов пряностей и начал талдычить, мол, найди среди них аджику.

– С чего вы это взяли? – спросила я, заранее настраиваясь на долгий и муторный процесс объяснения.

Тханг ткнул пальцем в текст, взятый из недр интернета, где среди ингредиентов соуса ткемали значилось слово «атжика». Не было сил убеждать, что сеть нельзя рассматривать в качестве достоверного источника знаний, а аджика представляет собой приправу, тогда пришлось бы ещё объяснять, что приправа – нечто иное, чем соус…

– Пойдем к Миню, – предложила я, поняв, что иначе только потеряю время.

Наш директор Минь – умница и, пожалуй, единственный из вьетнамцев, чьё поведение почти не вызывает вопросов. Получив образование в России и связав с ней свою жизнь на многие годы, он хотя бы внешне старался вести себя по-европейски, не показывать слишком явно своё превосходство над подчинёнными. Спустя месяц после поступления на работу, Минь оплатил мне довольно дорогие курсы по международной системе стандартизации ISO, чем вызвал злую зависть остальных сотрудников. Со стороны директора я всегда чувствовала поддержку и почти искреннее уважение, хотя объясняла это не личными качествами, а более широким кругозором руководителя. Минь не раз бывал в Европе, гостил в Америке, у дяди-владельца нашего завода, у него была возможность сравнить свой Вьетнам с остальным миром и сделать выводы. Тхангу, плохо владевшему русским языком, он терпеливо разъяснял все наши планы и начинания. Любые вопросы с ним решались относительно быстро.

– Аджика – это приправа – смесь чеснока, острого перца, соли, иногда томатов. Её разновидности могут включать различные пряности. Модификаций аджики много, – начала я, дождавшись, когда Тханг закончит своё лопотание.

– Я думаю, что это какой-то овощ или фрукт, – изрёк Минь, явно обработанный Тхангом и, судя по всему, не понявший значение слова «приправа».

– Да нет же, это смесь специй, как, например, хмели-сунели или уцхо-сунели, – я попыталась подобрать более простой для понимания пример.

Наконец Минь сдался.

Тханг, глядя на него, наконец, поверил моей версии. Уф, как же с ними тяжело!

«Почему эти странные восточные господа доверяют только друг другу? Что за народ, почему сто раз перепроверяют? Зачем тогда нанимают специалистов? Дурили их, что ли, постоянно?», – недоумевала я в очередной раз.

После таких тяжёлых случаев пробивания железобетонного восточного менталитета отпадает всякое желание помогать и что-либо советовать. Только тупо выполнять обязанности.

Подозрительность и пустобрёхство – неприятные черты вьетнамцев. И ещё желание унизить, показать своё превосходство – явный признак постоянного унижения в прошлой колониальной жизни, пронизавший нацию на клеточном уровне. Что можно ожидать от детей, родители которых были рабами хозяев-французов?

Воистину, великодушие – привилегия свободных людей.

 

Вторник. Август. Наконец-то я увидела Тханга довольным – оценил мои усилия, получив из московского офиса кучу образцов сырья для новых разработок. Чувствуется – зауважал. Во всяком случае, в течение дня не повышал голоса и не фыркал, как обычно. Ага, значит фырканье – это, всё-таки, знак презрения – совсем как у нас!

Мне же поиски образцов от фирм-поставщиков дались без усилий, от прежней работы осталось полно знакомых менеджеров, готовых помочь.

Ближе к вечеру отмечали день независимости Вьетнама. Именинники накрыли стол экзотическими фруктами, традиционными сладостями (те же фрукты, только засахаренные), – кто-то приехал с побывки на родине и привёз гостинцы. Из напитков были соки и лёгкое вино – для русских. Вьетнамцы почти не пили. Как ни утомительны эти посиделки, растягивающиеся за пределы рабочего дня, приходится их терпеть: в небольшом коллективе моё отсутствие было бы слишком заметным.

– Это не праздник, а день траура, – цинично изрёк за столом Линь, намекая на факт перехода Вьетнама от статуса французской колонии к независимому социалистическому государству.

После ухода из страны французов вьетнамцы получили свободу самим вершить свои дела, что оказалось делом непростым – отвечать за всё происходящее пришлось тоже им. Страна скатилась в нищету. Тут-то и подоспел на помощь старший брат в лице СССР, вложив во Вьетнам за тридцать лет несколько миллиардов долларов. Советы помогали обучать специалистов и воевать против американцев. Правда, ожидаемое процветание так и не наступило.

Неужели Линь всерьёз верит, что французы или кто-то другой и дальше тащили бы страну к светлому будущему? Кому это нужно, кроме самих вьетнамцев?

 

Среда. Сентябрь. На склад пришла томатная паста узбекского производства. Доблестные закупщики не нашли ничего лучше, вернее, дешевле. Ну конечно, невозможно найти томатную пасту в сентябре! Иранская – дорогая, китайская почему-то исчезла. Скорее всего, нашим вьетнамцам опять захотелось сэкономить.

Экономия выглядела следующим образом.

На все партии томатной пасты, выработанные с февраля по июль прошлого года, узбеки нарисовали бумагу, назвав её удостоверением качества. Из «документа» следовало, что продукт можно хранить два года даже при температуре 25 градусов тепла. Упаковка, у них, дескать, асептик, чем они хуже китайцев? А цена – даже лучше!

На заводе я отвечала за качество сырья и материалов и потому ломала голову: как может выглядеть «узбекский асептик»? Словосочетание звучало анекдотично.

Паста вполне могла быть томатной – почему нет? Помидоров там полно. Но что такое в понимании узбеков упаковка асептик?..

Сегодня настал момент истины.

Томатная паста пришла вчера в девять часов вечера – 44 бочки по 200 килограммов. Наверное, был расчет на то, что в позднее время можно сгрузить без проверки любую субстанцию, а утро, которое, как известно, вечера мудренее, покажет, что с ним делать…

Я походила вокруг ржавых бочек без крышек, осмотрела грязные, покрытые пылью мешки «асептик», в трех обнаружила дырки, в двенадцати бочках мешки вздулись от газов, скопившихся внутри. Меньше чем через год хранения «узбекский асептик» дружно бродил, наверное, был не в курсе, что ему надлежало храниться ещё год. Маркировка представляла собой крошечные, криво обрезанные, прилепленные к бочкам листочки бумаги со скудной информацией, написанной от руки: вес, дата производства, номер бочки. Некоторые явно дефектные бочки, стояли на паллете так, что бумажки с данными были недоступны. Для приёмки партии мне было необходимо осмотреть всю тару и все этикетки.

Кладовщица Галина скомандовала своим немногочисленным подчинённым – таджику Диме (Джамару) и вьетнамцу Антону (настоящее его имя так и осталось тайной) вытащить все бочки со склада на улицу, чтобы отобрать брак.

Дима в это время перевозил на каре готовую продукцию с одного склада на другой – из-за острой нехватки площадей у грузчиков это было обычным рутинным занятием. Старенькая, скрипящая, со спущенными шинами кара постоянно находилась в движении: с утра до вечера перевозила что-нибудь, по выражению Галины, «из пустого в порожнее».

Антон во дворе укрывал плёнкой паллеты с бутылками. Он стоял на вершине штабеля и улыбался своей обезоруживающей, почти голливудской улыбкой.

– Ан-тон, сле-зай, – замахала рукой Галина: без жестов было бесполезно общаться с улыбчивым, но плохо понимающим русский язык вьетнамцем.

– Нет дорог, – коряво объяснил тот, показывая вниз.

Галина согнулась от смеха. Дима подъехал на каре к штабелю, поднял вилку-захват, по которой вьетнамец ловко перебрался поближе к корпусу машины и, как на лифте, спустил на землю.

Переборка партии томатной пасты представляла собой перекатывание двухсоткилограммовых бочек вручную с паллеты на паллету. Наблюдая за процессом, мы с Галиной помимо воли обогащали свой лексикон русским матом, звучащем в оригинальном исполнении иностранцев незамысловато и безобидно.

– Би-ля-ть, – донеслось в очередной раз – грузчик едва успел отскочить от бочки, рухнувшей на бок.

– А что это они нашим матом ругаются, разве своего нет?

– Наш – лучше, – убеждённо изрекла Галина.

Отбирая пробы для лабораторных анализов, пришлось попробовать на вкус неаппетитную массу коричневого цвета. Прогорклый привкус явно указывал на порчу.

– Ой, зачем вы эту гадость пробуете? – разволновалась проходившая мимо мастер смены Инна, которой вскоре предстояло «эту гадость» превратить в соус.

– Работа такая.

Итак, итогом дешёвой сделки с узбеками стало 15 бочек брака, если, разумеется, не считать потраченного на перекатывание бочек рабочего дня и надорванные жилы несчастных гастарбайтеров. Да и остальные упаковки оставались под вопросом – нужно было дождаться результатов анализов.

 

Понедельник. Сентябрь. Как ни странно, заключение о микробиологической чистоте томатной пасты, вышедшее из-под пера завлабораторией, оказалось положительным.

– Подумаешь, вкус плохой, и не такое переваривали! Пасту, видите ли, пучит... да у нас и готовые соусы пучит, а ничего даже СЭС не находит – всё чисто, – выдала объяснение Людмила.

Несмотря на мои стенания, Тханг и Линь решили принять всю партию за исключением трех бочек с совсем уж неприлично большими дырками в мешках «асептик».

Оказывается, прогорклый вкус и коричневый цвет пасты для наших вьетнамцев значения не имели. Скорее всего, они получили указание от Миня, который не захотел ссориться с начальником отдела закупок – женой одного из учредителей завода. Зачем лезть на рожон? Здесь, в России, вьетнамцы дорожили своей работой даже больше, чем мы – местные.

Выходит, зря мы с Галиной старались и тщательно сортировали бочки. Что ж, вывод один – буду, как и раньше, покупать добросовестно сделанный кетчуп известной фирмы Хайнц. Он ярко-красного красивого цвета и неизменно вкусный…

 

Вторник. Сентябрь. Вернулась из отпуска таджичка-варщица соусов. Одну за другой открывала бочки с томатной пастой и каждый раз на её лице отражались ужас и отчаяние: именно ей предстояло перерабатывать эту отвратительную массу.

– Добавь холоший томат Илан, – подоспел с советом Тханг.

– Где ж я возьму – давно нету Ирана, – развела руками варщица.

– Китай?

– И китайской пасты нету…

Вьетнамец засопел, и что-то сердито залопотал, словно таджичка была виновата, что кончилась вся хорошая паста.

