Александр ЗАКУРЕНКО

 

Родился в 1962 г. во Львове (Украина). Жил в Киеве, окончил математическую школу, учился в Киевском университете, окончил аспирантуру Литинститута. Преподавал в Дании, Греции, Югославии, США. Получил грант докторантуры Колумбийского университета. Публиковался в журналах "Знамя", "Крещатик", "Новый мир", "Урал", "Панорама" (Лос-Анджелес). Автор книги стихов "Прошлый век" (1994), книга эссе и статей "Возвращение к смыслам" (2014). Лауреат Волошинской премии и премии журнала "Новый мир".

 

 

ЧЕРНОГОРСКИЕ СТИХИ

 

*  *  *

 

Зеленое пыльное стекло,

             можно сказать, мутное из-за времени,

             бремени дней, ночей, прошлого, что утекло,

 будущего, не имеющего значения

              в силу его отсутствия,

и, конечно, бумага, твердая, как назначение

на пост губернатора, его высочайшее присутствие

гарантирует моменту (которого нет)

торжественность, сродную смерти.

Итак, бумага с подобным гербом –

             вот ялик отчалил от верфи,

вот чайка зависла

             похожим на ручку крылом,

и перо скрипит по такой бумаге,

минуя леса, реки, поля, овраги,

чтобы в маленьком

            почтовом отделении

            (тут каменная кладка ворот, средневековье)

запечатать письмо в конверт,

            нет, бутылку,

похлопать мальчишку

             по розовому затылку,

в лужу попасть невесть откуда

             живущую среди лета,

вернуться в дом, затворить ставни,

вспомнить отца, зажмурившись от луча света,

выпить ракии, полностью, до конца

хлебнув, не отрываясь, как море

             примет это послание,

бумагу, стекло, мутное, словно время

(которое лишь производная от боли),

и вздохнуть, ложась на кушетку, что ли

кончилось и это бремя,

словно слово, речь, письмо, писание.

 

 

*  *  *

 

Ракушечник, мрамор, гранит –

паутина тщеславия, корни земли, бойницы,

в клади крепости, девичьи лица

и башенки две – пространство

для фотосъемок, элизиум сна,

кто чей потомок?

                 на воздушном взлетающий шаре

за моторкой, летящая блесна,

водоросли мясистые, как сны одинокого мужчины,

думаю, в другой жизни мы могли

пойти на приступ, целясь в глазницы стен

или стоять на страже, чувствуя острие стрелы,

вернее, тень острия, а между тем

слева горы, остров – в центре картины,

справа – крепость, бодлеровское курлы,

тень альбатроса, моторка, и ощущенье вины

то ли защитника, то ли завоевателя,

позиция созерцателя, обозревателя

посреди мировой чумы,

словно позиция девушки

                   на пляже под стенами,

переодевающейся прямо под майкой,

плеть, нить, девичья кожа с прозрачными венами,

тот же скелет времени, каменной спайкой

соединяющий прошлое и настоящее.

Солнце, в небе стоящее,

шар (негатив солнца, светил, планет,

свет, озаренный каменной кладкой защиты

от времени, от которого защиты нет),

бойницы в паутине земли, камней, лет,

тень от башни, легшая на могильные плиты.

 

 

*  *  *

 

Взгляд упирается в стену,

сложенную руками крестьян,

тупиковая площадь, пустые столики и табуреты,

зеленые ставни захлопнуты, бармен пьян,

кубинская гитара рвет душу, еще бы сигареты

или, точнее, как у Хэма, сигары Черчилля,

вообще того, кто вошел в мир,

вписался в него, как стена у пустого бара,

как человек, читающий газету до дыр

посреди мирового пожара,

как стоящий на грани стойки пустой стакан,

на краю вселенной бренчащая гитара,

скажем, в Мексике, в бухте, заливе, пустыне,

на Кубе у пустой стены, среди кактусов и песка,

и не знаешь, где кончится рассказ об Отце и Сыне,

где гнется под тяжестью рыбы палубная доска,

и руки крестьян снова таскают глыбы,

чтобы сбросить их в океан.

 

 

ПОВЕРХНОСТЬ ВОДЫ

 

Посмотри, как меняется поверхность воды.

Вот она словно прогалина гладкая и спокойная.

Так бы могла смотреть твоя мама, если бы вы

жили у моря и были счастливы.

Но вот по глади пробегает рябь – взгляд отца,

взгляд требовательный, строгий и чуть критичный.

 

И так бы мог смотреть

на тебя отец, если бы вы жили вместе у моря.

 

Но вода не есть человек и она

сама по себе.

 

И вот морская гладь становится

заводью реки,

и по ней проходят монотонно и капризно

волна за волной,

сменяемой рябью.

 

Лодка плывёт по воде

и волны накладываются друг на друга,

интерференция – сказал бы физик,

техника – инженер,

столкновение цивилизаций – философ.

 

А с гор сползает туман,

а в горе живёт великан,

а в дереве у моря котята и кошка.

Полюби их, дружок, хоть немножко,

полюби запах лимона на террасе твоей

и запах тела в объятьях твоих,

и волны моря и всех морей,

и ветер, который в прогалине стих.

 

Полюби, как висит облако над заливом,

полюби, как душа расстаётся с телом,

как чайка плачет то ли тоскливо,

то ли зная о тех пределах,

где рябь на море и рябь по облакам,

и волна от лодки и волна на глади воды

отворяют время врата сезам,

и нас ждут заливы, птицы, плоды

и нас ждёт дерево, рябь, вода,

и морская соль на губах огня,

и когда я заплачу - сквозь невода

просочится рыба и войдёт в меня.