Игорь ХАРИЧЕВ

 

Родился в 1947 году. По основному образованию физик. Генеральный директор журнала «Знание-сила». Главный редактор литературного приложения «Знание-сила: Фантастика». Рассказы и повести публиковались в журналах «Кольцо А», «Нева», «День и ночь», «Литературная учеба», «Дети Ра», «Зинзивер», в альманахе «Родники», в газетах «Литературная Россия», «Российские вести» и др. Автор романов «Кремлевские призраки», «Будущее в подарок», «Своя вселенная», «Секретный проект», сборника повестей и рассказов «Мы и Россия», книги «Незнакомые знакомые слова». Секретарь СП Москвы.

 

 

СТАЛИН, МОЙ ДЕД И Я

Рассказ

Мариэтте Чудаковой

1.

«Если бы я знал правду, я бы убил его», – сказал мой дед. Меня тогда еще не было на свете. Мне рассказала об этом мама. Правда, и она не слышала этих слов, а если бы услышала, ничего бы не поняла – ей было тогда шесть лет. Мама узнала об этом гораздо позже от бабушки, Анны Дмитриевны.

В каких обстоятельствах ни прозвучало бы подобные слова, речь шла о лишении жизни другого человека. Допустимо ли убивать? Иисус Христос учил: не убий. То же самое завещал Моисей в своих Заповедях. Но разве убить злодея – не благо? Разве спасти десятки тысяч жизней ценой убийства одного человека, если речь о жестоком тиране, виновном в смерти многих и многих – разве это не повод нарушить заповеди?

Я не знал ответа на эти вопросы. Порой мне казалось, что такое убийство морально оправдано. Порой – что даже в подобном случае непозволительно нарушать, наверно, самую главную для человека заповедь: не убий.

Я прекрасно помню о Шарлотте Корде, правнучке знаменитого драматурга Пьера Корнеля, которая зарезала Жана Поля Марата, известного политического деятеля эпохи Великой французской революции. Я не забыл про Джона Уилкса Бута, сторонника южан, застрелившего шестнадцатого президента США Авраама Линкольна – это случилось в театре при большом стечении народа. Я уж не говорю про Веру Засулич, пытавшуюся убить петербургского градоначальника Федора Трепова, но лишь тяжело ранившую его. У каждого из покушавшихся были свои мотивы, казавшиеся им благородными. Но я не готов ни оправдывать этих людей, ни осуждать их. Конечно, ими была нарушена важнейшая заповедь, но ради неких идеалов. И кто знает: возможно, на особых весах, на которых устанавливается после смерти человека баланс плохого и хорошего, сделанного в течение жизни, конечный итог у каждого из них все-таки был в пользу хорошего…

Что важнее, намерение или то, что получилось? Бродский утверждал, что величие замысла оправдывает результат. Но кто из нас интересуется замыслом, видя конкретный итог неких действий? Тем более, если он малозначительный, не заслуживающий внимания. Впрочем, здесь совсем другой случай: результат заведомо ужасный, а как еще назвать убийство? Но замысел во всех случаях был достойный – наказать зло, помочь делу, которое считаешь праведным. Шарлотта Корде в обращении к французам написала: «О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый вселенной, он стоит вне закона…» Она считала, что совершает благое дело. Революционный трибунал посчитал иначе – Шарлотту приговорили к смерти. Зато Веру Засулич присяжные оправдали, чему способствовали позиция председателя суда А. Ф. Кони и защитника П. А. Александрова. Оправдательный приговор был восторженно встречен в обществе, а собравшаяся у здания суда в большом количестве публика, узнав о решении присяжных, устроила радостную манифестацию.

Стоит поразмышлять еще об одном результате каждого из покушений: как оно сказалось на судьбе страны. Бут в значительной мере добился поставленной цели: со смертью Линкольна чернокожее население США, несмотря на официальную отмену рабства в 1863 году, на долгие годы потеряло право на полноценную свободу, которую хотел реализовать на всей территории страны Линкольн.

Шарлотта Корде фактически добилась противоположного желаемому результата: убийство Марата дало повод превратить его в мученика, а сторонникам террора – беспрепятственно истреблять своих политических противников. Шарлотта, заявившая на суде, что «убила одного, чтобы спасти сто тысяч», по сути, оказалась самой последовательной ученицей Марата, она довела до логического завершения его принцип – принести в жертву немногих ради благополучия всей нации.

Что касается Веры Засулич, то ее неудачная попытка убийства Трепова ничего не изменила – в России всё осталось по-прежнему в отношениях властей с подданными империи. Как не было уважения к человеческой личности, так его и не стало после акции Засулич. Его нет до сих пор. Вызвавший восторг либеральной общественности оправдательный приговор был отменен на второй день, и только бегство в Швейцарию избавило Засулич от длительного заключения. Россия на всех парах шла к неизбежной катастрофе – февральской революции и октябрьскому перевороту.

Так что вопрос отнюдь не праздный: принесло бы России благотворные изменения убийство Сталина? Но ответ, по-моему, однозначный: да. Если бы кто-то убил тирана еще в тридцать седьмом или тридцать восьмом, в стране остановился бы неумолимый конвейер репрессий: издевательств, жестоких пыток, расстрелов, ломки судеб. Откуда такая уверенность? После смерти Сталина в пятьдесят третьем многое изменилось за короткий срок. Люди наверху повели себя иначе, дав пример всем остальным. Были прекращены многие процессы, прежде всего, дело врачей. Берия, в жестокости которого не стоило сомневаться, начал вдруг предлагать реальную либерализацию в стране. Понял, что настали другие времена. Так что убийство Сталина, без сомнений, стало бы для страны благом.

Остается лишь один серьезный вопрос – его непременно зададут любители Сталина: выиграли бы мы войну без «отца народов»? Думаю, что он неправомерен, этот вопрос. Без пакта Молотова – Риббентропа, и особенно без секретного приложения к нему – специального протокола «О заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики», до войны дело бы не дошло. Гитлер перехитрил Сталина. Без пакта он не рискнул бы напасть на Польшу в тридцать девятом. И его войска не стояли бы в полной готовности в июне сорок первого у новых границ СССР, где к тому времени еще не успели построить новую линию укреплений взамен прежней, которую уже забросили. История пошла бы по-другому…

На горизонте показались живописные высотки Москва-Сити, стоящие тесной группой. Мне нравилась эта часть столицы – в ней чувствовалось дыхание двадцать первого века, неудержимое стремление в будущее. Мой путь лежал туда.

Я добрался наконец до здания, в котором находился наш офис, въехал на подземную стоянку. Оставив машину, направился к лифту. Пришлось подождать пару минут. Открыв двери, он впустил меня в свое металлическое нутро, вознес на пятьдесят третий этаж. Пройдя по коридору, я вошел в помещение, в котором располагалась наша фирма.

Мы занимаемся виртуальной реальностью. Это реальность, которой нет. Но в которую, тем не менее, можно погрузиться. Призрачный мир, в котором чувствуешь себя почти как в настоящем. Почти, поскольку видеть его можно, а вот потрогать – не получится. Впрочем, этой видимой картины будто бы окружающего мира, в которую мы можем погрузить пользователя, порой достаточно, чтобы человек напрочь забыл, что он в ненастоящей реальности. Он начинает действовать так, будто на самом деле находится в придуманном нами мире, будто стал его частью.

Мы создаем виртуальные игры и учебные тренажеры. Например, для железнодорожников мы сделали тренажер машиниста электропоезда. Обучаемый надевает очки виртуальной реальности, берет в руки контроллеры с кнопками и оказывается в кабине электропоезда. Он может двигать рычагами, переключать тумблеры. Конечно, механический тренажер ближе к реальному поезду, но для первоначального обучения наш вполне годится, и при этом гораздо дешевле. А еще мы сделали для железнодорожников тренажер билетного контролёра. Ему нет аналогов. Обучаемый идет по вагону электрички и проверяет билеты у пассажиров. Можно только в настоящем вагоне посадить статистов и устроить учебу для будущего контролёра. А у нас надел очки виртуальной реальности – и тренируйся. Ходи по вагону, бери билеты у пассажиров, подноси их к читающему устройству, проверяй, действительны они или нет? Красота!