В такие скользкие моменты Тханг, по обыкновению, молчал, но и без объяснения было ясно: не меньше моего страдал от того, что пришлось оприходовать злополучное сырьё вопреки всем озвученным ранее страшилкам в случае недобросовестной приёмки. Получается, русским нельзя допустить ни малейшей оплошности, а вьетнамцы могут брать на себя порой страшные риски.

В качестве наименьшего из зол Тханг поручил варить из злополучной пасты соус «Барбекю» – готовый продукт имел такой же коричневый цвет, как «узбекский асептик», а термоядерный ароматизатор «Копченость» забивал все остальные запахи, включая посторонние.

По традиции, дегустацию новой партии соуса проводили в кабинете директора. Все участники убедились: замаскировать порочащий привкус томатной пасты не удалось.

Минь раздражённо сказал что-то Тхангу по-вьетнамски. Как позднее выяснилось, дал указание переделать соус, придать ему вкус и аромат, близкий к прежним партиям. Но и вторая попытка несчастному начальнику отдела качества также не удалась. Я опять, даже в «слепой» дегустации, отметила образец соуса, угадав, где находится плохая паста.

– Ну, это всё, что можно сделать, – изрёк директор.

«От жадности сами себе создают проблемы, – пожалела я незадачливых иноземцев. – Не надо было принимать эту пасту».

Тханг весь день бросал злые взгляды в мою сторону и придирался ко всему, что бы я ни делала. Что хотел от меня? Чтобы на дегустации притворилась и не заметила брака? Нет уж, не собираюсь свои способности дегустатора ставить под сомнение.

 

Среда. Сентябрь. На складе я принимала оливки и маслины, расфасованные в банки по пять килограммов каждая.

– Дайте мне грузчика дотащить до лаборатории, – попросила Галину.

– Им нельзя наверх, запретили.

– Как? – не поняла я.

– Если дам им свой пропуск – штраф 500 рублей, нельзя им на второй этаж.

– Хорошо, он с моим пропуском пройдёт.

– Нет, не пойду туда, – сердито бросил подошедший таджик Дима. – Не хотят нас там видеть, ну и не надо.

– Да ладно, помоги, я скажу, что ты со мной.

– Только до дверей.

Дима подхватил тяжёлые банки и отнёс к подъезду административного здания.

– Козлы они все! – уходя, бросил со злобой.

С ним было трудно не согласиться, особенно в тот момент, когда тащила банки вверх по лестнице.

Нескрываемая подозрительность, недоверие к подчинённым раздражала и отбивала желание проявлять любую инициативу. Заорганизованность и мелочность вьетнамцев часто выходила за рамки разумного.

Ведущие табель сменные мастера записывали время работы с точностью до минуты, например: «рабочий Н-ов покинул цех в 18-24».

На двери в цех висело объявление: «Время распития чая с 17 до 17-30. На одного человека 5-8 минут». Существенное дополнение. По мнению хозяев, неразумные работяги могли подумать, что на отдых отведено полчаса.

Откуда же взялись эти несчастные люди, добровольно загнавшие себя в тёмные, грязные цеха, где глохнут от несмолкающего грохота транспортёров и режущего слух перезвона бутылочного стекла? Кто они, согласившиеся работать по двенадцать часов шесть дней в неделю, безропотно снося выкрутасы и капризы вьетнамцев? Какая нужда привела сюда бессловесных заложников недоразвитого капитализма, готовых унижаться за мизерные деньги?

Завод в российской глубинке стал временным прибежищем для людей с разных концов света: вьетнамцев, русских, украинцев, молдаван, узбеков, таджиков. Бок о бок у конвейера стоят пожилой беззубый белорус, говорливые девушки-молдаванки и шустрые полуграмотные вьетнамки. В бригаде грузчиков – молодые таджики. Рабочие живут кто в деревне, кто прямо на заводе, в двух, поставленных друг на друга, контейнерах. Официально оформлены не все. Во время милицейского рейда нелегалы безропотно прячутся на складах.

Целый день, с покорным видом обречённого каторжника, возит шваброй по полу таджикская учительница. Утром пожилая женщина убирает лабораторию и офисные помещения, после обеда – цех. Я ни разу не видела, чтобы она присела отдохнуть.

По знакомству сюда её устроил механик Захир – седой сухощавый таджик, на котором держится механическая, электрическая, сантехническая и прочие инженерные службы. Он работает на заводе с первых дней и почти обрусел, оба его младших сына ходят в деревенскую школу. В Таджикистане Захир преподавал в институте технические дисциплины и здесь, угождая работодателям, демонстрирует чудеса изобретательности, до последнего бьётся над старым оборудованием, купленным хозяевами «по случаю». Линия розлива соуса давно выработала свой ресурс: баки, трубы, насосы – всё изношено до предела, всё латанное-перелатанное, часто самодельное или списанное с других предприятий.

Получая от вьетнамцев тычки и окрики, Захир только чернеет лицом и сильнее горбит тощую спину, и без того согнутую вопросительным знаком, будто вопрошая: «Чего изволите?». На его лице выражение постоянной озабоченности, а в глазах, как у затравленного зверя – лишь терпение и покорность. Захир молча выслушивает нравоучения хозяев, выдаваемые исключительно на повышенных тонах, за пять лет работы изучил их мстительную натуру и понял: лучше не перечить.

Что заставляет солидного отца семейства, пожилого интеллигентного человека прогибаться и терпеливо сносить унижения? Воспитание или неотвратимо стоящая за спиной нужда? Почему так безропотно отдаётся рабскому труду?

 

Среднее звено на заводе – сплошь русские специалисты. Это понятно – нужно же кому-то выполнять квалифицированную работу. Кто же они?

О, это отдельная история!

Персонажи один ярче другого.

Распоряжается заводскими автомашинами и ведёт кадровые дела бывшая учительница, сорокалетняя разведёнка Зинаида. От прежней профессии у неё осталась нарочито-воинственная манера разговаривать со всеми без исключения поучительным тоном и перманентное выражение замотанности на лице.

На вьетнамский завод Зинаиду привел счастливый случай – возможность получить не только работу, но и жильё. Такие работники – настоящая находка для работодателей: бездомные и стеснённые материально, они попадали в их полную зависимость.

Зинаиду поселили тут же, при заводе, только не в контейнере, как таджиков, а в комнате, граничащей с лабораторией и цехом. В немудрёном жилище постоянно держался тяжёлый запах, проникающий из производственных помещений: за стеной, в огромных чанах, шевелясь и булькая, непрерывно бродила основа соевого соуса – вонючая ферментированная смесь. Особенно нелегко приходилось ночью, когда бедная женщина с трудом пыталась заснуть в своей холостяцкой постели.

Поначалу Зина мыла на заводе полы, старательно выполняла все поручения и терпеливо сносила от руководства незаслуженные выговоры. Постепенно выкарабкалась по служебной лестнице к должности, важно именуемой иностранным словом «логист».

Пару лет назад, когда с завода уволилась очередная порция молодых менеджеров, не желавших выносить унижения от хозяев, неизлечимо больных «восточным менталитетом», для преданной работницы настал звёздный час. Зину наконец-то заметили, вернее, обнаружили, что на заводе почти не осталось русских специалистов, и двинули в снабженцы. Учёба на логиста давалась нелегко: для водителей и закупщиков сырья она была всего лишь бестолковой тёткой, которую без стеснения можно было послать куда подальше. Чего уж говорить о хозяевах-вьетнамцах.

– Убью всех, идиоты!!! – после очередного ляпа по коридору разносился раскатистый крик прежнего директора Нгуена, не дававшего спуску даже за незначительную промашку в работе.

Терпение Зины было вознаграждено: ей постепенно добавили обязанности кадровички, подняв зарплату до весьма приличного для российской глубинки уровня. Пройдя через унижения и став типичным представителем категории «из грязи, да в князи», новоиспечённая начальница принялась с упоением восстанавливать утерянную «самость». Зинаида заважничала, вошла в привычную роль учительницы младших классов и в разговоре с коллегами всё чаще использовала менторский тон. С упоением наставляла и журила нерадивых сотрудников, выговаривала по малейшему поводу любому, кто хоть чем-то от неё зависел, будь то уборщица или только что принятый на работу специалист, которому нужно было выдать халат и тапочки. Пребывая в новом качестве, Зинаида всеми силами пыталась скрыть убогость своего заводского бытия, обрекающего на безрадостное бабье одиночество.

Любопытной по натуре Зинаиде должность кадровички пришлась по душе. Доступ к трудовым и санитарным книжкам давал возможность почувствовать свою избранность, а причастность к тайнам и фактам личной жизни сотрудников, которыми она с удовольствием делилась с подружками из бухгалтерии, возносила её в глазах окружающих на небывалую высоту.

В конце концов, Зина свято уверовала в свою исключительность и, направляясь с важным видом великомученицы в свою кладовку за канцтоварами или одноразовой посудой для дегустации, любила небрежно бросить фразу: «Как же вы мне все надоели…».

То ли в силу темперамента, то ли из-за учительской привычки перекрикивать аудиторию Зина окончательно утратила навык разговаривать нормальным человеческим языком, а любое вежливое обращение с просьбой воспринимала, как признак слабости собеседника.

Так или иначе, но теперь все сотрудники находились у Зинаиды «под колпаком», касалось ли это оформления отгулов, отпусков или больничных, или предоставления машины, чтобы добраться домой из посёлка, куда рейсовый автобус заглядывал всего четыре раза в сутки.

В отдельных случаях, не предусмотренных графиком, кадровичка могла дать машину тому, кто заслужил её расположение. Остальные, как правило, получали отказ. Факт проживания в десяти метрах от рабочего кабинета окончательно спутал представление о служебных обязанностях: Зинаида чувствовала себя на заводе настоящей хозяйкой.

Авторитет кадровички в глазах вьетнамцев значительно вырос после того, как её дочка вышла замуж за поселкового участкового, регулярно предупреждавшего тёщу о грядущих проверках паспортного режима. В маленьком посёлке, где все друг другу родственники или знакомые, про это и так все знали, но Зина получала «самую достоверную» информацию, которую с помпой преподносила вьетнамцам. Те без особого труда улаживали все вопросы, понимали: оплату проезда наряда милиции до завода и обратно нужно брать на себя. Это неприятно, но неотвратимо, как приход ужасной русской зимы.

– Прячьтесь, ОМОН, – командовала Зина, пробегая по цеху.

На производстве мгновенно воцарялась тишина, в цехе застывал конвейер, пересыхал ручеёк льющегося из трубы соуса. Ментам остановку обычно объясняли то уборкой, то профилактическими работами. Для нелегалов в углах складов устраивали специальные ниши, которые закидывались мешками.