Разумеется, это не видеофильм. Вас не протаскивают по какой-то последовательности действий. Вы можете подойти к этому пассажиру или к другому. Вы сами выбираете, к кому подойти сначала, и можете кого-то вообще пропустить. Мы называем каждый такой тренажер контентом. Наша команда сделала их уже несколько десятков. Большей частью на заказ. Например, для военных. Водители военных грузовиков могут поучиться обслуживать свои автомобили – менять воздушные фильтры и всё такое. А мотострелки – использовать светошумовые гранаты. Для московских медицинских университетов мы создали контент, позволяющий начинающим хирургам проводить несложные операции. Разумеется, ни я, ни мои сотрудники в этом ничуть не разбираемся. Тренажер мы разрабатывали в тесном контакте с опытными хирургами.

Более всего мне нравится контент, созданный для художественной школы. Там несколько вариантов. Наиболее яркий посвящен Казимиру Малевичу. Надев очки, вы окажетесь в мастерской Малевича, увидите его картины на мольберте, на стенах. Вам расскажут о сути супрематизма, который изобрел Малевич – это композиции из различных геометрических фигур, окрашенных в разные цвета. Самый простой вариант – черный квадрат. Да, тот самый Черный квадрат. Потом вам предложат самому попробовать нарисовать картину в стиле супрематизма. В вашем распоряжении чистый холст, набор контуров геометрических фигур и краски. Вы пробуете себя в роли художника-супрематиста и в какой-то момент даете знать, что ваше произведение готово. И тот голос, который рассказывал вам про Малевича и рожденное им художественное направление, сообщает вам вашу оценку: отлично, хорошо, удовлетворительно или не слишком удачно. По-моему, гениально. Мы – большие молодцы. Придумать и сделать такое немногим под силу.

Мы – это я и моя команда. Программисты, художники. Нас объединяет то, что мы занимаемся интересным и весьма перспективным делом. В России мы – лучшие. В команде два десятка человек. Над конкретным контентом работает от двенадцати до пятнадцати человек, среди них те, кого мы привлекаем на один проект: эксперты по конкретному направлению, психологи, художники, если свои не успевают справиться с какой-то работой в установленные сроки.

Виртуальная реальность все более входит в нашу жизнь. Думаю, лет через десять мы будем путешествовать по миру, не выходя из дома. Выбрал какое-то место, надел очки, и ты уже там. Смотри, гуляй. Уверен, что уже скоро изобретут имитатор движения – какую-то площадку, на которой можно будет делать шаги, оставаясь на месте. Впрочем, это необходимо для использования виртуальных очков на небольшом пространстве. Если есть свободная от предметов площадка десять на десять метров, никаких имитаторов не надо: надев беспроводные виртуальные очки, человек будет бегать по кругу, ни на секунду не сомневаясь в том, что движется по прямой. Такова сила видимого в очках изображения.

Хотя до начала рабочего времени оставалось десять минут, часть моих сотрудников уже сидела на рабочих местах. Некоторые из них настолько были поглощены делом, что даже не обратили внимания на мое появление. Меня это ничуть не задело. Включив компьютер, я тоже погрузился в тот мир, который предварял появление виртуального мира наших тренажеров. Там у меня своя функция – разработка концепции. Любой контент начинается с концепции, требующей детальной проработки. Каждая мелочь находит позже воплощение в том виртуальном мире, который мы создаем. Я заканчивал концепцию новой игры. Да, мы понемногу продолжаем заниматься виртуальными играми – они востребованы и обеспечивают нам неплохой доход.

Обедаем мы в комнате для совещаний – части офиса, отделенной стеклянной стенкой. Туда кейтеринговая фирма привозит пластиковые коробки с закуской, первым и вторым. Еда вкусная, мы не жалуемся. А на третье кофе или чай. Большая кофемашина к нашим услугам весь день. За тем, чтобы еду привозили вовремя и в нужном количестве, чтобы имело место разнообразие блюд и кофе не иссякало в контейнере кофемашины, как, впрочем, и за тем, чтобы нужное оборудование приобреталось без задержек, следит менеджер офиса Татьяна. Я доволен ее работой.

Вскоре после обеда в офисе появились двое мужчин в возрасте, лет под сорок пять – сорок семь, одетых старомодно: один был в черном костюме и при галстуке, а другой в джинсах, свитере и тоже с галстуком. Встретив их у входа, я провел парочку в переговорную – небольшую комнату, выгороженную в углу стеклянными стенками. Мы расположились за столом, усевшись на удобные мягкие стулья с подлокотниками. Я принялся слушать моих гостей, профессиональных психологов. Мы готовились приступить к новому проекту, и они согласились быть экспертами. Будущий контент призван был определять когнитивные функции у конкретного человека. Очень перспективное направление. И для научных исследований, и для практических целей. Ученые смогут моделировать разные ситуации. А если виртуальную реальность дополнить датчиками мозговой активности, получится мощный прибор для изучения работы мозга. В то же время, этот контент позволит проверять на более серьезном уровне, чем сейчас, готовность представителей разных ответственных профессий к выполнению своих функций: пилотов, машинистов поездов, водителей общественного транспорта, операторов опасного производства. Сейчас как? Выяснят, нет ли опьянения, определят пульс, давление, и, если всё нормально, отпускают в рейс, в полет, на смену. А мы сможем определить скорость реакции, концентрацию внимания и прочие параметры. Человек может быть трезв и с нормальным пульсом, а нужной концентрации внимания нет. Случилось у него что-то или просто такое состояние. А значит, не готов он к полету, нельзя выпускать его в рейс. Потому что велика опасность аварии. А значит, гибели людей. Кто после этого скажет, что мы занимаемся ненужными вещами?

Уже было достаточно поздно, когда я покинул офис, дошел до лифта, и он послушно опустил меня на подземную парковку. Вскоре я выехал под темнеющее небо. Третье транспортное кольцо было неподалеку, но потребовалось время, чтобы выбраться на него. Москва переполнена машинами. Даже если выезжать попозже, их чересчур много. Разве что ночью столичные улицы свободны.

Я приехал домой в половине десятого. Стоянка перед нашим таунхаузом была свободна – сегодня я опередил Веронику. Припарковав машину так, чтобы осталось место для второй, я вошел в дом. Едва хлопнула за мной тяжелая дубовая дверь, раздался частый легкий топоток, и наверху, у края лестницы, ведущей на второй этаж, появился Никита, мой сын трех лет от роду. Следом возникла теща, Анна Тимофеевна, высокая худощавая женщина, схватила его, удерживая от возможного падения с лестницы.

– Никита, я сейчас поднимусь. Подожди немного.

Скинув туфли, я сунул ноги в шлепанцы и быстро поднялся по лестнице. Сын кинулся мне на шею. Взяв его на руки, я услышал:

– Не идет спать. Вас с Вероникой ждет. А вы всё не едете. Дед пытался его уложить, сам спит, а этот – никак.

– Сейчас мы его уложим, – вкрадчивым голосом говорю я, направляясь в детскую, на третий этаж.

– Не уложишь, – раздается звонкий голосок.

– Это почему? – Я делаю вид, что удивляюсь.

– Не хочу спать.

– Ну, братец… хочешь, не хочешь, а если наступило время, надо идти спать. Надо. Я тебе почитаю.

– Гошочек каши, – произносит Никита. Он может слушать эту сказку бессчетное число раз.

– Хорошо.

Я укладываю сына в постель, накрываю легким одеялом, начинаю пересказывать историю про волшебный горшочек, который мог варить кашу из ничего в огромных количествах. Мне не нужна книга, я помню сказку наизусть. Более того, я дополняю ее новыми сценами, красками. Никита слушает молча, глядя в потолок, на его лице благостное выражение. В какой-то момент глаза сына закрываются несколько секунд, потом еще раз, потом он засыпает. Некоторое время, понизив голос, я продолжаю длить сказку. Потом, убедившись, что Никита спит, я замолкаю, тихо поднимаюсь и выхожу из комнаты, осторожно закрываю дверь.