Спектакль под названием «шмон» разыгрывался регулярно, примерно раз в два месяца. Милиционеры делали вид, что сильно озабочены соблюдением законности и якобы усиленно обыскивали цеха. А в это время собранные в раздевалке легальные работники без суеты, с достоинством демонстрировали паспорта и санитарные книжки. Если с документами было что-то не так, вьетнамцы старательно изображали на лицах покорно-испуганное выражение, лопотали извинения и обещали исправиться. Волновались лишь об одном: поскорее бы запустить конвейер, любая остановка отражалась на прибыли. Хозяева неизменно подтверждали лояльность российским законам и ускоряли процесс проверки с помощью некоей заранее оговоренной суммы, снимающей любые недоразумения.

Единственным настоящим профессионалом-консервщиком на заводе была мастер цеха Мария Михайловна. Пожилая грузная женщина с трудом передвигалась по цеху на отёкших ногах. Выражение безысходности и бесконечной усталости не сходило с её крупного добродушного лица.

– Я всему вьетнамцев научила, они даже процент брака не могли вычислить, а теперь набрались, а меня шугают, как собачку, – как-то пожаловалась мне при случае.

Порой, сталкиваясь с совсем уж наглыми выходками, Мария Михайловна не выдерживала и давала отпор. Однажды с вьетнамцами поругалась не на шутку.

Дело было так. Согласно технологии, перед фасовкой соуса пластиковые вёдра обрабатывались бактерицидными лампами. Они двигались по транспортёру, оборудованному специальным брезентовым кожухом, защищающим работников от вредоносных лучей. Мастер заметила, как рабочий-молдаванин постоянно залезает руками под кожух, получая облучение. Делал это вынужденно: не подхваченное во время ведро могло упасть на грязный пол. Мария Михайловна выключила линию и стала объяснять, какой опасности подвергает себя работник.

Остановка транспортёра привела в бешенство заведующую производством Ми. Разъяренной тигрицей она бросилась к рабочему месту, грубо оттолкнула пожилую женщину и нажала кнопку «пуск», крича что-то по-вьетнамски.

На очередном собрании Мария Михайловна рассказала о возмутительном поступке Ми, но вьетнамцы среагировали по своему: хамскую выходку соотечественницы оставили без внимания и стали обсуждать, как исключить падение вёдер с транспортёра. Ми, известная склочным психопатическим характером, постоянно орала на мастера, обращалась к ней кратко и грубо: «Марья». Та терпела – до пенсии оставалось меньше года.

В когорту старожилов завода входил и отставной военный Геннадий Петрович, подрядившийся исполнять функции сотрудника особого отдела. Несмотря на близость к начальству, доверявшему отставнику деликатные поручения, роль его была незавидной: приходилось вести двойную игру, угождая «и вашим, и нашим». С одной стороны, уловив тенденцию, он шпионил и докладывал охочим до сплетен вьетнамцам о неблаговидных поступках соотечественников, с другой – в доверительной беседе среди «своих», позволял себе поиздеваться над хозяевами.

При каждом удобном случае особист старался показать вьетнамцам свою преданность. Порой было неловко наблюдать, как прошедший Афган офицер суетится и гнётся при виде Линя или Миня.

Со временем Геннадий Петрович настолько вошёл в доверие к вьетнамцам, что получал прощение за весьма серьёзные проступки. Как-то зимой, будучи в приличном подпитии, особист вывалился в кювет в своих и без того разбитых «Жигулях». Несколько километров шёл пешком, потерял какие-то важные документы. После аварии, пока собирал деньги на очередной дешёвый тарантас, ему полгода приходилось клянчить у Зины машину для поездок.

То ли из-за потери памяти после контузии, то ли по причине природной несобранности Геннадий Петрович часто попадал впросак: то забудет ключи, то посеет бумажник с документами и потом бегает, оформляя всё заново.

Излишнюю суетливость и заискивание отставника перед хозяевами я поначалу объясняла особенностью характера простого мужика, покинувшего родную костромскую деревню ради заработка. Очень уж дорожил служивый своим местом, в свободное от работы время плотничал в доме у вьетнамцев, весной сажал им огород, летом пропалывал клубнику. На самом деле всё оказалось просто, банально и очень уж по-русски: особист был хроническим алкоголиком, периодически уходившем в тяжёлый запой. Однажды довелось наблюдать Геннадия Петровича, неосмотрительно забредшего на завод в совершенно непотребном виде, с красным опухшим лицом, еле шевелящего языком.

Бывший вояка влился в ряды жертв дикого капитализма, разорившего и окончательно добившего малые города и деревни, ещё в лихие девяностые. Тогда миллионы мужиков-кормильцев лишились работы, оторвались от семей. Сколько таких Петровичей, сломавшись под тяжестью обломков великой державы, покинули родные места и утешались на чужбине доступными радостями: водкой да «военно-полевыми» жёнами?

На заводе Геннадий Петрович нашёл себе сестру по несчастью. Зинаида была не прочь развлечься производственным адюльтером, приносившим, кроме любовных утех, ощутимую материальную пользу: содержимое её кладовки, реализуемое Петровичем на стороне, помогало обоим пополнять свой бюджет.

Связь с мужиком при должности, к тому же не утратившим военной выправки, не могла укрыться от ушлой разведёнки Людмилы. И почтенная публика из бухгалтерии с нескрываемым удовольствием развлекалась, наблюдая длящиеся месяцами нешуточные распри соперниц.

Напористая и вечно замотанная проблемами, которые сама же себе и создавала, сорокапятилетняя заведующая лабораторией Людмила после второго неудачного брака одна тянула непутёвую семнадцатилетнюю дочь и шестилетнего сына. На заводе оказалась благодаря своей редкой для сельской местности профессии микробиолога и за своё место стояла насмерть.

Моё появление и нескрываемое расположение ко мне Миня Людмилу сильно напрягало. Незадолго до этого между Зинаидой и Людмилой разыгралась очередная ссора – то ли кто-то что-то про кого-то сказал, то ли дамы в который раз не поделили особиста. Склонная к интригам Зинаида мечтала дать сопернице решительный бой, используя меня в качестве орудия мести: хотела рекомендовать на должность заведующей лабораторией.

Оформляя меня на работу, Зинаида лила елей, усиленно изображала дружеское расположение, грузила ужасными рассказами о Людмиле: старалась перетянуть меня, ничего не понимающую в местных дворцовых интригах, на свою сторону. Всё это казалось мне лишним и воспринималось с трудом, совершенно не хотелось разбираться в чужих склоках.

Людмила сидела со мной в одной комнате и не раз в отсутствие Тханга пыталась рассказать о своей тяжёлой доле. Подробно и нудно, не обращая внимания, слушаю её или нет. Волей-неволей я стала обладателем совершенно ненужной мне информации о бывшем муже, который отсуживает совместно построенный дом, не уделяет внимания и не платит алименты родному сыну. Рассказы были жалостливыми. Я понимала: Людке нужно хоть кому-то выговориться, не прерывала, но и разговора не поддерживала. Лишь однажды спросила, почему всё-таки разошлись?

– Я же дневала и ночевала на заводе, когда его запускали, а Колька мне выговаривал: ты замужем не за мной, а за заводом, – объяснение Людмилы звучало путано и неубедительно.

Сопоставив ответ с тем, что уже слышала, озвученная причина развода показалась вполне правдоподобной.

– Людка спала с первым директором, Нгуеном, которого Минь потом сместил, – как-то разоткровенничалась со мной Зинаида. – Нгуен её и выдвигал всюду, своим заместителем сделал. Она тогда жила, как королева, не то, что сейчас… потому и злится на всех…

Вот, собственно, и все русскоговорящие сотрудники. Как говорится, старый да малый, сирые да убогие. Лишние, никому не нужные люди, одичавшие от нужды и постоянной борьбы за выживание.

 

Вторник. Сентябрь. Сегодня почти два часа пришлось сидеть без дела, слушая что-то вроде: «Тянь-вань-чинь-тинь-сянь-ким-бень…», то есть, обычную речь, впрочем, порой весьма мелодичную на слух. Болтали три начальника вьетнамской национальности. Обсуждали вопросы контроля качества бутылок. Мне почему-то хватило всего нескольких фраз, чтобы сообщить свои доводы и аргументы.

Я едва сдерживалась: было полно несделанной работы, но пришлось усмирить свои порывы и просто сидеть. Одна отрада – я занимала удачное место и имела возможность отвлечься, рассматривая пейзаж за окном директорского кабинета. Со второго этажа не было видно грязного двора и глухого бетонного забора, зато там, на воле, сияла настоящая левитановская золотая осень: на переднем плане – окрашенные в оливково-жёлтые и рыжие тона кусты, далее тянулось зелёное поле озимых, а на горизонте пронзительно синела полоска дальнего леса.

«Вот бы погулять, – вздохнула о несбыточном. – Так и жизнь пройдёт за этими: «Вань-мань…». Ну что можно обсуждать так долго?».

Я была в курсе предмета обсуждения и по мимике вьетнамцев догадывалась, о чём идёт речь. Радовалась, что не понимаю дословно, о чём сыр-бор, иначе пропали бы остатки уважения к этим трём мелким, сильно важничающим друг перед другом мужичкам, чьи злые взгляды и наскоки друг на друга всё больше напоминали разборки на рынке.

Суть вопроса была следующей. В субботу обнаружили аж целых тринадцать (!) бутылок с трещинами из 15 тысяч, пропущенных на линии.

Сегодня, после прохождения горячих бутылок через камеры с охлаждающей водой, опять появились трещины.

– Иди цех, смотри бутильки, пльёхо, пльёхо, – как всегда, повелительным тоном капризно заверещал Тханг, не обращая внимания на то, что я готовила образцы для дегустации. Понимая, что в случае малейшей задержки стану свидетелем порядком надоевшего представления – вьетнамец начнёт орать и топать ногами, – покорно поплелась в цех, решив на этот раз обойтись без его коронного номера.

Возле конвейера было всё спокойно: рабочие слаженно выполняли свою работу.

– Есть трещины на бутылках? – поинтересовалась у высокого симпатичного таджика, следящего за розливом. Тот отрицательно покачал головой. Двинулась в конец конвейера. Две женщины вручную вынимали бутылки с соусом из охлаждающей камеры и ставили на транспортёр. Здесь же маячил Линь, держа руки в карманах белоснежного халата, на макушке крупной головы белела шапочка, кокетливо сдвинутая набок. «Понятно, кто поднял волну», – догадалась я.

– Нет треснувших бутылок? – повторила я вопрос работнице.

Она молча показала мне четыре бутылки, стоящие на крышке камеры. Я взяла одну, чтобы убедиться в наличии дефекта, бутылка развалилась в руках на части, красно-оранжевый горячий поток хлынул мне на халат и брюки. Рабочая сочувственно глянула на меня, покачав головой, мол, чего полезла, и стала собирать осколки. Линь брезгливо отошёл подальше. В туалете кое-как отмыла соус и пошла восвояси, мокрая и злая, ругаясь про себя: «Как же они надоели своими дурацкими командами!».

Спрашивается, для чего Линь вызвал меня в цех? Что такого там случилось? Четыре бутылки брака за два часа работы? Рабочие добросовестно отбирают треснувшую тару, подсчитывают и подают сведения мастеру. Что за прихоть – поставить надзирателя, наблюдающего за работой? Можно подумать, что от этого брака будет меньше. Стоит же сам, вот и контролировал бы контролёра, если делать нечего...

Написала Линю электронное письмо, попросив впредь вызывать меня в цех в случае серьёзного брака. Напомнила, что бутылки на конвейер нужно подавать только после двухсуточной выдержки в тёплом помещении: они хранятся на улице, а по ночам там уже нулевая температура. Добавила фразу, которая его точно не могла оставить равнодушным: «Почему в накопительном коридоре возле цеха не подготовлены бутылки на завтрашнюю и следующую смены, до которых уже менее суток?».

Получив послание, Линь, как ошпаренный, влетел в нашу комнату: как же так, я посмела сделать замечание заместителю директора, уличила в невыполнении обязанностей. Что-то долго лопотал Тхангу и, уходя, зло посмотрел в мою сторону. В этот же день я получила ответ, который начинался так: «Давайте работать тихо…». Я не стала уточнять, что он считает шумом. С этим дяденькой давно всё ясно.

 

Пятница. Октябрь. Сначала я их жалела: в памяти сохранились кадры советской кинохроники семидесятых годов – тогда вся страна переживала за этих шустрых, тщедушных, похожих на подростков, вьетнамцев, воюющих с грозными беспощадными американцами. В газетах печатали жуткие снимки со зверствами оккупантов, выжигавших напалмом в джунглях целые деревни. Жители маленькой далёкой страны казались беззащитными и совершенно безобидными.

Да и сейчас я им по-человечески сочувствую: приехали на чужбину, на заработки. Им трудно, языка не знают. Завод затерялся среди лесов и полей Владимирской области, в типичной неухоженной российской глубинке с непролазной грязью на улицах и спившимся населением. Да ещё, вдобавок, донимает эта ужасная, длящаяся круглый год, русская зима…

По социальному составу «владимирские» вьетнамцы очень разнородны, чувствуется разница в происхождении и воспитании. Те, кто получил в России образование и живёт здесь по пять-восемь лет, ведут себя почти по-европейски. Во всяком случае, пытаются быть похожими на цивилизованных граждан.

Молодые специалисты «вьетнамского розлива» полны совершенно безосновательной спеси. Само собой, имея университетские дипломы, у себя на родине они бы считались элитой. Но в России высшим образованием никого не удивишь, в последние годы дипломы вузов имеет добрая половина молодых людей.

Вьетнамским топ-менеджерам не приходит в голову очевидное: чтобы получить отдачу от русских специалистов, на плечах которых, без преувеличения, на заводе держится многое, нужно соблюдать элементарные нормы вежливости. Иногда думаешь: ну должны же они иметь пресловутую «восточную мудрость», пусть бы притворялись, что ли, что уважают…

Но нет, это выше их понимания, они продолжают демонстрировать безосновательную самоуверенность и нежелание считаться с подчинёнными. Им не приходит в голову: рано или поздно на унижения обязательно последует ответная реакция.

Руководители-вьетнамцы дико заорганизованы и обожают собрания. Первое, что приходит на ум – хотят размазать ответственность за принятие решения на всех присутствующих. По их разумению, начальник призван выполнять исключительно две функции: контролировать исполнение и наказывать в случае неисполнения. Второй аргумент, объясняющий бесконечные сборища – желание лишний раз показать, какие они умные и значительные.

На заводе вьетнамцы ведут себя, как титульная нация. Точка.

С рабочими из СНГ: таджиками, украинцами, молдаванами обращаются, как с людьми третьего сорта.

Особенно преуспел в этом Линь. Однажды, обсуждая очередную проблему на производстве, бросил поразившую своим цинизмом фразу, относящуюся к простым рабочим: «Да они, как животные, думать не умеют, работают, как роботы».

Сознание собственного превосходства у него зашкаливает, с подчинёнными не разговаривает, а громко и безапелляционно доносит информацию.

– Так, корочно… – обычно начинает бестолковую бессвязную речь любимым словечком, по-видимому, означающим «короче».

Никакой реальной помощи в работе от Линя никто не ждёт, ни одного, даже самого мелкого вопроса, он не решает: то ли считает любое телодвижение не «царским» делом, то ли трусит и не хочет нести ответственность.

Чаще всего собрания посвящаются разборкам негативных случаев. Каждый вьетнамец играет какую-то свою роль.

Один подобострастно внимает начальнику, другие, чаще женщины, скромно опустив глаза, что-то старательно записывают в тетрадь, только что язык от усердия не высовывают.

Представители «титульной нации» не скрывают, что следят за остальными: не расслабился ли русский коллега, не слишком ли долго пьёт чай?

Нередко безапелляционно пристраиваются возле беседующих и всем видом дают понять: им интересно, о чём идёт речь. Всё это создаёт нервозную обстановку. Не покидает ощущение: работаю не на благо серьёзной компании, а в мелкой частной лавочке.

Несколько раз приходилось заставать врасплох девушек-вьетнамок, непринуждённо шарящих в моём рабочем столе, при этом никто ни разу не утруждал себя извинениями или хотя бы попыткой объяснить своё поведение. Услышав неудобный вопрос, лишь хитро улыбаются и прикидываются непонимающими.

То и дело обнаруживаю пропажу то штангенциркуля, то ручки, то скотча. Спрашиваю, где вещи – вьетнамцы молчат, пожимают плечами. Судя по реакции, считают, что ничего серьёзного не произошло: им в какой-то момент это было нужнее, они взяли, а положить на место забыли – вот и всё.

Несметное количество необходимых для работы мелочей, ежемесячно выдаваемых Зинаидой, куда-то бесследно исчезало. Однажды одна вьетнамка «по секрету» выдала подружку – у той в чемодане обнаружили целый склад канцтоваров: маркеров, ручек, скоросшивателей.

Столкнувшись с чем-либо, по их мнению, неправильным, вьетнамцы неизменно орут, не разобравшись, кто прав, кто виноват. Но, даже убедившись, что кричали зря, никогда не извинятся. Зачем? Они же хозяева положения.

Постоянно раздражённые, неулыбчивые, вьетнамцы то ли от дурного характера, то ли от нездоровой, необычной для них пищи, почти все больны несварением желудка, нередко можно услышать громкое урчание, зарождающееся в их утробах.

Между собой вьетнамцы недружны.

На первых порах, пока не адаптировались в русской среде, затевали между собой настоящие драки.

Как-то раз, после очередной хамской выходки скандальной заведующей производством Ми, Зинаида попыталась объяснить её самодурство: по-бабьи пожалела одинокую разведёнку. Оказывается, на заводе работал муж Ми и сильно её поколачивал, таскал за косы, не обращая внимания на невольных зрителей.

Теперь настал черёд Ми: для самоутверждения и реабилитации раненого самолюбия она без видимой нужды орёт и распускает руки. Однажды прямо в цехе, на глазах рабочих, умудрилась схлестнуться с Тхангом врукопашную. Разнимавшие пару свидетели долго вспоминали душераздирающую сцену, сопровождавшуюся криками и клоками оторванных волос.

– Как тебе у вьетнамцев? – как-то поинтересовалась знакомая из Владимира. – Говорят, там ужасная моральная обстановка, работать невозможно.

Я промолчала. Сейчас мне нужны деньги, потому и терплю.

Недавно в книге Марии Арбатовой прочитала интервью с эмигрантом Севой Новгородцевым. В Англии журналист блестяще прошёл адаптацию и даже был удостоен дворянского титула. Природный ум, понимание необходимости изучить среду, в которой очутился волею судеб, помогли понять и принять менталитет жителей туманного Альбиона. «Здесь ведь как: только повысил голос, ты уже не профессионал, ты уже существо второго сорта», – делился Сева.

Что ни говори, Европа и Азия – разно-полярные системы, слишком далеки друг от друга по мировосприятию…

 

Понедельник. Декабрь. Сегодня Линь в очередной раз посоветовал мне быть хитрой и циничной. Так прямо, без прикрас сказал: следуй, мол, этому правилу, в бизнесе только так нужно поступать. Слова были сказаны во время обсуждения грубых «наездов» сотрудников московского офиса на нас, заводских.

А случилось вот что. Три месяца назад жена одного из хозяев завода по причине беременности покинула пост начальника снабжения, правда, продолжала контролировать процесс закупок, сидя дома. В офисе появилась некая Рита, шустрая провинциалка, приехавшая завоёвывать Москву из маленького посёлка под Иваново и ставшая и.о. начальника отдела. Нагловатую, жёсткую манеру общения новой сотрудницы руководители завода расценили, как признак профессионализма и деловой хватки. Её помощник вьетнамец позорно сбежал, не выдержав Ритиного натиска и огромной нагрузки: отдел закупал более ста наименований сырья и материалов, контактировал с десятками поставщиков.

В тот момент директор Минь попросил меня помочь Рите, согласовывать договоры поставок по вопросам качества и подыскивать поставщиков дефицитного сырья. При этом, естественно, «забыл» предложить прибавку к окладу. Я не была сильно загружена на заводе и согласилась помочь: раньше имела опыт подобной работы. Хитромудрая Рита тут же, ссылаясь на огромный объём работы, все «расстрельные» позиции стала радостно спихивать на меня. И не только по вопросам качества. Обставила всё так, будто я должна принимать участие в размещении заказов.

Самым сложным объектом, доставлявшим наибольшее количество неприятностей, была стеклотара. Вьетнамцы стали поручать мне решение довольно серьёзных вопросов, связанных с закупками больших партий бутылок.

Мне пришлось потратить немало времени, чтобы вникнуть в курс дела. Пару раз выезжала в командировки на стекольные заводы, изучала технологию и нормативно-техническую документацию на стеклотару, консультировалась у специалистов по вопросам дефектов, лабораторного контроля качества и т.д.