– Спит? – спрашивает теща. Будто я вышел бы, если бы сын не заснул.

– Спит, – добродушно отвечаю я.

– Иди ужинать.

– А Вероника?

– Подъезжает. Только что позвонила.

Вероника работала сценаристом на киностудии. Писала диалоги для сериалов. Придумывала сюжетные повороты, позволяющие снимать серию за серией, множить их до бесконечности. Я, конечно, посмеивался над тем, что делали она и ее коллеги, но это была профессиональная работа на хорошем уровне.

 

2.

«Если бы я знал, я бы убил его», – сказал мой дед, вернувшись домой после доклада Хрущева о культе личности Сталина. Сказал не сразу. Поначалу сидел мрачный. Потом произнес эти слова. Будто уронил на пол чугунные отливки. А после паузы добавил: «Он обманул меня. Всех нас обманул». И больше – ни слова. Мне об этом рассказывала мама, узнавшая всё от бабушки.

Хорошо представляю себе, как он говорил эти слова: с великой горечью и, одновременно, с ожесточенностью. А потом добавил тихим голосом, почти шепотом: «Он обманул меня. Всех нас обманул».

Я думал о том, как мой дед попытался бы убить Сталина, если бы раньше, при жизни отца народов узнал всю правду про то, что творилось в стране? Какие действия он предпринял бы? Дед прошел почти всю войну рядовым. С винтовкой Мосина. Стрелять умел. Но где он достал бы винтовку, или хотя бы пистолет в предвоенное время? Или в послевоенное? Связался с какими-нибудь бандитами, у которых всегда водилось оружие? Такое не представлялось мне возможным.

Дед родился в 1907 году в Екатеринодаре. Его отец, мой прадед, Магомед, аварец по национальности, был офицером царской армии. Имел прекрасное образование. Участвовал в Первой мировой войне. Принял революцию. В 1918-м вступил в Красную армию, дослужился до командира эскадрона, но по окончании Гражданской войны захотел заняться чем-то мирным. Пошел в Московский институт народного хозяйства. Стал специалистом в сфере организации промышленного производства. Страна так нуждалась в нем – в СССР шла индустриализация. Работал в наркомате, связанном с машиностроением. И был репрессирован в тридцать восьмом. Получил двенадцать лет лагерей, умер где-то под Магаданом в сорок третьем. То ли от болезней, то ли от истощения.

Дед, которого звали Рамазан, учился до революции в гимназии, успел закончить четыре класса. Потом был перерыв, когда с ним занималась мать, моя прабабушка. Потом школа в Москве, куда он переехал с матерью к отцу. После школы он поступил в Бауманское училище – ему нравилась техника. Закончил с отличием, стал инженером-технологом на авиационном заводе. Вскоре женился на русской девушке Евдокии, моей бабушке. Когда посадили его отца, дед находился далеко от Москвы – уехал вместе с женой и сыном-первенцем в Комсомольск-на-Амуре помогать местному авиационному заводу повысить качество изготовления самолетов. Лишь по этой причине миновало его испытание, которое вынуждены пройти многие в ту пору: отречься от родственника, оказавшегося вдруг «врагом народа», и сохранить работу, положение, может быть, даже свободу, или не отречься и потерять всё. Я знаю, что дед не отрекся бы. А так – обошлось.

В начале сорок первого деда вернули в Москву, определили в какой-то главк начальником отдела. А вскоре грянула война. Тем летом бабушка и два маминых брата отдыхали у маминой тетки под Феодосией. За неделю до начала войны дед, убежденный коммунист, тем не менее, прочитав заявление ТАСС, почувствовал неладное, отправил бабушке телеграмму: «Срочно возвращайся». Она решила – у мужа что-то стряслось. Послала ответ: «Что случилось?» А он не мог объяснить, понимал, что если напишет про свои опасения, его в паникерстве обвинят. Он повторил: «Срочно приезжай. Объясню по приезду». Она послушалась, но не стала спешить. Взяла билеты на десять дней вперед. Ей хотелось, чтобы дети подольше у моря побыли. А через неделю началась война.

Едва стало известно о нападении Германии на СССР, дед кинулся на вокзал, первым поездом поехал в Феодосию, разыскал жену и двух сыновей, повез их в Москву. И всю дорогу причитал: «Не послушалась. Пришлось ехать за тобой. Время теряю. Я бы уже на фронте был, фашистов убивал». Но уйти на войну сразу по возвращении в столицу деду не удалось. У него оказалась бронь, причем серьезная. Трижды в военкомате отказывались зачислить его в армию. И только в октябре, когда ситуация стала критической, когда партийные бонзы в панике бежали из столицы, деду с четвертого раза сказали: «Пойдешь на прифронтовой авиаремонтный завод. Инженером». Дед уперся: «Только на передовую. Воевать, а не прятаться в тылу». Тогда ему сказали: «Воюй», – и выдали винтовку. Вскоре он попал на фронт. Простым рядовым. И познал все тяготы военной жизни.

Через несколько месяцев, когда уже удалось отстоять Москву, ему как человеку с высшим образованием, предложили пойти на ускоренные офицерские курсы, но дед отказался. Так и прошел всю войну простым рядовым.

Дед ни разу не был ранен за всю войну. С октября сорок первого по май сорок пятого. Ни во время боев под Москвой, ни в Сталинграде, ни на Курской Дуге, ни в Польше, ни в Германии, где он участвовал во взятии Берлина. Удивительное везение. Как-то, когда отмечали День Победы, друзья спросили его:

– Как ты умудрился пройти такую страшную войну без единого ранения?

Как рассказывала мать, дед сдержанно улыбнулся и спокойным голосом ответил:

– А я всегда бежал в атаку первым. Пока немец среагирует, я уже пробегал десяток метров. Потом падал с первыми выстрелами. Немного пережидал. Потом опять бежал. А тот, кто долго собирался с духом, того и убивали чаще всего.

Когда я услышал об этом подростком, подумал: «Надо же, какой у меня был хитрый дед». И только много позже понял: чтобы первым подниматься в атаку, необходимо мужество. Вылезти из окопа, ринуться навстречу врагу, сидящему в укрытии, прильнувшему к прицелам пулеметов и карабинов, ой как непросто. Вряд ли в эти секунды полезут мысли: насколько будет мощный вражеский огонь, который он начнется через доли секунды? Проявят ли умение стрелки? Повезет ли тебе на этот раз? Не станет ли он последним? Нет! Не будет никаких мыслей, только ощущение смертельной опасности. И неистовое желание, чтобы всё закончилось побыстрее.

Я помнил рассказ бабушки о том, как дед вернулся с войны. Это случилось в начале июня. Мамин брат Михаил, которому тогда было шесть лет, играл во дворе. Он увидел военного с вещмешком, который вошел с улицы и неспешно прошел к подъезду. Он и не подумал, что это его папа, которого он видел в последний раз четыре года назад. И дед его не узнал. Потому что, когда деда отпустили в сорок третьем на побывку, он не застал семью дома, в Москве – бабушка с двумя сыновьями уехала в Башкирию, к знакомым в сельскую местность, чтобы подкормиться. Но письмо, в котором она сообщила об этом, разминулось с дедом. И хотя у соседки был точный адрес, она пропадала в госпитале. Дед увидел ее только через два дня. Ехать за Уфу было поздно. Так что он не видел жену и сыновей без малого четыре года.

Войдя домой, он обнял и поцеловал жену, старшего сына Селима, которому тогда было девять, осмотрелся, скинул вещмешок и выговорил:

– Как же я устал.

А потом, не снимая сапог, лег на пол, положил под голову руку и заснул. Бабушка хотела разбудить его, предложить раздеться, лечь на кровать, но Селим не позволил сделать это.

– Не трогай, – сказал он. – Пусть спит.

И бабушка послушала сына. Только накрыла мужа легким одеялом.

Дед проспал сутки. Будто черту провел между военной и мирной жизнью. Он не стал отдыхать, вернулся в свой главк, но поскольку его место было занято, рядовым сотрудником. Менее чем через год родилась мамина сестра, тетя Мадина, а еще через три года – моя мать, которую назвали Марией. Дед к тому времени вновь стал начальником отдела.