Недавно директор задумал сменить поставщика, а перед этим забрал у него миллион штук бутылок. Так как отношения себя исчерпали, вьетнамцы стали выдумывать разные предлоги, чтобы не платить за тару: якобы бутылки совершенно не годились для производства. В циничном приёме нечестного бизнеса, называемом «кидалово», не было ничего нового: обычно так поступают партнёры, не дорожащие своей репутацией и уверенные, что найдут других поставщиков.

Акт о браке я составила в рамках разумного – бутылки отечественных производителей, действительно, не могли соответствовать высоким требованиям европейских стандартов по причине устаревшего оборудования стеклозаводов, то есть отсутствия реальных технических возможностей. Да и пресс-форма для изготовления бутылок уже выработала свой срок. Не хотелось выглядеть полной идиоткой. Но под давлением Тханга приходилось подробно описывать в актах многочисленные дефекты в виде «свилей» и «шрилей» и отступления от допусков, найденные всего лишь в десятках бутылок из миллионной партии.

Почему-то вьетнамцы очень любят копаться в мелочах, тратят кучу времени на рутинную, но бестолковую работу. Если бы это хоть как-то помогало делу…

В конце концов, начальство поручило Рите сделать договор с другим поставщиком и в виде приложения согласовать чертёж бутылки, где должны быть указаны необходимые допуски размеров. В октябре Минь дал команду подписать документ. После этого 20 ноября Рита выслала электронной почтой именно мне на согласование текст договора (который к тому времени уже… был подписан!). Я, посчитав, что это только проект, внесла свои предложения 22 и 26 ноября, причём Рита мои письма почему-то проигнорировала. Может, закопалась в работе или не решилась признаться, что договор уже вступил в действие.

И вот вчера Рита шлёт мне грозное письмо: за новую пресс-форму для бутылок заплатили, ждём от вас утверждённый чертёж и приложения к договору. Мол, всё затормозилось и встало только из-за меня. Я указываю ей на свои письма с замечаниями (боже, спасибо, что есть электронная почта!), она всё равно талдычит – поставщик ждёт решения от вас.

Я психую, пишу Миню – не много ли на меня грузят? Тот вызывает меня, Линя и поручает ему разобраться. Линь, постоянно находящийся в младенческом неведении относительно происходящего на заводе, нехотя берётся за поручение. Я притаскиваю ему всю переписку и договор, высланный вчера, где ни-че-го не исправлено по моим замечаниям. Странно, почему? И выясняется: потому, что замечания тогда уже нельзя было внести в договор – он был подписан. А замечания теперь нужно оформлять в виде дополнения к договору.

– Но это будет не дополнение, а протокол разногласий и называется он так, потому что в качестве технических условий, которым должны соответствовать бутылки, поставщиками был прислан документ, срок действия которого закончен в прошлом году, – парировала я.

Линь вроде понял.

– Да, вы правы, но сделайте, как Рита велит – в виде дополнения.

– Да ради бога! А как же чертёж? Она просит от меня утверждённый чертёж! Я давно предлагала ей сделать чертёж приложением к договору.

– Найдём чертёж...

Да уж, как это так получилось? Пресс-форма уже готова, а сделали её по чертежу… который только предстоит найти…

Выяснилось вот что: чертёж, по которому сделали пресс-форму, благополучно лежит у директора, ранее его согласовали с поставщиком (наверное, посредством многочасовых «бла-бла»), но не утвердили и не подписали. То есть, этот чертёж был обыкновенной бумажкой, не имеющей силы, впрочем, как и многие остальные документы, по которым работали вьетнамцы до того, как я пришла на завод.

На мою просьбу показать все чертежи на тару вьетнамцы вывалили кучу никем не подписанных бумаг. Дат тоже не было, пришлось долго разбираться, что первично, что вторично, когда что изменили и меняли ли вообще или были одни только разговоры…

Вот такой вьетнамский бизнес, который, по мнению руководства, должен быть циничным.

Я же вижу одно: от своей азиатской хитрости они сами же и страдают.

Людмила, наблюдая мои перипетии с чертежами и бутылками, однажды поведала, как несколько лет назад по своей глупости вьетнамцы проиграли суд и заплатили только юристам сто пятьдесят тысяч рублей.

Думаю, и в этом случае их попытка «кинуть» последнего поставщика бутылок им даром не пройдёт. В отрасли все друг друга знают: ушлые стекольщики регулярно общаются между собой и собирают информацию о клиентах. И держат вьетнамцев за ненадёжных и глупых партнёров, которые не знают элементарных вещей, например, разницы между ГОСТ и ТУ.

Доиграются, ох, доиграются вьетнамцы, наступит день, когда с ними откажутся работать. Им ничего не останется, как закупать евробутылку, что ощутимо ударит по себестоимости продукции.

В моём случае, как ни крути, «азиатская хитрость» сработала: сижу на скромном окладе и решаю вопросы на миллионы рублей. А мой непосредственный начальник лапочка Тханг спокойно сочиняет новые рецептуры на соусы, да ещё и покрикивает на меня. И знать не знает, что такое я стучу на компьютере с утра до вечера, о чём спорю со снабженцами.

С Ми Тханг не общается по причине физического и морального антагонизма, кульминацией которого стала пресловутая драка с вырыванием волос, поэтому мне приходится разгребать также все вопросы, связанные с проблемами на производстве…

В наш отдел контроля качества недавно приняты полуграмотные вьетнамские девушки, якобы для помощи мне в приёмке сырья.

На самом деле эти контролёрши контролируют не сырьё, а каждый мой шаг.

На днях среди восьми мешков с сухими грибами ушлые девушки нашли один с немного подмоченным уголком. Из партии в сто килограммов оказалось целых…160 граммов влажных грибов!

– Пиши акт, – заверещал Тханг.

– Мне некогда ерундой заниматься. Этим актом мы только всех насмешим.

Дело в том, что акты претензий по качеству направляются в отдел снабжения, далее – поставщику.

Недовольно сопя, упрямый Тханг начал что-то писать, но, видимо, процесс застопорился по причине плохого знания русского языка. Подошёл Линь, помог ему с переводом.

В споре об акте Линь не принял мою сторону – не в его правилах слушать доводы подчинённых. Повторил приказ: пиши!

С большим трудом уговорила Тханга написать не акт, а профилактическое письмо для отдела закупок. Пусть, мол, лучше смотрят за перевозкой товара – мешок-то был подмочен при транспортировке.

Не смешно. Грустно.

Недавно наша неуправляемая Ми с криками и визгом настояла на составлении акта – из 12 тысяч упаковок «Дой Пак» у 97 крышечки «закрылись не до конца». Безобразие! Опять суета, беготня, сбор шести подписей (придумали такую витиеватую процедуру). Да… с ними точно не соскучишься!

 

Пятница. Декабрь. Как бы русские ни изощрялись в работе, какие чудеса предприимчивости и интеллекта ни демонстрировали – вьетнамцы всё принимают как должное и никак не оценивают, ни устно, ни письменно. Оно и понятно: озвученная положительная оценка работника может спровоцировать просьбу о материальном поощрении, а это совершенно ни к чему. Но зато, опять же, в целях экономии средств, любая оплошность выпячивается и неоднократно припоминается. Вот, мол, какой нерадивый работник, пусть огрехи замаливает добросовестным трудом.

Вьетнамцам доставляет удовольствие противопоставлять себя русским. Однако, их потуги цели не достигают, они не понимают, как смешно выглядят, демонстрируя мнимое превосходство. Лучше бы вели себя попроще и чаще советовались – было б больше пользы для завода, да и сами на каждом шагу не попадали бы впросак.

Скудные знания русского языка вьетнамцами приводят к казусам, которые впору предлагать юмористам. Не посоветовавшись, вводят в бухгалтерскую программу новое наименование сырья или материалов. Так появился на свет «Стикер для вермишеля». На самом деле новая позиция – не стикер со штрих-кодом, а всего лишь наклейка с названием торговой марки, наносимая на упаковку с лапшой. И таких примеров – масса.

Делая ревизию склада, кладовщица Галя тихо сходит с ума.

 

Суббота. Декабрь. Помню, на курсах английского языка преподаватель предложила обсудить текст о двух различных системах ведения бизнеса – восточной (например, японской) и западной (американской). Первая характеризуется командным духом и коллективизмом, главное в ней – не выделяться, всё делать сообща, беспрекословно подчиняться старшим по званию, без разговоров и проявления инициативы. Просто делать, как велят – и всё. Без резких рывков и, не дай бог, риска.

Вторая не только допускает проявление частной инициативы, но и поощряет её. Стоит только вспомнить идеал американской мечты: во что бы то ни стало стать лидером, взмыть вверх по служебной лестнице. Каким образом? Неважно, главное – успех. Победителей не судят!

У вьетнамцев я получила практические навыки ведения бизнеса по «восточному» сценарию. Не раз хозяева давали понять: они наняли меня и теперь имеют право распоряжаться не только моим рабочим временем, но и… досугом.

Сегодня после работы, заметив моё желание уйти домой, директор Минь, напустив важности, стал выговаривать, как неразумному дитяти, что никакие личные дела и планы на вечер не могут приниматься во внимание, если коллектив задумал собраться на вечеринку.

Повод – проводы им же самим уволенной кладовщицы Нины Ивановны, которая в ожидании тёплых прощальных слов накупила еды и вина. Пришлось звонить мужу и переносить запланированное на вечер мероприятие.

За столом царила обычная для подобных посиделок атмосфера удушающей неискренности. В ожидании директора сотрудники сидели перед полными тарелками, пожирая еду голодными глазами. Минь появился минут через двадцать и, убедившись, что у всех налито, принялся петь дифирамбы виновнице застолья. Причина столь внезапного приступа человеколюбия прояснилась с первых же фраз.

– Вы – старейший сотрудник, работали у нас много лет, и мы надеемся, что не будете держать зла на компанию, – изрёк вьетнамец и добавил с придыханием, стараясь придать словам трагический тон. – Вы уходите... так получилось… мы очень сожалеем о вашем уходе…

Ах, вот оно что! Бизнес есть бизнес… Посёлок-то маленький, сарафанное радио работает на полную катушку, а кадры на завод нужны постоянно.

Я сидела, как на иголках: возмущал факт безапелляционного распоряжения моим свободным временем и даже деньгами. «Возьмёте такси, если опаздываете», – дал совет Минь, ни минуты не сомневаясь, что ради поддержания коллективного духа можно и потратиться.