Выступление Хрущева на двадцатом съезде партии потрясло деда. Как и всех присутствующих в зале. Насколько я догадываюсь, дед – правоверный коммунист, который в силу кавказского воспитания не отрекся бы от своего отца, но который допускал его виновность, впервые задумался о том, сколь правосуден был приговор. Если массу известных людей приговорили к расстрелу или к длительному заключению по подложным обвинениям, то и его отец, мой прадед, скорее всего, был невиновен. Наверно, подобные мысли могли усугубить потрясение, перенесенное дедом. И он, человек сдержанный, вернувшись домой, сказал в сердцах те самые слова про убийство Сталина и про то, что вождь обманул его и всех остальных. Но эти полные горечи слова слышала только бабушка.

Хрущев хотел развенчать культ «отца народов», но в итоге добился утери веры в социалистическое государство, в выбранный путь построения коммунизма. Страна начала двигаться к тому развалу, который случился в августе девяносто первого. Та страна могла существовать только как диктатура. А диктатура нуждается в диктаторе – тиране, которого боятся, но которому безраздельно верят. Разумеется, не все, но значительная часть населения.

Если я думаю о таких вещах, то исключительно в связи с дедом. Его слова про Сталина, сказанные бабушке, переданные ею моей матери, в свою очередь, поведавшей мне о них, глубоко запали в мою душу. Я понимал, что это не пустой трёп, что дед так бы и поступил, если бы узнал правду до смерти Сталина в марте пятьдесят третьего.

Через час и двадцать минут я остановил машину около моего дома рядом с другой машиной, «Тойотой Камри» – на этот раз Вероника опередила меня.

В доме было тихо. Похоже, Никиту укладывали спать. Надев шлепанцы, я поднялся на второй этаж. В углу гостиной теща смотрела телевизор, наверно, свой любимый Viasat History. Звук был едва слышен. Мои шаги заставили ее повернуться.

– Добрый вечер, – негромко проговорил я.

– Добрый вечер, – так же негромко ответила она. – Ужин на столе. Вероника сейчас спустится.

Моя жена появилась через пару минут. Она была в легком голубом халатике, ступала стройными босыми ногами по темному ламинату. Подошла ко мне, сидящему за небольшим столом в кухонной части второго этажа, наклонилась.

– Здравствуй, дорогой, – быстрый поцелуй, она села напротив, принялась накладывать себе овощной салат. Вечером она ела только овощной салат, заправленный оливковым маслом. – Как дела?

– Всё прекрасно. Работы много, но грех жаловаться. А у тебя? – я смотрел на нее с удовольствием – красивая у меня жена. Могла бы пойти в актрисы. А, впрочем, сценаристом лучше. Век у актрис недолог, а сценаристом до глубокой старости можно трудиться.

– У меня то же самое – много работы и грех жаловаться.

Вероника получала большую зарплату, но я знал, что она занимается своим делом не для заработка – семье хватило бы и моих денег, – а из удовольствия. Ее захватывал сам процесс творчества.

 

3.

Мой дед сказал: «Если бы я знал правду, я бы убил его. Но я не знал… Он обманул меня. Всех нас обманул». Дед был решительным человеком. Сын горца. Фронтовик. Отечественную войну прошел с октября сорок первого до мая сорок пятого. Если бы решил убить, добился бы того, что задумал. Или сложил бы голову в попытке добиться своего, но не отступил бы.

Я помнил его. Седой, худощавый старик с короткой стрижкой. Нос у него был большой и с горбинкой. Звали его Рамазан. Дед любил сажать меня на колени. Он что-то говорил мне, но я не помню, что именно – мне тогда было пять лет.

Убить Сталина – весьма непростая задача. Я понимал, сколь надежно его охраняли. Но кто-то когда-нибудь пытался покуситься на жизнь вождя?

Конечно, я полез в интернет. И выяснил, что известно лишь про одно единственное достоверно подтвержденное покушение на Сталина. 6 ноября 1942 года ефрейтор Савелий Дмитриев добрался с винтовкой до Лобного места, встал там под видом постового, и когда появился правительственный автомобиль, обстрелял его. Дмитриев хотел убить Сталина, однако ошибся – в машине был Микоян.

Все произошло так: около полудня ефрейтор Первой зенитно-пулеметной дивизии ПВО Савелий Дмитриев заступил на пост у полкового гаража в центре Москвы. Через несколько минут он покинул пост и направился в сторону Кремля с твердым намерением совершить покушение на Иосифа Сталина. Около половины второго Дмитриев достиг Лобного места и встал там по стойке смирно. Через пару минут к нему подошел милиционер, спросил, что он тут делает. Дмитриев уверенно ответил, что в связи с подготовкой к государственному празднику направлен сюда для охраны. Ответ устроил милиционера, и тот ушел. После этого к Дмитриеву несколько раз подходили офицеры из кремлевской комендатуры, всем им он отвечал одно и то же. Уверенный вид солдата, военная форма и оружие вызывали доверие. Действительно, на следующий день, седьмого ноября предстояло празднование двадцать пятой годовщины Октябрьской революции. Время было военное, патруль для усиления охраны вполне могли прислать. Поэтому никто не усомнился в его миссии, и Дмитриев простоял около полутора часов, пока не увидел пару правительственных машин, выезжавших на большой скорости через Спасские ворота.

Дмитриев догадывался, что парами передвигались только автомобили самых высокопоставленных руководителей СССР. В сопровождающей машине ехала охрана. Машины направлялись в сторону Ильинки, но перед Лобным местом сбросили скорость, объезжая извозчика, который вез на телеге стог сена. В тот момент, когда автомобили поравнялись с Дмитриевым, он вскинул винтовку и начал стрелять по первому из них. Дмитриев сделал три выстрела. Из них один попал в цель, но не причинил никому вреда. Члены политбюро ездили на бронированных ЗИСах, неуязвимых для винтовочных пуль.

Обстрелянный автомобиль набрал скорость и помчался дальше, а вторая машина остановилась. Из нее выскочили несколько охранников. К Лобному месту побежали сотрудники кремлевской комендатуры, стоявшие на своих постах. Между ними и Дмитриевым завязалась перестрелка. Недолгая. Хотя патронов у ефрейтора было достаточно, силы оказались слишком неравны. Через несколько минут его удалось ранить и захватить.

Личность стрелка установили быстро: им оказался 33-летний ефрейтор Савелий Дмитриев, уроженец Усть-Каменогорска. Не слишком грамотный. Он родился в достаточно зажиточной старообрядческой крестьянской семье, однако из-за начавшейся Гражданской войны отучился в церковно-приходской школе всего один год.

Конечно же, следствие намерено было раскрыть шпионскую организацию, созданную немцами. Однако, несмотря на тщательнейшую проверку всех родственников Дмитриева и его знакомых, даже случайных, не удалось обнаружить никаких следов существования преступной организации.

Не подтвердилось и предположение, что Дмитриев из семьи раскулаченных – он был активным комсомольцем и до войны успел отслужить в армии, а детей раскулаченных не принимали в комсомол и не призывали в армию.

Следователям Дмитриев, человек не слишком говорливый, рассказал, что совершить покушение его подтолкнули тяжёлые потери в начале войны и быстрое продвижение немцев к Москве. Он посчитал это следствием некомпетентности советских лидеров. Между прочим, вполне обоснованно. Покушение Дмитриев задумал еще осенью сорок первого, когда дежурил на зенитно-пулеметной установке на улице Горького – ей давно уже вернули прежнее название Тверская. Он хотел расстрелять один из правительственных автомобилей из своей установки, но понял, что будет слишком много случайных жертв, поэтому решил перенести покушение ближе к Кремлю, где было не так людно. Удобного для покушения случая пришлось ждать почти год.

Следствия закончилось во второй половине 1943 года. Однако еще семь лет Дмитриев дожидался суда. Его расстреляли в августе 1950-го по приговору военного трибунала. Такая вот история. Ходили слухи про другие попытки, якобы успешно раскрытые на стадии подготовки, но, скорее всего, это были инсценировки Берии, желавшего доказать Сталину свою полезность. История Петра Шило, прятавшегося за фамилией Таврин, которого Абвер подготовил и заслал для убийства Сталина, меня не интересовала – это была попытка сторонних сил устранить советского лидера.

Я пытался представить, что думал Савелий Дмитриев, направляясь к Кремлю с твердым намерением убить ненавистного «отца народов», и позже, когда он стоял в самодеятельном карауле около Лобного места. Что чувствовал при этом. Он прекрасно понимал, что скоро может погибнуть. Но ведь не передумал, хотя ждал появления правительственных машин достаточно долго, около полутора часов. Не растерял решимость освободить страну от недостойного руководителя, пусть ценой своей жизни. Ему бы памятник поставить, а он по-прежнему воспринимается злодеем, поднявшим руку на святое.

Я размышлял о возможных вариантах убийства Сталина. Пробраться к Ближней даче в Кунцево, называемой спецдача Волынское, было нереально. Охрану там устроили мощную: посты с офицерами НКВД стояли так, чтобы они видели друг друга – никто из них не мог незаметно покинуть пост или пропустить через оцепление постороннего человека. В довершение, на окнах и дверях дачи были установлены специальные датчики. Проникновение постороннего в дом исключалось.

Подобраться к Сталину в Кремле тоже не представлялось возможным. Там охраны было еще больше, чем на Ближней даче. Оставалось убить Сталина по пути в Кремль или обратно, когда он ехал в автомобиле. Но и в этом случае всё было непросто. Сталин боялся вооруженного нападения. Постоянно выговаривал охране после поездок в Кремль:

– Вы меня под пули возите. Вы всё время ездите одним маршрутом. Не можете придумать разные маршруты.

Его и так возили несколькими маршрутами, но не было никакой возможности увеличить их число. В любом случае, злоумышленникам, если бы они решили устроить засаду, пришлось бы туго – и разные маршруты, и агенты на каждом из них. Но Сталину хотелось большей безопасности.

В последние годы жизни он стал крайне подозрительным, не доверял врачам и ближнему кругу. Когда ему нужно было какое-то лекарство, из старых, проверенных, он посылал особо доверенных людей из охраны в обычную сельскую аптеку.

Это началось после внезапной смерти секретаря ЦК ВКП (б) Андрея Жданова, который скончался в августе 1948 года от болезни сердца в санатории «Валдай». Сталин был уверен: Жданова убили. Врачи. Которых заставили сделать это вовсе не какие-то враги – другие члены высшего руководства страны, испугавшиеся того, что Сталин отдавал предпочтение Жданову. Отец народов, могущественный руководитель страны боялся, что его тоже отравят. Те, которые рядом с ним. Некоторые уверяют, что так оно и случилось. Если это правда, то люди, убившие Сталина, и прежде всего Лаврентий Берия, спасали свою шкуру, а не страну.

Чтобы спасти миллионы загубленных жизней, Сталина следовало убить в тридцать пятом или даже раньше. Конечно, историю не изменишь. То, что случилось, останется навсегда. Но есть другая реальность. Виртуальная. Та, что доступна мне. Я в ней подобен Богу. Я в ней могу всё.

Написать контент одному нереально. Это работа для многих специалистов. Я не художник, и в программировании разбираюсь хуже моих сотрудников. Да я и не собирался делать всё сам. За мной концепция, логика контента. И с нуля делать его не надо. Наша фирма, наряду с учебным контентом, выпустила с десяток виртуальных игр. В их числе были популярные у молодежи стрелялки. Вот я и решил на основе одной из них создать для самого себя контент, в которомя попытаюсь убить некого усатого человека в шинели без погон и фуражке, причем это можно будет сделать в нескольких местах: обстрелять старомодный черный автомобиль, в котором тот едет по улице большого города или за городом, на шоссе; выстрелить по нему, когда этот человек вылезает из машины около загородного дома, и, наконец, когда он гуляет по саду. И предпринять попытку вовсе не в благоприятных условиях – игроку, то есть мне, будут противостоять охранники и переодетые в гражданское агенты, находящиеся вокруг. На улице это может быть любой прохожий, беззаботно бредущий неподалеку. В лесу охранники станут прятаться за деревьями, но внимательный игрок сможет их углядеть. Игрок, которого всерьез подстрелили, а тем паче схватили до того, как он выполнил стоящую перед ним задачу, проигрывает.

Я заложил такую логику: на первом этапе игры пользователь знакомится с вариантами, с плюсами и минусами каждого из них, и выбирает какой-то вариант. Затем начинается подготовка к исполнению акции устранения: изучается карта местности, определяется точка совершения акции, выбирается оружие, причем, исключительно из советского, довоенного, разрабатывается последовательность действий, маршруты подхода и отхода, запоминается каждая деталь. Только после этого можно приступать к третьему этапу – осуществлению самой акции. Малая толика везения запрограммирована, однако главное – память, сообразительность, точный глазомер и быстрота реакции. В случае неуспеха можно попытаться скрыться и позже предпринять еще одну попытку, но число охранников и тайных агентов при этом увеличится.

Работа длилась без малого три месяца. Едва контент был готов, я решил опробовать его. Ближайшим вечером надел беспроводной шлем, перчатки. Вадим, один из сотрудников, запустил компьютер. Я оказался в помещении, не современном, судя по старомодной мебели, потемневшей латунной люстре, небольшому окну с деревянной рамой. Передо мной возникли призрачные строчки, перечисляющие возможные варианты действий. Я повернул голову, изображение изменилось – теперь я видел то, что находилось справа от меня: дверь, открытую этажерку с десятком книг и фарфоровыми слониками наверху. Но строчки остались передо мной; они как бы висели перед моим мысленным взором. Я коснулся одной из них, выбирая городской вариант. Потребовался еще один выбор, между улицей и площадью. Я коснулся строки с упоминанием улицы. Тотчас на простом столе, стоящем посреди комнаты и накрытом белой скатертью, появилась карта. Подойдя к столу, я склонился над ней. Оказалось, что пройти к широкой улице, напоминающей Тверскую, можно дворами. И выйти прямиком к зданию телеграфа. Это упрощало задачу попадания к месту совершения акции – по главной улице с винтовкой далеко не протопаешь. Но стоило ли останавливать выбор на винтовке Мосина? Может, предпочесть самозарядную Токарева? Стреляет чуть слабее, зато десять выстрелов подряд, только на спусковой крючок успевай нажимать. И по размерам СВТ-40 поменьше Мосинки. Не с пистолетом же идти против бронированной машины. Да и нет бронебойных патронов для ТТ. А для винтовок – есть.

Тут на меня упало: «Как я хочу охотиться на известного товарища в 1937 году с помощью самозарядной винтовки, поступившей на вооружение только в 1940-м? Глупость... Ладно, пусть это будет 1940 год. В том условном мире, в котором я готовлюсь к покушению, время не столь существенно. Главное – добиться результата. Пусть и виртуального.

Я решаю замаскироваться под военнослужащего. Надеваю солдатскую форму, сапоги, беру самозарядную винтовку, вешаю на плечо. Выйдя из комнаты, попадаю в длинный коридор. Понимаю, что нахожусь в коммунальной квартире в старом доме. Я направляюсь к двери на лестничную площадку. Какая-то женщина, немолодая, в поношенном халате и с бигуди на рыжих волосах, сторонится, уступая мне дорогу. Вежливо здоровается, лицо совсем не испуганное. Значит, я не чужой тут, и ее не удивляет, что сосед в форме и с оружием. Выйдя на лестничную площадку, я спускаюсь по лестнице. Делаю это нарочито спокойно. Мои шаги гулко отдаются под высокими сводами. Вскоре я оказываюсь во дворе – закатанном асфальтом пространстве, стиснутом стоящими вокруг домами. Лишь в одном углу растет одинокое дерево, не слишком высокое и не низкое. Недовольное серое небо накрывает дома.