Меня подташнивало от щедро сдобренных «азиатской хитростью» застольных речей директора, раздражала подобострастная поза Геннадия Петровича, сидящего напротив. Хотя полчаса назад особист жаловался, что опаздывает на междугородний автобус (по пятницам уезжал на выходные в свою деревню), теперь, в присутствии Миня, молчал и активно закусывал, чтобы не дай бог, не развезло. Покорный алкаш, срывающийся раз в месяц в приличный «штопор», чувствовал себя кругом виноватым, ему, как никому другому хорошо известен мстительный характер вьетнамцев. До гражданской пенсии ещё пяток лет, и потом, кто в наше время уходит на пенсию? Разве найдёшь работу на родине, в богом забытой костромской глубинке?..

Трудно придумать что-нибудь более тягостное и неестественное, чем эти заводские посиделки, сопровождаемые натянутым весельем, приклеенными улыбками и ужасным напряжением: с соседями по столу не получалось найти понимания ни на работе, ни на отдыхе.

Обычно застолье проходит следующим образом.

Еду всегда готовят только русские, даже если именинники – вьетнамцы. Все рассаживаются и ждут. Чувствуешь себя зрителем одного и того же плохо поставленного спектакля.

«Господа» приходят, как правило, с опозданием. Директор с серьёзным видом пытается сказать речь, смысл которой всегда одинаков: виновник торжества просто ангел, а в компании всё замечательно.

В присутствии вьетнамцев соотечественники, достаточно проголодавшиеся к концу дня, чувствуют себя скованно, стараются не накидываться на еду. Представители «титульной нации» по-хозяйски оглядывают стол и неспешно, с достоинством закусывают. Вино пьют маленькими глотками, показывая, что лишь отдают дань привычкам русских.

При каждом удобном случае представители «титульной нации» стараются подколоть русских: внимательно наблюдают, кто и сколько налил, подозревая в каждом любителя выпить. На непроницаемых лицах без труда читается презрительное отношение к алкоголю.

Однажды наблюдала такую сценку.

– Мне не нужно шампанское, – смущаясь, объясняла кладовщица Галя разливающему напитки Тхангу.

– А что – водка? – ехидно парировал вьетнамец.

– Вино, пожалуйста, – смутилась пожилая женщина, уловив в вопросе издёвку.

И только когда директор уходит и за ним подтягиваются остальные вьетнамцы (им тем более «западло» сидеть в компании русских, свою норму отсидки они выполнили), застолье вступает в свою нормальную стадию: все, в соответствии со своими пристрастиями, начинают пить и с аппетитом закусывать.

Вот и думаешь, для чего нужны все эти сборища? Для демонстрации несуществующего корпоративного братства?

 

Вторник. Декабрь. Наступил день новогодней заводской вечеринки. Для усыпления бдительности вьетнамцев пришлось сочинить целую легенду о срочном отъезде. Мне было милостиво разрешено уйти пораньше.

Итак, предстоял очередной принудительный сбор людей, которые вне работы никогда друг с другом не то чтобы сели за один стол, а, как говорит моя тётушка, не присели бы на одну поляну.

Накануне события Зинаида важно заявила в узком кругу: если вечеринка будет совместной и администрация соберётся за одним столом с рабочими, она постарается уехать.

Такой вот ультиматум от дамы «голубых кровей», забывшей, как пару лет назад мыла полы.

Столы все-таки решили накрыть раздельно: внизу, в столовой – для рабочих, мастеров и работников склада, а на втором этаже – для начальства и бухгалтерии.

На этот раз к процессу приготовления еды присоединились и вьетнамки: шустро стряпали фирменные колбаски с начинкой из морепродуктов, риса и зелени в оболочке из тонких рисовых лепёшек, жарили в кляре со специями крупные креветки.

Русские крошили ингредиенты для салатов «Мимоза» и «Оливье» (куда же без него!), нарезали мясные и рыбные ассорти, фаршировали икрой половинки яиц.

Из Москвы на торжество прибыл директор торгового дома Лыонг. Начальство уединилось на совещание и вышло к народу, когда столы были накрыты.

В тесный зал столовой с трудом набился весь штат завода, распределившись на небольшом пятачке по принципу: «верх» против «низа». Директор произнёс речь с использованием любимых словосочетаний: «наш завод», «дружный коллектив», подвёл итоги года и нарисовал многообещающие перспективы (не уточняя, для кого именно). Стараясь показать близость к народу, вьетнамские начальники обошли строй, с каждым работником чокнулись пластиковыми стаканчиками, немного посидели за столами и ушли наверх, тем самым, продемонстрировав истинное положение вещей – каждому своё. И перечеркнули всё то, что было сказано несколько минут назад. Рабочие, грузчики и уборщицы продолжили праздник в своей компании.

Наверху, у менеджеров среднего звена закуска была более разнообразной, да и вина дороже, вместо дешёвых нектаров – элитные марки соков, много фруктов и сладостей. Однако за столом особого веселья не чувствовалось. Уловив настроение, Минь попытался расшевелить коллег и предложил поделиться анекдотами. Главбух поддержала шефа парой анекдотов, но собравшиеся за столом, не успев толком ни выпить, ни закусить, никак не отреагировали. Воцарилось напряжённое молчание, все сидели, как на поминках.

На этот раз моя легенда для ухода показалась Миню убедительной, и обошлось без нравоучений. Я с огромным облегчением помчалась домой на такси.

 

Четверг. Январь. В цехах и на совещаниях вьетнамцы общаются между собой исключительно на родном языке, не обращая внимания на находящихся рядом русских. Любое, даже самое простое дело, азиаты любят обставлять шумной трескотнёй, говорят много и долго, упоительно отдаваясь процессу. Порой кажется, наслаждаются своим красноречием, кайфуют от звуков голоса, богатых тембровыми оттенками.

В рабочей обстановке это кажется излишним и раздражает.

Невольно думаешь – наверное, вьетнамцы, в массе своей, как бы выразиться помягче, болтуны.

Однако не всё так просто. Обсуждая проблемы с более-менее владеющими русским языком вьетнамцами, приходится ждать, пока те не переведут суть разговора остальным. Иногда понимаешь: одним только переводом дело не ограничивается, и обсуждение вопроса идёт в совершенно другом ракурсе, нежели с нами. Совещания только внешне выглядят конструктивными, на самом деле участники получают разную информацию.

На заводе все серьёзные обязанности лежат на русских. Вьетнамцы, за исключением генерального директора, для реальных дел совершенно непригодны. И дело не в плохом знании языка. В массе своей это недалёкие, малообразованные люди, при этом апломба – хоть отбавляй. Обожают придираться к русским, замечая даже мелкие огрехи, с удовольствием ехидничают над промахами, всячески выпячивают своё привилегированное положение.

Вьетнамцы уверены: в отличие от рядовых сотрудников, начальство имеет право вести себя, не считаясь с нормами поведения. Тханг, как только получил должность, обзавёлся дурной привычкой давать поручения, не интересуясь, занята ли я и что делаю в данный момент. Просто подходит к моему столу, кладёт поверх документа, с которым работаю, свою бумагу, тычет в неё грязным ногтем, требуя немедленно прочитать и тут же дать ответ.

Поневоле задумаешься, насколько продуктивны по своей сути эти, так называемые, азиатские деловые традиции. Как ни старается на словах директор Минь показать себя либералом и демократом, на практике всё происходит ровно наоборот. Возникают сомнения и в искренности самого Миня: кто знает, что обсуждают между собой вьетнамцы на бесконечных совещаниях в узком кругу?

 

Среда. Февраль. Сегодня по лунному календарю азиатский Новый год. Три недели назад бывшая поселковая продавщица, выбранная профсоюзным деятелем, поставила в ведро с мокрым песком огромные, высотой с человека, ветки вишни. На тонких стеблях проклюнулись нежные розовые бутоны. Рукотворное «новогоднее дерево» было выставлено в холле. Для пущей красоты ветки дополнительно украсили розовыми цветочками из бумаги.

На этот раз вьетнамцы накрыли стол сами, без русских – угощение было исключительно национальным, специфическим. В центре стола, в окружении уже знакомых нам кушаний, на большой тарелке располагалось главное блюдо, символизирующее изобилие и благополучие: нечто, похожее на рисовый пудинг, с гороховым пюре внутри. Русские послушно, хотя и не без труда, проглатывали необычную еду и усиленно делали вид, будто очень вкусно – не хотелось выглядеть невоспитанными. Однако, после ухода директора, как водится, отдали дань более привычной закуске.

Я же опять маялась – было жаль терять время в неинтересной компании. На этот раз пришлось пройти испытание до конца, впереди ждал день отдыха – хоть какая-то польза от восточного Нового года. Чтобы развлечься, стала расспрашивать вьетнамцев о религии. Оказалось, с этим у них полный порядок: есть выбор между буддизмом, конфуцианством и христианством. В чести также язычество, культ предков. В каждом доме есть алтарь – место поклонения семейным пращурам.

На следующий день после праздника сотрудники столпились у входа – никому не разрешалось входить в помещение до прибытия директора. Наконец, подъехал Минь, вышел из машины с незнакомцем, как потом оказалось, исполняющим роль «шамана». Парочка с важным видом обошла все помещения, проведя какой-то обряд и окуривая воздух. В течение дня запах благовоний преследовал во всех помещениях, но особенно стойко держался в кабинете директора.

 

Пятница. Февраль. Вчера Тханг с выражением лица, подходящим для торжественного вручения подарка, сообщил, что я с ним и директором отправляюсь на выставку «Продэкспо» в Москву.

Смешной, не стал бы раздувать щёки, если б знал, что в качестве сотрудницы серьёзной коммерческой компании я дважды в году работала на стендах выставочных павильонов Красной Пресни.

– Надень костюм с рубашкой и галстуком, – дала совет Тхангу, опасаясь, что тот поедет в Москву в своей кацавейке, свободно болтающейся на худеньких плечах.

Рано утром мы погрузились в машину Миня, провожаемые косыми ревнивыми взглядами тётенек из бухгалтерии и завлаба Людмилы, вечно обиженной отсутствием внимания к своей персоне.

И на выставке вьетнамцы сэкономили: образцы соусов нашего завода приютила на стенде небольшая оптовая компания.

Оставив одежду у торгашей, я покорно двинулась за начальниками. Минь почему-то не разделся и вышагивал в своей непрезентабельной куртке и кепке. Тханг шлёпал за ним в огромных зимних ботинках, за высокие задники которых постоянно задиралась то одна, то другая штанина. Однако вид у вьетнамцев был такой важный, будто они, по крайней мере, являлись хозяевами приличного стенда.