Я знаю, куда идти дальше. Не зря изучал план. Уверенно двигаюсь налево, обхожу дом, поворачиваю направо, в арку, за ней попадаю в смежный двор. А там – до следующей арки. За ней еще один двор, длинный, зажатый меж высоким домом и домом пониже. Последняя арка. За ней Камергерский, упирающийся в улицу Горького. Железные ворота закрыты, но калитка распахнута. Я становлюсь возле нее будто в карауле. Немногочисленные прохожие косятся на меня. Вдруг один мужчина подходит ко мне, взгляд колючий, неприветливый.

– Кто поставил?

– Начальство распорядилось.

– Какое?

– Моё. Капитан Родионов, – выдумываю я, стараясь сохранять глупое выражение лица. У меня никаких сомнений – это энкаведешник в штатском.

– Зачем?

– Для порядка.

Продолжая смотреть на меня с подозрением, он примирительно произносит:

– Ладно, стой… коль начальство распорядилось.

Уходит. Только сейчас я ощущаю волнение. Сердце колотится. Стою. Вроде бы смотрю вперед, но кошу влево: что там происходит на улице Горького? Вяло едут двумя встречными вереницами легковые автомобили, старые, угловатые, в основном черные, изредка среди них видны грузовики. Я продолжаю стоять на часах, на которые сам себя поставил.

Подходит полноватый мужчина в светлой рубашке и висящих на нем мешком широких черных брюках, на округлом лице великое удивление.

– А что, пропуск нужен? Я тут живу. Мне пройти надо.

Надо сделать вид, что я стою у ворот не случайно.

– Точно тут живете? – сколь придирчив мой голос.

– Точно. – Он смотрит на меня невинными глазами. – Квартира шестьдесят восемь.

– Паспорт.

– Паспорт дома.

Делаю вид, что раздумываю.

– Ладно, проходите.

Благодарно кивнув, он минует калитку. А я замечаю изменение слева, на Горького – машины пропадают. Это знак для меня. И тут женщина с ребенком, девочкой лет пяти. Ведет ее за руку и смотрит с удивлением на меня.

– Проходите, – механически говорю я, продолжая смотреть на опустевшую улицу.

Она медлит, вызывая у меня раздражение, а дорожное движение не восстанавливается. Нет сомнений: скоро проедет кавалькада громоздких легковых автомобилей. Среди них тот, который нужен мне. «Проходите», – повторяю я, уже не глядя на нее, делаю шаг, другой, инстинктивно снимаю винтовку с плеча, беру в руки. Приближаюсь к перекрестку. Становится видна уходящая вправо вверх широкая улица, и там, у здания Моссовета стайка машин, направляющихся в мою сторону. Я знаю про необходимость брать упреждение – целиться немного впереди движущейся машины. Я поднимаю винтовку, примериваясь, как буду стрелять. И тут две вспышки подряд! И звук выстрелов. Перед глазами повисает надпись большими буквами в две строки: «Вы убиты. Миссия не выполнена».

Я ошарашен. Снимаю очки виртуальной реальности. В голове лишь один вопрос: «Что произошло?»

Поторопился. Ясное дело. Слишком рано обозначил свое намерение. Дал возможность сотрудникам НКВД в штатском вовремя среагировать и нейтрализовать меня. Следовало выждать. Разумеется, стрелять сходу гораздо труднее, но по-другому нет никаких шансов поразить цель.

Было уже поздно. Я отпустил Вадима и вскоре сам отправился домой. Когда выехал на поверхность из подземного гаража, уже не было столпотворения машин в Москва-Сити, но на третьем транспортном кольце поток двигался достаточно медленно. Слишком много автомобилей развелось в Москве.

Досада продолжала донимать меня. Будто я провалил важное дело, а не одну попытку в игре. Смешно. Тем не менее, успокоиться не получалось. «Его и при жизни было невероятно трудно убить, – подсказывал мне разум, а эмоции без устали повторяли. – Надо было оставаться на месте до появления кавалькады. Тогда бы непременно получилось. Надо было оставаться на месте…»

 

4.

Мой дед сказал: «Если бы я знал правду, я бы убил его…» Эти слова прозвучали давно. Задолго до моего рождения в тысяча девятьсот семьдесят девятом. Хотя что на самом деле означают понятия «давно» и «очень давно»? Я родился при Брежневе, моя мать – при Сталине, а мой дед по матери – при Николае Втором. Я помню времена, когда был еще Советский Союз. И дед, конечно же, помнил времена, когда существовала Российская империя. Деду исполнилось десять, когда она рухнула. А мне – двенадцать, когда советская империя распалась.

Я – второе поколение после тех, кто успел родиться и хоть немного пожить при царе. Я общался с дедом, сидел у него на коленях. Он мог рассказать мне про те времена, когда нашим гимном было «Боже, царя храни…», и про более поздние, когда многие, среди них его отец, мой прадед, принялись воплощать в реальность намерение построить счастливую жизнь для всех угнетенных. И во что это вылилось в тридцатые, в сороковые годы. Но мне было только шесть, когда он умер в восемьдесят пятом, я не мог задать столь важные вопросы. Интересно другое – мама тоже не спрашивала его об этом, а он сам ничего не рассказывал. И даже про слова, произнесенные им после доклада Хрущева, поведала ей бабушка.

Так давно это было или нет? Время летит быстро. Сорок один год пронесся с тех пор, когда я появился на свет. Так же годы неслись и раньше, до моего появления. Если примерять к человеческой жизни, сто лет – много, а тысяча – очень много. Вполне можно сказать: это случилось давно, сто лет назад, а это очень давно – с тех пор прошло тысяча лет. И все-таки у меня такое ощущение, что и политические процессы начала тридцатых, и террор тридцать седьмого-тридцать восьмого, и тяготы военной поры, и послевоенные репрессии – совсем недавние события. Они все еще влияют на нас, определяют многое из того, что происходит в нашей стране.

Толстый мужчина в затасканной белой майке и синих штанах стоит в коридоре. Явно сосед. Он смотрит на меня с удивлением.

– Ты что, в армию записался?

– Да, – не задумываясь, отвечаю я.

Удивление не сходит с его лица. Хочется послать его к черту, но я понимаю: надо успокоить его, чтобы он не позвонил куда-нибудь сразу после моего ухода, не поднял на ноги органы.

– Отправляют на войну с белофиннами, – приглушив голос, поясняю я. – Забежал домой перед отъездом.

Сосед понимающе кивает, хотя некоторое удивление сохраняется на лице. Я направляюсь к выходной двери. Аккуратно открываю ее, закрываю за собой, спускаюсь по широкой лестнице. До революции это был доходный дом с квартирами для состоятельных людей. Вот и двор, закатанный асфальтом. Наверху серый холст неба, обрамленный домами.

Я иду демонстративно спокойным шагом, в конце дома поворачиваю направо, в арку, за ней смежный двор. Потом – следующая арка, за ней еще один двор, длинный, зажатый меж высоким домом и домом пониже. Наконец, последняя арка, за которой Камергерский переулок. Железные ворота все так же закрыты, но калитка распахнута. Я вновь становлюсь возле нее будто в карауле. Немногочисленные прохожие косятся на меня. Время то ли тянется, то ли бежит. И тут один мужчина подходит ко мне, взгляд недоверчивый. Не тот, который был в прошлый раз.

– Почему тут стоите?

– В карауле.

– По чьему распоряжению?

– Моего начальства. Капитана Родионова, – повторяю я прежнюю выдумку.

– С какой целью?

– Для поддержания порядка.

Продолжая смотреть на меня с подозрением, он медленно произносит:

– Да порядка, говоришь? Ну, стой…

Уходит. Только сейчас я ощущаю волнение. Сердце колотится. Стою. Вроде бы смотрю вперед, но кошу влево: что там происходит на улице Горького? Вяло едут двумя встречными вереницами легковые автомобили, старые, угловатые, в основном черные, изредка среди них видны грузовики. Я продолжаю стоять на часах, на которые сам себя поставил.

И вдруг рядом вырастает четверка мужчин в штатском, окружает меня. Лица у них разные и в то же время колючие, недоверчивые глазки делают их похожими.