Директор нёсся вперед наобум, мы с Тхангом молча семенили следом. Я слишком поздно поняла, что Минь совершенно не ориентировался в многочисленных залах, но, будучи в плену своих представлений о поведении начальника, не мог попросить у меня помощи и разобраться в схеме. Впервые на выставке я оказалась в дурацком положении: ни остановиться там, где интересно, ни перехватить чего-нибудь вкусненького – один только бестолковый драп.

Наконец Минь остановился возле стенда тайской компании. Начали общаться по-английски, попробовали соусы. Продукция оказалась гораздо интереснее и вкуснее нашей. Удивила реакция тайцев на вьетнамцев: холодные взгляды, непроницаемые маски на лицах. Вежливо-равнодушный отказ дать образцы. Нет – и всё! «Что имеется – уже заказано клиентами...». Минь виновато отошёл, пожав плечами. На других азиатских экспозициях нас встречали точно также. Вежливые отказы: ничего нет, всё отдано.

– Кто же вам даст образцы, вы же представились производителями соусов, то есть вы для них конкуренты, – пыталась я образумить коллег. – Нужно было притвориться заинтересованными оптовиками.

«Где не нужно – перемудрят, а в элементарных вещах не соображают», – удивилась недальновидности вьетнамцев.

Тайцы, корейцы и прочие азиаты вели себя одинаково: горделиво, словно петухи на колхозном дворе, расхаживали вдоль своих стендов, неприкрыто-презрительно, зорко приглядывали за наёмными русскими сотрудниками. Прижимистые коммерсанты не выкладывали съестное на доступные посетителям прилавки, в этот последний день работы выставки продавали посетителям образцы продуктов по сто рублей за штуку.

Совершенно иную картину можно было наблюдать на отечественных стендах: у русских можно было бесплатно разжиться и едой, и напитками, чем я и воспользовалась, перехватывая на ходу.

Увидев, как вконец обессиленный от голода Тханг подошёл к прилавку с выпечкой, озадаченно перебирая монеты, я сунула ему в руку горячий пончик: ешь, мол. Нужно было видеть его лицо, когда он брал этот пончик! В его вьетнамских мозгах никак не укладывалось понятие об угощении, в чёрных горошинах глаз мелькнуло сомнение, и лишь потом, когда убедился, что точно дают бесплатно, улыбнулся: надо же, существуют на свете люди дающие просто так.

«Как же противно с ними, господи, – в сотый раз поймала себя на мысли, – жмоты и крохоборы – всех ровняют по себе!».

 

Понедельник. Февраль. Каждый день после работы сотрудники, проживающие во Владимире, собираются в салоне «газели» и минут десять ждут опаздывающих. Сегодня главбух задержалась, все занервничали – всем хотелось скорее попасть домой. Неожиданно дверь машины открылась, на переднее сиденье бухнулась Нга, препротивнейшая вёрткая работница ОТК.

– Эй, ты куда села? – окликнул вьетнамку водитель.

– Давай дом, пять минут, – скомандовала та, нагло уставившись на него чёрными бусинами глаз, блестевшими из-под нарисованных карандашом полосок, заменявших брови.

– Вылезай, тебе до дома идти пять минут.

– Би-лять, би-лять, би-лять, – пропищала вьетнамка, нехотя освобождая место подошедшей главбуху.

Мы только переглянулись.

Вьетнамские сотрудницы ОТК, «глаза и уши начальства», как называет их должность Линь, призваны выполнять ту же работу, что и я, то есть дублировать. Директор объяснил это так: они, мол, будут учиться. О том, что ученицы должны за учителем ещё и приглядывать, мне не сообщили. В обязанности сотрудниц входил отбор проб сырья, прибывшего на склад за день.

Отобранные мною пробы сырья проходили лабораторную проверку, окончательный протокол о качестве имел официальный статус, а их бумажки, как элементы стажировки, для производства не имели никакого значения.

Однажды Нга решила не ограничиться одной только учёбой и выслужиться перед начальством.

Дело было так. Я пришла на склад отобрать пробу сухого молока, остановилась возле бумажных мешков, попавшихся на глаза, стала осматривать, ища этикетки.

– Нет..! Это… нет! – неожиданно услышала за спиной тоненький голосок Нга, которая почему-то оказалась за моей спиной и махала рукой куда-то в сторону.

«Нет так нет», – подумала я и двинулась вслед за девушкой. В штабеле, где, судя по дате выработки, действительно, лежали мешки последней партии молока, я проверила всё, что полагается, отобрала пробу и ушла.

На следующий день, на очередном утреннем совещании Тханг, в упор, зло посмотрел на меня и, ни с того ни с сего, пролопотал: «Молоко сухой брал?».

Я кивнула, не понимая, куда он клонит.

– Какой молоко брал? – вдруг заорал вьетнамец. – Сталый? Какой мешок брал?

Я не сразу поняла вопроса. Оглядела сидящих за столом. Нга дерзко посмотрела мне в глаза и, явно довольная собой, подтвердила: «Это я сказал».

– Я же не брала пробу, а только начала смотреть... – спокойно объяснила, сообразив, что вьетнамка имела в виду мой первоначальный осмотр старой партии.

Не тут-то было! Тханг продолжал сердито выговаривать, поверив кляузнице Нга. Ему больше понравилась версия, в которой русская выглядела глупой бабой, пытавшейся взять пробу не из той партии, а соотечественница-умница Нга предстала героиней, предотвратившей преступление.

«Помилуйте, – пронеслось у меня в голове. – Нга – дежурит на складе весь день и знает место выгрузки нового сырья, я же только начала поиски. Чем же тут гордиться?! И что же ждёт меня потом, когда девушки выучатся?» – рассуждала я, вспоминая по-азиатски непроницаемое лицо вьетнамки и нескрываемую злобу в чёрной глубине глаз.

Театр абсурда продолжал жить и процветать. Полуграмотные вьетнамцы обличали русских специалистов то в тупости, то в лености, то во всех грехах сразу...

И это при том, что наш цивилизованный проевропейски настроенный директор Минь при каждом удобном случае просит, чтобы я учила сотрудниц ОТК правильно отбирать пробы и принимать сырьё…

Хрен они теперь получат, а не учёбу.

 

Четверг. Февраль. Серьёзные частные компании стараются привлечь квалифицированных сотрудников наличием «социального пакета». Наш завод, судя по всему, в таковых не нуждается: недавно мы потеряли последние маленькие радости в виде удобоваримой еды в обеденный перерыв.

Два месяца назад директор Минь привёз из Вьетнама свою тётю Тхоа. Появление на заводе худенькой сморщенной старушки напрочь перечеркнуло всё его тезисы по поводу приоритетов интересов компании перед личными, напротив, нам дали понять: ничто человеческое ему не чуждо, а своя рубашка ближе к телу.

С первых же дней Тхоа держалась по-хозяйски, демонстрируя принадлежность к касте избранных неприкасаемых: шустро перемещалась по заводу, в упор разглядывала работников своими колючими глазками и, сморщив маленькое, как у обезьянки, личико, выражала перманентное недовольство всем и всеми.

Сначала старушка мыла полы. Потом Минь, видимо, решил, что это занятие недостойно родственницы директора и перевёл её на кухню.

Еду вьетнамцам готовила их соотечественница, для остальных работников обеды стряпала весёлая поселковая девушка Маша. Мы постоянно нахваливали её фирменные котлеты и наваристые супы.

Старушка Тхоа стала помогать обеим поварихам и, помимо основной работы, приглядывала за русской поварихой, чтобы та не сделала что-нибудь не так или, не дай бог, не взяла лишнего. То есть занималась привычной слежкой за русскими.

Вскоре её землячка-повариха отбыла на родину, и Тхоа начала готовить обеды для вьетнамцев. По-видимому, у старушки что-то не заладилось: часть едоков перешла на русскую еду, которую готовила Маша, а остальные стали приносить обеды из дома. Пожаловаться на родственницу директора никому не приходило в голову.

Злобная старушка, чувствуя, что ею недовольны, стала отыгрываться на Маше. Поначалу покладистая, с чувством юмора девушка пыталась не обращать внимания на постоянные подколы напарницы, но однажды в декабре подсела к обедавшим сотрудникам и пожаловалась: «Какая наглая эта Тхоа! Наговорила на меня… Получается, я вру, а она права?! Уйду, обязательно уйду после нового года!».

На обед отводилось всего полчаса, и нам было недосуг разбираться, что там произошло на кухне. Нрав вьетнамцев, способных оговорить и подставить любого, был не в диковинку, но тогда в Машины угрозы никто особо не поверил: девушка воспитывала маленького ребёнка, жила неподалёку, работала только половину дня – чего ещё желать? Думали, погорячилась, рассосётся.

Но, по-видимому, Машу здорово оскорбили, и девушка рассчиталась.

Для работников завода настали чёрные дни.

Вот уже второй месяц они обедают домашними заготовками или заливают кипятком ненавистную растворимую лапшу. А рабочие-гастарбайтеры, не имеющие возможности приготовить еду дома, после тяжелой работы в цехе или на складе вынуждены давиться ужасным варевом.

Я честно старалась привыкнуть к новому меню, но смогла продержаться только три дня. Суп в исполнении Тхоа представлял собой жидкость, в которой с трудом можно было найти кусочек картошки или морковки. Зато сверху плавал слой жира, явно не мясного происхождения, скорее всего это было пальмовое или кокосовое масло – самый дешёвый и вредный жир, который только есть в природе. Варёные овощи и пересоленные сухие кусочки мяса, подаваемые на второе, аппетита также не вызывали.

Я рассматривала содержимое тарелок, и на ум приходили передаваемые из уст в уста страшилки с описанием технологии приготовления обеда по-вьетнамски. Оставшийся после жарки жир новоявленная повариха выливала в суп. Все мясные отходы и очистки овощей у бережливой Тхоа, решившей сэкономить деньги любимому племяннику, также шли в дело.

– У них не принято выбрасывать продукты, – делилась Маша, – недоеденные порции на следующий день добавляют в кастрюлю.

О санитарии также речи не шло. Микроволновка, в которой вьетнамцы разогревали свои порции, заросла ошмётками еды. Кухня кишела тараканами и мышами – всё это я видела своими глазами – в отсутствие Людмилы не раз приходилось сопровождать представителей санэпиднадзора, обрабатывающих помещения инсектицидами.

Интересно, как долго я продержусь на сухомятке и «Бизнес-меню»?

 

Вторник. Апрель. Московский офис прислал распечатки сайтов, в которые сотрудники завода заходили в рабочее время. У меня, вроде, криминала нет. Контроль… контроль повсеместный. Такое чувство, будто со всех углов подглядывают…

Самое смешное – всё равно у вьетнамцев под самым носом воруют.