– Стоять, – негромко, но зловеще произносит один из них. – Сдать оружие.

И тотчас перед глазами возникает надпись в две строки: «Вы арестованы. Миссия не выполнена».

Я с досадой снимаю очки виртуальной реальности. Опять проиграл. Но как быстро эти «товарищи» вычислили меня на этот раз. Игра учла предыдущий случай. Мы заложили в нее обучение. Это усложняло мою задачу, но так было ближе к реальности.

Следующим вечером я выбрал новый вариант: покушение на трассе. Надев очки и взяв контроллеры, я нажал на соответствующие панели и оказался в избушке или землянке. На грубом, сколоченном из досок столе – карта. Лес, мое местоположение, трасса в паре километров. Я пытаюсь решить, как лучше идти к трассе, напрямик или иным маршрутом? Если иным, то каким? Наверно, лучше всего попытаться осуществить задуманное там, где крутой поворот дороги. Машина непременно снизит скорость. «Там», – решаю я. Пусть туда идти в два раза дальше, но там реальнее добиться результата.

Я выбираю «Мосинку» – все-таки, она позволяет стрелять с более дальней дистанции. Савелий Дмитриев не смог поразить машину Молотова. Но я хитрый, заряжаю винтовку бронебойными и разрывными патронами, через один. И в патронташ кладу три обоймы, заряженные также. Я вновь выбираю солдатскую форму. Надев ее, нацепив патронташ на ремень, беру «Мосинку», подхожу к двери, сколоченной из досок, толкаю ее. В открывшемся прямоугольнике лес. Я в избушке. Покидаю ее, оказываясь в окружении деревьев, хвойных и лиственных вперемежку. Скучное серое небо меж крон. Поворачиваю налево – мне туда. Иду меж деревьев, без всякой тропинки. Под ногами похрустывают ветки. Стараюсь ступать как можно мягче. Всматриваюсь вперед, пытаясь увидеть энкаведешников, тех, которые замаскировались в лесу, охраняя подступы к трассе. Ничего не вижу, кроме деревьев и кустов. То ли нет никаких охранников на подступах, то ли я не достиг первой линии защиты.

Я осторожничаю: иду все медленнее, внимательно осматриваю окрестности. Вокруг по-прежнему ни души. И тишина – только щебетанье птиц где-то вдали. Поэтому треск от сучьев под ногами, который раздается время от времени, кажется оглушающим.

Внезапно я вижу в просветах между деревьями фигуры стоящих людей. Опускаюсь на землю, неспешно ползу вперед. Остановившись у куста, выглядываю из-за него. Военные в форме НКВД стоят вдоль дороги через каждые двадцать метров. Фуражки у них с синим верхом и темно-красным околышем. Они вооружены «Мосинками». Стоят лицом к лесу по обе стороны дороги, и потому я вижу спину каждого второго до того места слева, где поворот, и дорога уходит от меня. Лица, повернутые ко мне, видны плохо, но я чувствую скуку на них – трудно стоять часами, сохраняя внимание. Эти люди мне вовсе не помеха. Я подползаю немного ближе. Мне остается только ждать. Я снимаю винтовку, которая была за спиной, кладу рядом с собой.

«Выходит, охраны на подступах нет, – размышляю я. – Наверно, ее введут, если мое покушение окажется неудачным. Тогда выполнить задачу станет гораздо труднее…»

Я слышу слабый шум мотора, беру в руки винтовку. Через некоторое время я вижу черную машину, которая медленно приближается. Она не такая большая, какой положено быть правительственной машине. Скорее, это какой-то чин из охраны проверяет стоящих в цепочках по обе стороны дороги. Машина продолжает неспешное движение – ей нет необходимости снижать скорость перед крутым поворотом. Я провожаю ее долгим взглядом. Скоро поедет та, которую жду. Но не через минуту. Где-нибудь через полчаса, не раньше.

И вновь изнуряюще неизменная картина перед глазами, хотя я вижу, что некоторые из находящихся в цепочке переступают с ноги на ногу – трудно стоять без движений долгое время. Я тоже чувствую небольшое онемение в руках, которые продолжают держать винтовку, и поочередно разминаю их.

Звук мотора приходит издалека, заставляя меня напрячься. Я крепко сжимаю винтовку. Я готов. Две солидные черные машины стремительно приближаются справа. «Первая или вторая? – лихорадочно думаю я. И в тот же миг решаю. – Первая!» Машины притормаживают. В этот момент я стреляю, делая небольшое упреждение, стремительно перезаряжаю «Мосинку», стреляю еще раз, потом еще. Я слышу чужие выстрелы – это среагировали некоторые из стоящих в цепи, но навряд ли они видели что-нибудь, кроме вспышек, им трудно попасть в меня. А я умудряюсь выстрелить в четвертый раз, а потом в пятый. Выхватываю из патронташа обойму, подумав, что надо было заранее положить ее рядом, заряжаю винтовку, вдавливая патроны в магазин. Пули свистят рядом – теперь многие стреляют в мою сторону, в том числе и выскочившие из второй машины охранники. Первая машина стоит, из капота идет дым. Я вновь начинаю посылать в нее пулю за пулей: бронебойную, зажигательную, и опять бронебойную, и опять зажигательную. Я будто бы делаю самое главное дело в своей жизни. И тут пред глазами возникает яркая надпись: «Вы выиграли».

Я кладу на пол контроллеры, снимаю очки. Невероятная усталость падает на меня. И никакого чувства удовлетворения от моей победы. Я выключаю оборудование. Пора ехать домой. Уже начало девятого.

 

5.

Мой дед сказал: «Если бы я знал правду, я бы убил его. Но я не знал… Он обманул меня. Всех нас обманул». Много лет прошло с тех пор. Но по сей день есть люди, обманутые Сталиным. Которые верят в него и ему. Которые оправдывают все его преступления. Которые желали бы его возвращения. Слава Богу, еще не научились воскрешать мертвецов.

Я убил Сталина. И не убил. Я не могу по-настоящему убить его. Он недосягаем для меня. Как и я для него. Нас разделяет без малого семь десятилетий.

Я иду по Тверской. Большие окна «Елисеевского» проплывают слева. Народу на тротуаре много. И полицейские, полицейские на каждом шагу. Это удивляет.

Суббота. Илья, мой школьный приятель, вынудил меня прийти на акцию протеста. Каких-то оппозиционных кандидатов не допустили к участию в московских выборах. Я отказывался, но Илья начал совестить меня: «Где твоя гражданская позиция?» Бог его знает, где? Не слишком хотелось тащиться в центр субботним днем. Но я уступил – дал согласие. А коли так, я не мог не поехать.

С трудом нашел место для машины – после всех благоустройств, которыми азартно занимались городские власти в центре Москвы, это превратилось в проблему. Оставив свой «Range Rover» на Петровском переулке, не спеша направился в сторону Кремля по Большой Дмитровке, потом свернул на Тверской проезд. Меня подивило обилие полицейских автобусов и машин, выстроившихся вдоль тротуара. Подле некоторых из них стояли тесными группками полицейские, часть из них была одета в черные доспехи, но пока они были без шлемов, похожих на большие черные шары.

Хотя до начала митинга оставалось еще полчаса, у памятника Юрию Долгорукому успело собраться много народу. Люди самого разного возраста стояли на окружающем памятник пространстве, некоторые держали большие листы с надписью «Допускай!». Я догадался, что это требование допустить к участию в выборах оппозиционных кандидатов. Со всех сторон по периметру площади и по другую сторону Тверской улицы были видны полицейские в серой пятнистой форме, и в черной, и в черных доспехах. Складывалось впечатление, что представителей правопорядка даже больше, чем протестующих.

Я не смог отыскать Илью и позвонил ему, но он не ответил. Тут мое внимание привлекли стоящие рядом люди среднего возраста – три женщины и двое мужчин весьма интеллигентного вида. Они оживленно обсуждали задержания среди оппозиционных активистов и незарегистрированных кандидатов, произведенные накануне вечером и утром. Среди прочих прозвучала фамилия Ильи. Стало ясно, почему я не дождался ответа на свой звонок.