Каждую пятницу Геннадий Петрович собирается домой на выходные. Пользуясь благосклонностью Зины, в ведении которой находится склад нужных в хозяйстве вещей, набивает сумку ручками, перчатками, стиральным порошком, одноразовой посудой и, разумеется, соусами. Особенно благоприятными для пополнения семейного бюджета становятся праздники: для клиентов массово закупаются подарки, кладовая Зины доверху забивается бутылками и пакетами с соусами. Всё это развозится нужным людям лично Геннадием Петровичем. Только он знает, кому и сколько предназначается.

Зимой Геннадий Петрович нанимает таджиков расчищать снег, летом – убирать двор. Расплачивается наличными, которые берёт у директора. Сколько получили работники, ведает лишь Геннадий Петрович. Как-то раз отставник вывез со склада в местную организацию «Промэкология» бракованные рулоны полиэтиленовой плёнки. Через месяц директор спохватился – где деньги? Бывший вояка даже не смутился: забыл, говорит, спросить у них, позвоню, узнаю. Удачно косит под дурачка, хотя совсем не дурак: частенько списывает забывчивость на контузию. Для меня остаётся загадкой, почему вьетнамцы прощают ему появление на работе с красным опухшим лицом, а то и недельные загулы? Наверняка за какие-то особые заслуги...

Недавно вьетнамцы задумали кое-что построить и взяли на работу Юрия Матвеевича, крепкого деревенского хозяина. Строитель стал входить в курс дела – и ужаснулся.

Перед его приходом Геннадий Петрович заключил с таджиками договор на строительство небольшого здания под очистную станцию. Те успели сложить две стены, причём прямо на земле. Дело было зимой. В марте стены благополучно рухнули. Строители не знали, что фундамент нужно заглублять на глубину промерзания? Сомнительно. Скорее всего, схалтурили.

Второй проект с теми же таджиками на прокладку канализации Геннадий Петрович не успел воплотить в жизнь. Разобравшись в договоре, Юрий Матвеевич доложил Миню: расценки на работы явно завышены. После этого случая Минь постановил: без подписи нового прораба ни одна смета подписана не будет.

А правдолюб нажил себе врага в лице разоблачённого особиста.

Ещё чудовищнее обстояло дело с учётом на складе.

Кладовщица Галя ежеквартально сама себе делала «ревизию». Второй член комиссии по снятию остатков бухгалтер Лилечка имела стойкую привычку ходить на работу исключительно для формальной отсидки. Вся её деятельность сводилась к отражению в программе 1-С нескольких операций прихода-расхода сырья и материалов. А чтобы не скучать, офицерская жена развлекала сотрудниц бухгалтерии поселковыми сплетнями и рассказами о прелестях своей прошлой благополучной жизни при социализме: бесплатное жильё, детские сады, пайки с дефицитной тушёнкой и колбаской, поездки на курорты.

– Никогда не упиралась на работе, как другие, – гордо изрекала разнаряженная дама, полируя свои ухоженные ногти.

Разумеется, Лилечка считала ниже своего достоинства часами торчать в грязном холодном помещении склада и, не глядя, подписывала всё, что насчитывала Галя. Обеих это вполне устраивало.

В бухгалтерской программе было два раздела: склад сырья и материалов и склад брака. Если в первом поддерживался какой-то порядок, то второй склад никто никогда не проверял. Там годами копились бутылки, ненужные упаковочные плёнки, этикетки. Склад брака директор почему-то дал задание разгребать мне, заодно поручив принимать участие в ежеквартальной ревизии и основных складов.

Первое же комиссионное снятие остатков вызвало немало вопросов. Я стала свидетелем того, как Лилечка, походив для вида по складу пару часов, отбыла пить чай в свой тёплый кабинет, да так и не вернулась, а кладовщица продолжила снятие остатков с подручным вьетнамцем. Вот такая случилась ревизия.

 

Среда. Апрель. Во дворе завода появился дощатый вагончик площадью двенадцать квадратных метров.

– Это для большой собаки? – пошутила я, обращаясь к проходившему мимо Линю.

– Нет, для люди, – серьёзно ответил тот.

– А холодно не будет?

– Будет печка.

– А помыться где?

– Завод, – кивнул в сторону Линь.

– А кухня, туалет?

– Будет рядом.

Я заглянула в единственное небольшое окошко человеческой конуры. Узкое помещение наводило на невесёлые мысли о теплушках времён гражданской войны.

Зашла на проходную к украинцу Николаю, бессменно проживающему на пяти квадратных метрах. Он подтвердил:

– Ага, планируют поселить в этой конуре минимум шесть человек: на нарах в два ряда. Проход между кроватями – полметра. Они ещё и плату будут брать за удобства. А что? Вон, в контейнере таджики жили, так платили за него по тысяче рублей.

– Да ну, – не поверила я.

– Ты что думаешь, я же тоже плачу четыреста вот за это, – Николай обвёл взглядом свою камору. Заметив мои округлившиеся глаза, продолжал:

– Я платил шестьсот, потом пошёл к директору и попросил снять деньги за проживание. Мол, я на работе круглые сутки нахожусь. Они же не берут плату с рабочих за нахождение на заводе? «Ну, ладно, плати хотя бы половину», – согласился Минь. – Так противно стало от этого торга, я просто развернулся и ушёл. А недавно мне говорят: плати четыреста, всё подорожало…

Меня передёрнуло: есть ли предел мелочности и жадности?

 

Вторник. Июль. Уволился снабженец Тимур, зарплата в тридцать тысяч рублей его не удержала. Следом ушёл и Линь – причина увольнения известна только ему. Впрочем, факт ухода вместе с Тимуром, с которым вместе упорно проталкивал бракованные бутылки, даёт немалую пищу для размышлений…

За последние полгода сменились два заведующих складом, оба вьетнамцы. Ушла русская главбух после того, как в качестве «элиты» съездила во Вьетнам. Собирается уйти бухгалтер по зарплате.

Всё это заставляет крепко задуматься…

Тханг продолжает выпендривается и лютует вовсю. За любую промашку по вине кого бы то ни было, но связанную с сырьем или тарой, отыгрывается на мне.

– Почему не контроль? – недавно орал, как резаный, узнав, что рабочие-вьетнамцы со склада отдали рулоны бракованной этикетки в цех, хотя после составления акта о забраковке они были отложены в специальное место (для склада брака до сих пор не выделено отдельное закрывающееся помещение).

– Как контроль? – я не выдержала, сорвавшись на повышенный тон. – С ружьём стоять возле брака? Вот ты по-вьетнамски и объясняй своим, коль они бестолковые.

И еле сдержалась, чтобы не произнести вслух: «Наберут идиотов и сваливают с больной головы на здоровую».

 

Четверг. Июль. Уже месяц ходит на завод учительница русского языка, два раза в неделю по полтора часа даёт уроки вьетнамцам. Оплата – тысяча рублей за занятие. Мы же, сотрудники завода, учим этих пришельцев не только языку, но и всем премудростям технологии, бухучёта и менеджмента, а получаем за все мучения всего лишь небольшой оклад. Пора сваливать отсюда…

Педагог как-то разоткровенничалась со мной, выразив удивление: как так получилось, что за пять лет работы в русскоязычной среде толковый парень Тханг, как и другие его коллеги, так и не выучил русский?

– Очень просто, – объяснила я. – Не хотели учить, потому что не считали нужным. Они не уважают русских и Россию. Можно не беспокоиться об этикете и отдавать команды подчинённым двумя словами: «давай», «быстрей». Не имеют понятия о том, что в присутствии русских коллег неприлично вести разговоры между собой на вьетнамском языке.

Впитанное с молоком матери воспитание не позволяет вьетнамцу, занимающему хоть какую-то должность, относиться уважительно к человеку, стоящему ниже по социальной лестнице. Никогда он не станет считать его равным себе, будь тот хоть с тремя дипломами. Деньги и должность – вот что для вьетнамца главное в определении ценности человека.

 

Понедельник. Июль. Ура! Наконец-то появился свет в конце тоннеля. Моя бывшая коллега по бизнесу пригласила к себе на работу во Владимир. Прощай, немытая Россия, страна господ, страна рабов… Адьё, вьетнамцы!

Стала оформлять увольнение. Для Миня это был шок: он искренне считал, что для любого работать на его предприятии – большая удача. Так и не понял разницы между бесправными гастарбайтерами и местными специалистами с образованием, «разбалованными» нормальным человеческим обращением.

Иногда размышляю: может, я слишком требовательна, расслабилась в комфортной атмосфере, царившей в компаниях, где работала раньше? Пресловутый «вьетнамский менталитет» понятен основной массе восточных рабочих – таджикам да вьетнамцам. Им легче привыкнуть к унижениям и покорности. У хозяев и работников с Востока очень похожее поведение: и те, и другие могут, без особой причины, резко выйти из себя, закричать, затопать ногами, хлопнуть дверью. А потом, как ни в чём не бывало, улыбаться.

Возможно, и так. Нам, северянам, такой буйный артистизм точно не подходит… просто не понять…

 

Понедельник. Август. На новом месте постепенно вхожу в курс дела. Всё нормально: коллеги меня уважают, и я просто купаюсь в дружеской атмосфере, о существовании которой порядком подзабыла.

О прежней работе, как о кошмарном сне, стараюсь не вспоминать. Стоит только представить вьетнамский завод, появляется чувство противной липкой грязи, от которой трудно отмыться. Наверное, такое чувство знакомо любому, кто долго терпел унижение. До сих пор удивляюсь, как мне удалось продержаться на заводе целый год?

Перечитываю эти записки и понимаю: получается слишком уж мрачная картина. Так не бывает, чтобы жизнь была выкрашена только чёрным цветом. Пытаюсь вызвать в памяти хоть что-то хорошее.

Ага, кажется, нашла.

Однажды светлым днём вместо тётушки Тхоа в столовой появилась новая повариха, правда, тоже вьетнамка. Народ воспрянул духом: обеды стали вкуснее, в столовой провели ремонт, зазвучала приятная музыка. Повариха почему-то прониклась ко мне симпатией: заметив, что люблю креветки, часто подбрасывала во второе блюдо лишнюю штучку. А однажды по-настоящему рассмешила, даже растрогала. В тот день креветки предназначались только вьетнамцам, а русским давали котлеты. Но моя благодетельница, мило улыбаясь, шлёпнула пару больших креветок прямо в щи, чтобы не засветились и не вызвали ненужных вопросов у соседей по столу.

Внимание поварихи меня очень тронуло. Щи с креветками – это же настоящий символ дружбы русского и вьетнамского народов!