Вдруг среди стоящих на площади людей прошел шум. Там, по другую сторону Тверской, трое полицейских грубо тащили парня в джинсах и светлой рубашке. Его уволокли сквозь огромные ворота на Вознесенский переулок, вглубь которого уходила вереница полицейских машин. «Граждане, расходитесь, не мешайте проходу», – скучным голосом прозвучало слева. И вновь через какое-то время: «Граждане, расходитесь, не мешайте проходу». Полицейский с мегафоном вяло исполнял возложенную на него обязанность. Тут я увидел, как трое полицейских подошли к небольшой группе молодых людей, спокойно стоящих неподалеку от меня, схватили одного парня и потащили к Тверскому проезду. Он сопротивлялся, и его начали колотить дубинками по спине. В конце концов парня запихнули в машину с зарешеченными окошками. Через минуту всё повторилось – еще один из протестующих попал в автозак. Потом еще раз. Трое или четверо полицейских набрасывались на одного из протестующих, молча стоящих на площади, волокли к автозаку. Тех, кто пытался вырваться, били дубинками. Как они выбирали очередную жертву, по какому принципу – невозможно было понять.

Женщина средних лет принялась кричать: «Позор! Требуем честных выборов! Позор!» К ней немедленно направилась троица полицейских. Схватили ее, потащили. Она продолжала кричать своё. Будучи водворенной в автозак, приникла к зарешеченному окну и вновь закричала: «Позор! Требуем честных выборов!»

Я с великим удивлением следил за происходящим. Вновь звучало: «Граждане, расходитесь, не мешайте проходу». Вновь выхватывали и тащили к автозакам мужчин, а порой и женщин. Некоторых при этом били резиновыми палками. Все это делалось с заметным ожесточением, так, словно правоохранителям вконец надоели протестующие. Неожиданно пришли в движение полицейские в доспехах, весьма похожие в надетых шлемах на роботов. Они выстроились в шеренгу и начали наступать на собравшихся, пытаясь вытеснить нас к Пушкинской площади. Мне это не понравилось. Не хотел я подчиняться грубой силе. И потому рванул от Тверской, проскользнул в садик за спиной Юрия Долгорукого, оттуда перебрался на Столешников переулок, пытаясь вернуться на площадь. Но здесь была та же ситуация: цепочка полицейских вытесняла людей с площади. На тех, кто пробовал сопротивляться, немедленно набрасывались, били дубинками, грубо волокли. Не желая отступать, люди, прежде всего молодежь, начали утекать в храм Козьмы и Дамиана. Я последовал за ними. Под старыми сводами успело собраться довольно много беглецов. Они оживленно переговаривались, и хотя голоса были приглушены, воздух наполнял веселый гул.

Полицейские видели, куда утекают люди, некоторые из них заглядывали в храм, но не решались хватать здесь людей. Некоторое время спустя начался обратный процесс – спрятавшиеся от полицейских начали постепенно покидать храм. И, кажется, без последствий – по крайней мере, их не хватали сразу по выходу на улицу. Минут через пять и я решился последовать за ними, вышел на улицу. Путь к Тверской преграждала цепочка полицейских, но по Столешникову можно было двигаться без проблем, хотя полицейских и здесь хватало.

Я дошел до Большой Дмитровки. Там, впереди, у Петровки, собралась большая группа молодых людей. Они явно собирались продолжить акцию протеста. Но я не захотел присоединиться к ним, я повернул налево, направляясь к машине. «С каким ожесточением они хватали и били людей, – мрачно размышлял я. – Словно преступников. Заклятых врагов... Их так настроили. Не кто иные, как их командиры. А тех – кто-то еще более высоко стоящий. Они лишь выполняют приказания своих начальников. И ни в чем не виноваты? Но тогда ни в чем не виноваты те, кто при Сталине расстреливал ни в чем не повинных людей. Они лишь выполняли приговоры троек. И тройки ни в чем не виноваты – они вынуждены были приговаривать к смерти невиновных людей, потому что этого требовали от них стоящие выше. И Ежов с Берией были не виноваты, потому что выполняли указания Сталина. Попробовали бы не выполнить…»

Значит, во всем виноват Сталин? Таков вывод? Мне он не понравился. Категорически. Не может быть виноват во всем один Сталин. Все, кто представлял преступную власть, были виноваты. Все. Разумеется, каждый – в своей мере. Но все. А Сталин… Сталин лишь запустил механизм, который был готов к работе. Он виноват, спору нет. И если бы его кто-то убил в тридцатом или тридцать пятом, история пошла бы по-другому. Но некому было убить. Потому и не убили. Потому и пошла история так, как пошла.

«А ведь были люди, которые знали правду до двадцатого съезда, – текла дальше моя мысль. – Были. Но никто из них не попытался убить Сталина. Скорее всего, и не подумал о таком. Гнал подобные мысли от себя. Как всё это связано с сегодняшним побоищем? Черт его знает… Наверно, желанием тех, кто захватил власть, держать народ в страхе. Так было и так есть. Можно это преодолеть?»

Вопрос повис без ответа. Я открыл дверцу машины, занял водительское место. Долго сидел, не заводя мотор. Но когда почувствовал духоту, все-таки завел. Кондиционер довольно скоро наполнил салон прохладой. А с ней пришла мысль: «Не случайно нынешняя власть Сталина обеляет. Нет, не случайно. Сталин им нужен. Как символ сильной руки. Так Сталину был нужен Иван Грозный. И он всячески оправдывал душегуба. Фильм Эйзенштейну заказал…»

Я вывел «Range Rover» из ряда припаркованных машин, поехал в сторону Большой Дмитровки, позже повернул к Тверской, пересек ее, направляясь по Бульварному кольцу к Новому Арбату. Я ехал домой.

Никита встретил меня с великим нетерпением.

– Папа, идем гулять! – ему скучно было торчать около дома, он хотел вырваться за пределы коттеджного поселка.

Я не стал обедать, хотя и ощущал голод. Хотелось побыстрее доставить удовольствие сыну. Заглянул в дом, предупредил тещу, что мы с Никитой уезжаем часа на два. Он с радостью занял место на заднем сиденье. Покинув поселок, я повернул направо, выбрался на трассу, помчался от центра. Хотелось уехать куда-нибудь подальше.

Миновали Ватутинки, потом Троицк. Я видел в зеркало, что сын с любопытством смотрит в окно.

– Мы поехали в путешествие? – поинтересовался вдруг он.

– Да.

– А мама знает?

– Я бабушке сказал.

Мы доехали до Дубровиц – я давно собирался туда. Смотрели на удивительный храм, тянущийся вверх, такой непохожий на наши, чересчур итальянский; заглядывали внутрь под высокие своды; гуляли по треугольному лугу, в конце которого сходились две речки – Пахра и Десна.

Казалось, Никита не чувствует усталости, хотя ему пришлось пройти немалый путь. Он с интересом смотрел, как сходятся два водных потока, а я наблюдал за ним, думая: «Как сложится его жизнь? Какая страна достанется ему?..»

Мы вернулись часа через три, страшно голодные. Анна Тимофеевна дала нам поесть. Некоторое время спустя мрачно проговорила:

– Там какие-то массовые беспорядки.

– Где? – не понял я.

– В центре. На Трубной площади и у Детского мира. Полиция задержала многих участников. Несколько сотен.

Поев, я тотчас полез в интернет. Сообщалось о том, что полиция нападала на мирно гуляющих людей, избивала их, что уже задержано более тысячи участников растекшейся по центру протестной акции. Власть проявляла свое истинное лицо.

Я понимаю, что был не прав. Сталин дотягивается до нас. Он продолжает диктовать многие решения. Он в каждом из нас. Кого-то устраивает такое положение, кто-то мирится с этим. Но есть и те, кто хочет изгнать из себя Сталина или даже почти изгнал его. Их немало, хотя пока они в меньшинстве.

Сталин продолжает творить зло. Необходимо противостоять ему. Я могу сделать одно: пустить в свободный доступ контент, который создавал только для себя. И я сделаю это. Пусть каждый хотя бы так попробует убить тирана.